Тема 7.
Судоустройство и судопроизводство (процессуальное право) Московской Руси ( XIV – XVII вв.)

Вопросы:

1. Судебные органы.
2. Судебный процесс по гражданским делам в судебниках и Соборном Уложении (стороны в процессе, возбуждение дела, институт свидетелей, крестоцелование, порядок судоговорения, исполнение решения).
3. Уголовный процесс в Московской Руси (введение инквизиционного начала в процесс, явка, привод с поличным, допрос, роль пытки в процессе, язычная молка и очная ставка).
4. Розыскной процесс по политическим делам.

К концу XV в. государство сосредоточило в своих руках судебные функции по всем важным делам, что было закреплено Судебником 1497 г. Вотчинные и поместные суды постепенно теряют свое значение и за ними остаются лишь малозначительные дела («опричь душегубства»), а затем государство отбирает у них и эти дела. Соборное Уложение вообще не рассматривает компетенции сошедших на нет вотчинных судов.

Судебник Ивана III провозглашает главным судебным органом Боярскую думу: «Судите суд боярам и окольничим. А на суде быти у бояр и у околничих диаком». Боярский суд составляла приближенная к великому князю аристократия – родовитая знать. В дьяки, по свидетельству князя А. Курбского, назначали «не от шляхетского роду, а от поповичев или от простого всенародства». Дьяки не только помогали боярам (путным, приказным, думным), но и следили за правильностью судопроизводства.

На местах до отмены наместничьего правления суд осуществляли наместники великого князя и волостели, имевшие свой штат помощников. Судебники определяли размеры судебных пошлин, выделявшихся на содержание этого штата.

Высшей судебной инстанцией, в которую можно было апеллировать в случае несогласия с решением суда, был великий князь, который выступал и как непосредственный судья по отношению к своей администрации и к своим слугам.

После реформы середины XVI в. и ликвидации наместничьих судов судебные функции переходят на местах к губным и земским учреждениям. Но административные органы по-прежнему сохраняют за собой право суда: воеводы, приказы, Боярская дума, сам царь. В XVII в. приказы становятся высшей инстанцией для местных судов. Дела в них решались коллегиально («соопча»), боярином, окольничим или думным дьяком «с товарищи». Следствие и делопроизводство вели дьяки и подьячие («чернильные души»).

Имел место и церковный суд, который издревле ведал делами духовенства, церковных и монастырских крестьян. Он распространял свою юрисдикцию также и на семейно-брачные отношения, улаживал конфликты между родителями и детьми, решал дела о наследстве и пр. Но государство уверенно наступает и здесь на права церкви. Сначала оно изымает из ее ведения наиболее важные уголовные дела, вводит так называемый «смесный» (совместный) суд по делам церковных и монастырских людей с людьми, не подчиненными церкви. А ко времени принятия Соборного Уложения распространяет на духовенство светское судопроизводство. Был создан Монастырский приказ, возглавляемый, как и другие приказы, боярами и окольничими, со штатом дьяков и подьячих. Это государственное учреждение взяло на себя рассмотрение всех гражданских и части уголовных дел в отношении духовных лиц всех рангов, вплоть до митрополитов и их людей.

Соборное Уложение сохранило, однако, за церковным судом право выносить решения по церковным делам своих служителей. Это право предоставлялось Патриаршему двору как высшему органу управления всеми церковными людьми. Патриаршему суду было оставлено также право быть высшей инстанцией в отношении дел религиозного характера, решения которой можно было обжаловать в инстанции светской – Боярской думе и у царя. К тому же Уложение установило единую процедуру для светского и церковного суда и ввело одинаковую ответственность для всех судей за злоупотребления.

Разделение на гражданский и уголовный (состязательный и инквизиционный) процессы весьма условное. Оно сделано для того, чтобы облегчить усвоение сложного материала. Сами же законодательные акты (судебники, Соборное Уложение) такого разделения не знают, как не знают и разделения всех правонарушений на две сферы: гражданских и уголовных дел.

Итак, наряду с состязательной, традиционной для русского права формой процесса уже судебники знают и новую форму – инквизиционную («сыск» и «розыск»). Инициатива в расследовании дела и привлечении к ответственности виновного могла теперь исходить от государственного органа. Это новое, чего не было в прежнем судопроизводстве, и оно касается, прежде всего, наиболее тяжких уголовных дел: «лихого», душегубства, разбоя, тать бы с поличным и пр. Розыскной процесс становится прерогативой государства. Но и в проведении следственных действий в состязательном процессе по гражданским делам, возбуждаемым по жалобе истца, роль государственного суда и его инициативы заметно увеличивается. Это касается, прежде всего, споров о земле и о холопах.

