Для нынешнего состояния социологии все более существенной становится проблема серьезного анализа методов самой социальной практики, а не только методов исследования социальных действий людей. Потребность в анализе практических методов социальной жизнедеятельности людей в последнее время обострилась в связи с тем, что язык науки все более специализируется и отрывается от естественного языка существования индивидов, что ведет к абсурдному существованию как бы двух разных миров — мира теории и мира жизни.

В этих условиях разработка методов социологии практики может стать главным средством преодоления отчуждения между людьми и основной формой овладения ими подлинно человеческим существованием в образующемся противоречивом мире. Через методы социологии практики в познание людей вводится практика жизни целостного — и действующего и чувствующего — человека, а познание “гуманизируется”, ибо предстает как опыт людей со своими целями, потребностями и судьбами. Принципы и логика анализа таких методов не получили пока должного рассмотрения.

§ 1. О методах социальной практики

Одну из попыток выделения особой теории практики предприняла Л.В. Яценко, которая утверждала, что истинность общей теории, построенной на основе методического знания, удовлетворяется через эффективность ее практического использования в ходе организации практической деятельности.

Решением сходных проблем занимаются и представители праксиологии как комплексной дисциплины, синтезирующей данные различных наук (теории организации, теории управления, психологии труда, эргономики, инноватики и др.), искусства и практического опыта, относящихся к формам организации труда и эффективности любой деятельности. С точки зрения праксиологии, как считает ее основатель Т. Котарбинский, под методом следует понимать “способ выполнения сложного действия, заключающийся в определенном подборе и расстановке его составных частей, причем это способ, запланированный и пригодный для многократного повторения”.

Однако при более глубоком проникновении в суть данного вопроса оказывается, что такое обобщение практических методов является чисто внешним, носит формальный характер и фактически сводит все практические методы только к организационным, противопоставляя методы познания и методы преобразования действительности, а значит — знания и предписания. Противопоставляя категории “знание” и “предписание”, “дело логики” и “логика дела”, праксиология абсолютизирует их, не допуская, что знание может выступать в функции предписания, а предписание — в функции знания, что эти функции могут переходить одна в другую.

Конечно, можно согласиться, что в основе диалектики теоретического и практического лежит прежде всего взаимосвязь между дескриптивным и прескриптивным (или нормативным). Хотя и дескриптивное знание, оформленное в виде теории, описывая связи, отношения, законы, тем самым уже предписывает определенный образ действий с объектом, но все же если знание сформулировано в виде метода, то его прескриптивная функция становится явно выраженной, основной и специфичной.

В любой деятельности (научной, технологической, организационной, практической и др.) метод всегда выступает как особый вид знания о способах, приемах и процедурах, нормах действия, предписаниях и требованиях к мыслящему и действующему субъекту, руководствуясь которыми он совершает те или иные операции, поступки проверяя тем самым истинность используемых правил и, соответственно, знаний, лежащих в их основе.

На самом деле: 1) научные методы есть не что иное, как теоретическое обобщение практических методов, а последние суть продолжение, конкретизация первых; 2) методология не ограничивается либо только изучением методов познания (знания сущего), либо методов практической деятельности (предписания должного), чтобы не превратиться либо в натурфилософию, либо в чистую методическую инструкцию, имеющую сугубо утилитарное значение; 3) ни объединять (сводить), ни противопоставлять (абсолютизировать) эти методы познания и практики нельзя, не рискуя смешать методологию с методикой (подобно отождествлению фундаментальных исследований с прикладными, теории с практикой).

Метод, таким образом, всегда опосредует взаимодействие теории и практики. Как субъективный аналог объективных закономерностей социальных явлений метод служит не только для объяснения, но и для практического изменения действительности. В этом находят свое специфическое содержание и назначение методы социологии практики, выражающие одновременно и логику познания, и логику действия. логику творчества, умение “творить будущее”. Но одно дело развертывать их содержание на материале социологической науки (в плане познания объективной истины), другое — показать их как формы реальной практической, творческой деятельности людей. Последнее в социологии почти не исследуется. Задача, следовательно, состоит не только в том, чтобы сделать наши знания, теории адекватными сущности предметов, но и в том, чтобы реальную социальную действительность сделать адекватной человеческим потребностям, целям людей.

В современных исследованиях разведение и автономизация практических (должных) и теоретических (сущих) суждений основывается на отрицании значений истшшости у императивов, оценок, нормативов и т.д. Но тогда получается, что их вообще нельзя анализировать с точки зрения логики, Сложилась парадоксальная ситуация: практика использования норм и оценок в социологии, социальном управлении свидетельствует о наличии логической связи между посылками и следствиями, которая, однако, отрицается представителями феноменологической социологии на логических основаниях.

Речь, по-видимому, должна идти о рассмотрении диалектики нормативно-ценностного и описательного компонентов осмысленного знания и ее выражения средствами логического аппарата. Методологическая основа решения этой задачи — общий принцип диалектического материализма как принцип выведения социальных явлений из материальных общественных отношений. Вплетенность социального познания в непосредственный процесс жизни людей послужила для феномснологов и этнометодологов основанием для отказа от его понимания как истинного отражения действительности. И хотя их выводы несовместимы с материалистической теорией деятельности, все же нельзя не отметить, что ими была правильно подмечена, но неверно понята важная особенность социального познания, заключающаяся в том, что социальные явления — продукты целеполагающей деятельности людей, а значит, они не могут быть объективными.

Для марксиста же принципиально важен синтез истины как “объективного долженствования” и цели как стремления, “субъективного долженствования”. В “Философских тетрадях” В.И. Ленин подчеркивал необходимость теоретического анализа связи между познанием и практикой (“волей”, “стремлением”) как двумя средствами преодоления односторонности “и объективности и субъективности”. Идея должна предстать как синтез знания истинного (должного и возможного), в силу чего ее логические характеристики соответствуют аналогичным свойствам преобразовательной модели социальной деятельности. С логической точки зрения идея есть “заключение действования”. В ней выделяются две посылки — знание субъективной цели и знание объективных средств ее достижения и совпадение объективного и субъективного в практической деятельности.

Отметим, что логическое содержание идеи, а также целевых программ, моделей, нормативов, соответствует схематизму практического рассуждения, впервые рассмотренного Аристотелем. Если в теоретическом рассуждении из двух посылок следует утверждение некоторого заключения, то принятие хотя бы одной из “практических” посылок нормативного или оценочного характера вынуждает нас к действию. Именно такую логическую структуру и принципы имеют соответствующие рассуждения в методологии науки, эвристике, инноватики, теории управленческих решений, социальных технологиях, когда из стремления и возможности (невозможности) следует действие (допущение его) или его отсутствие (запрет на него).

