Как происходит социализация

<...> Социализация является исключительно мощной силой. Стремление к конформизму скорее правило, чем исключение. Это объясняется двумя причинами: ограниченными биологическими возможностями человека и ограничениями, обусловленными культурой. Нетрудно понять, что мы имеем в виду, говоря об ограниченных биологических возможностях: человек не способен летать, не имея крыльев, и его нельзя этому научить. Поскольку же любая культура избирает лишь определенные образцы поведения из множества возможных, она тоже ограничивает социализацию, только частично используя биологические возможности человека. Например, случайные половые связи с биологической точки зрения вполне возможны, но каждое общество регулирует сексуальное поведение своих членов. Дальше мы рассмотрим, каким образом биологические и культурные факторы воздействуют на социализацию.

* Смелзер Н. Социология. М.: Феникс, 1994. С. 95120, 124129.

Биологический контекст

<...> Хотя людям свойственны такие генетически обусловленные рефлексы, как моргание, хватание и сосание, по всей видимости, в их генах не запрограммированы сложные виды поведения. Они вынуждены учиться одеваться, добывать пищу или строить для себя укрытие. Люди не только не обладают врожденными образцами поведения; они медленно осваивают навыки, необходимые для выживания. В течение первого года жизни питание ребенка полностью зависит от заботы взрослых. Таким образом, выживание младенцев зависит от взрослых, которые о них заботятся. В отличие от них детеныши обезьян сами добывают для себя пищу через три—шесть месяцев после рождения. В то же время длительность периода зависимости ребенка от взрослых полезна для него с точки зрения развития. Младенцы получают возможность усваивать навыки (например, способность говорить), которые намного сложнее, чем навыки любых других живых существ.

Культурный контекст

Каждое общество ценит определенные личностные качества вышедругих, и дети усваивают эти ценности благодаря социализации. Методы социализации зависят от того, какие именно качества личности ценятся выше, и в разных культурах они могут быть очень разными. В американском обществе высоко ценятся такие качества, как уверенность в себе, умение владеть собой и агрессивность; в Индии традиционно сложились противоположные ценности: созерцательность, пассивность и мистицизм. Поэтому американцы обычно с уважением относятся к прославленным спортсменам, астронавтам, к пятистам «людям года», определяемым журналом « Fortune ». Индийцы склонны с почтением относиться к религиозным или политическим деятелям, выступающим против насильственных методов (например, к Махатме Ганди).

Эти культурные ценности лежат в основе социальных норм. Нормами называются ожидания и стандарты, управляющие интеракцией людей. Некоторые нормы представлены в законах, запрещающих воровство, нападение на другого человека, нарушение контракта и т.д. Такие законы являются социальными нормами, и те, кто нарушает их, подвергаются наказанию. Определенные нормы считаются более важными, чем другие: нарушение закона, запрещающего убийство, опаснее для общества, чем превышение установленной предельной скорости, составляющей 55 миль в час. Однако большинство норм вообще не отражено в законах. На наше поведение в повседневной жизни воздействует множество ожиданий: мы должны быть вежливыми по отношению к другим людям; когда мы гостим в доме друга, следует сделать подарок для его семьи; в автобусе надо уступать места пожилым или инвалидам. Эти ожидания мы предъявляем и к нашим детям.

На поведение людей влияют не только нормы. Огромное воздействие на их поступки и стремления оказывают культурные идеалы данного общества. Кроме того, поскольку эти идеалы формируются на основе многих ценностей, общество избегает всеобщего единообразия. Например, мы ценим науку, поэтому имя Альберта Эйнштейна пользуется почетом и уважением. Мы также высоко ценим спорт, присваивая таким знаменитым бейсболистам, как Реджи Джексон, высокий социальный статус. Противоречивые идеалы могут сосуществовать: американцы придают важное значение овладению знаниями во имя развития науки и поддерживают такие организации, как Национальный научный фонд; в то же время они считают, что знания должны приносить практическую пользу, поэтому они аплодируют, когда сенатор Уильям Проксмайер вручает орден Золотого руна ученым, изучающим предметы, по его мнению, неинтересные или бесполезные.

Отсутствие единообразия в поведении показывает, что по своей сущности социализация — двухсторонний, разнонаправленный процесс. Происходит взаимовлияние между биологическими факторами и культурой, а также между теми, кто осуществляет социализацию, и кто социализируется.

Социобиология

<...> Определение природы взаимосвязи между биологическим развитием человека и его поведением в обществе является предметом горячих споров. Некоторые ученые, называемые социобиологами, предполагают, что генетические факторы оказывают более значительное влияние на человеческое поведение, чем считалось до сих пор. В частности, они настаивают, что многие типы поведения — от агрессии до альтруизма — могут быть обусловлены генетически. <...>

Как считают социобиологи, существование врожденных механизмов, влияющих на поведение, — результат тысяч, даже миллионов лет эволюции. В ходе смены сотен поколений происходило естественное увеличение числа носителей генов, способствующих выживанию человеческого рода. В результате этого процесса поведение современного человека включает генетически обусловленные действия, целесообразность которых доказана прошлым опытом.

Например, с первого взгляда могло бы показаться, что альтруизм, или самопожертвование ради других, не способствует выживанию. Однако социобиологи утверждают, что альтруизм генетически обусловлен, так как способствует сохранению данного вида в целом. <...>

Как считают социобиологи, альтруизм является одним из многих типов генетически обусловленного поведения. Согласно Уилсону, биологические особенности человеческой натуры, помимо других факторов, стимулируют употребление мясной пищи, создание структур власти, совершенствование половых ролей и охрану своей территории. Некоторые типы поведения, например кровосмешение, не поощряются: если бы общество одобряло родственные браки, был бы поврежден общий генетический фонд.

Некоторые социологи аналогичным образом объясняют и другие виды социального поведения. Конфликты между родителями и детьми возникают потому, что каждому ребенку хочется пользоваться всем, что имеют родители. В свою очередь родители (гены которых лишь частично заложены в каждом ребенке) настаивают на необходимости все делить разумно, вследствие этого возникает напряженность в семье. <...>

Эта теория подверглась резкой критике со стороны многих ученых. В то время как некоторые физические особенности, например цветовая слепота (дальтонизм), действительно связаны с генетическими факторами, нет доказательств правильности основного принципа социобиологии, связывающего гены с тем или иным видом поведения. Более того, социобиологи не принимают во внимание способность людей использовать символы и логически рассуждать, а ведь оба эти фактора в значительной мере влияют на поведение.

Спор вокруг социобиологии продолжает давнюю полемику по вопросу о взаимоотношениях между культурой и человеческой натурой. Зигмунд Фрейд утверждал, что существует конфликт между биологическими побуждениями и требованиями культуры. Фрейд считал, что согласно требованиям цивилизации люди должны подавлять свои биологически обусловленные сексуальные и агрессивные побуждения. Другие исследователи общества, в частности Бронислав Малиновский (1937), высказали более компромиссную точку зрения. Они считают, что человеческие институты созданы для удовлетворения побуждений людей. Например, институты семьи и брака легитимируют секс, в то время как спортивные организации — агрессию.

Как и всегда, истина находится, повидимому, гдето между этими двумя точками зрения. Биология действительно устанавливает общие рамки для человеческого естества, но в этих пределах люди проявляют исключительно высокую приспособляемость: они усваивают определенные образцы поведения и создают социальные институты, регулирующие использование или преодоление биологических факторов, а также позволяющие находить компромиссные решения этой проблемы.

Теории развития личности

<...> Начнем с вопроса, как личность развивается? Личности людей формируются в процессе их интеракции друг с другом. На характер этих интеракций оказывают влияние многие факторы: возраст, интеллектуальный уровень, пол и вес. Например, в нашем обществе ценится стройность, поэтому у стройных в большей мере развито чувство собственного достоинства, чем у полных. Окружающая среда также может воздействовать на личность: ребенок, выросший в условиях голода, обычно отстает от сверстников по физическому и умственному развитию. Наконец, личность в значительной мере формируется на основе своего собственного индивидуального опыта. Потеря конечности может вызвать у человека постоянную тревогу; преждевременная смерть одного из родителей порой вселяет боязнь полюбить когонибудь вновь изза опасения еще раз потерять любимого человека. Другим важным аспектом формирования личности является культура: мы усваиваем культуру, сложившуюся в нашем обществе, под влиянием родителей, учителей и сверстников. <...>

Ч.Х. Кули и Аж.Г. Миа

Чарлз Хортон Кули считал, что личность формируется на основе множества взаимодействий людей с окружающим миром. В процессе этих интеракций люди создают свое «зеркальное Я». «Зеркальное Я» состоит из трех элементов:

1) того, как, по нашему мнению, нас воспринимают другие (Я уверена, что люди обращают внимание на мою новую прическу);

Таблица 1

2) того, как, по нашему мнению, они реагируют на то, что видят (Я уверена, что им нравится моя новая прическа);

3) того, как мы отвечаем на воспринятую нами реакцию других (Видимо, я буду всегда так причесываться).

Эта теория придает важное значение нашей интерпретации мыслей и чувств других людей. Американский психолог Джордж Герберт Мид пошел дальше в своем анализе процесса развития нашего «Я». Как и Кули, он считал, что «Я» — продукт социальный, формирующийся на основе взаимоотношений с другими людьми. Вначале, будучи маленькими детьми, мы неспособны объяснять себе мотивы поведения других. Научившись осмысливать свое поведение, дети делают тем самым первый шаг в жизнь. Научившись думать о себе, они могут думать и о других; ребенок начинает приобретать чувство своего «Я».

По мнению Мида, процесс формирования личности включает три различные стадии. Первая — имитация. На этой стадии дети копируют поведение взрослых, не понимая его. Маленький мальчик может «помогать» родителям вычистить пол, таская по комнате свой игрушечный пылесос или даже палку. Затем следует игровая стадия, когда дети понимают поведение как исполнение определенных ролей: врача, пожарного, автогонщика и т.д.; в процессе игры они воспроизводят эти роли. Играя в куклы, маленькие дети обычно говорят с ними то ласково, то сердито, как родители, и отвечают вместо кукол так, как мальчик или девочка отвечают родителям. Переход от одной роли к другой развивает у детей способность придавать своим мыслям и действиям такой смысл, какой придают им другие члены общества, — это следующий важный шаг в процессе создания своего «Я».

По мнению Мида, человеческое «Я» состоит из двух частей: «Я— сам» и «Я—меня». «Я—сам» — это реакция личности на воздействие других людей и общества в целом. «Я—меня» — это осознание человеком себя с точки зрения других значимых для него людей (родственников, друзей). «Я—сам» реагирует на воздействие «Я—меня» так же, как и на воздействие других людей. Например, «Я—сам» реагирую на критику, старательно обдумываю ее суть; иногда под влиянием критики мое поведение меняется, иногда нет; это зависит от того, считаю ли я эту критику обоснованной. «Я—сам» знаю, что люди считают «Я—меня» справедливым человеком, всегда готовым прислушаться к мнению других. Обмениваясь ролями в процессе игры, дети постепенно вырабатывают свое «Я—меня». Каждый раз, глядя на себя с точки зрения когото другого, они учатся воспринимать впечатления о себе.

Третий этап, по Миду, стадия коллективных игр, когда дети учатся осознавать ожидания не только одного человека, но и всей группы. Например, каждый игрок бейсбольной команды придерживается правил и игровых идей, общих для всей команды и всех игроков в бейсбол. Эти установки и ожидания создают образ некого «другого» — безликого человека «со стороны», олицетворяющего общественное мнение. Дети оценивают свое поведение по стандартам, установленным «другими со стороны». Следование правилам игры в бейсбол подготавливает детей к усвоению правил поведения в обществе, выраженных в законах и нормах. На этой стадии приобретается чувство социальной' идентичности.

Фрейд

Теория развития личности, разработанная Зигмундом Фрейдом, в какойто мере противоположна концепции Мида, поскольку основывается на убеждении, что индивид всегда находится в состоянии конфликта с обществом. Согласно Фрейду, биологические побуждения (особенно сексуальные) противоречат нормам культуры и социализация есть процесс обуздания этих побуждений.

Три составные части личности. Теория Фрейда выделяет три части в психической структуре личности: Ид («Оно»), Эго («Я») и Суперэго («сверхЯ»).

Ид («Оно») — источник энергии, направленной на получение удовольствия. При высвобождении энергии ослабляется напряжение и личность испытывает чувство удовольствия. «Оно» побуждает нас к сексу, а также осуществлять такие функции организма, как прием пищи и отправление естественных надобностей.

Эго («Я») контролирует поведение человека, в какойто мере напоминая светофор, помогающий личности ориентироваться в окружающем мире. Эго руководствуется главным образом принципом реальности. Эго регулирует выбор подходящего объекта, позволяющего преодолеть напряженность, связанную с Ид. Например, когда Ид испытывает голод, Эго запрещает нам употреблять в пищу автомобильные шины или ядовитые ягоды; удовлетворение нашего побуждения откладывается до момента выбора подходящей пищи.

Суперэго («сверхЯ») — это идеализированный родитель, оно осуществляет нравственную или оценочную функцию.

Суперэго регулирует поведение и стремится усовершенствовать его в соответствии со стандартами родителей, а в дальнейшем и общества в целом.

Эти три компонента активно воздействуют на формирование личности ребенка. Дети должны следовать принципу реальности, ожидая, пока представится подходящее время и место, чтобы уступить напору Ид. Они должны также подчиняться моральным требованиям, предъявляемым родителями и собственным формирующимся Суперэго. Эго несет ответственность за поступки, поощряемые или наказываемые Суперэго, в связи с этим человек испытывает чувство гордости или вины.

Стадии сексуального развития. Согласно теории Фрейда, процесс формирования личности проходит четыре стадии. Каждая из этих стадий связана с определенным участком тела — эрогенной зоной. На каждой стадии возникает конфликт между стремлением к удовольствию и ограничениями, установленными сначала родителями, а в дальнейшем и Суперэго.

В самом начале жизни ребенка эрогенной зоной является рот. Вся энергия младенца направлена на то, чтобы получить удовлетворение через рот — не только от приема пищи, но и от процесса сосания как такового; таким образом, источником удовольствия для ребенка является рот. Данный период в жизни малыша Фрейд назвал оральной стадией.

На второй, или анальной, стадии главной эрогенной зоной становится задний проход. В это время дети стремятся к самостоятельности, а родители стараются приучить их проситься на горшок. В этот период важное значение приобретает умение контролировать процессы экскреции.

Третья стадия названа фаллической. На этой стадии главным источником удовольствия для ребенка является пенис или клитор. Именно в этот период, как считает Фрейд, начинают проявляться различия мальчиков и девочек. Мальчики вступают в так называемую Эдипову стадию — подсознательно они мечтают занять место своего отца рядом с матерью; девочки же осознают, что у них отсутствует пенис, поэтому они чувствуют себя неполноценными по сравнению с мальчиками.

После окончания латентного периода, когда девочки и мальчики еще не обеспокоены проблемой половой близости, в жизни юношей и девушек наступает генитальная стадия. В этот период сохраняются некоторые особенности, характерные для ранних стадий, но главным источником удовольствия становится половое сношение с представителем противоположного пола.

Пиаже

Подход, предложенный Жаном Пиаже, значительно отличается от теории развития личности Фрейда. Жан Пиаже исследовал когнитивное развитие, или процесс обучения мышлению. Согласно его теории, на каждой стадии когнитивного развития формируются новые навыки, определяющие пределы того, чему на данной стадии можно научить человека. Дети проходят эти стадии в определенной последовательности, хотя необязательно с одинаковой скоростью и результатами.

Первый период, от рождения до двух лет, называется сенсомоторной стадией. В это время у детей формируется способность надолго сохранять в памяти образы предметов окружающего мира. До этой стадии им, по всей вероятности, кажется, что предмет перестает существовать, когда они на него не смотрят. Существование данной стадии может подтвердить любая приходящая няня, которая знает, как пронзительно кричат младенцы, видя, что родители уходят, а через полгода, прощаясь с родителями, они весело машут им ручкой.

Второй период, от двух до семи лет, называется предоперациональной стадией. В это время дети учатся различать символы и их значения. В начале данной стадии дети расстраиваются, если ктото разрушает построенный ими замок из песка, символизирующий их собственный дом. В конце этапа дети понимают разницу между символами и предметами, которые они обозначают.

В возрасте от 7 до 11 лет дети учатся мысленно совершать действия, которые раньше они выполняли только руками. Пиаже называет этот период стадией конкретных операций. Например, если на данной стадии детям показывают ряд из шести палочек и просят взять такое же количество палочек из лежащего рядом комплекта, они могут выбрать их, не прикладывая каждую палочку из комплекта к палочке из ряда. Дети меньшего возраста, еще не научившиеся считать, чтобы получить нужное число, кладут палочку к палочке.

В возрасте примерно от 12 до 15 лет дети вступают в последнюю стадию, называемую стадией формальных операций. На этом этапе подростки могут решать абстрактные математические и логические задачи, осмысливать нравственные проблемы, а также размышлять о будущем. Дальнейшее развитие мышления совершенствует умения и навыки, усвоенные на этой стадии.

Колберг

Фрейд считал, что Суперэго осуществляет нравственную функцию, поощряет и наказывает Эго за его поступки. Гарвардский психолог Лоренс Колберг (1963), придававший большое значение нравственному развитию детей, разработал еще один подход к проблеме, в котором чувствуется сильное влияние теории Пиаже.

Колберг выделил шесть стадий нравственного развития личности, которые сменяют одна другую в строгой последовательности аналогично познавательным стадиям у Пиаже. Переход от одной стадии к другой происходит в результате совершенствования когнитивных навыков и способности к сопереживанию (эмпатии). В отличие от Пиаже Колберг не связывает периоды нравственного развития личности с определенным возрастом. В то время как большинство людей достигают по крайней мере третьей стадии, некоторые на всю жизнь остаются нравственно незрелыми.

Две первые стадии относятся к детям, которые еще не усвоили понятий о хорошем и плохом. Они стремятся избежать наказания (первая стадия) или заслужить поощрение (вторая стадия). На третьей стадии люди отчетливо осознают мнения других и стремятся действовать так, чтобы завоевать их одобрение. Хотя на данной стадии начинают формироваться собственные понятия о хорошем и плохом, люди в основном стремятся приспосабливаться к окружающим, чтобы заслужить социальное одобрение. На четвертой стадии люди осознают интересы общества и правила поведения в нем. Именно на этой стадии формируется нравственное сознание: человек, которому кассир дал слишком много сдачи, возвращает ее, потому что «это правильно». Как считает Колберг, на последних двух стадиях люди способны совершать высоконравственные поступки независимо от общепринятых ценностей.

На пятой стадии люди осмысливают возможные противоречия между различными нравственными убеждениями. На этой стадии они способны делать обобщения, представлять себе, что произойдет, если все будут поступать определенным образом. Так формируются собственные суждения личности о том, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Например, нельзя обманывать налоговое управление, ведь, если бы все так поступали, наша экономическая система развалилась бы. Но в некоторых случаях может быть оправдана «ложь во спасение», щадящая чувства другого человека.

На шестой стадии у людей формируются собственное этическое чувство, универсальные и последовательные нравственные принципы. Такие люди лишены эгоцентризма; они предъявляют к себе такие же требования, как и к любому другому человеку. Наверное, Махатма Ганди, Иисус Христос, Мартин Лютер Кинг и были мыслителями, достигшими этой высшей стадии нравственного развития.

Экспериментальные исследования выявили некоторые недостатки теории Колберга. Поведение людей часто не вполне соответствует той или иной стадии: даже находясь на одной и той же стадии, они могут вести себя поразному в сходных ситуациях. Кроме того, возникли вопросы относительно шестой стадии развития личности: правомерно ли считать, что несколько выдающихся деятелей в истории человечества достигли какогото особого уровня развития своей личности? Быть может, дело скорее в том, что они явились на определенном историческом этапе, когда их идеи обрели особое значение. Однако, несмотря на критику, труд Колберга обогатил наше понимание развития нравственности.

Социализация: непрерывный процесс

<...> Наиболее интенсивно социализация осуществляется в детстве и юности, но развитие личности продолжается и в среднем и пожилом возрасте. Др Орвиль Г. Бриммладший (1966) одним из первых высказал мысль о том, что социализация происходит в течение всей жизни. Он утверждал, что существуют следующие различия меж­ ду социализацией детей и взрослых.

1. Социализация взрослых выражается главным образом в изменении их внешнего поведения, в то время как детская социализация корректирует базовые ценностные ориентации.
2. Взрослые могут оценивать нормы; дети способны только усваивать их. <...>
3. Социализация взрослых часто предполагает понимание того, что между черным и белым существует множество «оттенков серого цвета». <...>
4. Социализация взрослых направлена на то, чтобы помочь человеку овладеть определенными навыками; социализация детей формирует главным образом мотивацию их поведения. Например, на основе социализации взрослые становятся солдатами или членами комитетов, детей же учат выполнять правила, быть внимательными и вежливыми. <...>

Социализация как ответ на кризис

Некоторые социологи утверждают, что изменение процесса социализации во взрослом возрасте объясняется тем, что переживания и кризисы в жизни взрослых и детей различны. Такой подход назван адаптивистским: жизнь взрослых рассматривается как ряд ожидаемых и неожиданных кризисов, которые необходимо осмыслить и преодолеть. Например, ожидаемым кризисом можно считать потерю физической подвижности с возрастом; неожиданным кризисом может стать преждевременная смерть одного из супругов.