Но судебники все же уделяют состязательному процессу большее внимание. Сторонами в нем могли выступать все члены общества, в том числе и те, кто ранее были лишены этой возможности: холопы, несовершеннолетние (даже дети на родителей). Соборное Уложение не только продолжает эту традицию, но дважды (в преамбуле и в главе X «О суде») декларирует этот принцип – равного суда дня всех: «Чтобы Московского государства всяких чинов людем, от большого до меньшего чину, суд к расправа была во всяких делех всем ровна» . Этот принцип являлся основой государственной стабильности.

Исходя из этого, предусматривался отвод судей каждой стороной по мотивам родства или возможного пристрастного отношения к одной из тяжущихся сторон. Только делать это надо было до начала процесса. Во-вторых, предусматривалась ответственность судей за вынесение «неправых приговоров», в том числе уголовная (по судебнику Ивана IV ). Соборное Уложение ввело для судей наказание рублем: они должны были возмещать иск в тройном размере и уплачивать все судебные издержки. Следовало также обязательное отрешение проштрафившихся судей от должности. Применялись и другие наказания, о которых уже шла речь: высшие судебные чины (бояре, окольничьи, думные люди) лишались чести, то есть всех чинов и званий, выслуженных самими и предками, дьяки и подьячие – средние и низшие чины, – торговой казнью.

Но Соборное Уложение предложило и некую лазейку для судей – возможность вынесения ошибочного приговора, «без хитрости», то есть без умысла и пристрастия, который давал повод для пересмотра дела.

Поскольку одним из зол в деятельности суда с древнейших времен была волокита или затягивание рассмотрения дела (главным образом, с целью получения посула-взятки), то законодательство предусмотрело некоторые пути борьбы с ним. Волокитение дела преследовал уже Судебник 1550 г., а Соборное Уложение установило и меру наказания: челобитчик, доказавший волокиту, наличие проволочек в продвижении дела, получал с суда издержки, гак называемые «проести», по 2 гривны за день. Дьякам же за волокиту грозили батоги и тюрьма, а подьячим – кнут.

Дело начиналось обычно по жалобе истца – челобитной, в которой излагались предмет и суть спора. Подача жалобы не ограничивалась сроком давности, за исключением споров о земле. Они были весьма частыми и довольно жесткими, поскольку в XV в. ещё не все земли подверглись документальной регистрации. Чтобы пресечь земельные споры и стимулировать хозяйственную активность владельцев, судебники установили шестилетнюю исковую давность для земель великого князя и трехлетнюю для остальных земель. Затем, как известно, была введена и 15-летняя исковая давность по обязательствам.

На основе челобитной составлялся документ, называвшийся срочной грамотой, которую судебное лицо – «недельщик» – вручал сторонам (со сроком судебного разбирательства). В крайних случаях недельщик мог доставить ответчика в суд сам. В XVII в. «срочную» стали именовать «зазывной грамотой» и вручать местным властям, которые обязывались доставить ответчика в суд, применяя, если нужно, процедуру привода с использованием военной силы – стрельцов. В это время недельщика сменил «пристав», который формировал судебное дело. В нем не только фигурировали цена иска и место жительства ответчика, но и все те документы (купчие, меновые, заемные, кабальные и т.п.), которые подтверждали достоверность иска.

Срок суда можно было перенести, предварительно сообщив об этом и уплатив дополнительную пошлину. Сторонам можно было и «полюбовно» оговорить срок судебного разбирательства. Неявка ответчика в суд в назначенный срок влекла за собой признание его виновным без разбора дела и выдачу истцу па 8-й день после срока бессудной (правой) грамоты. Неявка истца влекла за собой прекращение дела. Проигран, процесс можно было и отлучившись с него на срок более трех дней. В случае болезни или другой уважительной причины стороны могли поручать ведение дела своим представителям (родственникам, соседям, наймитам). Правда, при этом возможности пользоваться всеми процессуальными действиями снижались. Так, сам истец в случае недостатка доказательств мог прибегнуть к традиционному виду доказательства, то есть очистить себя присягой. Наёмный же представитель не имел такого права, он мог использовать только поле. «А исцем целовати, -- гласит Судебник 1447 г., – а наймитам битися».

