Перечень учебников |
Учебники онлайн |
|
|---|---|---|
Победоносная дипломатияВ этой связи команда Буша была озабочена тем, чтобы беспрецедентный призыв Горбачева к новым формам глобального сотрудничества не посеял семена разногласий в Атлантическом сообществе. Они опасались, что Горбачев может даже соблазнить Францию, руководимую Франсуа Миттераном, и Великобританию, руководимую Маргарет Тэтчер, испытывавших опасения перед воссоединенной Германией, и втянуть их в сделку, которая укрепила бы разваливавшуюся советскую структуру. Команда Буша понимала, что европейская и американская пресса была крайне отрицательно настроена в связи с явным отсутствием какой-либо инициативы со стороны США в отношении привлекательных предложений Горбачева и усиливавшегося советского кризиса. Волнения в коммунистическом мире не ограничивались только советской сферой. Китай также, казалось, находился на грани взрыва. В то время как летом 1989 года навязанный Советами режим терпел поражение в Польше, социальное недовольство вышло на поверхность и в Китае. С размыванием четких границ между политическим контролем и социально-экономической либерализацией беспрецедентная волна студенческих выступлений за демократию выглядела в тот момент так, как будто и китайский коммунистический режим мог взорваться. События в конце мая и начале июня 1989 года, кульминацией которых стала кровавая расправа над студентами на площади Тяньаньмэнь в Пекине, давала важный ключ к стратегии, проводимой администрацией Буша в отношении общего кризиса коммунизма. Возведение статуи, названной «Богиня Демократии», поразительно напоминавшей Статую Свободы, в самом сердце столицы коммунистического государства было событием символического значения. Является ли усиливающаяся болезнь советской системы такой же разрушительной, как и демократическая революция против укрепившегося режима в Китае? Должны ли Соединенные Штаты связывать себя с этим, делая рискованную ставку на стратегически выгодное китайско-американское сотрудничество, начатое администрацией Никсона и получившее значительное развитие при Картере? И что будет, если взрыв приведет к гражданской войне в Китае? Прежде чем на эти вопросы могли быть даны ответы, восстание студентов было 4 июня безжалостно подавлено танками и смертельным огнем - как раз в тот день, когда коммунисты лишились власти в Польше. Подавление в Китае было грубым, решительным и эффективным. (Примерно за год до этого я обедал в Пекине с Ху Яобаном, бывшим тогда генеральным секретарем Коммунистической партии Китая, и был поражен либеральными реформами, за которые он открыто высказывался на считавшейся закрытой встрече. Излагавшиеся им взгляды показывали, что по крайней мере часть высшего руководства выступает за далеко идущие изменения в политической системе. Вскоре после нашей встречи Ху был отстранен от власти и умер еще до происшедших студенческих выступлений. Но в высшем китайском руководстве явно были разногласия и во время тяньаньмэньского кризиса.) Казавшееся окончательным подавление выступлений облегчило выбор Буша, и ответные меры США отражали традиционный подход его администрации. Он был осторожным, дипломатическая реакция была закрытой, были соответствующие заверения, подтверждение преемственности и в то же время уклонение от какого-либо ассоциирования с требованиями демонстрантов. Справедливости ради стоит сказать, что беспорядки в Китае, совпавшие с растущей неопределенностью в советском блоке, ставили Буша перед дилеммой. Он не хотел подвергать риску стратегические отношения, получившие развитие между США и Китаем после решительных действий президента Картера в сторону нормализации отношений в конце 1970-х годов, но он знал, что симпатии американского народа и Конгресса были на стороне студентов. Соответственно, он избрал сравнительно мягкое выражение осуждения, за которым последовала секретная миссия в Пекин Скоукрофта, заверившего китайцев, что американская реакция будет формальной. Поразительно, что осуществленная менее чем через месяц после трагических событий на площади Тяньаньмэнь миссия осталась секретной. Возможно, что она не была событием столь драматическим, как это изображено в воспоминаниях Буша-Скоукрофта, в которых утверждается, что китайцы по ошибке чуть не сбили самолет советника президента по национальной безопасности. (Цянь Цичэнь, в то время китайский министр иностранных дел, решительно оспаривает это утверждение в своих