Джон Клаузен (1972) отметил ряд критических моментов в жизни взрослых. Взрослые должны выбрать профессию, выдержать связанный с этим стресс, они вынуждены балансировать между требованиями, предъявляемыми им на работе и в семье. Им также приходится преодолевать так называемый «кризис сорокалетних», когда человеку кажется, что жизнь теряет прежний смысл, работа становится скучней, а семья напоминает «опустевшее гнездо». Время наступления этого кризиса значительно варьирует у разных людей. Он может разразиться, когда дети покидают родной дом, а также в связи с уходом на пенсию. Кризис может проявляться поразному: люди чувствуют глубокую тревогу от сознания наступающей старости, испытывают страх смерти или отчаянно стремятся снова почувствовать себя молодыми. <...>

Социализация как постоянный рост

Сторонники адаптивистского подхода обычно считают, что взрослым приходится преодолевать один за другим ряд отдельных кризисов. Разрешение одного кризиса не всегда помогает выдержать следующий. В отличие от этих теорий развивающий подход подразумевает, что процесс социализации взрослых не исчерпывается преодолением одного кризиса и переходом к другому. Сторонники развивающего подхода полагают, что кризисы создают основу для дальнейшего роста. Социальный психолог Эрик Эриксон одним из первых предложил теорию развития личности в течение всей ее жизни. Согласно теории Эриксона, жизненный цикл развития состоит из восьми стадий; первые пять приходятся на детство, а последние три соответствуют определенным периодам в жизни взрослых. На каждой стадии в жизни индивида возникает специфический кризис, или сомнение, а переход от одной стадии к другой происходит в результате преодоления этого кризиса, даже если он разрешается не полностью.

Далее приводятся все стадии развития личности в соответствии с теорией Эриксона.

Восемь стадий человеческого развития по Эриксону

1. Доверие— недоверие (грудной возраст).Когда младенца кормят грудью, ласкают, баюкают, когда меняют ему пеленки, он узнает, в какой мере будут удовлетворены его основные потребности. Если дети чувствуют себя в достаточной безопасности и больше не плачут, когда уходят те, кто о них заботится, можно считать, что они преодолели первый кризис в своей жизни. Однако в некоторой степени недоверие к окружающим может сохраняться, ведь часто кризис разрешается не полностью.

2. Автономия — стыд и сомнение (1—2 года). Ребенок учится говорить и бегать, не падая. Расширяются его знания об окружающем мире. Именно в этот период особенно ярко проявляются стремление детей к самостоятельности и неповиновение авторитету. Однако именно на данном этапе родители обычно стараются приучить их садиться на горшок. Когда ребенку предъявляют слишком много требований в такой интимной сфере, он испытывает глубокое чувство стыда и собственной неполноценности; тем самым подрывается его стремление к самостоятельности и умение ориентироваться в окружающем мире.

3. Инициатива — чувство вины (3—5 лет). В этот период у детей наблюдаются подвижность, любознательность, работа фантазии. Ярко проявляются дух соперничества и осознание различий между мальчиками и девочками. В результате ребенок конфликтует с окружающими по поводу того, как далеко может заходить его инициатива в демонстрации своих новых способностей.

4. Трудолюбие— неполноценность (младший школьный возраст). Дети учатся выполнять индивидуальные задания, например читать, и работать сообща, в группе — участие в действиях, выполняемых всем классом. Они устанавливают отношения с учителями и другими взрослыми людьми. Дети начинают проявлять интерес к реальным жизненным ролям: пожарного, летчика, медицинской сестры. Однако на данном этапе главное значение имеет развитие их уверенности в себе и компетентности, ведь именно в этот период дети начинают усваивать (и воспроизводить в своем воображении) подлинные роли взрослых. Если ребенку не удается преодолеть этот кризис, он чувствует себя неполноценным.

5. Становление индивидуальности (идентификация)—ролевая диффузия (юность). В этот период происходят два основных события. По своему физическому развитию молодые люди становятся взрослыми и испытывают активное сексуальное влечение; и в это же время им приходигся также выбирать свое место в жизни. Юноша или девушка должны решить вопрос об учебе в колледже, найти подходящую работу, выбрать спутника жизни. Неудачи в этих делах могут отрицательно повлиять в дальнейшем на выбор подходящей работы, партнеров, друзей.

6. Интимность— одиночество (начало взрослого периода). На этой стадии основное значение приобретают ухаживание, брак и другие виды интимных отношений. Человек стремится к искренним, доверительным отношениям с постоянным партнером, однако это не всегда удается, и люди расстаются или разводятся. Если конфликт между интимностью и одиночеством не находит разрешения, может случиться, что в дальнейшем человек будет вступать во временные связи, всегда кончающиеся разрывом.

7. Творческая активность— застой (средний возраст).На данном этапе люди главным образом осваивают определенную деятельность и родительские функции. Он дает ответы на следующие вопросы: насколько честолюбив тот или иной человек? Выкладывается ли он на работе и с какого момента он проявляет особый интерес к своей карьере? Может ли он дать обществу новых членов, родив и воспитав детей? Каким образом он преодолевает неудачи, возникающие на работе, и в связи с воспитанием детей?

8. Умиротворение— отчаяние (старость).На этой стадии люди подводят итоги своей жизни; некоторые из них спокойно встречают старость, другие испытывают чувство горечи; наверное, в этот период человек поновому осмысливает свою жизнь. Если люди довольны ею, то создается чувство, что все этапы жизни представляют собой некое целостное единство. Если нет, наступает отчаяние.

Изменение личности

Психолог Роджер Гоулд (1978) предложил теорию, которая значительно отличается от рассмотренной нами.

Он считает, что социализация взрослых не является продолжением социализации детей; она представляет собой процесс преодоления психологических тенденций, сложившихся в детстве. Хотя Гоулд разделяет точку зрения Фрейда о том, что травмы, перенесенные в детстве, оказывают решающее влияние на формирование личности, он считает, что возможно их частичное преодоление. Взрослые люди путем размышлений и наблюдений могут осознать, что некоторые понятия, внушенные им в детстве, не соответствуют действительности, что родители далеки от совершенства и не всемогущи, что окружающему миру нет дела до их желаний и страхов (хотя в детстве они думали наоборот), наконец, что не обязательно подчиняться авторитетам. Гоулд утверждает, что успешная социализация взрослых связана с постепенным преодолением детской уверенности во всемогуществе авторитетных лиц и в том, что другие обязаны заботиться о твоих нуждах. В результате формируются более реалистические убеждения с разумной мерой недоверия к авторитетам и пониманием, что люди сочетают в себе как достоинства, так и недостатки. Избавившись от детских мифов, люди становятся терпимее, щедрее и добрее. В конечном итоге личность обретает значительно большую свободу.

Ресоциализация

<...> Ресоциализацией называется усвоение новых ценностей, ролей, навыков вместо прежних, недостаточно усвоенных или устаревших. Ресоциализация охватывает многие виды деятельности — от занятий по исправлению навыков чтения до профессиональной переподготовки рабочих. Психотерапия также является одной из форм ресоциализации. Под ее воздействием люди пытаются разобраться со своими конфликтами и изменить свое поведение на основе этого понимания.

Социализация пожилых

В последнее время социологи начали изучать еще один тип социализации: социализацию пожилых. Приспособление к старости не обязательно представляет собой процесс роста. Развитие личности может прекратиться или даже повернуть вспять изза ослабления физических и психологических возможностей человека, что часто происходит в старости. <...>

Социолог Ирвин Розов (1974) считает, что социализацию американцев в пожилом возрасте нельзя признать эффективной. Он подчеркивает, что, в то время как другие этапы социализации ассоциируются с такими торжественными ритуалами, как конфирмация, церемония вручения диплома, свадьба и т.д., в пожилом возрасте жизнь скрашивают лишь изредка отмечаемые дни рождения да ежемесячное получение пенсии. Поэтому люди нехотя смиряются с наступающей старостью, вместо того чтобы принимать ее как новый и неповторимый этап жизни. Кроме того, на предыдущих этапах жизнь обычно приносит все новые радости и блага — увеличение дохода, власть, любовные приключения, а в пожилом возрасте человека ожидают главным образом потери. Вместо вступления в новые общественные группы пожилые люди становятся все более одинокими — их дети уезжают, друзья умирают, вечером им страшно выйти из дома.

Социализация пожилых отличается от социализации на более ранних этапах жизни еще и тем, что роли пожилых людей четко не определены. Вдова уже больше не жена, чиновник, ушедший на пенсию, уже не вицепрезидент. Положение вдовы и пенсионера даже нельзя считать ролями, поскольку они мало связаны с определенными нормами или идеалами.

Не имея четко определенных ролей, люди пожилого возраста стремятся выглядеть молодыми в обществе, где высоко ценится энергия молодости. Подлинная роль стариков в этом обществе остается неясной. Люди, значительная часть жизни которых осталась позади, не пользуются особым престижем или почетом. <...>

Агенты социализации

Институты, отдельные люди и группы, которые способствуют социализации, называются агентами социализации. Далее представлены некоторые основные агенты социализации, действующие на определенном этапе жизненного пути.

Младенческие годы

В отличие от низших млекопитающих, обладающих врожденными навыками выживания, человеческие младенцы нуждаются в заботе других людей, которые их кормят, одевают и защищают от холода. Чтобы правильно развиваться, младенцам необходимо также постоянно чувствовать, что их любят, особенно в первые годы жизни.

Депривация. Исследования по депривации или отсутствию родительской заботы наглядно свидетельствуют о том, как дети в ней нуждаются. Поведение детей, которые жили взаперти или были покинуты родителями, подтверждает, что отсутствие заботы оказывает влияние на социальные навыки детей и способность к обучению.

Анна была незаконнорожденным ребенком, которого мать постоянно запирала в комнате и оставляла одного. Хотя мать кормила ее, она редко купала и обнимала Анну и почти не разговаривала с девочкой. Когда Анне было шесть лет, ее нашли посторонние люди; девочка в этом возрасте не умела ходить. Ее отправили в детский дом, а в дальнейшем она училась в специальной школе. Через четыре года девочка умерла — к этому времени она научилась играть с мячом, одеваться и выполнять простые задания, но во время еды могла пользоваться только ложкой, а ее речь была на уровне двухлетнего ребенка.

Камала была так называемым маугли. Ее обнаружили английские миссионеры в Индии, когда ей было восемь лет. Считалось, что родители бросили ее, когда она была грудным ребенком, и девочка выросла среди волков. Может быть, на самом деле девочка вовсе не жила среди волков, но она страдала эмоциональной депривацией. Она ходила без одежды и ела сырое мясо. Когда миссионеры нашли ее, девочка крайне враждебно относилась к другим людям. В дальнейшем в течение восьми лет обучения в школе миссионеров Камала сделала большие успехи. Она научилась пользоваться простым набором слов и выражать различные чувства. Хотя Камала стала проявлять некоторое дружелюбие по отношению к другим детям, научилась носить одежду и употреблять приготовленную пищу, она так и не научилась читать и поддерживать дружбу в течение какогото времени. <...>

Сравнение детей из двух учреждений выявило удивительные различия. С третьего месяца после рождения среди детей в доме ребенка наблюдался высокий уровень заболеваемости и смертности; они отставали в физическом и умственном развитии. Дети, которые жили в яслях, были значительно здоровее и активнее; они намного раньше начинали говорить. Спиц сделал вывод, что тесный контакт со взрослыми был основным фактором, способствовавшим лучшему здоровью и развитию детей в яслях.

Исследования детенышей обезьян, проведенные Хэрри Харлоу в Висконсинском университете, также подтверждают важность заботы и тепла со стороны взрослых особей на раннем этапе развития их детенышей. В исследовании Харлоу детеныши обезьян получили суррогатных мам («мамзаменителей») двух типов. Первой «мамой» была искусственная обезьяна, обшитая мягкой шерстяной тканью; вторая представляла собой проволочное сооружение, постоянно обеспечивавшее детенышей молоком. Когда маленькие обезьянки были сыты, они все время прижимались к «мягкой маме», рядом с которой они ощущали тепло и чувствовали себя в безопасности. Обезьянки, которые имели дело только с «жесткой мамой», сделанной из проволоки, вырастали очень агрессивными и небрежно относились к своим собственным детенышам, иногда они даже убивали их. Обезьяны, которых согревала «мама», обшитая шерстью, вырастали более отзывчивыми, внимательными и заботливыми по отношению к своему по­ томству.

У человеческих младенцев складываются более или менее тесные отношения со взрослыми, которые о них заботятся, — это родители, братья и сестры, родственники, приходящие няни, друзья семьи. Эти люди становятся основными агентами социализации в жизни ребенка. Целью социализации в этот период является формирование у ребенка мотивации на привязанность к другим людям, выражающейся в доверии, послушании и желании делать им приятное.

Детство и юность

В возрасте от трех до восьми лет на ребенка оказывают влияние дополнительные агенты социализации: учителя, лидеры скаутских организаций, воспитатели в летних лагерях, врачи, дантисты, новые приходящие няни. В это время не только растет количество агентов социализации, но и меняется программа их действий. Все больший упор делается на овладение мыслительными и познавательными навыками; ребенок учится употреблять буквы и числа, осваивает сложные системы правил. Когда дети достигают зрелости, главными агентами социализации могут стать для них не родители, а сверстники.

Средства массовой информации. В нашем обществе дети в значительной мере усваивают роли и правила поведения в обществе из телевизионных передач, газет, фильмов и других средств массовой информации. Символическое содержание, представленное в этих средствах массовой информации, оказывает глубокое воздействие на процесс социализации, способствуя формированию определенных ценностей и образцов поведения. В самом деле, некоторые исследователи считают, что воздействие телевидения в качестве агента социализации почти так же велико, как влияние родителей; этот факт вызывает удивление многих родителей. Телевидение является наиболее распространенным средством массовой информации. Дети в возрасте от двух до одиннадцати лет проводят у телевизора в среднем около 27,6 часа в неделю. Средний выпускник школы уже успел потратить в среднем около 15 тыс. часов на просмотр телепередач (сюда входят, помимо всего прочего, около 350 тыс. рекламных объявлений и 18 тыс. убийств). Единственное, что занимает еще больше времени в жизни ребенка, — это сон. <...>

В какой мере средства массовой информации влияют на изменение поведения? Некоторые эксперты утверждают, что они лишь подкрепляют идеи, уже завоевавшие популярность: люди всегда выискивают, воспринимают и запоминают в первую очередь те факты, которые подтверждают их собственные мысли. Другие считают, что средства массовой информации, включая передачи, транслирующие спортивные игры, оказывают вредное воздействие на молодых людей, поощряя их несдержанные поступки и отвлекая от таких полезных занятий, как чтение и общение между собой.

Поскольку социализация, осуществляемая в школе, значительно отличается от домашнего воспитания, переходный период от дома к школе может быть связан с трудностями. Школа по сути своей воспринимается как бездушное заведение с казенной обстановкой и авторитарной властью, чуждое для ребенка, который воспитывался дома. Когда в классе 30 или 40 учеников, учитель не может быть нежным и ласковым, как родители. Дети должны также приспособиться к тому, что они становятся членами большого коллектива, а не маленькой группы из трехчетырех ребят, играющих вместе. <...>

Психология социализации

Каким образом осуществляется социализация детей? Никто не может дать исчерпывающий ответ на этот вопрос, но анализ четырех психологических механизмов (имитации, идентификации, чувства стыда и вины) помогает объяснить сущность данного процесса.

Имитацией называется осознанное стремление ребенка копировать определенную модель поведения. <...>

Как правило, образцами для подражания в первую очередь становятся родители, но дети могут брать пример и с учителей или других людей, обладающих властью или высоким статусом, если между ними сложились теплые, эмоциональные отношения. Дети также склонны копировать поведение взрослого, который наказывает их. Если учитель ставит девочку в угол, придя домой, она может запереть свою куклу в чулан. <...>

Идентификацией называется способ усвоения детьми родительского поведения, установок и ценностей как своих собственных. Дети воспринимают особенности личности родителей, а также других людей, с которыми тесно связаны. Например, если ваша мама выбрала профессию адвоката, потому что глубоко верит, что бедные достойны защиты, вы можете последовать ее примеру и тоже стать юристом или участвовать в различных программах помощи бедным.

Имитация и идентификация — позитивные механизмы, так как способствуют формированию определенного поведения. Стыд и вина представляют собой негативные механизмы, поскольку они запрещают определенное поведение или подавляют его. Чувства стыда и вины тесно связаны между собой, фактически они во многом совпадают. Вы испытываете стыд, если вас застают «на месте преступления», когда вы без разрешения берете печенье из вазы; вы чувствуете себя подавленным и униженным. Стыд обычно ассоциируется с ощущением, что вас разоблачили и опозорили.

Чувство вины связано с тем же переживанием, но здесь речь идет о наказании самого себя, вне зависимости от других людей. Не важно, поймали вас «на месте преступления» или не поймали, вы чувствуете себя виноватым в том, что стащили печенье, — это значит, что вас мучает собственная совесть.

Подобно имитации и идентификации, чувства стыда и вины надолго западают в душу. Если маленькую девочку наказали за то, что она играла «в доктора» с соседским мальчиком, то, возможно, когда она вырастет, секс для нее какоето время будет связан с неясным чувством стыда или вины.

Случаи, когда социализация не удается

Несмотря на факторы, влияющие на процесс социализации, она несколько напоминает выстрел по движущейся мишени, который не всегда попадает в цель. Однако одни случаи неудавшейся социализации могут быть более серьезными, чем другие.

Некоторые социологи считают, что существует зависимость между неудачной социализацией и психическими заболеваниями. Леннард и его коллеги выявили связь между способами коммуникации, сложившимися в семье, и шизофренией. Они исследовали два различных способа коммуникаций: внешний и внутренний. Внешняя коммуникация подразумевает отношения с посторонними людьми, а также между родителями и ребенком. Беседу о звезде телеэкрана или семье, проживающей по соседству, следует считать примером внешней коммуникации. Внутренние коммуникации касаются чувств, мыслей и душевных переживаний родителей и ребенка. Внутренние коммуникации состоят из высказываний и вопросов. Например, один из родителей говорит ребенку: «Ты только тогда бываешь хорошим, когда тебе это выгодно» или: «Ты не заболеешь. Не внушай себе, что ты болен». Леннард показал, что в семьях, где дети больны шизофренией, преобладает тенденция к внутренней, а не к внешней коммуникации. Он утверждает, что такой тип воспитания сопровождается вторжением родителей в личную жизнь детей, что препятствует развитию их самосознания и способности контролировать свои чувства.

Кон (1969) выдвинул иное объяснение связи между шизофренией и социализацией. Отметив, что шизофрения особенно широко распространена среди представителей низшего класса, он предположил, что она обусловлена методами социализации, характерными для этого класса. Дети из низшего класса в большей степени приучаются подчиняться другим людям, поэтому у них может сложиться упрощенное представление об авторитете и некоторых других аспектах реальной жизни. И когда в их личной жизни происходит кризис, который нельзя преодолеть с помощью усвоенных правил, они падают духом и оказываются совершенно неспособными выдержать стресс. Кон утверждает, что такие симптомы шизофрении, как упрощенное, ригидное представление о реальности, страх и подозрительность, неумение ставить себя на место других, являются гипертрофированными чертами личности, склонной к конформизму.

«Неудача» или «успех» социализации могут зависеть от методов, применяемых для ее осуществления. Социологи обнаружили, что методы, используемые в процессе социализации, воздействуют на готовность людей усваивать общепринятые ценности. Например, склонность молодых людей оказывать сопротивление или поддержку истеблишменту зависит от того, как они расценивают помощь или контроль со стороны родителей. Подростки (тинэйджеры), которым родители мало помогают, злоупотребляя при этом своей властью (в первую очередь это касается отцов), часто становятся нонконформистами в вопросах религии, многие из них стремятся противопоставить свои личностные принципы общепринятым ценностям общества. Тинэйджеры, которые осознают, что родители одновременно поддерживают и контролируют их, в большей мере склонны придерживаться традиционных религиозных убеждений и стремятся к сохранению статускво. <...>

Краткое содержание

1. Социализация, т.е. пути, которыми люди приобретают опыт и осваивают установки, соответствующие их социальным ролям, имеет две цели: способствовать нашей интеракции на основе социальных ролей и обеспечить сохранение общества благодаря усвоению его новыми членами сложившихся в нем убеждений и образцов поведения.

