Перечень учебников

Учебники онлайн

6.8. Демократическая практика федерализма в Нидерландах

Исключительный экономический и политический успех Соединённых провинций, освободившихся от испанского господства во второй половине XVI в., объяснялось переворотом в демократической мысли ведущих философов и мыслителей Европы. Несмотря на продолжавшуюся до 1648 г. почти непрерывную войну с Испанией, Соединённые провинции уже к началу XVII в. превратились в первоклассную морскую и торговую державу, а к середине столетия стали бесспорным лидером в Европе в интеллектуальной, художественной и экономической сферах. Нидерландское общество было беспрецедентно открытым для социальных инноваций и демонстрировало, несмотря на явное доминирование кальвинистов, высокий уровень религиозной терпимости. В то же время это общество никак нельзя было назвать излишне демократическим: власть в Соединённых провинциях принадлежала довольно ограниченному слою членов городских советов (регентов), выбиравшихся пожизненно этими же самыми советами. Это было общество с низкой вертикальной мобильностью, где правящая элита пополнялась за счёт коптации новых членов. Оценки вертикальной мобильности показывают, что в нидерландском обществе элита пополнялась, в основном, с учётом семейных связей и лишь в небольшом числе случаев доступ к управлению страной давало богатство. Нидерланды со времени революции и до 1795 г. представляли собой конфедерацию семи провинций, в которой права правительства в Гааге были весьма ограничены, а члены конфедерации обладали широкими полномочиями вплоть до права вести войну.
Генеральные штаты состояли из делегаций, посылаемых провинциями, но каждая делегация имела только один голос. Внутреннее провинциальное устройство было организовано на основе того же принципа: в собрании штата голос имели делегации наиболее крупных городов плюс один голос давался сельской местности и тем городам, которые не имели отдельного представительства. Если в городских делегациях доминировал патрициат, то в делегации от сельских областей основное место занимало дворянство.
Генеральные штаты работали почти ежедневно (до 28 дней в месяц). Интересно отметить, что число сидячих мест в зале, где проходили заседания, было ограниченным – не более шести для делегаций крупных провинций и трёх для меньших провинций. Обычно в заседании Генеральных штатов принимало участие около двадцати человек. От большинства провинций делегаты выбиралось на три или шесть лет, за исключением делегатов от Зеландии, выбиравшихся пожизненно.
Конфедерация, фактически к концу войны с Испанией под влиянием Голландии значительно сдвинувшаяся к федеративному устройству, была весьма асимметричной. Несмотря на то, что формально, по Утрехтской унии, решения должны били приниматься Генеральными штатами единогласно, это условие выполнялось редко, влияние Голландии внутри Конфедерации, и Амстердама внутри Голландии было доминирующим. Конституционное устройство отдельных провинций также обладало множеством асимметрий и местных особенностей. По своему внутреннему устройству провинции заметно отличились друг от друга, и эти различия во многом определялись несходностью их исторических судеб и географического и экономического положения. Государство Соединённых провинций было чем-то похоже на сложное многоэтажное архитектурное сооружение, надстраивавшееся длительное время, и действительно эта архитектура складывалась из очень разнородного материала и обретение более или менее окончательной формы заняло около тридцати лет после Утрехтской унии. Постоянно балансировалось соотношение сил между городами внутри провинций, и между провинциями внутри государств – в зависимости от экономического положения, стратегической важности, торговых и финансовых возможностей городов и провинций. Изменялись и полномочия отдельных органов правительства: особенно существенной была постоянная борьба между штатгальтером, формально имевшим сравнительно скромные полномочия и традиционно ответственным в основном за руководство вооружёнными силами, и городским патрициатом. Эти столкновения приводили в некоторые периода к ликвидации штатгальтерства, в другие, наоборот, к его политическому доминированию при поддержке «рядовых граждан», в основном радикальных кальвинистов, недовольных господством олигархии.
В целом политическую систему Соединённых провинций можно рассматривать как очень сложную, процедурно ориентированную конструкцию, соотношение между отдельными элементами которой было результатом достаточно подвижного равновесия групповых интересов. Многое в ней было наследием «цветущей сложности» средневековья, многое – рефлексией высокой степени политической и экономической неопределённости и неустойчивости той международной и внутренней среды, в которую было погружено государство. Несколько базисных принципов этого устройства легко выделить – это пожизненные выборы на основные должности, высокая степень закрытости элиты для «новых людей», очень точная регулировка и балансировка вклада и ответственности отдельных территорий, обладавших очень значительной политической и экономической автономией.
Если рассматривать Соединённые провинции как «демократию регентов», то подвижность и способность приспосабливаться к региональным политическим и экономическим изменениям в этой политической системе была очень высока.
Сравнивая Соединённые провинции с Венецией, нетрудно увидеть некоторые очень важные общие черты, даже абстрагируясь от больших сходств в географическом и стратегическом положении. Окруженные «мелкой водой», каналами и дамбами и не нуждавшиеся в стенах для своей защиты от внешнего нападения и Соединённые провинции, и Венеция выработали некоторые общие черты социального и политического устройства. Оба государства контролировались замкнутым «политическим классом», выработавшим очень сложные формы политической демократии. Но если эта сложность институтов в Соединённых провинциях была рефлексией в основном региональной неоднородности и имела своей целью установление регионального политического баланса (отсюда и развитие конфедеративной конструкции), то в Венеции усложнение политических институтов было результатом стремления к обеспечению социальной, а не региональной стабильности, и было сконцентрировано в основном на ограничении возможных эксцессов со стороны исполнительной власти.
Обращает на себя внимание тот факт, что замкнутость элиты в сочетании с высокой степенью процедурного совершенства внутриэлитных демократических институтов и высокой вертикальной мобильностью в «побочных» иерархиях, вне «политического класса», и в том и в другом случае привели к высокоразвитому гражданскому обществу, высокому уровню техники, промышленных технологий и обилию социальных инноваций.
Некоторые различия также интересны в сопоставлении: тенденции к пожизненному избранию на должности в Соединённых провинциях сочетаются с отсутствием формального наследственного политического статуса. Наоборот, наличие наследственного политического статуса в Венеции сопряжено с быстрой ротацией политической элиты по офисам. Мы видим два альтернативных пути формирования «демократической олигархии», причём, судя по результатам, венецианский путь обеспечивал большую политическую стабильность. «Орденская» культура венецианского патрициата показная скрытость и анонимность и значительные ограничения в личной свободе, в сочетании с эффективностью менеджмента, обеспечивавшего выверенным Балансом между демократическими и авторитарными практиками, значительно снижали зависть к подобному образу жизни со стороны “cittadini” и “popolo”. Вполне вероятно, что именно это и было основным фактором политической стабильности в Венеции.
«Стеснительность богатства», по выражению Симона Шамы, которая была характерна для Соединённых провинций и «кальвинистский дух» выполняли аналогичную функцию в Нидерландах, но в силу большей вертикальной мобильности в нидерландской элите не смогли обеспечить её длительного выживания – уже в XVIII в. и коррупция, и снижение эффективности государственного менеджмента становятся очевидными.
Таким образом, диффузия демократических практик из замкнутого политического пространства элиты в «кипящий бульон» гражданского общества разрушило обе политические системы в конце XVIII в. с наступлением «зрелого Модерна» – открытого общества с высокой вертикальной мобильностью и ценностной системой демократических практик, определяющих функционирование общества в целом, а не только его элиты. Тем не менее «элитные демократии» «раннего Модерна» сыграли очень значительную роль в формировании современного общества

< Назад   Вперед >

Содержание


 
© uchebnik-online.com