мемуарах «10 эпизодов из дипломатии Китая».) Секретный визит достиг своей цели: он убедил китайцев, что американская поддержка демократического переворота в Польше неприменима к Китаю. Несколько месяцев спустя, в начале декабря, состоялась новая поездка Скоукрофта в Пекин, на этот раз открытая, с публичными обменами дружественными тостами, которую американские СМИ (все еще остававшиеся в неведении о первом визите) подвергли резкой критике и называли расшаркиванием. И снова целью Буша было стремление не допустить развития отношений по нисходящей спирали, особенно ввиду возмущения общественного мнения Америки в связи с продолжавшимися в Китае репрессиями против активистов событий на Тяньаньмэнь. Надежды американцев на смягчение репрессий не осуществились, но администрация объясняла китайскую бескомпромиссность опасениями, вызванными свержением и казнью коммунистического диктатора Румынии Николае Чаушеску, произошедшими практически в то же самое время. Согласно свидетельству Цянь Цичэня, вскоре после смерти Чаушеску верховный китайский лидер Дэн Сяопин попросил бывшего в Китае с визитом президента Египта Хосни Мубарака передать Бушу послание: «Не слишком воодушевляйтесь по поводу того, что случилось в Европе, и не относитесь к Китаю таким же образом». Оценивая ретроспективно, обе миссии ближайшего помощника Буша, судя по всему, были восприняты китайскими лидерами как одобрительные и признательные жесты уважения, не имеющие, однако, большого значения. Для китайских либералов, даже внутри Коммунистической партии, они были свидетельством безразличного отношения к их делам. Но Китай не был Восточной Европой, где события имели свою внутреннюю силу и свою динамику. Здесь они вызывали далеко идущие изменения, которые ни Буш, ни Горбачев не могли контролировать. После поразительного успеха «Солидарности» в Польше в середине 1989 года разделение Германии становилось все более невыносимым. Происходивший процесс разрушения коммунистических режимов привел к падению Берлинской стены и твердо поставил воссоединение в повестку дня. Стратегическая задача Горбачева состояла в том, чтобы сдержать распад советского блока и не допустить его пагубного влияния па все еще функционировавшую советскую систему. В конечном счете ему не удалось воспрепятствовать этому, но до этого момента будущее Германии оставалось центральной проблемой. Оно было главной темой на исторической встрече Буша и Горбачева в декабре 1989 года, проводившейся на двух военных кораблях вблизи Мальты. Состоявшаяся всего лишь через несколько недель после падения Берлинской стены, встреча началась в плохо замаскированной атмосфере капитуляции советского лидера в центральном спорном вопросе холодной войны в Европе - о будущем Германии. Это был звездный час Буша. Здесь было не только официально оформлено советское согласие на признание политических переворотов в Восточной Европе, но и приведен в действие процесс консультаций, который в течение года привел к воссоединению Германии практически целиком на условиях Запада. На встрече в Белом доме 31 мая Горбачев полностью согласился как с воссоединением Германии, так и с продолжением ее членства в НАТО. Взамен он получил серию выражающих добрые намерения предложений, подчеркивающих конструктивную роль Советского Союза в формировании системы глобального сотрудничества, которая должна была заменить разделение на два лагеря времен холодной войны. Была предложена и финансовая помощь советской экономике. Во всем этом была заложена идея, что новый мировой порядок будет иметь в основе сотрудничество ведущих держав. Советский Союз отказывался от своей империи за пределами собственных границ, но по-прежнему рассматривался в качестве одного из главных глобальных игроков. Невозможно переоценить значение мирного воссоединения Германии в октябре 1990 года, последовавшего за этой встречей. Осуществленное годом раньше разрушение Берлинской стены, казалось, сделало воссоединение неизбежным, но только при том условии, что в дальнейшем на это не будет отрицательной советской реакции. Советская армия все еще оставалась в Восточной Германии, и пока восточногерманский режим находился в состоянии деморализации и замешательства от явного согласия на всё это Горбачева: изменение настроения в Кремле (или просто смена кремлевского руководства) могло бы развязать руки советским противникам. Однако распад навязанных Восточной Европе просоветских режимов, произошедший