2. Люди почти не имеют врожденных моделей поведения. Но они в гораздо большей мере, чем любое животное, наделены способностью усваивать сложные навыки (например, язык). Культурные ценности — от законов до неписанных правил хорошего тона — регулируют поступки и стремления людей.

3. Социобиологи утверждают, что совокупность генетических предрасположений стимулирует или сдерживает наши поступки. В соответствии с этой точкой зрения такие типы поведения, как альтруизм, обусловлены тем, что они способствуют выживанию вида, в то время как, например, кровосмешение вредит этому. Критики социобиологии подчеркивают, что нет доказательств основного принципа данной теории, согласно которому определенные виды поведения являются генетически обусловленными. Эта теория не учитывает также, что на поведение людей влияет их способность использовать символы и рассуждать.

4. Взаимодействие таких факторов, как физические черты человека, окружающая среда, индивидуальный опыт и культура, создает уникальную личность. Кули считал, что личность формируется благодаря «зеркальному Я», из нашей интерпретации мыслей и чувств других людей по поводу нас. Согласно точке зрения Мида, процесс формирования личности включает три различные стадии: имитации, или копирования детьми поведения взрослых; игровой стадии, когда дети воспринимают поступки людей как исполнение ролей, и групповой игры, когда дети осмысливают ожидания целой группы людей.

5. Согласно теории развития личности, предложенной Фрейдом, личность включает три элемента: Ид— источник энергии, питаемой стремлением к удовольствию; Эго, осуществляющее контроль поведения личности на основе «принципа реальности», и Суперэго, выполняющее нравственную и оценочную функцию. Формирование этих трех элементов личности предполагает последовательное прохождение четырех стадий: оральной, анальной, фаллической и стадии половой зрелости. Каждая из них связана с определенным участком тела, называемым эрогенной зоной.

6. Согласно теории когнитивного развития Пиаже, дети проходят ряд последовательных стадий, в процессе которых они усваивают новые навыки, определяющие пределы возможного для них познания. Стадии сменяют друг друга в строгой последовательности: сенсомоторная (от рождения до двух лет); операциональная (с двух до семи лет); стадия конкретных операций (с семи до одиннадцати лет); стадия формальных операций (с двенадцати до пятнадцати лет).

7. Колберг основывает свою теорию развития личности на процессе нравственного совершенствования, состоящем из шести стадий. На ранних стадиях дети стремятся избежать наказания или получить вознаграждение. На средних стадиях люди осмысливают мнения других людей о них, ожидания общества и правила поведения, утвердившиеся в нем. На последних стадиях происходит становление нравственных принципов личности, не зависящих от общепринятых ценностей.

8. Брим считает, что процесс социализации продолжается в течение всей жизни человека и социализация взрослых отличается от социализации детей следующими особенностями: социализация взрослых — это главным образом изменение внешнего поведения, а в ходе социализации детей происходит формирование ценностных ориентации. Взрослые способны оценивать нормы, а дети могут лишь усваивать их. Социализация взрослых имеет своей целью помочь человеку овладеть определенными навыками; социализация детей в большей мере затрагивает сферу мотивации.

9. Согласно адаптивистскому подходу к социализации жизнь взрослых людей включает ряд ожидаемых и неожиданных кризисов. К примеру, уход на пенсию или преждевременная смерть одного из супругов. Человек должен найти выход из создавшейся ситуации и приспособиться к ней. Противоположной точки зрения придерживаются сторонники эволюционного подхода, согласно которому благодаря преодолению кризисов происходит дальнейшее совершенствование личности. Например, Эриксон разработал теорию развития личности, предусматривающую восемь стадий, три из которых присущи взрослым людям. На каждой стадии в жизни индивида возникает определенный кризис, или потрясение; переход от одной стадии к следующей происходит благодаря преодолению этого кризиса.

10. Еще одна точка зрения на социализацию выдвинута Гоулдом, считающим, что социализация взрослых связана с постепенным отказом от наивных детских представлений, например о всемогуществе авторитетов и о том, что окружающие должны выполнять наши требования.

11. В последнее время социологи начали изучать социализацию пожилых людей. Розов считает, что социализацию пожилых американцев нельзя признать эффективной, их роли четко не определены.

12. Исследование детей, которые в младенческие годы были лишены заботы родителей, свидетельствует, насколько важен контакт с близким человеком для нормального развития ребенка. Госпитализм (т.е. вредное воздействие казенной обстановки детских учреждений, где дети лишены ласки и любви) также пагубно влияет на детей. В этих учреждениях наблюдается более высокий уровень заболеваемости и смертности детей, они отстают в своем физическом и умственном развитии. Исследование детенышей обезьян, проведенное Харлоу, также свидетельствует о важности теплых взаимоотношений со взрослыми, которые являются мощным фактором социализации.

13. Среди агентов социализации следует отметить роль средств массовой информации и школы. Некоторые телевизионные программы расширяют познавательные навыки детей, в то время как другие передачи могут стимулировать негативное поведение. Приобщая детей к таким ценностям, как патриотизм, школа подготавливает их к усвоению других ценностей общества.

14. Четыре психологических механизма помогают понять, как происходит социализация детей. Имитацией называется осознанное стремление ребенка копировать поведение родителей и учителей, которые служат для него образцами. Идентификация — это процесс усвоения детьми жизненной позиции родителей и других взрослых. Стыд и вина являются негативными механизмами, которые запрещают определенное поведение или подавляют его.

15. Кросскультурное исследование М. Кона показало, что родители из средних слоев общества поощряют инициативу и свободомыслие своих детей, в то время как дети рабочих воспитываются в духе конформизма. Кроме того, в результате этого исследования было обнаружено, что в семьях католиков матери более высоко ценят конформизм, чем в семьях протестантов. Отцы негритянского происхождения в большей степени внушают своим детям конформизм, чем белые отцы. На различия в осуществлении социализации оказывают влияние особенности культуры.

Как интегрируются в одном и том же человеке совершенно различные по своей природе паттерны личностного и безличного поведения? Почему в одних случаях человек действует, чувствует и мыслит как уникальная неповторимая личность, а в других — тот же человек как унифицированная, тождественная другим, безличная частица некоторого целого? Как осуществляется выбор поведения, сдвиг от поведения межгруппового к межличностному и наоборот?

* Агеев В. С. Межгрупповое взаимодействие: Социальнопсихологические про­ блемы. М.: Издво Моск. унта, 1990. С. 201211.

<...> Один из вариантов решения этой проблемы предложен в уже неоднократно упоминавшейся нами теории социальной идентичности. Для решения этой проблемы наибольший интерес представляют самые поздние ее версии и, в частности, дискуссия о противоречивости, антагонизме межгрупповых и межличностных начал в человеке. Напомним те положения концепции, которые релевантны поставленной проблеме. Авторы определяют межгрупповое поведение как «...любое поведение, демонстрируемое одним или большим числом действующих лиц в отношении одного или большего числа других на основе идентификации действующих лиц (себя и других) как принадлежащих к различным социальным группам, или категориям». Такое определение помогает преодолеть ограниченность бихевиористскоиндивидуалистических подходов, сводящих все формы поведения к межличностному. По мнению Тэджфела (1979), межличностные и межгрупповые формы взаимодействия представляют собой два полюса единого биполярного континуума, на котором можно расположить все возможные варианты социального поведения. Один полюс — взаимодействие, определяемое полностью межличностными отношениями и индивидуальными характеристиками участников и на которое не оказывает влияние принадлежность к разным социальным категориям. На другом полюсе — взаимодействие между людьми, полностъю детерминированное их групповым членством и на которое не влияют их индивидуальные отношения и характеристики. В жизни крайние ситуации, приближающиеся к полюсам континуума, достаточно редки; в качестве примеров приближения к полюсам могут служить интимная беседа влюбленных, с одной стороны, и конфликт между полицейскими и пикетом забастовщиков — с другой. Типичным является поведение, находящееся гдето между указанными полюсами, с большим или меньшим приближением к одному из них (и соответственно удалением от другого).

В дальнейшем была предложена гипотеза для объяснения вариантов поведения, располагающихся на этом континууме. «Яконцепция» личности может быть представлена как когнитивная система, выполняющая роль регуляции поведения в соответствующих условиях. Она включает в себя две большие подсистемы: личностную идентичность и социальную идентичность. Первая относится к самоопределению в терт минах физических, интеллектуальных и нравственных личностных черт. Вторая подсистема — социальная идентичность — складывается из отдельных идентификаций и определяется принадлежностью человека к различным социальным категориям: расе, национальности, классу, полу и т.д. Наряду с личностной идентичностью социальная идентичность оказывается важным регулятором самосознания и социального поведения. <...> Важнейшие положения теории социальной идентичности формулируются в виде следующих постулатов.

1. Социальная идентичность складывается из тех аспектов образа «Я», которые вытекают из восприятия индивидом себя как члена определенных социальных групп (или категорий, как предпочитают обозначать их Тэджфел и Тэрнер). Так, например, в «Яобраз» может входить осознание себя как мужчины, европейца, англичанина, студента, представителя средних слоев общества, члена спортивной команды, молодежной организации и т.д.

2. Индивиды стремятся к сохранению или повышению своей самооценки, т.е. стремятся к положительному образу себя.

3. Социальные группы (или категории) и членство в них связаны с сопутствующей им положительной или отрицательной оценкой, существующей в обществе, следовательно, социальная идентичность может быть положительной или отрицательной. Например, на протяжении столетий принадлежность к мужскому полу ценилась выше, чем к женскому, аристократические слои общества — выше плебейских и т.д. В условиях современной Англии, где деление на классы в школе осуществляется по успехам в учебе и «способностям», восприятие себя учеником слабо успевающего класса создает предпосылки для формирования негативной социальной идентичности.

4. Оценка собственной группы индивидом определяется взаимоотношениями с некоторыми другими группами через социальное сравнение ценностно значимых качеств и характеристик. Сравнение, результатом которого становится положительное отличие своей группы от чужой, порождает высокий престиж, отрицательное — низкий. Из этих постулатов выводится ряд взаимосвязанных следствий.

1. Индивиды стремятся к достижению или сохранению позитивной социальной идентичности.

2. Позитивная социальная идентичность в большой степени основана на благоприятных сравнениях ингруппы и несколькими релевантными аутгруппами: ингруппа должна восприниматься как позитивно отличная от релевантных аутгрупп. Так, школьнику, воспринимающему себя членом своего класса (ингруппы), для формирования позитивной социальной идентичности необходимо осознавать, что его класс по какимто параметрам (успеваемости, спортивным достижениям, дружеским отношениям и т.д.) лучше других классов (аутгрупп). При этом сравнение он будет делать не по вертикали (свой пятый класс с первым или десятым), а по горизонтали (свой пятый с другими пятыми), так как именно эти возрастные группы релевантны его ингруппе.

3. Так как позитивная оценка своей группы возможна лишь как результат ее сравнения с другими группами, а для такого сравнения нужны отличительные черты, то члены группы стремятся дифференцировать, отделить свою группу от любых других групп. Особенно важна такая дифференциация для тех групп, которые не определены формально (как это бывает в случае школьного класса), но тем не менее реально существуют. Так, стремление некоторых групп молодежи отличаться от поколения «консервативных» взрослых зачастую приводит к нетрадиционным формам одежды, прически, образованию молодежного сленга и т.п.

4. Существуют по меньшей мере три класса переменных, которые оказывают влияние на межгрупповую дифференциацию в конкретных социальных ситуациях:

1) индивиды должны осознавать принадлежность к группе как один из аспектов своей личности, субъективно идентифицировать себя с релевантной им группой. И если половая идентичность осознается, как правило, автоматически, уже в раннем детстве, то принадлежность, например, к социальному классу может не входить в «Яобраз» на протяжении всей жизни. В таком случае дифференциации и сравнения по классовому признаку (а также других форм поведения, связанных с классовой идентификацией) не происходит;

2) социальная ситуация должна быть такой, чтобы имели место межгрупповые сравнения, которые дают возможность выбора и оценивания релевантных качеств. Не все межгрупповые различия имеют одинаковую значимость. Например, для больших групп в одной социальной ситуации наиболее значимым признаком является цвет кожи, в другой — язык, в третьей — исповедуемая вера, в четвертой — классовая принадлежность и т.д.;

3) ингруппы не сравнивают себя с каждой мысленно доступной ауггруппой; аутгруппа должна восприниматься как релевантная для сравнения. Сходство групп, их близость и ситуационные особенности — вот некоторые из переменных, которые определяют сопоставимость с аутгруппой. Например, для жителей Латинской Америки маловероятно сравнение своей группы с народами Азии. Однако ситуация резко меняется, когда иммигранты из этих частей света сталкиваются друг с другом в Англии. Одинаковые судьбы, чисто территориальная близость и постоянная конкуренция — все это увеличивает вероятность сопоставления, сравнения друг с другом в поиске положительных отличий и, как следствие, стремление к ингрупповой обособленности.

5. Цель дифференциации — сохранить или достигнуть превосходства над ауггруппой по некоторым параметрам. Следовательно, любой акт дифференциации будет в значительной мере актом соперничества, которое требует сравнения и дифференциации по значимым признакам. В этих условиях можно предсказать возникновение межгруппового соперничества, которое может и не зависеть от «объективных» конкурентных взаимоотношений между группами. Так, в школах среди детских групп можно наблюдать непреходящее выяснение вопроса: чей класс лучше? Одни считают себя самыми дружными, другие — самыми сильными, третьи — самыми активными и т.д., хотя такое «соперничество» не дает никакой реальной выгоды и не имеет под собой никакой реальной основы, т.е. его цель — поиск позитивных отличий.

6. Когда социальная идентичность не удовлетворяет членов группы, они стремятся либо покинуть группу, к которой в данный момент принадлежат, и присоединиться к более высоко оцениваемой ими группе, либо^сделать так, чтобы их настоящая группа стала позитивно отличной от других. О том, какими средствами достигается эта цель, будет рассказано ниже.

Таковы основные характеристики социальной идентичности, которая вместе с личностной идентичностью (осознаваемыми индивидуальными особенностями) образует единую когнитивную систему — «Яконцепцию». В целях приспособления к различным ситуациям «Яконцепция» регулирует поведение человека, делая более выраженным осознание либо социальной, либо личностной идентичности. Большая выраженность в самосознании социальной идентичности влечет за собой переход от межличностного поведения к межгрупповому. Основной чертой последнего является то, что оно контролируется восприятием себя и других с позиций принадлежности к социальным категориям. Как только на первый план в «Яконцепции» выходит социальная идентификация, личность начинает воспринимать себя и других членов своей группы как имеющих общие, типичные характеристики, которые и определяют группу как целое. Это ведет к акцентуации воспринимаемого сходства внутри группы и воспринимаемого различия между теми, кто относится к разным группам. <...>

Для доказательства основных положений концепции социальной идентичности Г. Тэджфелом, Дж. Тэрнером, их сотрудниками и последователями было проведено большое количество экспериментальных исследований. Так, например, одно из положений сводится к следующему: ситуация, которая делает более выраженной социальную идентичность, то есть чувство принадлежности к определенной группе, должна сдвигать поведение участников к межгрупповому полюсу континуума, к той точке, где практически исчезает разница между собой и другими членами ингруппы. Доказательством правильности такого предположения служат, например, эксперименты Тэрнера (1978), в которых испытуемые, разделенные по условиям эксперимента на две группы, сами могли распределять денежное вознаграждение по окончании эксперимента между собой и другими испытуемыми. Оказалось, что когда условия взаимодействия, предшествовавшего распределению денег, сглаживали, затушевывали принадлежность участников к различным группам, то испытуемые старались извлечь из распределения вознаграждения максимальную выгоду для себя вне зависимости от того, кто выступал в качестве партнера по распределению награды — представитель ингруппы или аутгруппы, то есть наблюдался высокий уровень самопредпочтения. Если же групповое членство во взаимодействии было явно выраженным, акцентированным, самопредпочтение снижалось, когда потом надо было разделить вознаграждение между собой и членом ингруппы, и повышалось, когда партнером по дележу оказывался член другой группы. В условиях максимальной выраженности группового членства награда между собой и членами ингруппы делилась практически поровну.

Столкновение между межличностными и межгрупповыми установками может оканчиваться победой как тех, так и других. Например, в исследовании Брауна и Тэрнера (1979) от испытуемых требовалось оценить результат выполнения задания членами аутгруппы. Когда испытуемые не общались с другой группой, наблюдалось стремление обесценить, «забраковать» продукт члена аутгруппы. Однако введение в экспериментальную ситуацию непосредственного межгруппового контакта резко снижало уровень межгрупповой дискриминации. С другой стороны, межличностные отношения не являются единственной детерминантой поведения человека, и в определенных условиях межгрупповые установки берут верх даже над такими значимыми характеристиками межличностных отношений, как сходство или совпадение взглядов на действительность, а также личная привлекательность. Аллен и Уилдер (1975) манипулировали параметрами «сходство» и «различия» между взглядами испытуемого и членов ингруппы и аутгруппы (и в ту и в другую входили люди как с совпадающими, так и с отличающимися взглядами). Групповое членство оказалось в их эксперименте более важной детерминантой поведения, чем совпадение взглядов, и испытуемые отдавали предпочтение даже тем членам ингруппы, с которыми сами были не согласны. Подобные результаты были получены в эксперименте Хогга и Тэрнера (1985), где группы формировались с учетом личных симпатий и антипатий.

Развивая концепцию социальной идентичности, Дж. Стефенсон (1984) высказал точку зрения о сосуществовании одновременно в ситуации межличностных и межгрупповых отношений и необходимости изучения поведения с обеих позиций, так как развитие теории межгруппового поведения может быть чревато опасностью чрезмерно снизить роль межличностных параметров, как несколько раньше индивидуалистическая ориентация игнорировала роль групповых факторов. Он пришел к выводу о возможной независимости межгрупповых и межличностных отношений и попытался изменить биполярный континуум Тэджфела—Тэрнера на континуум с четырьмя полюсами: межгрупповые установки могут варьировать от низкой выраженности до высокой и в любой своей точке соотноситься с низкой или высокой выраженностью межличностных установок. Выраженное межгрупповое поведение может в одной и той же ситуации соседствовать с выраженными межличностными отношениями. Например, как было продемонстрировано в исследовании Морли, Стефенсона (1977), в переговорах между предпринимателями и руководителями профсоюзов крайне выражено межгрупповое поведение, но в зависимости от ситуации оно может сопровождаться высоким уровнем межличностных отношений (при непосредственном контакте) или низким (при обсуждении вопросов по телефону).

Однако это предположение находится в противоречии с наиболее поздней версией концепции Дж. Тэрнера (1985), существенным моментом которой является признание обратной связи между личностными и социальными уровнями самокатегоризации: актуализация групповой идентичности должна неизбежно «тормозить» установки и поведение, порождаемые личностной идентичностью, и, наоборот, актуализация личностной идентичности подавляет «работу» и «эффекты» идентичности социальной.

Эта версия является развитием идеи межгрупповогомежличностного континуума и включает в себя как основополагающую идею самокатегоризации, то есть когнитивного группирования себя с некоторым классом идентичных объектов (похожих, эквивалентных, взаимозаменяемых) в противовес некоторому другому классу объектов. Категории «Яконцепции» базируются, подобно любой категоризации, на восприятии внутригруппового сходства и межгруппового различия. Они организованы в иерархически классифицированную систему и существуют на разных уровнях абстрагирования: чем больший объем значений охватывает категория, тем выше уровень абстрагирования, и каждая категория включена в какуюто другую (высшую) категорию, если она не является самой высшей. Для социальной «Яконцепции» важны, по крайней мере, три уровня самокатегоризации:

1) высший уровень — категоризация себя как человеческого существа, обладающего общими чертами со всеми представителями человеческого вида, в отличие от других форм жизни и нежизни;

2) промежуточный уровень — ингрупповаяаутгрупповая категоризация, основанная на сходстве или различии между людьми, определяемыми как члены именно этих социальных групп, а не какихто других;

3) низший уровень — личностная самокатегоризация, основанная на отличии себя как уникального индивида от других членов ингруппы.

Эти три уровня определяют человеческую, социальную и личностную идентичность и основаны соответственно на межвидовом, межгрупповом и межличностном сравнении себя с другими. Так как природа объекта выводится из его принадлежности к некоторому классу на данном уровне категоризации, то существует перцептивное «неприятие» сходства между классами, которое имеется на более высоком уровне, и различий внутри класса, которые имеются на более низком уровне. Иначе говоря, с позиции личностной категоризации (низший уровень) человек отказывается воспринимать сходство между группами (более высокий уровень категоризации) и соответственно сходство между собой и членами как «своей», так и «чужой» группы. Здесь господствует восприятие себя как уникальной личности. Однако с позиции социальной групповой идентичности (высокий уровень категоризации) не воспринимаются различия, имеющиеся на более низком — личностном — уровне, поэтому члены другой группы представляются сходными, неиндивидуализированными, а восприятие себя максимально сближается с восприятием членов своей группы. Таким образом, между выраженностью одного уровня самокатегоризации и другими уровнями существует функциональный антагонизм.