Согласно Аристотелю, “если цель — это предмет желания, а средства к цели — предмет принимания решений и сознательного выбора, то поступки, связанные со средствами, будут сознательно избранными и произвольными”. Аристотель предложил даже принципиальную схему “практического силлогизма” — из двух посылок следует практическое следствие: “Одно мнение (т.е. посылка) касается общего, другое — частного, где, как известно, решает чувство. Когда же из этих двух (посылок) сложилось одно (мнение), то при (теоретической посылке) необходимо, чтобы душа высказала заключение, а при (посылках), связанных с действием, — чтобы тут же осуществила его в поступке. Например, если "надо отведывать все сладкое", а вот это — как один какой-то из частных (случаев) — сладкое, то, имея возможность и не имея препятствий, необходимо тотчас осуществить соответствующий поступок”.

В настоящее время литература о практическом рассуждении достаточно обширна, и можно говорить о новых исследованиях в этой области.

Аристотель не дал детальной логической разработки практического силлогизма. Однако, справедливости ради, надо отметить, что он не только проводил прямое сопоставление оценки теоретических суждений (созерцания) и практических суждений (стремлений), как соответствия некоторой ценности: “для созерцательной мысли, не предполагающей ни поступков, ни созидания, ни творчества — добро и зло — это соответственно истина и ложь”. Он не просто сводит оценку “истина — ложь” к “соответствию — несоответствию” ценности и цели. Он идет дальше, подчеркивая, что для мысли, связанной с поступками, критерий — это “истина, которая согласуется с правильным стремлением”. Иначе говоря, “дело обеих частей души — истина”. “Вот почему, — писал Аристотель, — сознательный выбор невозможен ни помимо ума и мысли, ни помимо (нравственных) устоев; в самом деле, благополучие (как получение блага) в поступках, так же как его противоположность, не существует в поступке помимо мысли и нрава”. Норма как социальный образец (ценность) и действительность — вот два критерия оценки практического суждения.

Истинность или ложность оценочных суждений есть выражение не столько чувств, сколько социально-классовой позиции в практической, политической, нравственной или эстетической сферах. Поэтому проверка ценности нормативного суждения на истинность осуществляется соотношением его не с фактом, а с тем значением, которое имеет оцениваемый объект для социальной практики, для развития общества. Оценка, в отличие от ценности, может иметь положительное и отрицательное значение — соответствовать или не соответствовать ценности. И в этом плане оценка аналогична истине — она соответствует или не соответствует действительности.

Если прибегнуть к словарю Аристотеля, то в каждом процессе практической деятельности необходимы материя и действующая причина. Следуя Марксу, можно аналитически рассматривать социальную деятельность как производство, т.е. работу над и с материальными причинами, и, вслед за Вебером, отказываться реифицироватъ (овеществить) его. Тогда легко можно предположить, что и общество и человеческая практика должны иметь двойственную природу. Общество есть и вездесущее условие, и непрерывно воспроизводимый результат человеческой практики. А практика выступает и как труд (работа), т.е. сознательное производство, и как воспроизводство условий производства, т.е. общества. Первое из предложений можно считать выражением двойственности социальной структуры, второе — выражением двойственности социальной практики. Так, практическая реализация истины человеческой свободы в марксистской социологии требует не дедукции должного к сущему или к ряду частных следствий, которые каждый человек мог бы проверить на своем личном опыте, а создания совокупного субъекта политической практики, предельно всеобщей формы практической деятельности в классовом обществе, соизмеримых по масштабам с объектом, на который направлена цель практического действия. Это особенно важно с социологической точки зрения, ибо организация практического социального действия, в котором осуществляется выход за пределы исторической ограниченности, обеспечивает как возрастание совокупного теоретического -знания, так и достижение практического освобождения человека от давления обстоятельств.

Подчеркнем еще раз, эффективное практическое рассуждение и проблемно-целевое управление социальными процессами, как предмет анализа социологии практики, базируется только на истинном знании, которое оценивается также и с точки зрения его пригодности для практического воплощения идеи. Таким образом, можно говорить, по крайней мере, о трех уровнях оценок (истинности), предложенных И.С. Ладенко и Г.Л. Тульчинским:

1. Нормативно-ценностная оценка адекватности целей с точки зрения соответствия описания цели (желаемого результата) некоторому нормативному образцу (ценностная адекватность, “истинность” или “ложность” стремлений как “идеологическая истинность”).
2. Оценка адекватности предполагаемой деятельности с точки зрения соответствия средств и возможностей сформулированной цели (достижимость цели данными средствами как “теоретическая адекватность”, или “теоретическая истинность”).
3. Оценка адекватности возможностей и средств с точки зрения их практической реализуемости (практическая адекватность и истинность).

В принципе возможно выделение и четвертого уровня оценки — адекватность полученного практического результата выполнения социального действия (плана, программы) сформулированной цели (целевая адекватность).

При таком методологическом подходе к практическому социальному действию можно говорить о нем как о синтезе знания, взятого в принципы “практической целесообразности”, “потенциальной осуществимости” и “физической реализуемости”, т.е. как программы рационального и эффективного практического действия. Преобразовательная модель социальной деятельности практически совпадает со следующими видами эффективности социального управления: 1) нормативным (как соответствие выбираемых целей ценностным нормам), 2) затратным (как отношение затрат к предполагаемому (или фактическому) результату), 3) результатным (как отношение результата к цели) и 4) реальным (как отношение потребностей возможных норм к имеющимся возможностям и ресурсам).

Литература

1. Ишмуратов А.Т. Логический анализ практических рассуждений. Киев, 1987.
2. Котарбинский Т. Трактат о хорошей работе. М., 1975.
3. Ладенко И.С., Тульчинский Г.Л. Логика целевого управления. Новосибирск, 1988.
4. Ленин В.И. Философские тетради. // Полн. собр. соч. Т. 29.
5. Ленин В.И. О социальной структуре власти, перспективах и ликвидаторстве // Полн. собр. соч. Т. 20.
6. Липский Б.И. Практическая природа истины. JI., 1988.
7. Плахов В.Д. Социальные нормы: философские основания общей теории. М., 1985.
8. Резник Ю.М. Социальное измерение жизненного мира. М., 1995.
9. Трубников Н.Н. Время человеческого бытия. М., 1987.

§ 2. Социальные средства человеческой практической деятельности

Поскольку специфика человеческой практической деятельности связывается с сознательностью, то и особенными ее средствами считаются обычно познавательные средства, начиная от опосредованных мыслительных форм и кончая средствами практического разума, непосредственного познания, сопровождающих повседневную практическую деятельность. К последним относятся методы целеполагания, прогнозирования и проектирования результата деятельности, управления деятельностью, ее информационного обеспечения и т.п. Эти методы имеют прямое отношение к практике и должны изучаться нс только как познавательные средства, но и как орудия практической деятельности.