за несколько месяцев до этого, делал для Кремля гораздо более трудным решиться прибегнуть к насилию - и возможно, вплоть до кровопролития - в отношении гражданского населения Германии, пусть даже только в Берлине. Восточная Германия стала изолированным советским аванпостом. Именно мужество движения «Солидарность» в Польше, его воодушевляющее влияние на другие страны Восточной Европы создали стратегическую изоляцию восточногерманского режима. Таким образом, поляки не только освободили себя; они ускорили воссоединение Германии, поставив Горбачева перед трудным выбором. Для советского народа лучшим выходом стало вступить в переговоры о таком устройстве, которое давало бы возможность стабилизировать ситуацию, превращая в то же время Советский Союз в равного партнера Соединенных Штатов в процессе формирования «нового мирового порядка». Для Горбачева это было как раз то, что в наибольшей степени отвечало его собственной склонности, которую Буш искусно использовал в ходе переговоров на Мальте, а позднее и в Вашингтоне. Действия Буша заслуживают высочайшей похвалы. Он уговаривал, заверял, льстил, прибегал в мягкой форме к угрозам в беседах со своим советским партнером. Он должен был соблазнить Горбачева, рисуя ему картины глобального партнерства и одновременно поощряя его согласиться с распадом советской империи в Европе. В то же время Бушу было необходимо убедить своих британских и французских союзников в том, что Германия не создаст угрозы их интересам, и ради этого принуждая канцлера Западной Германии признать линию Одер—Нейссе (до того времени защищаемую только Советским Союзом) в качестве западной границы вновь освобожденной Польши. Воссоединение Германии в конце 90-х годов влекло за собой важный сдвиг в самом центре европейской политики, а вследствие этого также и в системе глобального геополитического равновесия. Буш не только добивался согласия Горбачева на воссоединение, но и (вместе с канцлером Западной Германии Гельмутом Колем, обещавшим это согласие экономически подсластить) убеждал его в том, что объединенная Германия с ее 80-миллионным населением должна будет обладать свободой выбора в вопросах политики и национальной безопасности. Это означало ее членство в НАТО и в Европейском сообществе (которое в скором времени станет Европейским Союзом). С уходом из Германии и демонтажом коммунизма в Восточной Европе (которую вскоре будут называть Центральной Европой) большинство советских выгод от Второй мировой войны становились утраченными. Более того, воссоединенная и снова обретшая уверенность в себе Германия создавала дополнительный стимул для нового порыва европейской интеграции, а спустя недолгое время и для расширения НАТО. Вряд ли можно было сомневаться в том, что Европа, включающая возрождающуюся Германию с сильным американским присутствием, скоро охватит и прежнюю Восточную Европу. Неясным и тревожным было одно: останется ли процесс приспособления к этой новой реальности столь же удивительно мирным, учитывая нарастающие волнения в Советском Союзе. Эта неуверенность усиливала возраставшее внутреннее напряжение в послетитовской Югославии, которая, как и Советский Союз, была многонациональным государством с доминирующим положением одной этнической общины. Вот в таком контексте понятие «новый мировой порядок» стало для Буша средством поиска традиционной стабильности. Предотвращение распада Советского Союза или Югославии стало приоритетной задачей для администрации Буша, о чем она была не склонна заявлять публично. Позднее Буш в собственном отчете об итогах своего президентства отрекся от своих усилий сохранить Советский Союз. Недооценив потенциал насилия в Югославии и переоценив жизнеспособность ее федеральной системы, сохранявшейся только благодаря уже ушедшему из жизни маршалу Тито, администрация Буша была застигнута врасплох эскалацией кризиса в Югославии. Неспособность Югославии пересмотреть полномочия центрального правительства стала причиной лобового столкновения между доминирующей Сербской Республикой и двумя ключевыми членами федерации - Хорватией и Словенией. Их декларации независимости в июне 1991 года вызвали быстрое сербское вторжение, приведшее к длительной и кровавой войне. Эти события усилили страх администрации Буша по поводу того, что Горбачев утратит контроль за процессом распада советского блока и что его перестройка может перейти в насилие в самом Советском Союзе. Возможно, самым существенным было