В этом и состоит противоречие концепции Тэрнера предположению Стефенсона, который допускает рядоположенностъ межгруппового и межличностного уровней отношений. По мнению Тэрнера (1985), между выраженностью личностного и социального уровней самокатегоризации существует обратная связь. Социальное самовосприятие имеет тенденцию варьировать в континууме от восприятия себя как уникальной личности (максимум разницы между собой и членами ингруппы) до восприятия себя как ингрупповой категории (максимум идентичности с членами своей группы и отличия от аутгрупповых членов). В средней точке континуума, где самовосприятие и локализуется в большинстве случаев, индивид воспринимает себя как умеренно отличающегося от членов ингруппы, которая в свою очередь умеренно отличается от всех других групп. Любые факторы, которые усиливают выраженность ингрупповойаутгрупповой самокатегоризации, ведут к увеличению воспринимаемой идентичности между собой и членами ингруппы и, таким образом, деперсонализируют индивидуальное самовосприятие (поэтому Дж. Тэрнер и называет свой вариант теории «концепцией деперсонализации»). Деперсонализация относится к процессу «самостереотипизации», посредством которого люди больше воспринимают себя как взаимозаменяемые экземпляры социальной категории, чем как уникальные личности. Это, однако, не потеря индивидуальной идентичности и не растворение себя в группе в отличие от деиндивидуалйзацйй, а скорее изменение от личностной к социальной идентичности, функционирование самовосприятия на более высоком уровне абстракции. <...>

Развивающаяся в постоянной борьбе с бихевиористскоиндивидуалистическими теориями традиция изучения межгрупповых отношений в когнитивной психологии настойчиво протестует против оценивания группового поведения как более примитивного, иррационального, против приписывания какойто ущербности личности, выступающей в качестве члена группы, по сравнению с личностью самоактуализирующейся, имеющей возможность якобы ни от кого и ни от чего не зависеть.

Пафос концепции Тэджфела—Тэрнера и состоит в признании необходимости и важности межгрупповых отношений наравне с межличностными, а возможно, и на более высоком уровне приспособления людей к социальной деятельности. По мнению Тэрнера, как член группы индивид ничуть не хуже (выражаясь обыденным языком), а в некоторых ситуациях и лучше, чем как яркая, самобытная и ни на кого не похожая личность.

В споре между Дж. Стефенсоном и Дж. Тэрнером мы полностью согласны с позицией последнего, полагая, что личностные и групповые начала действительно находятся в обратных и даже реципрокных отношениях друг к другу. Более того, мы полагаем также, что в отношениях реципрокности находятся не только личностные и групповые идентичности человека, но и различные виды групповой же идентичности между собой. <...>

<...> Пожалуй, ни одно из психологических понятий не страдает такой неопределенностью, как понятие идентичности. Что же было характерно в самых общих чертах для того научного контекста, в рамках которого происходило становление проблематики идентичности? <...>

* Этнос. Идентичность. Образование. М.: ЦСО РАО, 1997. С. 6484.

Отметим общеизвестное: данная область исследований возникла в русле общепсихологических и социальнопсихологических исследований личности. Если же обратиться к общей логике изучения проблемы личности в гуманитарном знании в целом, то можно увидеть следующее.

Уже в середине нашего столетия окончательно утвердились (в том числе и ни уровне частных концепций личности) две основные логики ее анализа. Первая из них восходит к структурнофункционалистской традиции, для которой характерно позитивистское решение проблемы человека в целом. В рамках этого подхода личность мыслится как объективно фиксируемая совокупность тех или иных элементов—личностных черт, функций, мотивов и прочее, что дает возможность выделения тех или иных ее инвариантов, позволяющих типологизировать разные «личности» и сравнивать их или друг с другом, или с некоторым эталоном, или сами с собой в разные временные периоды.

Отсюда, как следствие, выбор соответствующего методического инструментария и плана исследования, так как при этом подразумевается, что собственно личность эксплицируется в момент «нехватки», «недостаточности» или «отсутствия» чеголибо (личностной черты, мотива, функции и так далее), то есть отклонения от некоторого эталона или «нормы» личности.

Другая логика анализа личности опирается на феноменологическую традицию в подходе к проблеме человека. На психологическом уровне обобщения этот взгляд представлен гуманистическими теориями личности. Личность предстает здесь как принципиально уникальная, неповторимая, экзистенциальная сущность. В силу этого — объективно нефиксируемая, неделимая на какие бы то ни было составные части, и — на методическом уровне — не сравниваемая и не типологизируемая. Соответственно понятие «норма» заменяется понятием самоактуализации, личностного роста и тому подобными.

Можно сколь угодно долго задаваться общими вопросами типа, что лежит за подобным дихотомическим разведением всех теорий личности, но сам факт подобной оппозиции имел очевидное влияние на развитие данной проблематики. А именно: в ситуации абсолютизации логики первой традиции мы, по сути, неизбежно оказываемся в условиях потери самого объекта исследования, а при методическом выборе в пользу второй традиции — в ситуации невозможности конкретного эмпирического исследования, заменяя его «вчувствованием», «эмпатическим пониманием», «диалогом» и прочее. В этом смысле введение в научный обиход понятия «идентичность», казалось, приоткрывало выход из создавшихся тупиков, представляясь необычайно перспективным решением. В самом деле, с одной стороны, задавая дихотомию «социальноеперсональное», оно отдавало дань структурнофункционалистскому подходу, а с другой — позволяло оставить место для представлений о «неуловимой» личности, сформулированных в рамках феноменологической традиции.

Именно поэтому, как представляется, начиная с 70х годов нашего столетия, понятие идентичности становится столь популярным в психологии, дополняя, уточняя, а нередко и заменяя собой более традиционные понятия Яконцепции, образаЯ, самости и так далее. Особенно эта замена заметна при обращении к методическим процедурам изучения идентичности — в подавляющем большинстве случаев они остались теми же, что и при изучении личности вообще и Яконцепции в частности (семантический дифференциал, репертуарные решетки, списки черт, самоописание и т.д.). Понятно, что в плане эмпирического «прироста» это мало что добавило к уже имеющимся данным, но, тем не менее, позволило поновому интерпретировать их. <...>

Впервые детально понятие идентичности было представлено в известной работе Э. Эриксона «Детство и общество» ( Erikson E ., 1950), а уже к началу 70х крупнейший представитель культурантропологической школы К. ЛевиСтросс (1985) утверждал, что кризис идентичности станет новой бедой века и прогнозировал изменение статуса данной проблемы из социальнофилософского и психологического в междисциплинарный. Число работ, посвященных проблематике идентичности, неуклонно росло, и в 1980 году состоялся мировой конгресс, на котором было представлено около двухсот междисциплинарных исследований персональной и социальной идентичности.

Наибольшая заслуга в разработке данного понятия с точки зрения его структурнодинамических характеристик по праву принадлежит Э. Эриксону, все дальнейшие исследователи данной проблематики так или иначе соотносились с его концепцией.

Эриксон понимал идентичность в целом как процесс «организации жизненного опыта в индивидуальное Я» (Эриксон Э., 1996, с. 8), что естественно предполагало его динамику на протяжении всей жизни человека. Основной функцией данной личностной структуры является адаптация в самом широком смысле этого слова: согласно Эриксону, процесс становления и развития идентичности «оберегает целостность и индивидуальность опыта человека... дает ему возможность предвидеть как внутренние, так и внешние опасности и соразмерять свои способности с социальными возможностями, предоставляемыми обществом» (там же, с. 8). Более того, идентичность имеет определенную «организующую» функцию в развитии личности — данное понятие является для Эриксона центральным при рассмотрении вопроса о стадиях психосоциального развития.

В своем понимании структуры идентичности Эриксон во многом следует неопсихоаналитической традиции не только и не столько в силу того, что исходно опирается на свой опыт клинического анализа непостоянства Я при неврозах, но прежде всего в силу свойственного данной традиции понимания Я как адаптивной структуры, одной из функций которой является нейтрализация тревоги при решении конфликтов между двумя противоречивыми тенденциями. Однако, по мысли Эриксона, Я при этом обладает и определенной автономностью, то есть его развитие есть не просто результат столкновения на «поле» самосознания бессознательных влечений, усвоенных нормативных предписаний и требований внешней реальности, Я как личностнаяструктура обладает и собственной энергией, определяя динамику личностного развития. Центральной составляющей Я выступает при этом идентичность. <...>

Эриксон задает идентичность как сложное личностное образование, имеющее многоуровневую структуру. Это связано с тремя основными уровнями анализа человеческой природы: индивидным, личностным и социальным.

Так, на первом, индивидном уровне анализа идентичность определяется им как результат осознания человеком собственной временной протяженности. Это есть представление о себе как о некоторой относительно неизменной данности, человеке того или иного физического облика, темперамента, задатков, имеющем принадлежащее ему прошлое и устремленном в будущее.

Со второй, личностной, точки зрения идентичность определяется как ощущение человеком собственной неповторимости, уникальности своего жизненного опыта, задающее некоторую тождественность самому себе. Эриксон определяет эту структуру идентичности как результат скрытой работы Эгосинтеза, как форму интеграции Я, которое всегда есть нечто большее, чем простая сумма детских идентификаций. Данный элемент идентичности есть «осознанный личностью опыт собственной способности интегрировать все идентификации с влечениями libido , с умственными способностями, приобретенными в деятельности и с благоприятными возможностями, предлагаемыми социальными ролями» (Эриксон Э., 1996, с. 31).

Наконец, втретьих, идентичность определяется Эриксоном как тот личностный конструкт, который отражает внутреннюю солидарность человека с социальными, групповыми идеалами и стандартами и тем самым помогает процессу Якатегоризации: это те наши характеристики, благодаря которым мы делим мир на похожих и непохожих на себя. Последней структуре Эриксон дал название социальной идентичности.

Подобное представление о двух основных составляющих идентичности — персональной и социальной — присутствует в большинстве работ, посвященных данной проблеме ( Tajfel H ., 1982; Turner J ., 1994; Hogg M , 1995; Агеев B . C ., 1990; Ядов В.А., 1995). Наряду с этим, в конкретных эмпирических исследованиях можно встретить более дробную детализацию, в основном касающуюся социальной ее ипостаси и имеющую в качестве основания для своего выделения те или иные виды социализации. Так, речь может идти о формировании полоролевой, профессиональной, этнической, религиозной идентичности личности. Иногда в качестве основания для выделения различных видов идентичности берется общий уровень ее сформированности. Так, например, в работах американского исследователя Ж. Марсиа (1980), посвященных анализу психологических новообразований юношеского возраста и ставящих своей задачей некоторую операционализацию теоретических конструкций Эриксона, дано описание четырех видов идентичности.

Марсиа выделяет в подростковом возрасте, вопервых, «реализованную идентичность», характеризующуюся тем, что подросток перешел критический период, отошел от родительских установок и оценивает свои будущие выборы и решения, исходя из собственных представлений. Он эмоционально включен в процессы профессионального, идеологического и сексуального самоопределения, которые Марсиа считает основными «линиями» формирования идентичности.

Вовторых, на основании ряда эмпирических исследований Марсиа был выделен «мораторий» как наиболее критический период в формировании подростковой идентичности. Основным его содержанием является активная конфронтация взрослеющего человека с предлагаемым ему обществом спектром возможностей. Требования к жизни у такого подростка смутны и противоречивы, его, как говорится, бросает из крайности в крайность, и это характерно не только для его социального поведения, но и для его Япредставлений.

В качестве третьего вида подростковой идентичности Марсиа выделяет «диффузию», характеризующуюся практическим отсутствием у подростка предпочтения какихлибо половых, идеологических и профессиональных моделей поведения. Проблемы выбора его еще не волнуют, он еще не осознал себя в качестве автора собственной судьбы.

Наконец, вчетвертых, Марсиа описывает такой вариант подростковой идентичности, как «предрешение». В этом случае подросток хотя и ориентирован на выбор в указанных трех сферах социального самоопределения, однако руководствуется в нем исключительно родительскими установками, становясь тем, кем хотят видеть его окружающие.

Иногда за те или иные структурные единицы идентичности принимаются различные Япредставления, выделяемые по самым разным основаниям. Характерной иллюстрацией могут служить работы известного исследователя особенностей Яконцепции подростка Г. РодригесаТомэ (1980). Так, он выделяет в структуре подростковой идентичности три основных дихотомически организованных измерения. Это, вопервых, определение себя через «состояние» или же через «активность» — «я такойто или принадлежу к такойто группе» противопоставляется при этом позиции «я люблю делать тото». Вовторых, в Яхарактеристиках, отражающих подростковую идентичность, выделяется оппозиция «официальный социальный статус — личностные черты». Третье измерение идентичности отражает представленность в Яконцепции того или иного полюса дихотомии «социально одобряемые» и «соци­ально неодобряемые» Яхарактеристики.

Таким образом, можно видеть, что для большинства исследователей вопрос о структуре идентичности, вопервых, был производным от вопроса о ее развитии, а вовторых — конкретные решения его по сути не выходили за рамки эриксоновского деления идентичности на персональную и социальную. Обратимся теперь к исследованиям последней. <...>

Изучение процессов установления идентификации человека с группой проходило в рамках когнитивистски ориентированных концепций. Начало им положили работы европейских социальных психологов М. Шерифа ( Sherif M ., 1956) и Г. Тэджфела ( Tajfel H ., 1982).

Одним из основных понятий этой теории является понятие социальной категоризации. <...>

Согласно этой теории, социальная категоризация есть система ориентации, которая создает и определяет конкретное место человека в обществе. Данное понятие было введено Г. Тэджфелом (1982) для заявления своей концептуальной позиции при решении вопроса о противоречивости межгрупповых и межличностных начал в человеке, позиции, в соответствии с которой межгрупповые и межличностные формы взаимодействия рассматриваются как некоторый континуум, на одном полюсе которого можно расположить варианты социального поведения человека, полностью обусловленные фактом его группового членства, а на другом такие формы социального взаимодействия, которые полностью определяются индивидуальными характеристиками участников ( Tajfel H ., 1984). Для анализа закономерностей «переходов» с одного полюса социального поведения на другой одним из последователей Тэджфела, Дж. Тэрнером, и использовались понятия личностной и социальной идентичности ( Turner J . et al ., 1994). <...>

Обращаясь к вопросу о том, какое место занимает социальная идентичность в общей психической структуре, необходимо отметить, что в большинстве работ исследователи, работающие в данной парадигме, указывают на идентичность как на часть Яконцепции. По их мнению, социальная идентичность есть результат самоидентификаций человека с различными социальными категориями (группами принадлежности) и наряду с личностной идентичностью является важным регулятором социального поведения ( Deaux , 1991, 1993; Brown J . & Smart S ., 1993; Stryker S ., 1991).

В соответствии с теорией самокатегоризации процесс становления социальной идентичности содержит в себе три последовательных когнитивных процесса.

Вопервых, индивид самоопределяется как член некоторой социальной категории (так, в Яконцепцию каждого из нас входит представление о себе как о мужчине или женщине определенного социального статуса, национальности, вероисповедания, имеющего или не имеющего отношения к различным социальным организациям, и прочее).

Вовторых, человек не только включает в свой Яобраз общие характеристики собственных групп членства, но и усваивает нормы и стереотипы поведения, им свойственные (процесс социального взросления и состоит, по сути, в апробации различных вариантов поведения и выяснения, какие из них являются специфическими для собственной социальной категории: так, например, кризис подросткового возраста потому во многом и воспринимается как кризис, что хотя самоопределение подростка в тех или иных социальных категориях уже произошло, самих форм социального поведения, данный факт подтверждающих, наблюдается еще не так уж много).

Наконец, втретьих, процесс становления социальной идентичности завершается тем, что человек приписывает себе усвоенные нормы и стереотипы своих социальных групп, они становятся внутренними регуляторами его социального поведения (так, мы не только определяем себя в рамках тех или иных социальных категорий, не только знаем и умеем вести себя соответственно им, но и внутренне, эмоционально идентифицируемся со своими группами принадлежности).

<...> Основным процессом, «запускающим» актуализацию и развитие социальной идентичности, является процесс социального сравнения (межличностного или межгруппового), за которым нередко лежит конфликт (также имеющий межличностную или межгрупповую природу). Для решения этого конфликта между различными сферами своей принадлежности (довольно часто в нашей жизни бывают ситуации, когда мы говорим: «Я как человек могу это понять, но как администратор — нет») человек начинает активно оценивать свою группу и сравнивать ее с некоторыми другими группами.

При этом важно, как отмечает Тэрнер, что, вопервых, сравнение идет с похожими, близкими, релевантными группами (так, пятиклассник сравнивает свой класс не с первым или десятым, а с параллельным пятым классом; более того, когда подобный процесс социального сравнения идет с далекой группой, ситуация воспринимается как комическая — последнее известно со времен Эллочки Людоедки, соревнующейся с дочкой Вандербильда).

Вовторых, в данном процессе сравнения задействованы не все параметры групп, а лишь ценностно значимые качества и характеристики (один класс может соревноваться с другим, выясняя вопрос, кто умнее, а другой — кто сильнее). В итоге позитивная социальная идентичность оказывается основанной на положительных, благоприятных отличиях своей группы от другой, имеющих социальную значимость для субьекта сравнения. <...>

В том же случае, когда индивид оказывается включенным в низкостатусную группу, это приводит к запуску различных стратегий, направленных на сохранение или достижение позитивной идентичности, например: 1) индивидуальная мобильность, которая включает все виды попыток члена низкостатусной группы покинуть ее и присоединиться к высокостатусной; 2) стратегия социальной креативности, которая заключается в переоценке самих критериев, по которым проводиться сравнение; 3) социальная конкуренция — это прямое приписывание желательных характеристик своей группе и противопоставление их группе сравнения (Агеев, 1990).

Эмпирические исследования, посвященные вопросам влияния знаний о себе в условиях социального взаимодействия, а также вопросам самоценности в условиях социального сравнения, делают сильный акцент на процессы самоверификации ( Swarm , 1987, 1990, 1992; Wood & Taylor , 1991; Bananji , 1994), причем и тенденция к подтверждению позитивных взглядов, и тенденция к подтверждению негативных взглядов на себя здесь выступают как равноправные.

Характерно, что особое внимание здесь уделяется людям именно с негативными взглядами на себя, для которых самоверификация и самоценность оказываются разнонаправленными. Данные, полученные в результате как лабораторных ( Swann , 1989), так и полевых ( Swarm , 1992) исследований, показывают, что люди преимущественно выбирали именно тех партнеров по взаимодействию, которые подтверждали их представления о себе, даже в том случае, когда эти представления были негативными.

Сванн ( Swann , 1992) утверждает, что склонность людей выбирать тех партнеров по взаимодействию, которые подтверждают их собственные взгляды на себя, коренится в желании поддержать ощущение предсказуемости и контроля.

Таким образом, видимо, правильнее было бы говорить не о стремлении индивида к изменению социального окружения или своего места в нем с целью усиления или подтверждения позитивной идентичности, но о стремлении к поддержанию стабильной личной идентичности.

Одним из основных положений теории самокатегоризации является то, что любая группа будет стремиться к дифференциации себя от других, относительно близких групп. Существует большое количество исследований, которые показывают то, как члены группы акцентуируют групповые различия для того, чтобы достигнуть или сохранить (предпочтительно положительное) отличие своей группы или свою социальную идентичность ( Tajfel , 1984; Knipperberg & Ellemers , 1990).Особенно сильно эта тенденция наблюдается в группах, которые, существуя реально, не имеют формального социального статуса. В таких случаях дифференциация может идти в том числе и по чисто внешним признакам — одежде, прическам, сленгу — таковы типичные пути самоидентификации для неформальных молодежных «команд» и тусовок.

Однако социальная идентичность зависит не только от межгрупповых различий, но также и от внутригрупповой гомогенности. Другими словами, помимо того, что группа должна отличаться от других групп, члены группы должны быть максимально сходны между собой. Современные исследования показывают, что восприятие группы как гомогенной повышает социальное отличие группы и таким образом усили вает социальную идентичность ее членов ( Simon & Hamilton , 1994). <...>

Противопоставляя личную и социальную идентичность, исследователи часто оставляют в тени тот факт, что индивид принадлежит не к какойлибо одной группе, но, как правило, к большому числу мик рои макрогрупп. В силу этого возникает интерференция, взаимовли яние тех систем ценностей норм и стандартов поведения, которые приняты в этих группах. Более того, часто эти системы норм и ценно стей, в силу внешних обстоятельств, приходят в противоречие друг с другом и индивид оказывается перед внутренним выбором.

Теория самокатегоризации имплицитно опирается на представле ние об иерархичности категорий, в частности, в исследованиях Л. Чанте ( Chante L ., 1996) изучается взаимовлияние социальной идентичнос ти, связанной с этносом или расой, и социальной идентичности, опирающейся на убеждения, в условиях, когда эти идентичности при ходят в противоречие друг с другом. Например, работа С. Виддикомбе ( Widdicombe S ., 1988) посвящена попытке построения иерархической системы на основе самокатегоризации. Указание на иерархичес кое построение социальной идентичности можно найти в работах В.А. Ядова (1995, 1993), Т.С. Барановой (1994) и ряде других.