Однако, кроме названных методов, в социальной практике используются также и методы, которые складываются из материала и форм самой практической деятельности. Общественное бытие, в отличие от индивидуального бытия, как известно, в своем возникновении и функционировании не охватывается общественным сознанием участвующих в нем людей. Каждый отдельный человек сознает, что он делает то-то, общается с тем-то, обменивает продукт своей деятельности на продукт чужой деятельности, изменяет свою или чужую жизнь и т.п., но он не осознает то общее, совместное со всеми людьми, которое из всего этого возникает, не осознает и в повседневной жизни не принимает во внимание те общественные отношения, в которых он находится. Из того, что люди делают, из их хозяйственной деятельности, семейной жизни, общения складывается объективная цепь событий и сеть общественных отношений, которые не зависят от их общественного сознания и не охватываются этим сознанием бояее или менее основательно. Будучи сознательными существами, сознавая каждый раз то, что они конкретно делают, люди тем нс менее нс осознают, что этим они воспроизводят и изменяют общественное бытие.

Если область общественного бытия обладает таким качеством, то должны быть и методы, и формы этого бытия, этой социальной деятельности, которые складываются без заранее поставленных целей, без охвата общественным сознанием массы людей. Когда сравнивается архитектор с пчелой, а ткач с пауком, то подразумевается, что во всякой профессии отличительным признаком человека выступает его способность к целеполаганию, к созданию в голове идеального образа своего труда, имеется в виду обусловленность способа и характера его действий им же поставленной целью. Если же речь идет о “строительстве” структуры общественных отношений, о социальной структуре общества, о том как “соткать” сеть общественных отношений, то здесь люди больше походят на пчел и пауков. При создании “сети” общественных связей, строительстве “ячеек”, образующих социальную структуру общества, люди не имеют их в своей голове ни в виде цели, ни в виде идеального образа результатов своей общественной деятельности.

Это не значит, что у людей нет никаких средств деятельности по формированию бытия общества. Однако они не могут быть отождествлены с методами индивидуального осознаваемого социального действия, сведены к формам познавательной деятельности, хотя и складываются из действий людей, в процессе их общественной практики. Что же они собой представляют?

Прежде, чем рассмотреть данный вопрос, необходимо отмежеваться от его субъективистской трактовки в феноменологии и этнометодологии. То обстоятельство, что общественное бытие не охватывается общественным сознанием, складывается независимо от целей и планов людей, широко используется для обоснования исходных предпосылок феноменологической социологии, особенно для изгнания принципов научности и рациональности из социальной практики.

Казалось бы, что здесь налицо признание объективности общественного бытия, закономерного характера его складывания как естественноисторического процесса. Это, однако, далеко не так. Под традиционными практиками, трансцендентными по отношению к разуму, понимаются в основном процессы формирования и функционирования моральных норм, обычаев повседневной коллективной жизни. Особенностью их возникновения Ф. Хайек считает неподчиненность каким-то законам, каким-то принципам. Практика в своем функционировании больше походит на игру, в процессе которой людьми стихийно создаются правила. То, что общественное бытие в своем развитии не охватывается общественным сознанием, у Хайека служит лишь для того, чтобы отделить социальную практику от науки, ограничить претензии последней на прогнозирование и планирование хода общественной практики. Его антикоммунизм доходит до крайнего антисциентизма, когда речь идет о научных основах ведения социальной практики. Хайек пытается опровергнуть даже общепринятые идеи о том, что не нужно а) идти по необоснованному наукой пути, б) придерживаться такой линии поведения, которая не имеет заранее поставленной цели, в) следовать тому, что непонятно, г) делать что-либо, если следствия этого дела неизвестны заранее. Он не принимает эти идеи лишь потому, что “конструктивный рационализм и социалистическое мышление” считают их разумными. По Хайеку, социальный порядок, устанавливающийся стихийно, не может базироваться на указанных критериях научной рациональности, большинство институтов и практик не отвечают этим требованиям и с этой точки зрения неразумны, ненаучны. Например, правила морали не удовлетворяют категориям рациональности, и Юм, утверждает Хайек, был прав, что считал нормы морали заключениями нашего разума.

Признание объективности практики как естественноисторического процесса, независимости последнего от общественного сознания, целей и планов людей вовсе не предполагает, что этот процесс не может быть понят людьми, не может планироваться и регулироваться и что практика освобождается от необходимости ее познания наукой. Назначения общественной науки как раз и состоит в том, чтобы открыть законы объективного процесса развития общественной практики, его объективную логику, причем объективную не только в том смысле, что общество развивается независимо от обладающих сознанием людей и практика осуществляется вне сознания и вне науки, но и в том смысле, что общественное бытие в своем развитии остается независимым от общественного сознания людей.

Хайек согласился бы со следующим суждением В. И. Ленина: “Из того, что вы живете и хозяйничаете, рожаете детей и производите продукты, обмениваете их, складывается объективно необходимая цепь событий, цепь развития, независимая от вашего общественного сознания, не охватываемая им полностью никогда”. Он лишь назвал бы эту цепь событий спонтанным, трансцендентным, лежащим ниже разума субъективным, коллективным процессом, протекающим как бы по ту сторону разума, но выше инстинктов. Хайек не согласился бы с В.И. Лениным в том, что, несмотря на независимость общественного бытия от общественного сознания, невозможность полностью его охватить этим сознанием, “самая высшая задача человечества — охватить эту объективную логику хозяйственной эволюции (эволюции общественного бытия) в общих и основных чертах с тем, чтобы возможно более отчетливо, ясно, критически приспособить к ней свое общественное сознание...”.

Дело, однако, не только в том, что без сопровождения разума, науки общественная практика, особенно современная, не может осуществляться. Практика сама неизбежно распредмечивается и трансформируется в знание, науку: действия с реальным предметом в процессе практики неизбежно замещаются формами умственной деятельности, без которых практика теряет свои свойства общественно-человеческой деятельности. Само знание представляет собой интериоризацию практической, предметной деятельности, его предпосылкой и источником является трансформация во внутренний план операций с действительным предметом.

Идеальность формы, например у стоимости, вовсе не означает, что она отсутствует в действительности. Она там присутствует, и человек, обладая способностью абстрагироваться, извлекает ее из действительной жизни и пересаживает в свою голову, преобразуя в соответствии со своей практикой. Идеальные формы, следовательно, выступают одновременно и способом познания, и способом практической деятельности. Категории логики являются чем-то вроде денег духа.

Практически идеальное, возникая из нужд жизни, не может не иметь своим продолжением соответствующие формы мышления и обмена мыслями. Дело сводится к тому, чтобы выявить механизмы преобразования жизненных, практических идеальных форм в мыслительные, установить соответствующие правила, “производные”, “коэффициенты” для этого преобразования. К сожалению, в данном вопросе больше сделано на путях движения от теории к практике, чем в обратном направлении. (Мы больше знаем о том, как боги сотворили людей, чем о том, как люди сотворили богов.)

Человек в своей практической деятельности не ограничивается трансформированными и распредмеченными средствами, т. е. умственными аналогами предметных действий. Он применяет множество практически реальных форм, выполняющих ту же самую функцию, которую осуществляет разум — представлять, замещать посредством данной формы те или иные процессы функционирования и развития социального мира. Эти формы выражают не то, чем они сами по себе являются, а нечто другое, т.е. они выступают идеальным представителем другого. Они как бы замещают то, чем сами не являются. В результате одно появляется вместо другого.