Суть состязательного процесса заключалась в том, что обе стороны имели на нем равные права и считались истцами, а сам процесс представлял собою одновременно и следствие, и суд. Как и ранее, он осуществлялся в форме диалога между сторонами в присутствии судей. Каждая сторона при этом представляла суду доказательства, выставляла свидетелей. При противоречивых показаниях свидетелей допускались присяги. Вплоть до середины XVI в. применялся и судебный поединок. Последний назначался только по личным искам, не затрагивающим интересов государства, и строго регламентировался. Наблюдение за поединком вели судьи (окольничий и дьяк), в присутствии доброжелателей и друзей сторон. Побежденная сторона уплачивала иск, судные и полевые пошлины. Но поле отживало свой век. Уже Судебник 1497 г. предусматривал замену его присягой (ст. 48), которая к середине XVI в. окончательно вытеснила «поле».

В ходе процесса при необходимости (при рассмотрении земельных тяжб) практиковались выезды на места для выяснения обстоятельств дела, опроса местного населения, исследования пограничных знаков и т.д.). На это время суд прерывался. Но главными доказательствами в суде являлись в это время письменные документы, их сила была выше других.

При недостатке или отсутствии документов на первый план выходили свидетельские показания, в том числе массовые опросы населения. В Соборном Уложении обстоятельно разработан .институт свидетелей. Законодатель руководствовался при этом теорией формальных доказательств, поэтому количество привлекаемых свидетелей и их социальный состав зависели от размеров иска. Так, иски от 50 руб. и выше требовали опроса 10 человек, причем весьма важных, из числа «стольников», «стряпчих», дворян московских, стрелецких «голов» или гостей. При иске в 20 руб. достаточна была ссылка на 10 человек торговых людей и посадских. При малых суммах иска к свидетельству могли привлекаться крестьяне, холопы и даже женщины.

Важным видом свидетельских показаний являлась ссылка из виноватых. Это когда кто-либо из свидетелей одной стороны обнаруживал незнание дела или, что ещё хуже, показывал против неё, дело автоматически решалось в пользу другой стороны. Ссылка из виноватых возникла в древности, имела место уже в ПСГ, но приобрела безусловное значение с исчезновением «поля».

Соборное Уложение признало также значение общей ссылки или «общей правды», когда обе стороны привлекали в качестве свидетеля некое третье лицо (или третьих лиц). Это был остаток «третейского суда», при котором стороны подчинялись его решению. Как скажет общий свидетель, так тому и быть. Обжаловать решение такого суда было нельзя, ибо, как гласил закон, истец и ответчик «сами сове тех третьих излюбили», и «быти по тому, как они приговорят».

При особых обстоятельствах (отсутствии общей ссылки или ссылки из виноватых, при равенстве доказательств) мог быть проведен повальный обыск, то есть опрос «окольных людей», местного населения, среди которого предпочтение отдавалось очевидцам событий. Население не могло уклониться от опроса, а за «лживые обыски», то есть ложные показания, могло подвергнуться штрафу («пени»), от 50 руб. с архимандрита до 1 руб. с крестьянина. Здесь тоже действовал принцип права-привилегии.

Кто мог выступать в суде в качестве свидетеля! Все совершеннолетние лица (по Соборному Уложению с 20 лет), за некоторыми исключениями. Не могли свидетельствовать в суде: жена против мужа, дети против родителей, холопы и крестьяне против своих господ. Явка свидетелей в суд была обязательной. С не явившихся мог быть взыскан весь иск и все пошлины и убытки.

Дача свидетельских показаний и повальный обыск завершались крестоцелованием, хорошо известным на Руси со времени принятия христианства. В Соборном Уложении целая глава (14-я из 10 статей) разрабатывает процедуру принесения присяги. Присягать могли лица не моложе 20 лет (с 15-ти в виде исключения), крест целовали одновременно только по трем искам (то есть три раза), за служилых могли присягать их люди (кроме наймитов). Иноземцы приносили клятву по своей вере. Ко кресту шли должностные лица, начиная со стольника, более высокие освобождались от крестоцелования. Женщины тоже допускались ко кресту. Надо думать, что крестоцелование не являлось формальной процедурой. В Московской Руси ей придавалось большое значение. Летописи говорят так: «В Московском государстве того не повелось, чтобы нарушить крестное целование». Не зря крестоцелование использовалось и при выяснении истины, когда отсутствовали другие доказательства. Вопрос о том, кому «целовать крест», истцу или ответчику, решался жребием.