то, что Буш недооценил подлинную глубину проявлений антирусского национализма со стороны других этнических групп в условиях расшатанного государства и поддался соблазну считать Советский Союз синонимом России. (Представления о том, что Советский Союз сумел сформировать советскую нацию, особенно закрепились среди бюрократии Государственного департамента. В качестве помощника президента в конце 70-х годов, глубоко убежденного в том, что многонациональный характер Российской империи был ее ахиллесовой пятой, я предложил скромную закрытую программу, направленную на поддержку стремлений к независимости со стороны нерусских национальностей Советского Союза. В ответ ведущие эксперты Госдепа по советским делам убедили государственного секретаря в том, что в действительности «советская нация» как мультиэтническое множество, подобное Америке, стала уже фактом и что такая программа была бы контрпродуктивной. Программа все-таки стала осуществляться.) Ошибочные представления администрации на этот счет нашли свое отражение в стяжавшей дурную славу речи президента Буша, с которой он выступил в августе 1991 года в столице Украины и которую ведущий обозреватель «Нью-Йорк тайме» Уильям Сафир безжалостно назвал «котлетой по-киевски». Эту речь тысячи украинцев слушали в надежде, что президент ведущей демократической страны мира поддержит их стремление к независимости. К своему огорчению, они вместо этого услышали, что «свобода и независимость - не одно и то же. Американцы не поддержат тех, кто стремится к независимости, чтобы заменить уходящую тиранию местным деспотизмом. Они не будут помогать тем, кто распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти». Эта бестактная речь была широко прокомментирована как попытка сохранить Советский Союз, отговаривая украинцев от стремлений к независимости. В свое оправдание Буш и его советник по национальной безопасности доказывали в мемуарах, что это заявление имело в виду совсем не украинцев, а Югославию, а также те части Советского Союза, где националистические выступления превратились в акты насилия. Они также уверяли, что доминирующая точка зрения в команде президента выражала поддержку «мирного распада Советского Союза». Но такая версия (особенно в совместных мемуарах) также раскрывает значительное опасение, имевшееся тогда в Белом доме, относительно последствий возможного коллапса «сильного центра» в Москве и, соответственно, готовность помочь его сохранению. Джеймс Бейкер, государственный секретарь Буша, даже настаивал на том, чтобы Соединенные Штаты «сделали все, что мы можем, чтобы усилить центр». Единственным несогласным, постоянно выступавшим за распад Советского Союза, был министр обороны Чейни. Несмотря на эти разъяснения, сделанные задним числом, Буш в своей речи, обращенной к украинцам, по существу одобрял проводившуюся в Советском Союзе реформу и даже пытался убедить своих скептически настроенных слушателей - «она обещает, что республики будут сочетать большую автономию с более свободным взаимодействием - политическим, социальным, культурным, экономическим, а не стремиться к безнадежной изоляции». После признания достоинств «большей автономии» (но не независимости) Буш заверил растерянных украинцев, что Америка намерена «развивать бизнес в Советском Союзе, включая Украину». В заключение своей речи президент, обращаясь к аудитории как к «советским гражданам, стремящимся создать новый социальный договор», заверил, что «мы соединимся с этими реформаторами и вместе пойдем по пути, ведущему к тому, к чему мы призываем, энергично призываем, - к новому мировому порядку». Речь ненамеренно дала возможность проникнуть в суть стратегии и инстинктивные устремления, определявшие поведение Буша. Его ориентация на статус-кво, к тому времени значительно отставшая от событий, привела к безразличию к чувствам аудитории, ожидавшей от него сочувствия и поддержки и вместо этого встретившей холодный прием. Эта речь, несмотря на последовавшее позднее отречение, по существу была сильным и явным аргументом в пользу сохранения Советского Союза и, таким образом, была против украинских устремлений к независимости. К счастью, она не была последним словом, и администрация не осталась связанной ею. Вскоре события вышли из-под контроля Буша и Горбачева и лишили эту речь всякого значения. Всего через несколько дней провал путча против Горбачева, организованного советскими сторонниками твердой линии, вызвал