Для чего они нужны? Прежде всего для того, чтобы люди могли на практике реализовать свою социальную сущность, свои связи со всем обществом. Ведь человеку, живущему в обществе, необходимо иметь дело со всем обществом (родом, классом, социальной группой). Но поскольку он не может это сделать через непосредственную связь и прямое взаимодействие с каждым индивидом в отдельности, то создает (производит) соответствующие социальные формы, которые служат представителем всего общества, его общих для всех принципов, и через это представительство практически осваивает сущность социума. Эти социальные формы аналогичны орудиям производства, посредством которых люди воздействуют на объекты природы; здесь же речь идет о воздействии людей друг на друга.

В экономической области, например, люди пользуются денежной формой стоимости, которая идеально представляет обмениваемые товары и тем самым способствует обмену продуктов деятельности как способу осуществления экономических связей. Функцию идеального представителя (заместителя) всего общества в политической сфере выполняет государство. Оно является идеальным (не как понятие, а как действительное государство), поскольку нс совпадает со всем обществом — оно лишь представляет его, выступает за общество. Артисты, исполняющие те или иные роли в театре, идеально представляют действительную жизнь людей в обществе, и в этом отношении игра на сцене есть идеальный образ жизни общества. Люди, чтобы общаться друг с другом, пользуются словами как представителями вещей и явлений окружающего мира, а также логическими формами для обозначения смыслового содержания слов.

Представление одного через другое является одним из способов человеческой практической деятельности, требующим тщательного изучения. Нужно в первую очередь выявить специфику отношения между идеальным представителем и тем, что им представляется (замещается), сознавая, что это другой вид связи, чем отношение между идеальными формами разума и объективной действительностью.

Понимание сущности практически идеальной формы и ее отличия от идеальных психических форм наталкиваются на значительные трудности. Обычно всякое идеальное как компонент практики сводится к субъективно-психическому, т.е. его существование не допускается вне индивидуальной психики, в качестве независимой от нее объективной формы самой материальной деятельности и социальной предметности (формы вещей). В этом отношении наиболее характерным является феноменологическое направление в современной социологии, особенно этнометодология, согласно которой социология сводится к методам создания и поддержания людьми взаимных представлений о смысле той или иной ситуации взаимодействия, а весь окружающий социальный мир выступает как совокупность индивидуальных смыслов и значений, посредством которых люди убеждают друг друга в существовании чего-либо.

В качестве эталона феноменологически понятого мира обычно берется мир культуры, поскольку произведения культуры воспринимаются людьми через их смысл и значение. Соответственно весь социальный жизненный мир предстает в виде психически освоенной культуры. Культурой тогда будет все и вся: и практикуемые способы производства, и деятельность социальных институтов, и духовные ценности, и стили мышления, и стандарты поведения, и язык, и религиозные верования и т.д. и т.п. Причем, кроме этого мира представлений и значений, мира эмоционально организованной культуры с ее устойчивыми и материально зафиксированными элементами, никакого иного существующего до и вне опыта, не проходящего через сознание и психику людей социального мира не допускается. Все общество как бы превращается в театр. Вместо реальной жизни предлагаются подмостки театра, в котором, играя роли, актеры живут и действуют по законам, по которым вроде бы действует общество. В театре, однако, довольствуются лишь значениями и смыслом того или иного действующего лица, события, вещи. Реальная жизнь так функционировать не может. Здесь люди имеют дело с действительными людьми, реальными событиями и вещами.

Идеальные практические формы, о которых ведется речь, обладают реальным существованием вне сознания людей. Они как представители другого, как заместители тех или иных социальных сущностей сами столь же реальны, существуют вне головы, как и заменяемые или реальные явления. Для выяснения своеобразия таких форм можно обратиться к деньгам как идеальному представителю разных сторон общественных связей, способу осуществления социально-экономической практики многими поколениями в истории общества.

С этой точки зрения идеальные конструкции в сфере ума должны быть истолкованы как способ, форма практической деятельности, имеющие своим аналогом соответствующие формы в самой практике. Деньги, например, являются идеальной практической формой, посредством которой люди обмениваются результатами своей производственной и иной деятельности. Практичность этой формы состоит не в том, что деньги делаются из бумаги или металла и что они могут помещаться не в голове, а в кармане. Они идеально представляют вполне реально обмениваемые товары, их стоимость. Стоимость же, будучи представителем опять-таки реального явления — абстрактного человеческого труда, — именно в качестве абстракции обслуживает людей в их практических отношениях и практической деятельности. Сами общественные отношения возможны лишь в той мере, в какой люди обладают способностью абстрагироваться от чувственно данных явлений. Этим они отличаются от животных, лишенных возможности пользоваться “представителями” окружающих их явлений.

Подобно идеальным формам ума, деньги нуждаются в материальных носителях. Однако свою роль представителя и способа осуществления тех или иных процессов человеческой жизнедеятельности они выполняют как чисто общественный продукт и общественно значимая форма товарных тел. Денежная форма товаров, как и их стоимостная форма, составляет нечто отличное от их чувственно воспринимаемой телесной формы. Деньги существуют как бы в “головах” не людей, а товаров, образуя нечто вроде небесного существования самих товаров, В своей функции меры стоимости идеальность денег означает, что для измерения стоимости товара нет необходимости иметь наличное золото, оно лишь предполагается. В роли средства обращения самому золоту тоже нет необходимости обращаться. Его обращение замещается представителями, которые, в свою очередь, замещают обращение товаров, т.е. товарное обращение замещается денежным как идеальным обращением товаров. И, наконец, деньги выступают всеобщим материальным представителем богатства, т.е. выражают это богатства идеально, но в виде не воображаемых, а реальных денег.

За деньгами как за идеальной формой находится стоимость, а в конечном счете — материализованный общественный труд как ее субстанция. Казалось бы, вместо денег непосредственной мерой стоимости и богатства можно было бы использовать время труда, вместо обмена стоимостей — обмен продуктов деятельности (потребительных стоимостей), вместо богатства в виде денег — действительное общественное богатство и богатство в форме свободного времени. Не являются ли все эти представительные (идеальные) формы чисто искусственным приемом, удовлетворяющим лишь практическую потребность, но чуждым истинной природе человеческого труда и человеческих взаимоотношений. Может быть, в действительности идеальных практических форм нет, стоимость — лишь “идеальный тип” и конструкция человеческой психики, а вовсе не действительная, реально существующая социальная конструкция, необходимая для практики и соответствующая природе социальных вещей?

Пока продукт производится как товар и стоимость, деньги в качестве их представителей выражают их адекватное, имманентное бытие. Но эта адекватность относится не к телесному носителю денег, а к ним как форме и средству социальной деятельности. Сама по себе социальная форма не имеет ничего общего с той телесностью, в которой она воплощена (в химическом составе золота или серебра нет никакого “атома стоимости”). Но это не значит, что социальность, представленная в вещи, не может быть фетишизирована — низведена до свойства самой вещи и, наоборот, вещное свойство не может быть возведено в ранг социальной формы. Все это — специфические особенности идеальных форм, присущих определенным состояниям общества.