Однако таких работ все еще очень немного, и вопрос о взаимо влиянии различных социальных идентичностей, на наш взгляд, оста ется не достаточно изученным. <...>

Понятие социальной установки было введено в 1918 г. Томасом и Знанецким. Они определяли ее как психологический процесс, рассмат риваемый в отношениях к социальному миру и взятый прежде всего в связи с социальными ценностями. «Ценность, — говорили они, — есть объективная сторона установки. Следовательно, установка есть индивидуальная (субъективная) сторона социальной ценности». Томас и Знанецкий неоднократно подчеркивали значение для понимания социальной установки того факта, что «она по своему существу остается чьимто состоянием». В этом определении социальная установка представлена как психологическое переживание индивидом значения или ценноси социального объекта. Она функционирует одновременно как эле мент психологической структуры личности и как элемент социальной структуры, поскольку содержание психологического переживания определяется внешними, локализованными в социуме объектами.

* Шихирев П.Н. Современная социальная психология США. М.: Наука, 1979. С. 86103.

Будучи обращенной одной своей гранью к социологии, а дру гой — к психологии, объединяя аффекты, эмоции и их предметное содержание в единое целое, социальная установка представлялась именно тем понятием, которое, казалось, могло лечь в основу теоре тического объяснения социально значимого поведения.

В социальной психологии она была принята с особой готовностью, поскольку представлялась именно той исходной единицей, которая сможет выполнить роль, подобную роли химического элемента в хи мии, атома в физике, клетки в биологии.

Попытки найти и предложить такой элемент в социальной психологии многочисленны. К ним можно отнести концепцию Макдугалла, у которого эту роль выполнял «инстинкт», а также теории, пост роенные на таких единицах, как «привычки», «чувства» и т.п. Эти исходные элементы были отвергнуты как слишком умозрительные, неопределенные и, главное, не поддающиеся эмпирическому исследованию. Поэтому, когда появился концепт, доступный для операци онального определения и в то же время охватывающий содержание, ранее определявшееся интуитивно*, то вполне естественно, что он быстро завоевал всеобщее признание.

К концу 60х годов социальная установка прочно закрепилась как основное понятие при объяснении социальнопсихологических процессов как на индивидуальном, так и на групповом уровне. По объему исследований с ней может конкурировать только малая группа**, но если исследование установки можно себе представить вне группового процесса, то обратная картина просто немыслима.

* До введения в социальную психологию понятия социальной установки его аналоги (установка восприятия, set и т.п.) уже имели свою традицию исследова ния в психофизике, общей психологии. Гипотезы о существовании явления, на званного впоследствии социальной установкой, высказывались философами с не запамятных времен. Идея, таким образом, витала в воздухе.

** К концу 60х годов на долю установки приходилось около 25% всех исследований в социальной психологии.

Будучи одной из центральных областей исследования, социальная установка пережила вместе со всей социальнопсихологической нау кой ее подъемы и спады. Первый период (1918—1940 гг.) отмечен теоретическими дискуссиями о содержании самого понятия, развитием техники измерения установки (начиная со шкалы Терстоуна, предложенной в 1928 г.). К концу этого периода был установлен один из отличительных признаков социальной установки — «интенсивность положительного или отрицательного аффекта относительно какоголибо психологического объекта». В 1931 г. Парк добавил еще два признака: латентность (т.е. недоступность для прямого наблюдения) и происхождение из опыта. В 1935 г. Г. Оллпорт, проделав огромную работу по обобщению имевшихся к тому времени определений, предложил свой вариант, и до нынешнего времени «исполняющий обязанности» общепринятого: «Установка есть состояние психонервной готовности, сложившееся на основе опыта и оказывающее направляющее и (или) динамическое влияние на реакции индивида относительно всех объектов или ситуаций, с которыми он связан». В этом определении основные признаки установки — ее предваряющее и регулятивное действие.

Второй этап (1940—1950 гг.) — период относительного спада в исследованиях социальной установки, который объясняется переключением интереса на динамику групповых процессов — область, стимулированную идеями К. Левина; сказались и несбывшиеся надежды на точную квантификацию установки. Вместе с тем именно в этот период (в 1947 г.) Смитом было предложено деление установки на три компонента: когнитивный, аффективный и поведенческий*, а также было установлено, что эта структура обладает определенной устойчивостью. Акцентируя внимание на этой стороне установки, Д. Кэмпбелл определяет ее как «синдром устойчивости реакции на социальные объекты». Третий этап (середина 50х — 60е годы) — период расцвета исследований установки. На это время приходятся исследования процесса ее изменения, выполненные школой К. Ховлэнда и известные как Йельские исследования. В них изучалась в основном связь между когнитивным и аффективным компонентами установки. С 1957 г. с появлением теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера начались исследования связей когнитивных компонентов разных установок. В это же время появились функциональные теории (или теории функций установки в структуре индивидуального поведения) Смита с соавторами, Келмэна и Д! Каца, теории изменения установки Мак Гайра, Сарнова, была усовершенствована техника шкалирования, начали применяться психофизиологические методы измерения установки. 70е годы — период явного застоя. На фоне затраченных усилий довольно обескураживающе выглядят такие итоги, как обилие противоречивых и несопоставимых фактов, отсутствие даже подобия общей теоретической основы, пестрая мозаика различных гипотез, обладающих скорее ретроспективной, нежели перспективной объясняющей силой, разногласия по каждому из пунктов, содержащихся в «сводном» определении Г. Оллпорта, наличие таких существенных пробелов, как недостаточное исследование взаимосвязи установки и реального поведения. <...>

* Это представляет (по выражению Г. Оллпорта) возвращение к знаменитому триумвирату Платона: делению на волю, аффекты и поведение. Наиболее четко компоненты структуры определил несколько позже (1960 г.) Д. Кац: «Установка есть предрасположенность индивида к оценке какоголибо объекта, его символа или аспекта мира индивида как положительного или отрицательного. Мнение является вербальным выражением установки, но установки могут выражаться и в невербальном поведении. Установки включают как аффективный (чувство симпатии или антипатии), так и когнитивный (знания) элементы, которые отражают объект установки, его характеристики, его связи с другими объектами».

Разнобой теоретических концепций, противоречивость фактов особенно бросаются в глаза на фоне единообразия методологии и техники эмпирического исследования, как бы независимых от конкретных целей исследования. Установка измеряется в подавляющем большинстве случаев на основе вербального самоотчета респондента о своей позиции относительно какоголибо объекта на так называемом континууме установки, градуированном между полюсами плюс — минус: очень хорошо — очень плохо и т.п.*.

* Существуют, разумеется, и другие методы измерения установки: наблюдение за поведением, психофизиологические измерения реакции на объект или его изображение, однако почти каждое исследование, использующее иную, помимо самоотчета респондента, технику измерения, есть, как говорит Кисслер с соавторами, «работа, публикуемая лишь затем, чтобы доказать, что установку можно измерять и иным способом». Таких работ мало.

Единообразие методов при решении разных исследовательских задач с различных теоретических позиций обусловлено соблюдением принципа операционализма. Несмотря на разные критерии, положенные в основу исходных определений, все они операциональны, т.е. построены как рабочие определения для измерения избранных параметров: интенсивности, устойчивости, степени организованности компонентов и т.п. <...>

Рассмотрим теперь на конкретном примере исследований установки, как действует технологическая цепочка: модель человека— методология исследования — интерпретация данных, как объективное явление трансформируется в этом процессе.

В бихевиористской схеме «установка рассматривается как имплицитная, опосредствующая реакция — гипотетическая конструкция или промежуточная переменная между объективным стимулом и внешней реакцией. Установочная реакция, недоступная для внешнего наблюдения, является одновременно реакцией на наблюдаемый стимул и стимулом для наблюдаемой реакции, действуя наподобие «связующего» механизма. Обе эти стимульнореактные связи (наблюдаемый стимул — установка; установка — объективная реакция) предположительно подчиняются всем законам теории поведения... Установка определяется как имплицитная, вызывающая драйв реакция, которая считается социально значимой в обществе (данного. — П.Ш.) индивида».

Из этого описания установки, которое дает Л. Дуб, наглядно видно, как действует бихевиористская модель. Очевидно, что наибольшую трудность для интеграции установки в эту модель представляет свойство последней внутренне опосредствовать, отличающее ее от внешне наблюдаемой реакции на стимул. Признать, что в психологической структуре поведения может присутствовать такого рода явление, — значит подвергнуть ревизии основу всей бихевиористской концепции. С другой стороны, очевидна плодотворность концепта установки для объяснения социальнопсихологического аспекта поведения.

Интеграция достигается путем двух операций: установка сама объявляется реакцией, чем снимается ее свойство быть целостным состоянием, а ее латентность, т.е. недоступность для наблюдения, трактуется только как теоретический прием, позволяющий снять проблему наблюдаемости, поскольку латентность оказывается при этом всего лишь гипотетической конструкцией. В итоге бихевиоризм получает возможность оперировать понятием установки, адаптировав его к своей теоретической схеме, согласно которой человек — система стимульнореактных связей, складывающихся в результате внешних воздействий. Установка ничего не добавляет в эту схему, оказываясь такой же «усвоенной поведенческой диспозицией» (Д. Кэмпбелл), как и многие другие. Ее специфика исчезает.

После такой трансформации установка становится доступной для принятых бихевиоризмом способов измерения, что в значительной степени облегчается также представлением о ее трехкомпонентной структуре. Оно позволяет, с одной стороны, учесть в некоторой степени «человечность» социальной установки, проявляющуюся в вербальности реакций, с другой — не выделять социальную установку среди установок любого биологического организма. Ведь вербальная реакция согласно бихевиористскому взгляду есть не что иное, как физическое поведение, «сотрясание воздуха», разложимое на элементарные моторные акты.

Несмотря на все описанные операции, бихевиоризм, по признанию авторов обзорных работ, не может до конца решить проблему латентности установки. Последняя в целом «представляется неудобным понятием в науке, основанной на наблюдаемых величинах».

Гораздо легче эта проблема решается в русле когнитивистской ориентации на основе модели «мыслящего человека», ставящей в центр внимания его внутреннюю когнитивную структуру (а не только внешнюю вербальную реакцию).

По определению Рокоча, «социальная установка — это относительно устойчивая во времени система взглядов, представлений об объекте или ситуации, предрасполагающая к определенной реакции». Еще более подробно, с позиции гештальтпсихологии, описывает установку С. Аш: «Установка есть организация опыта и знаний, связанных с данным объектом. Это иерархически организованная структура, части которой функционируют в соответствии с их местом в общей структуре. В отличие от психофизиологической установки восприятия она высоко концептуализирована».

Таким образом, согласно когнитивистской ориентации, роль установки, т.е. опосредствования вновь поступающей информации, выполняет вся когнитивная структура, которая ассимилирует, модифицирует или блокирует ее. Весь процесс разворачивается в сознании, и в этом смысле когнитивистская концепция более «человечна», но именно поэтому и возникает ее основная проблема: разведение установки с элементами когнитивной структуры (мнением, убеждением), лишенными важнейшего свойства установки — ее имманентной способности регулировать поведение, ее динамического аспекта. Этот недостаток компенсируется поразному. Согласно теории когнитивного диссонанса единичная установка лишена динамического потенциала. Он возникает лишь как результат рассогласования когнитивных компонентов двух установок. По мнению других исследователей, установка в когнитивной структуре (знание) энергетически «заряжается» от ее связи с более или менее центральной ценностью*.

В психоаналитической концепции установки мы наблюдаем иную картину. Еще в 1935 г. Г. Оллпорт говорил о том, что «Фрейд наделил установку жизненной силой, уравняв ее с бурным потоком бессознательной жизни». Это не следует понимать буквально, ибо Фрейд специально установке не уделял внимания. Влияние Фрейда проявляется в выдвижении тезиса о том, что установка, хотя и не имеет собственного энергетического заряда, но может черпать его, регулируя уже имеющуюся психоэнергетику. Согласно психоаналитической концепции Сарнова, «установка индивида в отношении класса объектов определяется особой ролью, которую эти объекты стали играть в содействии реакциям, уменьшающим напряженность особых мотивов и разрешающим особые конфликты между мотивами».

Для всех приведенных выше определений характерна одна общая черта — ограничение сферы действия установки областью индивидуального поведения. Говоря иначе, социальная установка рассматривается преимущественно в индивидуальнопсихологическом аспекте. Свое логическое завершение эта линия нашла в теории социального суждения М. Шерифа и К. Ховлэнда. В ней осуществлена предельная экстраполяция данных, полученных в общей и экспериментальной психологии. Основной вывод этой теории состоит в том, что социальная установка изменяется по единому закону ассимиляции и контраста**, выявленному при исследовании установки восприятия ( set ) в общей психологии.

* Например, представители когнитивистской ориентации Осгуд, Сузи и Танненбаум отличают установку от других поведенческих диспозиций тем, что она предрасполагает к оценочной реакции.

** Суть этого закона состоит в следующем. При наличии у субъекта фиксированной установки тот или иной объект в случае незначительного отличия от содержания установки воспринимается как полностью соответствующий ожиданиям (эффект ассимиляции). В противоположном случае наблюдается эффект контраста: «не соответствующий установке человека объект кажется ему более отличным, чем это есть на самом деле». В исследованиях социального суждения действие этого закона проявлялось в восприятии позиции коммуникатора: она ассимилировалась в случае незначительного расхождения с позицией реципиента и воспринималась как противоположная при определенном превышении, дистанции.

В основных теоретических направлениях исследований социальной установки ее социальность либо совсем игнорируется, будучи приравненной к организмическим диспозициям, как это, например, делают бихевиористски ориентированные исследователи, либо сводится к знанию, имеющему аффективную или эмоциональную окраску, либо определяется через социальность объекта установки. Это игнорирование социальности как особого качества, характерное для американской социальной психологии, логично завершилось при исследовании социальной установки отрицанием ее качественного своеобразия. Все это фактически ведет к ее теоретической девальвации, превращает всего лишь в термин для перевода старых теорий на современный научный язык, что не делает их более содержательными.

Ограничение исследований социальной установки рамками психологии индивида также логично ведет к тому, что за пределами исследования остается ее свойство выполнять функции регулятора не только на индивидуальном, но и на социальном уровне. Ведь социальная установка объединяет в себе эти свойства, будучи «впечатанной» в структуру поведения членов социальной группы. Вскрыть природу этого единства, его внутренние закономерности американская социальная психология не смогла в силу отмеченной философской и методологической ограниченности.

Эта ограниченность сохраняется даже в социологических подходах, которые, казалось бы, непременно должны идти к анализу установки от социума. Тем не менее и в символическом интеракционизме — наиболее известной социологической ориентации в социальной психологии — она «рассматривается через «Я»концепцию, которая формируется интернализованными установками других». «Я»установка, т.е. отношение человека к самому себе, объявляется общей системой координат, в которой размещаются все остальные установки.

Интересные, но ограниченные подходы к анализу функций социальной установки в социальной общности намечены в работе Смита, Брунера и Уайта, а также в теории Келмэна. Основной постулат первой работы состоит в том, что индивид выражает то или иное мнение лишь потому, что оно используется либо как средство сохранения отношений с другими людьми, либо как орудие их разрыва. Иными словами, мнение, предположительно отражающее установку, может выполнять две функции: идентификации с группой или противопоставления себя группе.

Идея о социальных причинах устойчивости проявления установки была разработана Келмэном. Он выделил три процесса, способствующие этой устойчивости: подчинение, идентификацию и интернализацию. В первом случае имеется в виду сохранение установки под влиянием внешнего контроля, во втором — для поддержания социальных связей, в третьем — устойчивость установки объясняется тем, что сам объект установки имеет для индивида личное значение, независимо от внешнего контроля или одобрения со стороны общества.

Итак, для исследований установки оказывается характерным одновременно разнобой ее интерпретации в разных теоретических схемах и единое методологическое ограничение сферой индивидуального поведения.

Бесспорно, это ограничение во многом вызвано заимствованием теоретических схем из общей психологии. И так же, как в позитивистски ориентированной общей психологии человек предстает механицистски раздробленным на стимульнореактные связи, в социальной психологии индивид определяется как «комплекс социальных установок»*.

Важно, однако, подчеркнуть, что сама установка (в соответствии с тем же принципом) изучается либо изолированно (как в бихевиористской схеме), либо в лучшем случае в связи с установкой того же уровня (как в когнитивистской схеме). Но и на этом процесс дробления не заканчивается. Сама установка расчленяется на когнитивный, аффективный и поведенческий элементы.

И наконец, свое завершение фрагментация находит в выделении внутри самих этих компонентов операционально определимых и доступных для измерения качеств. Так, например, в когнитивном компоненте выделяются информационное содержание, временная перспектива, центральность — периферийность, в аффективном — направленность, интенсивность, в поведенческом — объективность, ситуативность и т.п.**.

* Ср. приведенное ранее определение Г. Оллпорта: «человек есть система рефлекторных дуг».

** У. Скотт насчитал 11 таких параметров социальной установки.

Крайне важно подчеркнуть следующее. Каждый из очередных этапов фрагментации объекта ведет ко все большей диверсификации знания, его дроблению в зависимости от конкретного понимания установки, ее компонентов и связей между ними, от выделенного параметра, гипотезы о нем, от выбора зависимой и независимой переменных для проверки гипотезы, от применяемой процедуры и техники исследования, а также от многих других зачастую не менее важных условий. Удивительно ли, что исследования одного и того же объекта напоминают строительство Вавилонской башни в момент распадения строителей на «двунадесят языков».

Возможна ли интеграция таких знаний, на что надеются сейчас американские социальные психологи, и если да, то на какой основе?

Попытки синтеза уже предпринимались. В 1960 г. Д. Кац выступил с функциональной теорией установки. Предложив изучать установку с точки зрения потребностей, которые она удовлетворяет, он выделил четыре ее функции, соответствующие, по его мнению, основным потребностям личности: 1) инструментальную (приспособительную, утилитарную); 2) эгозащитную; 3) выражения ценностей; 4) организации знания, познания действительности.

Д. Кац прямо заявил, что первая функция заимствована из бихевиоризма и теорий научения, вторая — у Фрейда и его последователей, третья — из психологии личности (исследования проблемы самовыражения, самореализаций), четвертая — из гештальтпсихологии*. Строго говоря, эту теорию нельзя назвать теорией: она скорее «упражнение по переводу разных теорий на один язык», «попытка свести воедино все теории под одним названием» — как это было замечено ее критиками. Она оказалась интересной лишь тем, что, будучи композицией из всех предыдущих теоретических подходов, отразила всю эволюцию исследований установки от Томаса и Знанецкого, призвав к возвращению «на круги своя».

* Отметим, что в работах Томаса и Знанецкого было предложено похожее деление мотивационной структуры личности на четыре влечения, а Смит и его соавторы исследовали по существу те же функции.

Исследователиэмпирики этот призыв и теорию встретили без энтузиазма не только по причине ее эклектизма. Для них факты, полученные в собственном эмпирическом исследовании, в соответствии с принципом операционализма приобретали значение самого объекта.

Видимо, поэтому не находит особого отклика монументальная по своему замыслу идея Д. Стаатса, попытавшегося осуществить интеграцию «снизу», т.е. объединить накопленные факты на основе одной теоретической платформы — варианта теории научения. В данном случае вопрос встает о правомерности интерпретации данных, полученных в соответствии с одной теоретической схемой, в другой схеме, где они могут приобрести иной смысл. Решение этой проблемы затрудняется еще и тем, что данные с трудом сопоставляются не только внутри одной и той же теоретической ориентации, о чем достаточно свидетельствует работа самого А. Стаатса, не только внутри одного направления, развивающегося в рамках этой ориентации, но даже между исследованиями конкретного явления внутри этого же направления.

Подтверждением этому могут служить Йельские исследования процесса убеждения, выполненные под руководством К. Ховлэнда. Они были объединены единой теоретической и методологической платформой — бихевиоризмом с его центральными понятиями (стимул, реакция, подкрепление), акцентом на исследование «объективного» (внешненаблюдаемого) поведения. Изучалось изменение установки как процесс взаимодействия когнитивного и аффективного компонентов. Общей была точка зрения, согласно которой изменение когнитивного компонента (мнение, убеждение) влечет за собой изменение аффективного и поведенческого компонентов*. И тем не менее практически по каждому из исследованных условий эффективной коммуникации: односторонней — двусторонней аргументации, приоритета выступления (до или после оппонента), эффекта «бумеранга», «запаздывающего» эффекта и других — были получены противоречивые данные, не поддающиеся интеграции в одну схему.

* Исключением были исследования М. Розенберга. В его экспериментах у испытуемых, находящихся в гипнотическом состоянии (с внушенной постгипнотической амнезией), изменяли отношение к некоторому объекту на противоположное. У статистически значимого количества испытуемых такое изменение аффективного компонента влекло соответствующую рационализацию, т.е. изменение когниций.