Строгий порядок имел по Уложению и сам судебный процесс (судоговорение). Стороны должны были стоять перед судьями и отвечать «вежливо и смирно и не шумко, и перед судьями никаких невежливых слов не говорити и меж себя не бранитися». Оскорбление суда являлось уголовно наказуемым деянием: за ругань в суде следовала неделя тюрьмы и штраф, за драку – в двойном размере, за угрозу оружием без последствий – батоги, с ранением – кнут. Убийство в суде наказывалось смертной казнью. ещё более суровыми были наказания за действия против чести и здоровья судей: за оскорбление словом – кнут и штраф, за удар и ранение – отсечение руки и двойной штраф судье, за убийство – смертная казнь и кабальные долги потерпевшего.

Рассмотрение дела в суде (вершение) фиксировалось в протоколе. Он назывался «судным списком» и оседал в архиве приказа. В нем фиксировались свидетельские показания, приводились цитаты из документов, выводы по обследованию местности. По итогам вершения выносился приговор (с указанием имен судей и их товарищей). Он считался окончательным, если не было данных, компрометирующих судей или порядок судопроизводства. Если они имелись, можно было апеллировать к суду Боярской думы и царя. Но повторение иска против того же лица запрещалось под страхом наказания батогами и уплаты «проестей» и «волокит».

Стороны получали копии приговора с подписями должностных лиц и печатью приказа. Исполнением судебного решения занимались приставы. Несостоятельных должников ставили на правеж, после которого следовала продажа дворов и имущества или отдача «головой до искупа». Истец, однако, не мог увечить или убить должника и по окончании срока отработки возвращал его в приказ, откуда взял. На правеже должника можно было выкупить, заплатив его долги. Время экзекуции зависело от суммы иска. За 100 рублей долга правеж осуществлялся в течение месяца. На правеж выставляли иногда и поручителя, а вместо феодалов – крестьянина или холопа. «Искуп» имел свою цену для каждого члена семьи, ибо отрабатывался всей семьей: 5 руб. в год для мужчины, 2,5 рубля для женщины, 2 рубля для детей свыше 10 лет. Применялось и тюремное заключение для злостных неплательщиков и неотработчиков, сроком до 5 лет.

Начинался по инициативе государства и усмотрению государственных органов (но и по инициативе «добрых людей»). Главными здесь были Разбойный приказ и Земский приказ для Москвы. На местах сыск вели губные старосты и целовальники по наказам из Разбойного приказа и под контролем воевод. Судоговорение на таком процессе заменялось допросом обвиняемого, который вел судья (судьи), сам изыскивавший доказательства преступного деяния, устраивавший очные ставки, подвергавший обвиняемого пытке в случае необходимости.

Поводом к возбуждению дела могла стать и здесь письменная явка, то есть заявление потерпевшего о краже или разбое или привод обвиняемого с поличным. Им могло быть домашнее имущество, скот, хлеб или сено в поле, выловленная в пруду рыба и т.п. Стоимость поличного не играла роли, дело возбуждалось и в том случае, если оно «и гривны не стоит» (гривна — 10 коп.). В поимке преступника участвовало все население посада, села или деревни, которое было обязано оказывать помощь подвергавшимся грабежу или разбою. Отказ от помощи рассматривался как особая форма пособничества преступникам и карался штрафом и кнутом. Но закон давал гарантии безопасности преследователям татей и разбойников: оговор их в преступлении со стороны задержанных не имел силы (гл. XXI ст. 8, 15, 19,59).

Обстоятельства дела выяснялись на допросах, при проведении которых могла применяться пытка. Она помогала добиться собственного признания преступника, на котором базировался приговор. К ней прибегали и тогда, когда взятый с поличным уже сделал признание в татьбе или разбое. Так выявляли сообщников и добивались признания «в иных разбоях и татьбах», то есть в других аналогичных преступлениях. Даже иск потерпевшего удовлетворялся не по его заявке, а по показаниям обвиняемого под пыткой.