стихийное движение к независимости, к которому Соединенные Штаты не могли уже больше оставаться безразличными. Украина провозгласила независимость, и у администрации не было другого выбора, кроме как согласиться. Грохот развала Советского Союза начался с решительной и многозначительной серии последовательных выступлений балтийских республик. С явным нежеланием Горбачев в конце концов признал эту реальность в начале сентября, и Соединенные Штаты, предварительно предупредив Москву, что не могут больше ждать, немедленно признали независимость балтийских государств. Короче говоря, политические события намного обогнали политические решения. Этот разрыв дополнительно усилил неуверенность относительно развития ситуации, и те, кто принимал политические решения, сами оказались в плену событий. К концу 1991 года Горбачев и Советский Союз стали историей. Борис Ельцин и урезанная Россия (примерно с 70 процентами прежней территории СССР и 55 процентами населения) теперь должна была получить помощь, чтобы выбраться из обвала, который с удивительно небольшим проявлением насилия сразу разрушил идеологию, имперскую систему, амбиции глобальной атомной державы и некогда жизнеспособную тоталитарную структуру. Неудивительно, что теперь главными приоритетами для администрации Буша стало обретение уверенности в том, что советский ядерный арсенал не попадет в ненадежные руки государств-наследников, на территориях которых он размещался, и предотвращение того, чтобы это «выпущенное на волю» ядерное оружие не оказалось проданным и не исчезло где-нибудь за границей. В последний год администрации Буша главное внимание американская дипломатия уделяла временами трудным переговорам с независимыми Украиной, Белоруссией и Казахстаном относительно передачи всего этого оружия самой России. Этот вопрос потребовал много времени и больших усилий, и команда Буша занялась им с энергией и искусством, используя престиж соединенных Штатов, возросший до небывалого уровня в результате кончины Советского Союза. К сожалению, стремительность развития событий и сложность возникших задач в условиях драматически меняющихся американо-советских отношений в течение предшествующих трех лет (не говоря уже о вызове, возникшем в конце 90-х годов в результате захвата Саддамом Кувейта и беспрецедентной военной операции в начале 1991 года) оставили администрацию Буша в интеллектуально истощенном состоянии и творчески обессиленной. Буш и его команда успешно справились с демонтажом «империи зла», но у них было мало времени, чтобы разработать план последующего за победой развития, которое они - так же, как и другие, - не смогли предвидеть в полной мере. До новых президентских выборов оставалось немного времени, и искушение почить на лаврах и положиться на туманные лозунги оказалось слишком сильным, чтобы ему противостоять. Поэтому политика в отношении новой России была богата риторикой, великодержавными жестами и стратегической пустотой. Борис Ельцин прославлялся как великий демократический лидер, отчасти чтобы компенсировать холодный прием, оказанный ему Бушем во время его восхождения к власти, из-за нежелания обидеть Горбачева. Но не очень много думали о создании широкой программы политической и социально-экономической трансформации, которая надежно связала бы Россию с Европой. Финансовая помощь действительно пошла в Россию, но бездумно, без направляющей концепции, не связанной с какой-либо обязывающей программой экономической и финансовой реформы (например, такой, какую смог предложить Польше ее министр финансов Лешек Бальцерович). Оказанная правительству Ельцина финансовая помощь не была тривиальной. К концу 1992 года было выделено свыше 3 миллиардов долларов для продовольственных и медицинских грантов, свыше 8 миллиардов долларов на сбалансирование платежного баланса и почти 19 миллиардов долларов экспортных и других кредитов и гарантий. Большая часть этих денег была просто украдена. В то время как прославляли Ельцина, а Америка и Европа заключали в объятия Россию с ее политическим хаосом, увидев в нем братскую демократию, российское общество погружалось в беспрецедентную бедность. К 1992 году экономические условия уже были сравнимы с тем, что было в годы Великой депрессии. Еще больше ухудшала дело целая стая западных, большей частью американских, экономических «консультантов», которые слишком часто вступали в сговор с российскими «реформаторами» в целях быстрого самообогащения путем «приватизации» российской промышленности и особенно энергетических ресурсов. Хаос и коррупция превращали в насмешку российские и американские заявления о «новой демократии» в России. Реальные последствия коррупции сказались на российской демократии уже немалое время спустя после того, как истекло пребывание Буша у власти. Еще большие затруднения возникали из-за неясности статуса российского государства. Эта проблема требовала, но не сделалась предметом серьезного внимания. Сначала считали, что за распадом Советского Союза в декабре 1991 года последует новое образование, названное Содружеством Независимых Государств (СНГ). Тесный союз, возглавлявшийся Кремлем, должен был реформироваться в свободную конфедерацию, все еще координируемую из Москвы, но эта концепция была отторгнута национальными устремлениями нероссийских государств, для которых конец Советского Союза означал как минимум государственный суверенитет. Первым из них была Украина, и ее решимость стать независимой сделала СНГ умирающей фикцией. Администрация Буша не знала, что к 1992 году останется мало времени, чтобы рассматривать эти новые проблемы в рамках широкой стратегической перспективы. Испытывая законную гордость своим искусным руководством демонтажа советской империи, но удивленная ее столь быстрым распадом, команда Буша, понимая, что до следующих президентских выборов остается меньше года, на некоторое время дала событиям в постсоветской России идти своим чередом, имея в виду заняться ими в период второго президентского срока, который, однако, так и не состоялся. Новый мировой порядок риторически был видоизменен, чтобы включить в него ельцинскую Россию, но без каких-либо существенных изменений и без долговременного плана в отношении постсоветского мира. Точно так же команда Буша, которая была введена в заблуждение высокопоставленными чиновниками, полагавшими, что Югославия продолжит свое существование без Тито, а затем внезапно столкнулась с враждой между возникшими новообъявленными республиками, позволила югославскому кризису идти своим ходом. Чрезвычайно примечательно, что в мемуарах Буша-Скоукрофта, насчитывающих свыше 590 страниц, где детально описываются все главные проблемы, с которыми столкнулись их авторы, содержатся лишь четыре коротких упоминания о Югославии, даже изложенных неполно. Поскольку Соединенные Штаты проявили безразличие, а сама Европа оказалась не в состоянии что-либо предпринять, югославский кризис развивался бесконтрольно и становился чудовищным и кровавым. Можно предположить, что в случае вторичного избрания президентом Буш уделил бы этому вопросу должное внимание, но случилось так, что мучительный и сопровождавшийся все большим насилием конфликт достался его наследнику в виде незавершенного дела. Позиция американского правительства по Афганистану также была пассивной. Когда в феврале 1989 года Советская армия после почти десятилетней беспрецедентно жестокой войны ушла из Афганистана, страна была опустошена, а ее экономика развалена и почти 20 процентов населения стали беженцами в районах, прилегающих к Пакистану и Ирану. Не было и эффективного центрального правительства. Установленный советской стороной режим в Кабуле через несколько месяцев был сброшен антисоветскими силами сопротивления, которые затем раскололись на несколько враждующих фракций. Соединенные Штаты, которые при президентах Картере, Рейгане и Буше оказывали поддержку силам сопротивления, мало что сделали для того, чтобы международное сообщество помогло Афганистану осуществить политическую стабилизацию и восстановить экономику. Последствия этой беззаботности стали ощутимыми позже, уже после ухода Буша с поста президента. Тем не менее, то, что Буш сумел договориться с Горбачевым, чьи запоздалые попытки реформировать больной Советский Союз привели к кризису, которым Буш и воспользовался, было историческим достижением, имевшим далеко идущие последствия, особенно если подумать о том, что могло бы случиться, если бы американский президент оказался менее искусным и менее удачливым. В Восточной Европе могли бы быть кровавые советские репрессии, в Советском Союзе - насилие в массовых масштабах или даже непреднамеренные коллизии между Востоком и Западом. Но вместо этого последовало мирное возникновение демократической Европы, связанной с НАТО и поглощенной нарождающимся Европейским Союзом, которое изменило исторический баланс в пользу Запада. |
||
|
|
© uchebnik-online.com |