Другой пример — теория когнитивного диссонанса, породившая не меньшее количество противоречивых, а зачастую взаимоисключающих данных.

Как же в этой ситуации можно говорить об интеграции хотя бы двух основных: бихевиористской и когнитивистской — ориентации? Но, даже если бы внутри каждой из ориентации было достигнуто относительное единство выводов, найти для них общую платформу — задача исключительно трудная, поскольку они противостоят друг другу не только как теоретические ориентации.

Они несопоставимы и методологически. Бихевиористская модель таксономична, поэтому в Йельских исследованиях упор делается на изучение зависимых переменных, в то время как когнитивистская модель, дифференциальная по своей сути, изучает в основном независимые переменные.

Кроме того, одно из главных препятствий на пути дальнейшего исследования установки авторы одной из обзорных работ справедливо видят в том, что слишком мало проводится экспериментов специально для проверки противоречивых выводов, полученных на основе различных теорий, что авторы различных теорий не спешат с таким сопоставлением, что переменные выбираются произвольно и изучаются слишком изолированно, что их изучение ведется в основном методом лабораторного эксперимента.

Иными словами, необходимость какойто, хотя бы рабочей, условной унификации ощущается и осознается, хотя довольно популярен и другой тезис: «пусть расцветают все цветы». Безусловно, более или менее общепринятая система понятий могла бы способствовать интеграции фактов и данных, однако еще более важным условием преодоления существующего разброда должно стать восстановление целостности самого объекта, т.е. нахождения обратного пути от переменных, компонентов установки, комплекса установок — к индивиду, и не просто абстрактному индивиду, а целостному живому человеку. О том, что именно в этом направлении надо искать выход, свидетельствует исследование проблемы соответствия установки реальному поведению.

К. Ховлэнд и его сотрудники изучали в основном отношение когнитивного и аффективного компонентов установки. Выяснялось, как изменяется мнение или убеждение, как изменение мнения, т.е. когнитивного компонента, меняет эмоциональное отношение реципиента, т.е. увеличивает (или уменьшает) чувства симпатии (или антипатии) к объекту установки. В соответствии с постулатом бихевиоризма о том, что знание, будучи усвоенным, входит в структуру опыта и оказывает впоследствии регулирующее влияние на само поведение, считалось, что залог успеха коммуникатора в его способности внедрить то или иное мнение в когнитивную структуру реципиента или изменить его точку зрения по конкретному вопросу. Иными словами, при исследовании отношения когнитивного и аффективного компонентов внимание уделялось одному направлению: от когнитивного к аффективному. <...>

В некоторых исследованиях Йельской группы было также показано, что можно изменить точку зрения испытуемых, давая им, например, «играть роль» своих оппонентов или даже заставляя механически повторять (т.е. путем чисто моторного закрепления) нужную коммуникатору идею.

Но все эти результаты (кстати говоря, не всегда подтверждавшиеся) были получены в лабораторном эксперименте и могут считаться валидными только в этих условиях. Стремясь к добыванию максимально «позитивного» знания, исследователи на самом деле изучали псевдообъект, т.е. объект, взятый в его искусственных, вырванных из жизненной среды проявлениях.

Этот изъян методологии, вызванный дроблением объекта исследования, выявился особенно четко, когда были поставлены вопросы о том, что происходит с этим изолированно изменившимся мнением, когда оно начинает испытывать давление со стороны таких фактов, как общее состояние когнитивной структуры, реальные требования реальной ситуации и т.п.

Еще меньшую валидность данные Йельских исследований обнаружили при изучении так называемого парадокса Ла Пьера — феномена явного несоответствия мнения и поведения*. В течение длительного времени «степень взаимосвязи между невербальным и вербальным поведением была неизвестна и явно малоинтересна для большинства исследователей», т.е. молчаливо принимался постулат о соответствии вербального поведения невербальному, а говоря попросту, предполагалось, что люди ведут себя в жизни так, как они об этом говорят.

* В 1934 г. Л а Пьер в поездке по США вместе с супругами китайцами останавливался в 250 отелях, владельцам которых затем отправил письма с просьбой зарезервировать места для этой же пары. Он получил 128 ответов, 90% из которых были отрицательны. В 1952 г. этот эксперимент был повторен другими исследователями в несколько измененном варианте (речь шла о посещении кафе негритянскими женщинами). Результаты были получены примерно такие же.

Однако в 1969 г., собрав результаты почти всех исследований проблемы соответствия вербального поведения невербальному, А. Уикер пришел к выводу, что «декларируемые установки скорее не связаны или мало связаны с невербальным поведением». Сопоставляя данные в пользу гипотез о соответствии или несоответствии установки поведению, Кислери и соавторы отмечают, что данные о несоответствии получены преимущественно в условиях реальной жизни, а данные о соответствии — в условиях лабораторного эксперимента. Иными словами, соответствие вербального поведения невербальному ставится в зависимость от ситуации*. В то же время существуют данные о том, что один и тот же индивид в ситуации, требующей одного поведения, всетаки ведет себя так, как этого требует «иная организованная общность», т.е. в одной ситуации индивид ведет себя в соответствии с установкой, усвоенной в другой ситуации, не уступая актуальному «ситуационному давлению». И это скорее правило, чем исключение, иначе в поведении человека не было бы определенной, хотя и не всегда устойчивой последовательности.

* В качестве одной из таких точек зрения можно отметить мнение Рокича, считающего, что поведение — результат действия двух установок: на ситуацию и на объект. Он считает, что именно их искусственное разделение в эксперименте «значительно задержало развитие теории установки».

Искусственная изоляция социальной установки для, казалось бы, наиболее глубокого ее изучения привела по существу к тому, что в условиях лабораторного эксперимента, да и во многих полевых исследованиях она изучалась только как общепринятое социально одобряемое мнение, в то время как поведение в реальной жизни — это сложный комплекс, результат влияния огромного количества факторов: предположений индивида о возможных последствиях данного поведения, оценки этих последствий, мнений индивида о том, почему он чувствует, что должен поступать так или иначе, его мнений о том, какое поведение считается должным в его обществе, уровня аффективной коннотации, мотивации действия в соответствии с нормативными убеждениями и т.д.

Таким образом, изучение установки в соответствии с канонами позитивизма привело к тому, что в конце технологической «цепочки» исследования получился весьма своеобразный продукт: абстрактная позиция абстрактного индивида, декларирующего свое согласие с господствующими ценностями.

Ограниченность и даже наивность такого результата в последнее время стали настолько очевидными, что речь уже идет не о том, придерживаться прежней логики исследования или нет, а о том, как ее изменить. В частности, предлагается отказаться отделения установки на компоненты, конкретизировать исследования* (например, определять отношение не к неграм вообще, а к негру, представителю конкретной социальной группы), признать, что мнение не обязательно связано с установкой, наконец, изменить технику измерения, дополнив шкальный анализ наблюдением и тому подобными объективными методами, так как индивид якобы не способен точно выразить свою установку вербально.

* Весьма характерно, что к такому выводу приходят и бихевиористски ориентированные исследователи. Так, Дефлер и Уэсти говорят: «Мы должны начинать с понятия установки, определяемого как возможности конкретных проявлений синдрома реакций, а затем тщательно специфицировать три вещи: 1) точный социальный объект, который предположительно стимулирует эти реакции; 2) точный характер и число различных классов или измерений реакций и 3) точное измерение операций по наблюдению за вероятностными реакциями индивида, применяемыми (операциями. — П.Ш.) для получения количественно выраженного суждения по каждому классу реакций. Только тогда мы сможем понимать друг друга и самих себя, произнося термин «установка».

Вряд ли, однако, можно ожидать, что подобные усовершенствования смогут послужить началом «восстановления» человека — основного объекта, для изучения которого и было введено понятие социальной установки. Это возможно лишь в том случае, если анализировать индивидуальное поведение в социальном контексте, т.е. как детерминированное социальными закономерностями более высокого порядка, а саму установку анализировать как социальный продукт, имеющий определенные функции.

Характеризуя итоги Йельских исследований, один из крупнейших специалистов по проблемам эффективности массовой коммуникации У. Шрамм сказал, что они поставили «старые правила риторики на научные рельсы». Ту же мысль более определенно выразил У. Макгайр: «Подход теории научения (в исследованиях изменения установки. — П.Ш.) редко опрокидывает наши обыденные представления, этот подход, на наш взгляд, все больше и больше приобретает статус «плодотворной ошибки». В самом деле, в подавляющем большинстве случаев были получены весьма скудные (с точки зрения их новизны) данные. В основном это данные, например, о том, что женщины и дети (вообще женщины, вообще дети) легче поддаются убеждениям, но их мнения менее устойчивы, люди пожилого возраста более консервативны; прежде чем изменить установку, надо ее «расшатать», т.е. заставить человека сомневаться в ее адекватности; внешность и авторитет коммуникатора существенно влияют на эффективность коммуникации; коммуникатор не должен противопоставлять себя аудитории и т.д. Таким образом, и практическая эффективность научных исследований оказалась гораздо ниже ожидаемой.

Весь парадокс заключен здесь в том, что чем сильнее исследователь стремится к максимальной «научности» (т.е. уровню объективности, достигнутому точными науками: физикой, математикой и т.п.), тем больше он «очищает» объект своего исследования — человека — от «помехообразующих» переменных, приравнивая его к неодушевленному механизму, и тем меньше, естественно, он может проникнуть всуть того, что недоступно для внешнего наблюдения, и тем более тощими становятся выводы.

Этот подход стимулируется, помимо принципов позитивизма, идеологическим заказом. В частности, на исследования процесса изменения социальной установки сильный отпечаток наложило представление о человеке как пассивной пешке. Специфическая логика исследования, в результате которой человек был сведен до уровня объекта, была дополнена устремлением чтото с ним делать, и в итоге человек приобрел облик доступного для манипуляции объекта. Его собственная внутренняя активность была сведена в получившейся модели до минимума.

Влияние специфической идеологии сказалось и в представлении о самой установке. Обращают на себя внимание ее трактовки как структуры, стремящейся к равновесию, к непротиворечивости, в то время как по существу для установки как динамичного состояния нормальной является, напротив, постоянная тенденция к выходу из равновесия, о чем свидетельствуют и конкретные исследования. Очевидно, в таком подходе сказалось стремление к бесконфликтности и стабильности как всеобщему идеалу.

Вопрос о механизмах регуляции социального поведения личности в последнее время привлекает к себе внимание представителей многих смежных дисциплин, в частности психологии, социальной психологии, социологии. Очевидно, естественным следствием такого междисциплинарного подхода к проблеме является некоторое сближение понятийных аппаратов тех теорий, которые пытаются внести свой вклад в разрешение проблемы. Более того, при создании концептуальных схем, собственного теоретического языка происходит подчас заимствование терминологии из других областей знания.

* Асмолов А.Г., Ковальчук М.А. О соотношении понятия установки в общей и социальной психологии//Теоретические и методологические проблемы социальной психологии/Под ред. Г.М. Андреевой, Н.Н. Богомоловой. М.: Издво Моск. унта, 1977. С. 143163. •

Такое положение ставит вопрос о необходимости соотнесения понятий, используемых в различных теоретических подходах, так как нередко один и тот же термин, имеющий собственную семантическую традицию в рамках одного подхода, в новой концептуальной схеме наполняется новым содержанием. Вследствие этого некоторые понятия становятся настолько многозначными, что превращаются в «козла отпущения», и некоторые исследователи предлагают вообще отказаться от использования этих понятий.

В этом смысле понятие «социальная установка» не составляет исключения. Это выдвигает задачу соотнесения понятия установки в общей и социальной психологии. Перспективным путем к осознанию современного состояния проблемы установки вообще и проблемы соотнесения установки в общей и социальной психологии в частности является путь исследования становления этого понятия в истории психологии.

Даже при беглом рассмотрении истории развития понятия «установка» отчетливо проступают две тенденции. Одна тенденция, которая намечается еще в работах Г. Фехнера*, отражает судьбу понятия «установка» в экспериментальной психологии. Вторая тенденция также зарождается на определенном этапе экспериментальной психологии, но под влиянием естественного сближения психологической и социологической областей знания, приобретает особый статус в рамках социальной психологии. Здесь чаще всего фигурирует понятие «социальная установка» (« attitude », « social attitude »). В данной статье предпринимается попытка рассмотреть, как соотносятся между собой разработки названной проблемы в двух указанных тенденциях.

* См.: Асмолов А.Г., Михалевская М.Б. От психофизики «чистых ощущений» к психофизике «сенсорных задач»//Проблемы и методы психофизики. М.: Издво Моск. унта, 1974.

Исследование социальных установок теснейшим образом связано с проблемой перехода от интерпсихологических к интрапсихологическим отношениям, поскольку само понятие «социальная установка» можно в какойто мере рассматривать как зону перекреста между общей и социальной психологией. Напомним, что понятие «установка» приобрело право гражданства в исследованиях вюрцбургской школы. Однако, перекочевав в социальную психологию из экспериментальной психологии, оно, по сути, впервые получило свое позитивное определение. Дело в том, что в работах вюрцбургской школы исследование установок «...страдало одним методологическим недостатком, оставившим определенный след в развитии научного знания об установке. На основе указанных исследований (исследований времени реакции, выполнения задач и т.д. — АЛ. и М.К.) были определены отдельные виды установок, что повлекло за собой распадение и исчезх новение общего понятия установки»*.

Причину такой «слепоты» в понимании установки на заре экспериментальной психологии нетрудно понять. Представители экспериментально^ психологии в целях конкретных экспериментальных исследований отдельных психических функций расчленяли явления психической реальности, и субъект оказывался вне их поля зрения.

В исследовании У. Томаса и Ф. Знанецкого социальная установка впервые была определена как общее состояние субъекта, обращенное на ценность, т.е. в отличие от использования понятия «установка» в экспериментальной психологии понятие социальной установки с момента своего введения подразумевает под установкой общее целостное состояние субъекта. Для представителей социальной психологии в качестве объекта исследования сразу же выступил человек во всей его целостности; отсюда и позитивное определение установки. Но при этом выигрыш правильности понимания установки как целостности обернулся проигрышем в «психологичности» содержания этого понятия. При переходе к социальнопсихологическому исследованию на первый план выдвигалась задача обоснования именно «социальности» социальных установок. Да и те области социальной практики, для объяснения которых в первую очередь привлекалось понятие социальной установки, требовали прежде всего изучения таких аспектов проблемы, как функции социальных установок, возможность изменения установок и т.д. Иначе говоря, ситуацию, сложившуюся в ходе изучения социальных установок, можно охарактеризовать следующим образом: подчинив себя компетенции социальной психологии, социальная установка до некоторой степени утратила свою «психологичность». Из поля внимания зарубежных психологов как бы выпало то, в какой форме социальная установка выступает для субъекта. Между тем в общей психологии развитие проблемы установки шло по линии исследования именно этого аспекта. Именно при таком положении дел, естественно, и встает вопрос о соотнесении представлений о природе установки и ее функциях в общей и социальной психологии.

Существует множество попыток сопоставления понятий «установка» ( set ) и «социальная установка» ( attitude ). Остановимся на некоторых из них. В зарубежной экспериментальной психологии к одной из наиболее разработанных теорий установки относится когнитивная теория гипотез Дж. Брунера и Л. Постмана**, в которой в интересующем нас плане наиболее значимым является анализ детерминант перцептивной готовности. В качестве одной из важнейших детерминант Брунер и Постман называют количество стимульной информации. Между стимульной информацией и гипотезой складываются следующие отношения.

* Надирашвили Ш.А. Понятие установки в общей и социальной психологии. Тбилиси , 1974. С . 8.

** Allport F. Theories of perception and the concept of structure. N. Y., 1955; BrunerJ. On perceptual readiness//PsychoL Rev., 1957. Vol . 64. P . 340358.

1. Чем сильнее гипотеза, тем больше вероятность ее возбуждения и тем меньше релевантной и поддерживающей стимульной информации требуется, чтобы подкрепить гипотезу. Релевантная информация может быть как позитивной, так и негативной по отношению к гипотезе.

2. Чем слабее гипотеза, тем большее количество информации (релевантной и поддерживающей) необходимо, чтобы подкрепить гипотезу. Чем сильнее гипотеза, тем большее, а чем она слабее, тем меньшее количество противоречивой стимульной информации необходимо, чтобы опровергнуть ее.

Другими детерминантами «стойкости» гипотез являются: частота подкрепления в прошлом, число конкурирующих гипотез, мотивационная поддержка, когнитивная поддержка и «согласие с группой». Механическое прибавление этого социального фактора к детерминантам установки ( set ) представляет собой один полюс решения проблемы соотнесения «установки» и «социальной установки» — решение ценой полного игнорирования специфики социального.

На другом полюсе находится решение этой проблемы, предлагаемое некоторыми социальными психологами. Мы коснемся схемы человеческой активности, предложенной Гринвальдом*. Не останавливаясь подробно на этой схеме, отметим, что она наглядно иллюстрирует необихевиористический подход к поведению. В ней представлены четыре блока: блок прошлого опыта, блок теоретических промежуточных процессов, блок установки и ее компонентов и блок поведения. Блок установки идет вслед за блоком теоретических промежуточных процессов, среди которых мы обнаруживаем и инструментальное научение, и классические условные рефлексы, и процесс познания. Такое решение вопроса о месте социальной установки в регуляции поведения может быть охарактеризовано как решение по способу «надстраивания этажей»: над этажом инструментальных рефлексов воздвигается этаж социальной установки. Критический анализ этой схемы дан Ш.А. Надирашвили, одним из представителей школы Д.Н. Узнадзе. Надирашвили справедливо отмечает, что ни инструментальное научение, ни условные рефлексы не могут быть осуществлены без наличия соответствующей установки**. Но даже если мы предположим, что на этаже условных рефлексов действует, допустим, установка в форме так называемой психофизической установки индивида и тем самым выступает как основа любых промежуточных процессов, а сверху прибавляется этаж социальной установки, то мы все равно останемся в рамках решения по способу «надстраивания этажей». Такого рода решение не приближает нас к ответу на вопрос о соотношении «установки» и «социальной установки», а, напротив, уводит от его решения. Напомним, что именно так обошлась традиционная психология с проблемой высших психических функций, отдав, как отмечает Л.С. Выготский, «натуральные» функции детской психологии, а высшие психические функции — общей***. Решение по способу «надстраивания этажей» оставляет в тени действительные отношения между установкой и социальной установкой, снимает проблему специфики каждого уровня, предлагая вместо ответа на вопрос механическое наслоение одного на другое. Подобное решение узаконивает искусственный разрыв между социальной и общей психологией. Но как раз такое решение мы и находим в основном в американской социальной психологии, в которой, по мнению П.Н. Шихирева, «...социальная установка ( attitude ) в том толковании, какое принято в американской социальной психологии, отличается от установки на психофизическом уровне ( set ) лишь дополнительной возможностью выражения — вербальным поведением»****. Поэтому схема Гринвальда, будучи модифицированной путем введения этажа психофизической готовности, не решает проблемы о соотношении установки и социальной установки. Критикуя необихевиористическую схему человеческой активности Гринвальда, Ш.А. Надирашвили поднимает один извечный вопрос психологии установки — вопрос об отношениях между установкой и учением, установкой и деятельностью. Этот вопрос органически связан с единственной общепсихологической теорией установки, поставившей это понятие в самую основу учения о психическом — теорией установки, созданной классиком отечественной психологии Д.Н.Узнадзе. В социальнопсихологических исследованиях всегда упоминают теорию Узнадзе, когда речь заходит об установке. Но при этом иногда допускается неоправданное смешение ключевого понятия этой теории — понятия первичной установки с понятием социальной установки — несмотря на то, что представители школы Узнадзе неоднократно выступали против такого смешения*****. Однако развести понятия первичной установки и социальной установки не удастся до тех пор, пока не будет решен эопрос об отношениях между установкой и деятельностью.

* См.: Надирашвили Ш.А. Указ. соч. С. 25.

** См.: Там же. С. 27.

*** См.: Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М.: Издво АПН РСФСР, 1960.

**** Шихирев П.Н. Исследования социальных установок в США//Вопросы философии. 1973. № 2. С. 166.

***** См.: Надирашвили Ш.А. Указ, соч.; Прангишвили А.С. Исследование по психологии установки. Тбилиси, 1967; Чхартишвили Ш.Н. Некоторые спорные проблемы психологии установки. Тбилиси, 1971.

Представители школы Д.Н. Узнадзе в течение многих лет последовательно отстаивают идею о существовании первичной установки, предваряющей и определяющей развертывание любых форм психической активности (Ш.А. Надирашвили, А.С. Прангишвили, Ш.Н. Чхартишвили). Представители же деятельностного подхода. (А.В. Запорожец, А.Н. Леонтьев, Д.Б. Эльконин) не менее последовательно отстаивают альтернативную позицию, которая может быть лаконично передана формулой: «Сначала было дело».