С конца XV в., в условиях роста профессиональной преступности (криминальных структур), разбойничьих шаек, стало развиваться специальное процессуальное действие – облихование. Оно помогало отличить «лихого человека» от обычного преступника. Облихование включало в себя опрос добропорядочного местного населения (повальный обыск) о возможной принадлежности подозреваемого к категории «лихих». По Судебнику 1550 г. такой вердикт большинством голосов выносили 10–15 человек «детей боярских» или 15–20 человек «добрых людей» (своеобразные присяжные заседатели). Если голоса разделялись поровну (10 – за, 10 – против), к подозреваемому применялась пытка. Не признавшего себя на пытке «лихим» при равенстве голосов заключали в тюрьму до открытия новых обстоятельств по делу или брали на поруки местные жители. Но чтобы «облиховывавшие», то есть дававшие показания «обыскные» люди не возводили напраслину по вражде, Судебник 1550 г. ввел для них наказание кнутом за ложный вердикт.

Основанием для возбуждения уголовного дела могла стать также язычная молка, то есть показание под пыткой, в результате которой выявлялись соучастники преступления. Язычная молка влекла за собой очную ставку, во время которой «язык», давший показания, ставился «с очей на очи» с оговоренным и опознавал его. Опознанный, в свою очередь, вовлекался в розыск, со всеми его прелестями, пыткой, повальным обыском. Правда, что касается людей «знатных», то есть известных в округе, видных, «добрых», то было наоборот. Сначала оговор надо было подтвердить повальным обыском, а уж потом следовала пытка. Причём закон оставлял облихованному право опротестовать результаты «обыска» на том основании, что «окольные люди лиховали по недружбе». В таком случае назначался повторный обыск, а потом пытка. Если сознавался, винился, – казнили, если нет – сажали в тюрьму «по обыскам» (гл. 21, ст. 44, 76 СУ).

Как видим, Соборное Уложение являлось универсальным законом, оно установило единые основания возбуждения уголовного дела за татьбу и разбой, независимо от социальной принадлежности человека. Существовало лишь одно обстоятельство, защищавшее честь служилого человека. Допрос под пыткой для служилых людей применялся лишь тогда, когда соучастники преступления из числа принадлежащих им крестьян и холопов подтверждали донос под пыткой. То есть сначала пытали их людей, а потом их самих. Это, кстати говоря, не всегда облегчало участь дворянина, ибо холоп, если он холоп по своей сути, всегда готов предать своего хозяина.

И последнее. Розыскные дела могли быть приостановлены или прекращены только по решению суда. Приговоры и решения не подлежали обжалованию и приводились в исполнение самими органами судебной власти. Естественно, что для исполнения смертной казни у московских судей были и специальные люди – палачи.

Политические преступления расследовались с особой тщательностью. Такой процесс всегда начинался с теста доноса на то или иное лицо о его преступном замысле или уже о совершившемся преступлении. Можно было выкрикнуть в общественном месте известную фразу «Слово и дело государево». Произнесший ее считался осведомленным в некоем заговоре, и должностные лица обязаны были немедленно доставить его в Москву. Чаще всего выяснялось, что фраза эта прозвучала по «пьяному делу», в ссоре и имела основанием желание отомстить недругам или скрыться с места жительства. Лишь немногие подобные случаи представляли реальную государственную угрозу. Но в любом случае проводилось следствие, сопровождавшееся пытками с целью выбивания показаний, очными ставками изветчика с обвиняемым, с повальным обыском (если речь шла о действии «скопом» или о мятеже). Важно отметить при этом, что допрос с пристрастием начинался с самого изветчика, который при отказе от обвинения наказывался кнутом. В случае, если и сыск не подтверждал обвинения, доносчику следовало то наказание, которое предполагалось обвиненному человеку.

Окончательное решение по политическим делам выносил царь.

Соборное Уложение подвело своеобразный итог развитию уголовного права и процесса в Московском государстве. Система судопроизводства была довольно сложной и заформализованной. Впервые осуществлена детальная регламентация процедуры следствия и самого судебного процесса. Заметно расширился круг деяний, подлежащих уголовному преследованию. Резкое обострение социальных противоречий в XVII в. («бунташный» век) усилило карательный характер уголовного законодательства. Большей централизации подвергся судебно-административный аппарат. Но позиции всеобщности права ещё не были поколеблены.