Отдельный человек в своей практической деятельности также ориентируется через посредство других людей как своих других Я. Как в зеркало, смотрит человек в другого человека, который для него становится формой проявления всего рода “человек”, всего общества. Именно в обществе и через общество отдельный человек может действовать адекватно, поскольку он исходит из действий других, взятых им по отношению к своей деятельности в роли ее звена. В условиях общественного разделения труда отдельный человек не может удовлетворять свои потребности вне взаимодействия с другими людьми. Каждый обслуживает другого, чтобы обслуживать себя, каждый взаимно пользуется другим как своим средством и делает себя бытием для другого, будучи бытием для себя, и, наоборот, другой делает себя бытием для себя, будучи бытием для другого.

Когда человек вместо себя ставит другого и через него делает себя объектом своего отношения, то он это делает не просто в голове (в разуме, в своем Я). Способность создавать образ самого себя в качестве объекта оценки определяется не только процессами, протекающими в разуме, как это утверждают представители символического интеракционизма. Появление другого вместо себя не сводится к символу, к значению другого, т.е. к тому, что люди относятся к другому объекту на основе придаваемого ему значения и имеют дело с этим мысленным значением. Этот другой есть реальный, практический действующий представитель действительного общества. И вообще для индивида другой человек, его социальность не существуют вне материального, телесного воплощения, а то, как этот другой представляет себе в уме значение сущности той или иной ситуации действия, каким он его творит в своей психике, никакого значения для него не имеет. Не значения театральных действий образуют общество, а, наоборот, общество преподносит себя человеку в лицедействе актеров в идеальной практической форме. Эта форма, в отличие от умственной, не укладывается в рамки критериев истинного и ложного, правильного и неправильного. Она оценивается не по познавательным, а по практическим критериям, по ее соответствию целям и результатам социальной практики. Выявление и формирование этих критериев — одна из задач социологии практики.

Социальная практика в решающей мере обусловлена материальной, в частности производственной, деятельностью общества и должна быть обоснована прежде всего с позиции экономической жизни. И это очевидно, ибо именно производство в конечном счете обусловливает потребление и тем самым имеет полное право претендовать на решающее значение при определении методов социальной жизни. К сожалению, многие вопросы в этой области нс получили конкретного решения. Не найдены способы преодоления векового противоречия между стоимостью и полезностью как принципами экономической и социальной практики, экономического и социального поведения. Дуализм стоимостных оценок полезности постоянно лихорадит социальную жизнь общества. Остаются непереведенными с экономического языка на язык социальной жизни критерии эффективности производства, технического прогресса, производственной функции и др. Функция предельной полезности благ, особенно социальных, культурных, духовных, остается несогласованной с функцией предельной производительности, под субъективные оценки факторов производства и потребительских благ не подведено объективное основание.

Не лучше обстоит дело и с обоснованием экономики, а также затрат труда с позиции потребительной деятельности людей, в сфере которой завершается сочетание методов практики и познания. Человек в своей жизнедеятельности добивается, в конечном счете, пользы от своего дела, лучшего удовлетворения своих нужд. Этому подчинены как познание, так и производство; методы оценки полезности нужны не меньше, чем способы определения истинности знания и эффективности производства.

В этой сфере результаты деятельности оцениваются с точки зрения их потребительной стоимости, и, соответственно, методы такого рода деятельности должны согласовываться, с одной стороны, с методами определения эффективности производства, с другой — с методами сопровождающего практику познания, т.е, они должны соединять в себе “логику дела” и “дело логики”. Вполне очевидно, что поиск законов и правил потребительской деятельности общества составляет одну из серьезных задач социологии практики, решение которой позволит найти и обосновать критерий оценки самой практики.

Аналогия с сопоставлением познания и объекта познания здесь мало что дает, хотя и не лишена смысла: соответствие или его отсутствие при сравнении реальной жизни и жизни на сцене во многом объясняется отношением между представляющим и представляемым, но не выводит к достоверному критерию его оценки.

В качестве такого критерия можно взять так называемое человеческое измерение — человека как меру всех вещей. Однако от этой посылки можно прийти к субъективизму в понимании оценочного критерия социальной практики, как это случилось, например, с критерием предельной полезности, основанным на чисто субъективном принципе. Имеется и противоположное направление — соединение человеческого измерения со свойствами социальных вещей, в частности с их потребительной стоимостью- Последняя тогда и будет их человеческим измерением. В результате под этот критерий оценки подпадают и сам человек, и его дела.

§ 3. Критерий оценки в социальной практике

Люди в своей практической деятельности не ограничиваются оценкой истинности или ложности применяемых ими знаний. Они, чтобы преуспеть, должны оценивать свою деятельность и с другой точки зрения — насколько достаточные результаты соответствуют человеческим потребностям и удовлетворяют их. В практике реализуется ценностное отношение человека к действительности: социальный мир по отношению к человеку выступает не просто как объект познания, но и как определенные ценности жизни и культуры, требующие соответствующего к ним отношения. Поэтому люди в своей практической деятельности должны руководствоваться не только истиной (как при познании), но я тем, какую пользу она им приносит. Методы и средства социальной практики нуждаются в оценках на предмет их эффективности, их значения для человека и общества. Причем человек “мерит жизненные обстоятельства теми мерками, которые составляют его, человека, социальную сущность, мерками, которые присвоены, интериоризованы им, превращены в собственные качества. Более того, оказывается, что иных способов мерного, являющегося сугубо социальным, отношения к действительности у людей вообще нет”.

Если мы согласны с тем, что критерием истинности познания является практика, мы должны знать и то, что служит критерием оценки самой практики.

Обычно на практику переносятся познавательные критерии, в частности говорится о рациональности, разумности практики, об истинности, правильности того или иного курса практической деятельности, ее результатов. Даже этнометодология, отказываясь от критерия научной рациональности, все же связывает оценки методов построения практической деятельности с опытом, духовно-субъективными функциями человека. Не принимая традиционного понятия рациональности по отношению к практике и социальному поведению, этнометодологи не осмеливаются, однако, рассматривать их как иррациональные. Они ищут рациональность в свойствах самой практики и находят их в представлениях индивида о социальном мире (социальном порядке), которые приобретают характер норм, правил взаимодействия людей и, следовательно, форму общезначимости (объективности в этом смысле). Поскольку эти правила и нормы конструируются самими людьми, то и социальный порядок в обществе поддерживается нс какими-то вне представлений людей находящимися объективными законами, а способностями самих людей убедить друг друга в том, что общество реально существует, что в нем имеются социальные нормы, определенный порядок.