С нашей точки зрения, вопрос об отношениях между первичной установкой и деятельностью, несомненно, выиграет при переводе его на почву исторического анализа. Для того чтобы адекватно понять интересующее нас событие — появление теории установки Д.Н. Узнадзе, необходимо восстановить тот фон, на котором это событие произошло, в частности, те моменты, которые необходимы для выявления задачи, приведшей к появлению теории установки Д.Н. Узнадзе.

На ранних этапах экспериментальной психологии факт установки (готовности к активности) проявлялся в самых разных областях психической реальности. В психофизике и исследованиях времени реакции он, будучи неким неконтролируемым фактором, искажал результаты измерений и порождал ошибки вроде ошибок «ожидания» (изменение ответа испытуемого, вызванное предвосхищением изменения ощущения) и «привыкания» (тенденция испытуемого реагировать на появление нового стимула тем же способом, которым он реагировал на предшествующее предъявление стимула), изменение знака ошибки наблюдателя (ошибка запаздывания или упреждения при локализации движущегося объекта). В другой линии исследований установки — исследованиях иллюзий веса и объемновесовой иллюзии — понятия установки или ожидания привлекались для описания (подчеркиваем, описания, а не объяснения) тех состояний испытуемого, которые всегда сопровождали проявления этих иллюзий.

Таким образом, в прошлом столетии отчетливо выявились два направления в исследовании проявлений установки, но ни в одном из них установка не становилась предметом специального анализа. В работах по психофизике она, скорее, воспринималась как артефакт, который старались элиминировать путем усовершенствования экспериментальной процедуры и статистической обработки результатов эксперимента; в исследованиях иллюзий и времени реакции психологи ограничивались лишь указанием на участие установки в возникновении иллюзий или даже усматривали в ней причину различного времени сенсорной и моторной реакции, но останавливались перед психологическим анализом этой причины или же сводили ее к периферическим реакциям мышечной преднастройки.

В начале XX века проблема установки, как мы уже отмечали выше, стала предметом специального исследования в вюрцбургской школе, где понимание установки приобрело ряд особенностей. Вопервых, понятие установки здесь прочно срослось с понятием активности. Активность же рассматривалась вюрцбургцами в отвлечении от своего реального носителя, от субъекта. Вовторых, установка (детерминирующая тенденция) впервые получила функциональное определение как фактор, направляющий и организующий протекание психических процессов, т.е. была предпринята попытка указать те реальные функции, к'оторые установка выполняет в психических процессах. Тем самым был явно поставлен вопрос о соотношении между деятельностью и установкой. Однако этими крайне важными для понимания проблемы установки моментами и ограничилась в основном разработка этой проблемы в вюрцбургской школе. Понятие установки резко выпадало из строя понятий атомарной интроспективной психологии, внутренняя логика которой толкала психологов на поиски некоторой субстанции «установки» в психической реальности. Следуя «правилам игры» традиционной психологии, вюрцбургцы должны были бы найти и описать некий новый «атом», подобно тому, как они, ориентируясь на данные интроспективных отчетов, описывали ощущения, образы, чувства и т.д. Но испытуемые «отказывались» отнести установку к какомулибо из известных состояний сознания. Поэтому, например, К. Марбе*, столкнувшись с проявлениями установки при исследовании суждения, вынужден был добросовестно перечислить все психические процессы, заверяя, что установка есть «нечто», что не может быть отнесено ни к одному из этих процессов. Собственно говоря, К. Марбе тем самым негативно определил установку и зафиксировал это понятие в концептуальном аппарате, введя термин «установка сознания» (« Bewusstseinlage », что соответствует английскому « conscious attitude »).

Поскольку реальность неоднократно наблюдаемых феноменов установки не вызывала сомнения, стало необходимым пересмотреть как концептуальную сетку, которой пользовалась традиционная психология, так и ее базовую идею, которые оказались непригодными для анализа обнаруженного феномена. Базовой идеей, молчаливо или явно признаваемой представителями традиционной психологии, была идея о том, что «объективная действительность непосредственно и сразу влияет на сознательную психику и в этой непосредственной связи определяет ее деятельность»**. Д.Н. Узнадзе назвал эту идею «постулатом непосредственности».

* Обстоятельный анализ теории установки К. Марбе дан в работе: Чхартишвили Ш.Н. Некоторые спорные проблемы психологии установки. Тбилиси, 1971.

** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки//Психологические исследования. М.: Наука, 1966. С. 158.

Принимая осознанно или неосознанно этот постулат как исходную предпосылку экспериментального исследования, психолог оставался один на один с теми непреодолимыми трудностями, которые были обусловлены признанием постулата непосредственности и проявлялись в ошибках «ожидания» и «привыкания», в иллюзиях установки, в таинственной неуловимости установки посредством интроспекции и, наконец, в беспомощности попыток поместить установку в арсенал устоявшихся категорий традиционной психологии.

Признание постулата непосредственности определило и тот общий исторический факт, что представители традиционной психологии, ориентированные в своих исследованиях на переживания отдельного индивида, резко обособили сферу психической реальности от действительности и тем самым оказались в замкнутом круге сознания. Только пересмотр самого фундамента психологии мог устранить те препятствия, которые встали на ее пути, а такой пересмотр возможен лишь при выходе за сферу эмпирических фактов и обращении к методологическому анализу самих оснований психологической науки.

Этот шаг был сделан Д.Н. Узнадзе, который, дав методологический анализ фундамента атомарной интроспективной психологии, выделил постулат непосредственности, являющийся исходной предпосылкой всей традиционной психологии. Искусственность конструкций, вынуждающих мысль исследователя двигаться в замкнутом круге сознания, неадекватность подобного рассмотрения психики, обусловленная принятием постулата непосредственности, привели Д.Н. Узнадзе к постановке задачи о необходимости преодоления этого постулата, к идее о невозможности анализа сознания изнутри и, следовательно, к поиску такого опосредующего двухчленную схему анализа звена, которое само бы не принадлежало к категории явлений сознания. Ради решения задачи преодоления постулата непосредственности через категорию, не принадлежащую к сфере явлений сознания, Д.Н. Узнадзе и была создана теория установки.

Таким образом, перед Д.Н. Узнадзе встала в первую очередь задача принципиально методологического характера — задача анализа тех предпосылок, на которых зиждилось здание традиционной психологии. Это сразу же резко противопоставило в методологическом плане концепцию Узнадзе всем вариантам понимания установки. Поэтому попытка вычертить прямую линию развития проблемы установки (возможно, провоцируемая чисто внешним терминологическим сходством), скажем, от детерминирующей тенденции Н. Аха до установки Д.Н. Узнадзе и, далее, до социальной установки Томаса и Знанецкого, была бы столь же абсурдной, как попытка искать истоки теории деятельности в бихевиоризме. Абсурдность ее состоит прежде всего в том, что в отличие от Н. Аха, Э. Тол мена и др., направляющих все свои усилия на анализ «центрального процесса» (установки, ожидания, знакового гештальта) — промежуточной переменной, Д.Н. Узнадзе отчетливо заявляет, что постулат непосредственности не может быть преодолен изнутри.

Д.Н. Узнадзе пошел по пути преодоления постулата непосредственности через «подпсихическое» — через установку. Установка — это «...своего рода целостное отражение, на почве которого может возникнуть или созерцательное, или действенное отражение. Оно заключается в своеобразном налаживании, настройке субъекта, его готовности... к тому, чтобы в нем проявились именно те психические или моторные акты, которые обеспечат адекватное ситуации созерцательное или действенное отражение. Оно является, так сказать, «установочным отражением». Содержание психики субъекта и вообще всего его поведения следует признать реализацией этой установки и, следовательно, вторичным явлением»*. Это определение, будучи взято само по себе, оставляет возможность неоднозначной его интерпретации. Какой смысл, например, вкладывает Д.Н. Узнадзе в термин «психическое», которое всегда вторично по отношению к установке? Что он имеет в виду, говоря о первичной установке? От решения этого вопроса зависит, вправе ли мы ставить знак тождества между первичной и социальной установками. Чтобы ответить на эти вопросы, достаточно восстановить задачу ученого и исторический контекст, выступавший как условие решения этой задачи.

Д.Н. Узнадзе, анализируя представления традиционной психологии, неоднократно подчеркивал, что ее представители отождествляли сознание и психику. Правда, Д.Н.Узнадзе упоминает о существовании направления, которое обращается к проблеме бессознательного, — о психоанализе 3. Фрейда. Но, по справедливому мнению Д.Н. Узнадзе, концепция 3. Фрейда ни в коей мере не меняет действительного положения вещей в картине представлений традиционной психологии, поскольку бессознательное у Фрейда — это негативно определенное сознательное. Рационализовав таким способом «бессознательное» в психоаналитической теории, Д.Н. Узнадзе устраняет любые возражения против своего тезиса, согласно которому в традиционной психологии «...все психическое сознательно, и то, что сознательно, является по необходимости и психическим»**. Все это наталкивает нас на мысль, что, повидимому, говоря о первичности установки по отношению к психике, Д.Н. Узнадзе подразумевал психику в смысле традиционной психологии, т.е. психику как явление сознания. Тогда становится понятной та страстность, с которой Д.Н. Узнадзе настаивает на положении о первичности установки. Ведь если бы установка была вторичной по отношению к психическому как сознательному, то ее введение ровным счетом ничего бы не дало для решения задачи преодоления постулата непосредственности. Дело, поэтому, прежде всего не в том, обладает ли установка атрибутом осознанности или не обладает, а в том, может ли она быть принята в качестве первичной категории, т.е. категории, порождающей любые психические процессы, в том числе и бессознательные. Если да, то социальная установка, взятая в своей интрапсихической форме, выступила бы тогда по отношению к этой базовой категории как вторичный феномен, как порождение первичной установки. Из вышесказанного вытекает, что не может быть и речи о смешении первичной установки и социальной установки. Однако интересующий нас вопрос встает теперь в следующей форме: выступает ли в онтологическом плане первичная установка как категория, порождающая психические процессы, или же под «первичностью» в теории Д.Н. Узнадзе имеется в виду первичность по отношению к психическому как сознательному?

* Узнадзе Д.Н. Основные положения теории установки//Бжалава И. Т. Психология установки и кибернетика. М.: Наука, 1966. С. 26.

** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 135.

Понимание первичности является довольно спорным и требует более подробного обсуждения. Предположим, что установка первична по отношению к любым формам психической активности вообще, и, следовательно, любые уровни деятельности являются производными от установки, ее реализацией.

Вопервых, тогда только искушенный наблюдатель сумеет отличить установку от тенденции, внутреннего желания, влечения и т.д. Признание установки «первичной» в этом смысле означало бы ее сведение исключительно к внутренней детерминации и нивелировало бы всякую разницу между установкой Д.Н. Узнадзе, «либидо» Фрейда и стремлением к совершенству, к могуществу Адлера, у которых человеческая деятельность и выступает лишь как реализация этих тенденций или влечений. Такое рассмотрение первичной установки, однако, вступает в явное противоречие с аксиоматическим положением Д.Н. Узнадзе о необходимости для возникновения установки такого условия, как ситуация.

Вовторых, тогда исследователь при попытке решить вопрос об отношении между восприятием и установкой, деятельностью и установкой неминуемо попадет в заколдованный круг. Парадокс состоит в следующем: необходимыми условиями возникновения установки являются ситуация и потребность; ситуация только в том случае выступает как условие возникновения установки, если она воспринята субъектом, но любой акт восприятия, согласно теории Д.Н. Узнадзе, предполагает существование установки. Иными словами, для того чтобы возникла установка, должна быть отражена ситуация, но ситуация не может быть отражена без наличия установки. Д.Н. Узнадзе в качестве лоиска выхода из этого замкнутого круга предлагает мысль о том, что установке предшествует акт «замечания», т.е. своеобразного неосознанного восприятия ситуации удовлетворения потребности. В современной психологии существование акта восприятия, афферентирующего поведенческий акт и не являющегося достоянием сознания, ни у кого не вызывает сомнения. Но вопрос в данном случае, как нам кажется, не столько в том, что конкретно понимал под «замечанием» Д.Н. Узнадзе, а в том, что, говоря о «замечании», Д.Н. Узнадзе имплицитно предполагает наличие активности, которая предшествует возникновению первичной установки. Отсюда можно сделать вывод о том, что у самого Д.Н. Узнадзе установка в действительности выводится из поведения, из того, что делает субъект, а не поведение из установки.

Если предложенная нами интерпретация содержания понятия «первичная установка» верна, то мы попытаемся определить то место, которое установка занимает внутри деятельности, опираясь на представления о деятельности, выработанные в советской психологии, в частности на теорию деятельности А.Н. Леонтьева. Нам представляется, что первичная установка в деятельности выполняет чрезвычайно важную роль, а именно: она направляет поисковую активность на предмет потребности, т.е. понятие первичной установки отражает в концептуальном аппарате теории деятельности акт «встречи» потребности с предметом потребности*. С нашей точки зрения, первичная установка представляет не что иное, как момент в формировании фиксированной установки. Первичная установка существует до тех пор, пока не произойдет «встречи» с предметом потребности. Предмет же потребности — материальный или идеальный, чувственно воспринимаемый или данный только в представлениях, в мысленном плане — есть мотив деятельности**.

Тогда функционально акт развертывания деятельности до первого удовлетворения потребности можно представить следующим образом: потребность —» направленность поисковой активности на предмет потребности (первичная установка) » предмет потребности (мотив). Напомним, что согласно теории деятельности А.Н. Леонтьева для человеческой общественно опосредствованной деятельности является генетически исходным несовпадение мотивов и целей. Если же целеобразование по какимлибо объективным условиям невозможно, «ни одно звено деятельности, адекватной мотиву, не может реализоваться, то данный мотив остается лишь потенциальным — существующим в форме готовности, в форме установки»*** (курсив наш. — А. А. и М.К).

* Это положение в русле теории установки Д.Н.Узнадзе высказывается одним из ведущих представителей этой теории А.С. Прангишвили (см., например: Прангишвили А.С. Потребность, мотив, установках/Проблемы формирования социогенных потребностей. Тбилиси, 1974).

** См.: Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. М.: Издво Моск. унта, 1971.

*** Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и эмоции. С. 19.

Итак, мы подошли к позитивному определению одной из форм социальной установки — социальной установки, возникающей в какомлибо виде деятельности. В социальнопсихологической литературе эту форму установки рассматривают как фактор формирования социального поведения личности, выступающий в форме отношения личности к условиям ее деятельности, к другим. Такое понимание представляется нам наиболее продуктивным*. Эти отношения в своем генезисе не существуют изолированно от деятельности, как бы сами по себе, а реализуются деятельностью субъекта. Следует отметить, что давно высказывались положения об установке как об иерархической уровневой структуре**, но разные уровни установки изучались изолированно друг от друга, поскольку установка рассматривалась вне деятельности и ее «образующих» — операции и действия. Повидимому, реализация операции осуществляется на основе ситуативной установки, т.е. готовности, возникающей посредством учета обстановки, тех условий, в которых протекает действие. Наиболее детальный анализ этого иерархически самого низкого уровня готовности дан в представлениях типа вероятностного прогнозирования***. На уровне действия установка существует в форме готовности к достижению цели и обычно вызывается задачей ( Aufgabe ). Первоначальный анализ этой формы установок дан в вюрцбургской школе, а также в работах Э. Брунсвика, посвященных исследованию влияния установок, созданных инструкцией, на константность восприятия****. И наконец, на ведущем иерархическом уровне деятельности существует социальная установка, которая в своей интерпсихической форме есть не что иное, как отношение мотива к цели, которое существует только через отношение к другим. В своей же интрапсихической форме социальная установка выступает как личностный смысл, который и порождается отношением мотива к цели.

Мы можем представить себе воображаемую шкалу отношений между мотивом, социальной установкой и личностным смыслом. На одном ее полюсе мы обнаруживаем полное совпадение между социальной установкой и «значением», т.е. когнитивной образующей личностного смысла. Для иллюстрации этого типа отношений воспользуемся результатами исследования Бейвеласа о влиянии изменения установки на производительность труда в группе, которые приводятся в монографии Гибша и Форверга*****. У одной группы работниц указание достичь высокой производительности труда мотивировалось экономической необходимостью, т. е. им задавалась «готовая цель»; другая группа работниц активно участвовала в обсуждении задания и сама принимала цель: повысить производительность труда. В результате у первой группы — низкая производительность труда, а у второй — высокая производительность. В первой группе мотив имел побудительную функцию, был «только знаемым», а социальная установка выступила для сознания только своей когнитивной образующей, своим «значением»; во второй группе, где шел процесс целеобразования, мотив имел смыслообразующую функцию, и социальная установка выступила в форме «значения для меня», в форме личностного смысла. На другом полюсе шкалы отношений между социальной установкой и личностным смыслом располагаются те случаи, когда личностный смысл полностью заслоняет когнитивную образующую социальной установки, а на первом плане в сознании выступает аффективная образующая личностного смысла, которая и детерминирует выбор той или иной формы поведения.

* См.: Ядов В.А. Личность как субъект социальной активности//Активность личности в социалистическом обществе. М.; Варшава, 1974.

** См.: Бассин Ф.В. Проблема «бессознательного». М.: Медицина, 1968.

*** См.: Вихалемм П.А. Роль социальных установок в восприятии газетной информации: Автореф. канд. дисс. Л ., 1974.

**** Brunswic E. Perception and the representative design of psychological experiments. Berkely; Los Angeles: University of California Press, 1956.

***** См.: Гибш Г., Форверг М. Введение в марксистскую социальную психологию. М.: Прогресс, 1972. С. 158159.

Анализируя то, как социальные установки выступают для сознания в форме личностных смыслов, мы имплицитно перенесли на структуру личностных смыслов представления о трехкомпонентной структуре социальных установок, сложившиеся в социальной психологии. В свете описанного выше понимания интериоризированной социальной установки как личностного смысла особый интерес представляет вопрос о структуре социальных установок. При рассмотрении структуры социальных установок стал традиционным так называемый трехкомпонентный анализ. Возможен еще один подход к этой проблеме. В своей обобщающей работе по изучению социальных установок В. Мак Гайр указывает, что этим вторым подходом является «инструментальноценностный анализ»*. Сущность его заключается в том, что социальная установка рассматривается с точки зрения того, насколько ее объект способствует достижению целей субъекта. Для нас больший интерес представляет первый подход, тем более что представители второго из указанных двух подходов также имеют дело с тем или иным компонентом социальной установки.

* McGuire W. The nature of attitudes and attitude change//The handbook of social psychology/Ed, by G. Lindzey und E. Aronson. London , 1969.

Обычно в числе компонентов социальной установки называются следующие три: аффективный, когнитивный и конативный (поведенческий). Традиция выделения аналогичных трех планов человеческого поведения ( affect , cognition , conation ) восходит еще к древнеиндийской и античной философии. Что же касается социальных установок, то предположение об их многомерности было высказано довольно давно. Спор о том, следует ли рассматривать социальную установку как одномерную или многомерную переменную, на наш взгляд, нельзя считать решенным. Характерно в этом отношении замечание, высказанное Мак Гайром. Приведя обширные данные, говорящие в пользу наличия высокой внутренней корреляции между указанными тремя компонентами, Мак Гайр заключает: «Нам кажется, что ...теоретики, настаивающие на различении (компонентов. —А.А.и М.К.), вынуждены будут взвалить на себя бремя доказательства того, что различение это имеет смысл»*.

Однако практически большинство исследователей изучают тот или иной компонент (или то, что изучается, может быть в большей мере отнесено к одному из трех компонентов)**. Поэтому целесообразно проанализировать этот подход и попытаться выделить некоторые моменты, подлежащие, на наш взгляд, дальнейшей разработке.

П.Н. Шихирев предлагает следующее описание трех структурных компонентов установки: когнитивный (перцептивный, информативный) как «осознание объекта установки»; аффективный (эмоции, чувства) как «чувства симпатии или антипатии к объекту установки»; конативный (поведенческий, действие) как «устойчивую последовательность реального поведения относительно объекта установки»***. Уже из такого описания (именно описания, а не определения), которое с теми или иными поправками разделяется многими авторами, следует, что данные три элемента не рядоположны.

С одной стороны, оценочной силой по отношению к объекту установки обладает аффективный ее компонент, с другой — установка в целом, как единство трех ее компонентов, оказывает регулятивное влияние на поведение — влияние, которое также вскрывает определенную оценку объекта. Встает вопрос о том, в какой мере совпадают (и совпадают ли вообще) эмоциональная оценка объекта и, так сказать, общая его оценка, которая складывается в результате взаимодействия аффективного и когнитивного компонентов. Иначе эту проблему можно было бы сформулировать следующим образом: если установка субъекта по отношению к некоторому объекту (или явлению) содержит как его эмоциональное отношение, так и совокупность его знаний об этом объекте, то какова «сила» (или «вес») каждой из этих составляющих в выявленной у индивида предрасположенности по отношению к данному объекту.