В итоге получается, что критерий рациональности практики остается в пределах духовного, понятого как мир повседневного здравого смысла. И традиционная социология, и этнометодология критерий социальной рациональности из сферы практики возвращают обратно в лоно духовно-субъективного: первые — в сферу разума, вторые — в область коллективного опыта (традиций, норм морали и т.п.), помещаемого между инстинктами и разумом. Сначала критерий истинности (рациональности) социологического познания низводится до уровня рациональности практики, а затем критерий рациональности последней переносится в субъективно-психическую сферу. Логический круг (критерий рациональности познания — в опыте, критерий рациональности опыта — в методах его познания) не прерывается, критерий оценки практики не покидает пределы субъективного духа, не выходит к объективным параметрам практики.

Что же представляет собой критерий оценки самой практики? Отвечая на этот вопрос, необходимо иметь в виду, что замещение людьми явлений социальной реальности их духовными смыслами и значениями, возведенное в феноменологической социологии в абсолют, на самом деле имеет свои истоки в объективной практической процедуре, в процессе которой одни социальные формы замещаются другими, реальные социальные эквиваленты выступают идеальными представителями общественной сущности тех или иных явлений. Такого рода представители, или эквиваленты (эталоны), являются средствами объективной оценки практики в отличие от средств оценки познавательной, духовной деятельности.

Оценки практики складываются в ходе объективной общественно-исторической деятельности, хотя кажутся результатом общественной конвенции, согласования смыслов и значений, передаваемых людьми различньш социальным действиям, актам повседневной жизни, приобретающим вид моральных норм, традиций, обычаев и т. п.

В анализе практического отношения человека к социальной действительности нельзя ограничиваться лишь субъективными критериями, важно найти лежащие в их основе объективные принципы и, соответственно, ценностный подход к практике обосновать и объяснить научными предпосылками. Научное понимание мира ценностей и ценностных ориентации не лишает их собственной специфики, их особенностей как иного, отличного от научного способа освоения социального мира. Но без науки, научно-социологического подхода невозможно выйти на объективные оценки мира человеческой практики.

Критерии такого рода оценок могут исходить, с одной стороны, из состояния социальной силы самой практической деятельности (производительная сила труда, потребительная сила общества и т.п.), с другой — из состояния результатов практической деятельности. Последние, в свою очередь, могут быть оценены на основе: а) затрат на их создание и б) их полезности, потребительной стоимости. Оба подхода связаны с использованием человека и его общественных свойств в качестве меры социальных вещей, хотя по своей социальной сущности они противоположны: стоимостные оценки противоречат оценкам полезности, и наоборот.

Если иметь в виду экономические ценности, получившие в наше время название “стоимости”, то экономическая наука решила задачу их объективной оценки. Все то, что представляет собой материализованный продукт человеческого труда и выступает как стоимость этого продукта, определяется общественными затратами труда на его производство. Последние измеряются вполне объективной мерой — продолжительностью общественного времени и труда, взятыми в той или иной форме. Время же не только мера жизни, деятельности человека, но и мера его развития — пространство этого развития.

Экономические ценности являются одновременно социальными и могут, следовательно, оцениваться на основе объективных критериев, присущих первым, т. е. затратами общественного труда и времени, их структурой. Больше того, стоимость в своей сущности и для определенного общества выступает социальным критерием не в меньшей степени, чем полезность благ, имеющая непосредственное отношение к нуждам человека, его жизненным потребностям. Так, стоимостными мерками объективно оценивается состояние социального равенства и неравенства, причем не только в качественном, но и количественном отношении.

Норма прибавочного продукта и прибавочной стоимости, выраженная в соответствующих пропорциях и соотношениях прибавочного и необходимого рабочего времени, является надежной мерой состояния социального развития общества, уровня присвоения труда одних классов другими социальными группами, количественным выражением социального неравенства. Этот критерий вьфажается в различных формулах нормы прибавочной стоимости:

Вполне очевидно, что этот критерий (пропорции затрат общественного труда) может успешно использоваться и в социологии, особенно в прикладном анализе социальных результатов деятельности общества, его социально-классовых и иных общественных групп, коллективов предприятий. Например, на предприятии можно обнаружить, какая часть стоимости вновь производимой продукции остается v рабочих и какая — образует стоимость прибавочного продукта. Если доля первой части составляет 30%, то норма прибавочного продукта составляет более 200%. Это не может не отражать состояние социального развития коллектива, уровень социального неравенства в обществе в целом.

Задача состоит в том, чтобы перевести стоимостные критерии, показатели и измерители с экономического на социологический язык, причем так, чтобы социальный анализ был продолжением и завершением экономического анализа и в определенной мере — его предпосылкой и результатом.

Стоимость и, соответственно, оценка социальных результатов через затраты труда на их достижение дают для социального анализа практики многое, но далеко не все. Дело не только в том, что многие блага, будучи полезными для человека, не являются результатом труда. Да и полезность самих результатов трудовой и иной деятельности далеко не исчерпывается затратами труда. Потребительная стоимость продукта не имеет прямого отношения к затратам труда на его производство. Она непосредственно связана с существованием и развитием человека. Нет нужды доказывать, сколь важное значение имеет решение этой проблемы для социологии, в которой социальные ценности, человек и человеческое измерение занимают центральное место.

Потребительная стоимость, непосредственно удовлетворяющая жизненные потребности человека (потребление и воспроизводство жизни человека касаются непосредственно потребительной стоимости, а не стоимости продукта), не может быть выражена в затратах труда, между ними не может быть отношения соответствия, т. е. стоимость нельзя определить через полезность, и наоборот. Здесь нужен другой критерий, причем проблема его объективности стоит намного острее, чем при измерении стоимости. Ведь потребительная стоимость без субъективного отношения к ней со стороны человека, без его оценок субъектом перестает быть предметом потребления, перестает соответствовать своему назначению, своему понятию.

Экономическая наука не предложила приемлемого решения этого вопроса: она или ограничивается ранжированием полезностей по степени их насущности для человека и не выходит за пределы субъективных критериев, или, пытаясь преодолеть субъективный принцип, обращается к тем же затратам труда, при помощи которых определяет и измеряет стоимость, делая эти затраты объективной мерой и для полезностей, потребительных стоимостей.

Социология при анализе социальных ценностей или ценностных ориентации человека обычно категорией затрат труда не пользуется. Социологи довольствуются ранжированием субъективных оценок: те или иные социальные ценности (социальные функции, роли) ставятся по их значимости для человека на определенное (первое, второе, третье и т.д.) место, и это считается их “измерением”. Такое “измерение”, конечно, далеко от того, чтобы отражать объективную количественную сторону социальной действительности. Имея в виду подобную процедуру при оценке экономических благ, К. Маркс не согласился с тем, чтобы назвать ее измерением полезности этих благ. “Человек, — писал он, — накладывая на известные предметы внешнего мира... штемпель "благ", все более и более сравнивает эти "блага" между собой и ставит их в известный ряд сообразно иерархии своих потребностей, т. е., если угодно, "измеряет" их”. Однако речь здесь не идет о “развитии действительной меры этих благ, т. е. о развитии меры их величины... о том, что вообще понимается под "измерением стоимости"”. Когда речь идет о потребительной стоимости, полезности вещи, то нет никаких оснований утверждать, что она определяется затратами труда на се производство. Рабочее время, необходимое для производства предмета, не выражает степень его полезности. В случае измерения полезности затратами, мы имели бы дело с определением ее стоимости, а не потребительной стоимости. Эти затраты, будучи необходимыми и для производства потребительной стоимости предмета, ее, однако, не определяют. Наоборот, они сами определяются потребительной стоимостью предметов, необходимых для общественного или индивидуального потребления. Так, если рассматривать продукт индивидуального потребления по отношению к рабочему со стороны потребительной стоимости, то доля рабочего в стоимости продукта определяется не стоимостью, а потребительной стоимостью продукта, т.е. не затраченным на него рабочим временем, а его свойством сохранять живую рабочую силу в дееспособном состоянии.

Эффективность этой рабочей силы, зависящей от полезных свойств жизненных благ и средств, предназначенных для удовлетворения потребностей людей, выражается количеством того дополнительного труда, который потребовался бы, если бы человек при реализации своей рабочей силы в труде производил продукт, достаточный лишь для собственного содержания, для воспроизводства своей рабочей силы. Поскольку потребляемые человеком средства жизни и развития позволяют ему повышать продуктивность своей рабочей силы (затраты труда на воспроизводство своей рабочей силы меньше высвобождаемого этой рабочей силой труда), т.е. содержать не только себя, но и других, то это приращение по мере повышения полезности (эффективности) применяемой рабочей силы можно рассматривать как сэкономленный для общества труд, как незатраченный другими для обеспечения себя жизненными средствами потенциальный производительный труд. Иначе все члены общества должны были бы непосредственно участвовать в материальном производстве, чтобы доставлять себе жизненные средства.

Названный сэкономленный, высвобожденный из сферы материального производства труд, сэкономленное рабочее время составляют базовую, исходную объективную количественную меру полезности всего того, что человек создает и использует в своей жизни и деятельности. Экономия времени может и должна быть представлена не только экономическим, но и социальным измерителем результатов общественной практики, развития самого человека, его свойств и качеств. Мы исходим из того, что мера полезности, представленная в экономии времени, применима и к социальным ценностям,

Всякая социальная деятельность, протекающая за пределами материального производства, совершается во времени, предполагает затраты этого социального времени, представляющие собой превращенную форму сэкономленного базисного рабочего времени. Социальные ценности, полезность социальных результатов могут быть измерены не только сэкономленным рабочим временем, но и количеством экономии самого социального времени, которая достигается благодаря этим ценностям внутри сферы социального. Причем их социальная эффективность будет тем выше, чем больше экономии достигается применением той или иной ценности по сравнению с затратами труда и временем на ее создание или освоение. С одной стороны, полезность социальных мероприятий оценивается их способностью при наименьшей затрате сил дать наибольшие и наиболее прочные результаты, с другой — этого рода результаты получаются при максимальной экономии сил. Так, полезность научного знания как духовной ценности сводится к тому, что его использование дает обществу больше, чем общество затрачивает на его создание. По мнению Ф. Энгельса, “только один такой плод науки, как паровая машина Джемса Уатта, принес миру за первые пятьдесят лет своего существования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки”.

Можно и нужно ввести в социальную науку наряду с понятием производительной силы труда категорию “социальная сила” человеческой деятельности, научиться ее измерять так же, как измеряем производительную силу экономической деятельности и полезностей: средств и предметов труда, самого человеческого труда, приемов и форм организации экономической деятельности и т. п. Сила социального порядка, начиная от средств и приемов социальной деятельности, форм ее организации и кончая самой деятельностью, измеряется тоже экономией времени, но уже не экономического, а социального. Она возникает из того, что социальная полезность при ее использовании человеком способна высвободить социального времени больше, чем его затрачивается на ее создание и функционирование.

Проблема, стало быть, сводится к тому, чтобы научиться, во-первых, определять высвобождаемое, сэкономленное время в сфере собственно социальной деятельности и, во-вторых, измерять затраты социального времени на получение указанного эффекта. Сопоставление сэкономленного социального времени с его затратами позволяет устанавливать эффективность как самой социальной деятельности человека, его социальных качеств, так и средств и форм этой деятельности.

Когда оценивается эффект организации научного труда, то решение вопроса опять-таки сводится к определению экономии труда. Объединение ученых в небольшую исследовательскую группу для решения одной интересующей их задачи может заменить труд целого института с его формально разделенными и плохо взаимодействующими отделами, подотделами, секторами и другими частями. Объем этого замещаемого, а следовательно, незатраченного, сэкономленного труда и будет мерой полезности той или иной организационной формы как способа совместной научной деятельности.

“Силу”, ценность социальной или иной организации людей можно определить подобным же образом. Так, умелость отдельного воина-всадника оценивается тем, что он одерживает победу над одним или большим количеством менее надежных и подготовленных наездников. Например, два мамелюка, обладающих высоким индивидуальным искусством верховой езды, по словам Наполеона, всегда побеждали трех французских кавалеристов. Однако тысяча французских всадников всегда побивала полуторатысячную конницу мамелюков. Сила организованности полка французской конницы в отличие от иррегулярной конницы мамелюков в этом случае составила пятьсот высвобождаемых всадников, т.е. французы на каждый полк конницы за счет определенной системы организации экономили пятьсот кавалеристов. Затраты же на создание организационных преимуществ регулярной конницы не идут ни в какое сравнение с указанной экономией.

Можно было бы привести еще много примеров измерения социальных ценностей, своеобразной общественной силы социальной деятельности экономией тех или иных затрат и ресурсов общества. Однако частные случаи такого рода измерений должны быть выведены из общего принципа и обоснованы им.

Этим принципом, как следует из сказанного, является экономия времени как формы бытия общества, меры его жизни и деятельности. Полезность всего того, что создается и используется человеком, сводится к тому, в какой мере экономится время при получении того или иного экономического или социального результата. Его полезность измеряется экономией времени, оставшейся после вычета из этой экономии затрат времени, связанных с ее достижением. В общем виде полезность, или ценность блага, можно выразить формулой: П = Э - 3, в которой “Э” будет означать объем полученной экономии времени, а “З” — затраты времени на создание того или иного блага с указанным эффектом, экономией (на единицу или весь объем этого эффекта).

Сведение полезности результатов деятельности человека и общества к экономии времени позволяет соизмерять самые различные общественные явления, в том числе экономические и социальные, переводить оценки с экономического языка на социологический и обратно. Вместе с тем общий принцип каждый раз должен быть конкретизирован, должны быть найдены производные из него формулы, пригодные для его приложения к специфическим областям общественной жизни.

Применительно к обществу в целом, рассматриваемому абстрактно, вне классов, принцип экономии времени как способ измерения уровня социального развития общества может быть выражен в распределении времени общества между занятым в материальном производстве населением и остальным населением. Время занятых в материальном производстве будет рабочим временем общества, а время занятых вне материального производства — свободным временем общества. В этом случае последнее было бы сэкономленным от материального производства временем, а рабочее время — затрачиваемым на то, чтобы общество имело свободное время для других дел, для собственного социального развития. Сэкономленное время за вычетом рабочего времени представляет собой меру экономического и социального развития общества,

Так, если в стране в данный период лишь 1/3 часть населения занята в сфере материального производства, а в прошлом численность занятых в нем, т.е. производительных, работников равнялась 2/3 населения, то в прошлом свободное от материального производства время составляло 1/3 всего времени общества, теперь же — 2/3 этого времени. Следовательно, общество намного увеличило время, за счет которого все молодое поколение стало приобретать среднее образование, а значительная его часть — высшее. Общество, следовательно, выделяет достаточно много свободного времени для развития науки, искусства, для выполнения управленческих и других функций.

По-иному выглядит распределение времени применительно к отдельному индивиду, например рабочему. Если бы равномерно распределить рабочее время общества между всеми трудоспособными членами общества, то все работники могли бы иметь 2/3 времени для труда в непроизводственной сфере и для досуга, т.е. 2/3 времени деятельности было бы у них свободным. Результатами своего труда рабочий сэкономил бы для себя больше времени, чем тратил его на материальное производство. И эта разница была бы мерой как его социальной, так и его производительной силы, т. е. мерой его экономического и социального развития.

На деле же у отдельного производительного работника время распределяется по-иному. Пока рабочий день на производстве сохраняется в прежней продолжительности, в распоряжении рабочего остается лишь 1/3 времени в качестве свободного времени, т.е. те 2-3 часа, которые он получил за счет сокращения продолжительности рабочего дня с 10-12 часов до 7-8 часов. Последние 20-25 лет рабочий день в стране практически не сокращается. Из выросшего объема свободного времени всего общества рабочий не получил ни минуты.

Но он мог его получить. Для этого нужно было прирост трудовых ресурсов использовать не в непроизводственной сфере, где и так накопилось очень много управленцев, а в отраслях материального производства. Только за счет этих новых работников можно было бы сократить недельное рабочее время каждого.

Этого не происходит потому, что труд рабочего сверх труда, необходимого для его собственного содержания, превращается в сэкономленное им, но не достающееся ему время неучастия других в материальном производстве. Это время возлагается в определенных социально-экономических условиях на самого рабочего и получает форму прибавочного времени его труда и одновременно форму свободного от материального производства времени других членов общества. Тогда прибавочное рабочее время занятых в материальном производстве будет базисной величиной сэкономленного рабочего времени тех, кто освобождается от труда в материальном производстве, т.е. становится свободным временем последних. Формула нормы прибавочного рабочего времени:

В этой формуле свободное время будет мерой приобретенного развития одной частью общества, а необходимое рабочее время — потерянного развития другой частью населения, поскольку прибавочное рабочее время одних переходит в свободное время других, т.е. превращается в их свободное время.

Если свободное время, тождественное прибавочному рабочему времени, как своей исходной основе, соотнести со всем рабочим временем (а не только с необходимым), то норма свободного времени неизбежно модифицируется и искажается (уменьшается). При таком сопоставлении она никогда не может подняться до 100% и выше, что не соответствует действительности, ибо необходимая часть рабочего времени никогда не сведется к нулю. Это обстоятельство скрывает факт присвоения прибавочного рабочего времени людьми, освобожденными от материального производства, для которых прибавочное время рабочих превращается в свое свободное время.

Еще больше искажает норму свободного времени исключение из этого времени всякой регламентируемой деятельности работников непроизводительной сферы, т.е. времени исполнения разного рода непреложных обязанностей в этой сфере. Все “рабочее” время занятых в науке, культуре, просвещении, государственном управлении включается в этом случае в рабочее время общества, и, следовательно, на стороне свободного времени человека остается два-три часа досуга.

В социологической литературе, к сожалению, отсчет свободного времени обычно ведется от эмпирически взятого времени отдельного индивида. Казалось бы, что таким образом рассматриваемое свободное время, наиболее доступное измерению, и должно быть положено в основу его количественного анализа. На деле же такой исходный пункт не дает каких-либо серьезных познавательных результатов. (Свободное время эмпирического индивида в указанном смысле во все времена обычно колеблется между 2-3 часами.)

Так, понятое свободное время вряд ли может служить показателем социального прогресса. Вполне возможно, что у члена общины его было намного больше, чем у современного рабочего. В действительности же время занятых в непроизводственной сфере, в том числе их фиксированное время работы, относится к свободному времени общества. Посредством этого времени развивается родовая сущность человечества (хотя сначала его меньшей части), представляющей все общество.

Оценивая ситуацию с этих позиций, можно установить, что в недалеком будущем численность занятых в отраслях непроизводственной сферы сравнится у нас с количеством работников материального производства, а в дальнейшем непроизводительных работников будет больше, чем производительных. Если ко времени последних прибавить время незанятого в народном хозяйстве населения и это суммарное время представить в его отношении к рабочему времени общества, то норма свободного времени общества (1988 г.) составит:

Числитель этой дроби выражает общую численность незанятого в материальном производстве населения, а знаменатель — число рабочих и колхозников.

По-другому выглядит норма свободного времени у населения, занятого в народном хозяйстве. Отношение времени непроизводительных работников как формы свободного времени общества к количеству времени производительных работников достигает 100%, когда численность тех и других уравновешивается. Свыше ста процентов эта норма поднимается при превышении числа непроизводительных работников над численностью занятых в материальном производстве. При другой общественной организации труда, преодолевшей его социальное разделение на производительный и непроизводительный, теперешнюю сумму рабочего времени можно было бы доставлять, если каждый из занятых в народном хозяйстве работников мог бы отдавать производству жизненных благ не более четырех часов, а остальное время — другим видам непроизводительной деятельности и досугу. При этом общество сэкономило бы громадный объем своего времени, занятого десятками миллионов лиц аппарата управления и других отраслей мало полезной деятельности.

В последнем случае рабочее время каждого работника выступало бы необходимым по условиям и требованиям общественного потребления, удовлетворения общественных и личных потребностей. Прибавочное время стало бы присваиваться самим работником, превратилось бы в его свободное время. Оно стало бы идеальной мерой, идеальным масштабом развития каждого человека, его личности. Пока же прибавочное рабочее время, взятое по отношению к необходимому рабочемувремени, свидетельствует, скорее, о величине отнятого свободного времени у одних и приобретаемого свободного времени другими. Она и составляет масштаб, или “цену”, социального равенства и социальной справедливости. Только для одних она является масштабом неравенства, несправедливости, для других, наоборот — приобретаемого преимущества в развитии. Но в том и другом случае названные социальные качества, или ценности, получают объективную оценку, свою действительную меру.