Однако при выявлении этого «веса» необходимо всегда помнить о той опасности, которая подстерегает исследователя при попытке изолированного рассмотрения каждого из компонентов социальной установки и на которую указывал еще Л.С. Выготский, а именно — о возможности «соскальзывания» на анализ элементов, вместо того чтобы рассматривать «единицы» процесса****. Памятуя об этом замечании, мы, очевидно, должны делать акцент на возможность выделения в социальной установке трех вышеперечисленных компонентов, имея в виду временный вынужденный разрыв единства, который всегда теоретически совершается в ходе аналитического разложения объекта знания. В противном случае, когда говорят о социальной установке как сумме или совокупности трех элементов, создается риск вообще потерять специфическое содержание исследуемого нами понятия.

* McGuire W. Op. cit. P . 157.

** Основанием для этого вывода можно считать те многочисленные данные, которые приведены в указанной работе Мак Гайра. В ней обобщены исследования по социальной установке за много лет и ее можно рассматривать как «репрезента­ тивный» материал по данной проблематике.

*** Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2. С. 162.

**** См.: Выготский Л. С. Мышление и речь//Избранные психологические исследования. М.: Издво АПН РСФСР, 1956.

Представление о трехкомпонентной структуре социальной установки в том виде, в котором оно сейчас существует, не может считаться удовлетворительным и в том отношении, что указанная выше неоднозначность (аффективная оценка и «совокупная» оценка объекта) превращается в противоречие, если принять во внимание тот кардинальный факт, к констатации которого пришли исследователи социальной установки. Этим фактом является несовпадение между выявляемыми традиционным способом (т.е. на основании вербальных реакций) установками и реальным поведением. Подобное несоответствие впервые было четко описано в знаменитом эксперименте Лапьера*.

Характерно, что при попытке подойти к решению вопроса о несовпадении установки и реального поведения исследователи руководствуются, в общем, представлением о социальной установке как готовности действовать определенным образом. С другой стороны, в последнее время стали появляться работы, отмечающие, что попытки прогнозировать поведение с помощью социальной установки, определяемой подобным способом, встречаются с большими трудностям**. В случае понимания социальной установки как готовности нередко предполагается, что, определив установку, а значит готовность действовать определенным образом, можно сразу же сделать однозначный вывод о том, каким будет поведение, реализующее эту готовность. В действительности, это реальное поведение будет определяться еще целым рядом факторов. Необходимо учитывать и их, а интерпретация установки как «готовности» как бы снимает вопрос о необходимости включения еще какихлибо переменных в анализ.

* См .: La Piere R. Attitude versus action//Attitude theory and measurement/Ed, by M. Fishbern, N. John. N. Y., 1967.

** См ., например : Kelman H. Attitudes are Alive and Well and Gainfully Employed in the Sphere of Action//Amer. Psychol . 1974. Vol . 29. № 5.

Все вышесказанное позволяет, на наш взгляд, сделать вывод о некотором несоответствии, которое сложилось между традиционным представлением о социальной установке и ее структуре в теоретических рассуждениях и теми реальными данными, которые получены в экспериментальных исследованиях. Повидимому, дело заключается в том, что исследователь не может выделить в поведении влияния социальной установки в «чистом» виде. Поскольку наблюдаемое поведение детерминируется не только социальными установками, но и другими факторами, его нельзя рассматривать как прямое следствие действия социальной установки. С этой точки зрения нам кажется, что использование представления о поведенческом компоненте социальной установки является не вполне удачным. Очевидно, что то поведение, те действия относительно объекта установки, которые называются ее поведенческим компонентом, представляют собой активность, определяемую в числе других факторов и установкой (возможно, что последним фактором наблюдаемое поведение детерминируется даже в большей степени).

Такая постановка проблемы ни в коей мере не снимает вопроса о поведенческих «выходах» установки. На самом деле, именно на основании определенных актов поведения субъекта можно сделать вывод, вернее, предположение, о наличии у него определенной социальной установки. Однако нельзя сделать однозначно обратного вывода, поскольку этому препятствует зафиксированное в эксперименте Лапьера расхождение между вербальными реакциями индивида и реальным поведением. Не вдаваясь в проблему соотношения вербальных установок и установок, выявляемых на основании какихто действий, мы пока что можем сделать вывод о недостаточности определения социальной установки как готовности к определенному способу реагирования. Нам кажется более точным говорить о социальной установке как лишь предрасположенности. Если согласиться, что фиксируемые при наблюдении или в эксперименте установки являются именно такими предрасположенностями (предиспозициями), то понятно, что, взаимодействуя в реальности с другими детерминантами поведения, они могут дать в результате поведение, не совсем согласующееся с выявленной установкой. Тогда выражение «поведенческий компонент установки» есть, видимо, некоторая абстракция от реальности. Такой компонент может быть выведен теоретически в результате обобщения целого ряда поведенческих актов, отдельных действий в случае, если исходить из реального взаимодействия субъекта с объектом установки. Но если отталкиваться от осознаваемых установок и пытаться прогнозировать дальнейшее поведение, то предсказанный исследователем поведенческий компонент будет лишь вероятной составляющей реального поведения.

Возвращаясь к «парадоксу Лапьера», т.е. к несоответствию между реальным поведением и социальной установкой, мы склонны вслед за В.А. Ядовым предположить, что несовпадение обусловлено тем, «что ведущая роль в регуляции поведения принадлежит диспозиции иного уровня»*, которая, в свою очередь, с нашей точки зрения, «включается» в регуляцию в зависимости от места соответствующего ей мотива (предмета деятельности) в иерархии мотивов личности.

* Ядов В.А. Указ. соч. С. 95.

При изучении социальной установки встает, как мы видели, немало сложных проблем. Возникнув в начале века в материнском лоне экспериментальной психологии и проделав долгий путь в социологии и социальной психологии, социальная установка словно возвращается обратно, но возвращается не с пустыми руками. Представления о трехкомпонентной структуре социальной установки позволяют обогатить наши знания о личностном смысле и тем самым о сокровенных механизмах регуляции социального поведения личности. При этом речь идет, конечно, не о простой констатации того факта, что социальная установка есть личностное образование, а о необходимости включения этого понятия в общую концептуальную схему регуляции поведения личности и тем самым вообще в понятийный аппарат исследования личности. Возможной перспективой решения этой проблемы является понимание социальной установки в ее интрапсихической форме как «личностного смысла». В зависимости от места мотива в иерархической системе мотивации на передний план в некоторых случаях выступают либо когнитивная, либо аффективная образующая личностного смысла и соответственно развертывается разное поведение личности. В этой связи встает множество вопросов о роли фиксированных социальных установок в выборе мотивов поведения, о возможности направленного изменения личностных смыслов через изменения социальных установок, о месте установки в процессе целеобразования, исследование которых представляет интерес как для общей, так и для социальной психологии.

Определяют ли установки поведение?

До какой степени и при каких условиях установки души побуждают наши действия ? Почему вначале социальные психологи были поражены кажущимся недостатком связи между установками и поступками!

* Майерс Д. Социальная психология. СПб.: Питер, 1997. С. 155163, 176194.

Проблема того, определяют ли установки поведение, вызывает к жизни основополагающий вопрос о природе человека: какая существует связь между тем, что у нас на душе, и тем, что мы творим в действительности? Философы, теологи и просветители в течение длительного времени рассуждали о связи между мыслью и действием, характером и поведением, личным миром и общественными делами. В основе большинства учений, советов и методик по детскому воспитанию лежит предпосылка, гласящая, что личные убеждения и чувства определяют наше общественное поведение. Поэтому, если мы хотим переделать образ действия людей, нам следует изменить их душу и образ мышления.

Неужели мы все лицемеры?

В самом начале пути социальные психологи решили, что по установкам людей можно предсказать их поступки. Но в 1964 г. Леон Фестингер, которого некоторые считают самой значительной фигурой в области социальной психологии, пришел к выводу, что данные исследований не подтверждают гипотезу об изменении поведения в связи с появлением новых установок. Фестингер предположил, что связь установка—поведение действует совершенно противоположным образом. Наше поведение выполняет роль лошади, а установка — телеги. Как выразился Роберт Эйбелсон, мы «очень хорошо научились и очень хорошо находим причину того, что делаем, но не очень хорошо делаем то, чему находим причины». Новый удар предполагаемой власти установок был нанесен в 1969 г., когда социальный психолог Алан опубликовал результаты нескольких десятков научных исследований, охвативших широкий спектр установок и поведения самых разных людей, и сделал потрясающий вывод: едва ли по установкам, о которых говорят люди, можно предсказать вариации их поведения. Студенческие установки на обман почти не имеют связи с тем, как студенты на самом деле обманывают. Установки к церкви выливаются едва ли в большее, чем скромное присутствие на воскресной церковной службе. Приписываемые себе расовые установки едва ли дают ключ к объяснению поведения в реальной ситуации.

Особенно это проявилось в начале 1930х гг., когда многие американцы относились к азиатам с явным предубеждением. Чтобы определить, до какого масштаба разрослось это предвзятое отношение, Ричард Ла Пьер обратился с письменным запросом в 251 ресторан и отель: «Не согласитесь ли вы принять в качестве гостей китайцев?» Ответило 128 заведений. 92% из них отвергли предложение и только один ответ был положительным. Но к тому времени Ла Пьер и «очаровательная» пара китайских молодоженов уже в течение шести месяцев колесили по всей стране, где повсюду получали радушный прием, за исключением одногоединственного случая. Столкнувшись лицом к лицу с конкретными людьми, которые совершенно не соответствовали сложившемуся в обществе стереотипу, владельцы гостиниц отбрасывали в сторону свое предвзятое отношение и проявляли любезность.

Если люди поступают не так, как они говорят, не удивительно, что попытки изменить поведение путем перемены установок часто терпят крах. Предупреждения об опасности курения меньше всего влияют на реальных курильщиков. Постепенное осознание обществом того факта, что демонстрация насилия по телевидению ведет к притуплению чувств и пробуждению жестокости, побудило многих выступить в открытую с требованием сократить показы подобных программ. И тем не менее, они продолжают смотреть на телевизионные убийства так же часто, как раньше. Призывы быть внимательными на дорогах в меньшей степени повлияли на сокращение числа несчастных случаев, нежели ограничение скорости, разделение транспортных потоков и наказание за вождение машины в нетрезвом виде.

Когда Уикер и другие описывали слабость установок, некоторые личностные психологи заявляли, что черты личности также не способны прогнозировать поведение людей. Если нам надо знать, будет ли от человека толк, мы едва ли сможем установить это с помощью тестов на самооценку, тревожность и тенденцию к самозащите. Если ситуация не терпит отлагательства, лучше всего выяснить, как люди реагируют. Подобным же образом многие психотерапевты стали утверждать, что если говорить о психоанализе как о терапии, то он редко «излечивает» проблемы. Вместо анализа недостатков личности психоаналитики пытаются изменить проблему поведения.

В целом эволюционировавший взгляд на то, что определяет поведение, подчеркивал внешние социальные влияния и игнорировал внутренние, такие, как установки и личность. Перед глазами возникал образ маленьких бильярдных шаров, полосатых и разноцветных, по которым наносили удары внешние силы. Короче говоря, первоначальному тезису, что установки определяют поведение, в 1960х гг. был найден антитезис, что установки на самом деле ничего не определяют. Тезис. Антитезис. А как насчет синтеза? Удивительное открытие того, что высказывания людей зачастую отличаются от их поступков, заставило социальных психологов спешно выяснять, в чем тут дело. Безусловно, рассуждали мы, между убеждениями и чувствами иногда следует делать различие.

На самом деле то, что я сейчас собираюсь объяснить, кажется ныне настолько очевидным, что я поражаюсь тому, почему большинство социальных психологов (в том числе и я) не додумались до этого вплоть до начала 1970х гг. При этом я, однако, напоминаю себе, что истина никогда не кажется очевидной, пока мы не дойдем до нее своим умом.

Когда на самом деле установки предсказывают поведение?

Мы иногда нарушаем свои ярко выраженные установки, потому что, и они, и наше поведение подвержены другим влияниям. Один социальный психолог насчитал 40 различных факторов, осложняющих взаимосвязь установка — поведение. Если бы существовала возможность нейтрализовать постороннее влияние, могли бы мы при прочих равных условиях прогнозировать поведение, опираясь на устновки? Давайте посмотрим. <...>

Уменьшение социальных влияний на выраженные установки

В отличие от врача, непосредственно исследующего сердце, у социальных психологов никогда не было возможности напрямую обратиться к установкам. Мы их изучаем, скорее всего, по внешним проявлениям. Подобно другим образцам поведения, действия, выражающие установки, подвержены внешнему влиянию. Это наиболее наглядно проявилось в Палате представителей США, когда во время общего голосования ее члены подавляющим большинством голосов приняли решение о повышении своего жалованья. Несколько минут спустя при поименном голосовании они прокатили тот же самый билль и тоже большинством голосов. Страх критики исказил подлинные чувства во время голосования по списку. Мы иногда говорим то, что, как нам кажется, другие хотят от нас услышать.

Зная, что люди не выворачивают душу наизнанку, социальные психологи давно жаждали отыскать к ней «путь». По этой причине Эдвард Джонс и Гарольд Сигалл для измерения установок разработали метод мнимого источника информации. В одном эксперименте, поставленном совместно с Ричардом Пейджем, Сигалл просил студентов Рочестерского университета держаться за заблокированное колесо, стрелка которого при деблокировании могла поворачиваться налево и направо, соответственно указывая на несогласие или согласие испытуемого. После наложения на руки студентов электродов мнимая машина якобы начинала измерять мельчайшие мышечные сокращения, которые заставляли колесо поворачиваться налево (показывая тем самым отрицательный ответ испытуемого) или направо (если ответ был положительным). Чтобы продемонстрировать работу этой удивительной машины, исследователь задавал студентам ряд вопросов. После нескольких минут ярких вспышек и гудения измерительный прибор на машине показывал установки испытуемого, которые на самом деле были не чем иным, как данными забытого всеми исследования. Опыт убедил всех.

Как только студенты поверили, что от этой машины нельзя скрыть свои мысли, и прибор, измеряющий установки, был спрятан, им стали задавать вопросы об их отношении к американцам африканского происхождения и просили угадать показания датчиков. Как вы думаете, что ответили эти белые студенты? По сравнению со студентами, отвечавшими на привычные опросники, они продемонстрировали более негативное отношение. В отличие от тех, кто заполнял письменные тесты и оценил чернокожих как более чувствительных по сравнению с другими американцами, студенты, участвовавшие в эксперименте по методу «мнимого источника информации», выразили совершенно противоположное мнение, словно полагая: «Я лучше скажу правду, иначе экспериментатор подумает, что я не в ладах с самим собой».

Такие открытия объясняют, почему люди, которых сначала убедили в том, что детектор лжи обмануть нельзя, могут затем сделать правдивое признание. Они также открывают глаза на то, почему так слаба связь установкаповедение: в условиях повседневной жизни, с которыми сталкиваются, например, магнаты табачной промышленности и политики, люди иногда выражают установки, которых сами не придерживаются.

Уменьшение других влияний на поведение

Социальные влияния окрашивают точно так же и другие поступки. Общественные воздействия могут быть огромными, огромными до такой степени, что побуждают людей совершать насилие над своими искренними глубокими убеждениями. До распятия Христа его ученик Петр отрекся от него. Помощники президента могут совершать поступки, которые они сами квалифицируют как ошибочные. Военнопленные могут лгать, чтобы расположить в своюпользу противника.

В любом случае нами движут не только наши внутренние установки, но и ситуация, с которой мы столкнулись. Может быть, усреднение большого количества случаев позволит нам более точно определить влияние наших установок? Предсказывать поведение людей — это все равно что предсказывать удар игрока в бейсболе. Исход любого отдельного периода в бейсболе почти невозможно предсказать, потому что он определяется не только отбивающим мяч, но и подающим, и случайными событиями. Однако, когда мы соберем в одно целое много случаев, мы нейтрализуем эти усложняющие факторы. Зная же игроков, мы в среднем можем предсказать, на что они способны во время игры.

Воспользуемся примером из исследования. Отношение людей к религии в целом едва ли скажет нам о том, пойдут они в следующее воскресенье в церковь или нет (потому что погода, проповедник, самочувствие человека и многое другое может также повлиять на посещение церкви). Но религиозные установки довольно успешно прогнозируют количество верующих даже по прошествии какогото времени. Это дает возможность определить принцип агрегации: воздействия установки на поведение становятся более очевидными, когда мы рассматриваем личность или поведение в целом, а не отдельные поступки.

Изучение установок, характерных для поведения

Наличие других условий повышает точность определения установок для предсказания поведения. Как подчеркивают Айзек Эйджен и Мартин Фишбейн, когда измеряемая установка является общей (например, отношение к азиатам), а поведение — очень специфичным (например, решение принимать или нет китайскую пару из исследования Ла Пьера), не следует ожидать точного совпадения слов и поступков. Действительно, продолжают Фишбейн и Эйджен, результатом 26 из 27 аналогичных научных исследований было: установки не предсказывают поведения. Но, как показали данные всех 26 исследований, которые удалось найти, установки реально предсказывали поведение, когда измеряемая переменная полностью соответствовала ситуации. Поэтому установки по отношению к общей концепции «нужно вести здоровый образ жизни» едва ли смогут предсказать конкретные упражнения и диету. Бегают ли люди трусцой или нет, скорее всего зависит от их собственного мнения относительно ценности и преимуществ занятия бегом.

Последующие исследования подтвердили, что специфические, относящиеся к делу установки действительно предсказывают поведение. Например, установки по отношению к контрацепции в значительной степени предсказали, как будут использоваться противозачаточные средства. А установки относительно вторичного сырья (отнюдь не общие установки по поводу проблемы окружающей среды) предсказали его применение. Чтобы человек мог избавиться от вредных привычек с помощью убеждения, мы должны изменить его установки по отношению к специфическим привычкам.

Таким образом, мы выявили два условия, при которых установки будут предсказывать поведение: 1) когда мы сводим до минимума другие влияния на наши утверждения, отражающие установки, и наше поведение; и 2) когда установка в точности соответствует изучаемому поведению. Существует и третье условие. Установка лучше предсказывает поведение, когда она является сильной.

Повышение силы установки

Наши установки зачастую спят, когда мы действуем автоматически, без остановки, не раздумывая. Мы поступаем согласно своему привычному шаблону, не задумываясь над тем, что делаем. Встречая знакомых, мы автоматически говорим «привет!». В ресторане на вопрос «Понравилась ли вам наша кухня?» мы отвечаем «Она просто чудесная!», даже если находим ее отвратительной. Такая бездумная реакция является адаптивной. Она дает возможность нашему уму заниматься другим делом. Как говорил философ Алфред Норт Уайтхед, «цивилизация продвигается вперед, расширяя число операций, которые мы можем осуществлять, даже не задумываясь».

Довести установки до сознания

При новой ситуации наше поведение становится не таким автоматическим. Шаблон исчезает. Мы думаем, прежде чем совершить поступок. А если призывать людей задумываться о своих установках до тех или иных действий, станут ли они честнее по отношению к самим себе? Марк Снайдер и Уильям Суонн решили найти ответ на этот вопрос. Итак, две недели спустя после того как 120 студентов университета штата Миннесота указали на свое отношение к политике решительных действий в области занятости, Снайдер и Суонн пригласили их присутствовать в жюри на слушании импровизированного дела о сексуальной дискриминации. Если им удавалось заставить студентов запомнить свои установки до вынесения приговора («в течение нескольких минут приведите в порядок свои мысли о проблеме решительных действий»), установки действительно предопределяли вердикт. Подобным же образом люди, хотя бы на несколько мгновений вспоминавшие свое прежнее поведение, выражали установки, которые лучше предопределяли их будущее. Наши установки направляют наше поведение, если они приходят нам на ум.

Люди, осознающие самих себя, обычно ладят со своими собственными установками. Это наводит мысль на иной способ, с помощью которого экспериментаторы могут побудить людей сосредоточить внимание на своих внутренних убеждениях: заставьте людей взглянуть на себя, даже если для этого понадобится посмотреть в зеркало. Не напоминает ли это вам случайно сцены из жизни, когда, входя в комнату с большим зеркалом, вы вдруг с необычайной остротой начинаете чувствовать свое присутствие? Осознание людьми самих себя подобным образом ведет к единству их слова и дела.

Эдвард Динер и Марк Уоллбом отмечают, что почти все студенты университета заявляют о моральной неприемлемости обмана. Но последуют ли они совету шекспировского Полония «быть искренним по отношению к самому себе»? Динер и Уоллбом дали студентам Вашингтонского университета задание (якобы тест на IQ ) составлять анаграммы и закончить эту работу, как только в аудитории прозвенит звонок. Оставшись наедине, 71% студентов нарушали инструкцию и продолжали работать после звонка.

Среди студентов, которые видели себя в зеркале (что заставляло их чувствовать свое собственное присутствие) и слышали свой собственный голос, записанный на магнитофон, сжульничало только 7%. Возникает вопрос: может быть, наличие зеркал в магазинах невольно заставит людей вспомнить об установке, гласящей, что красть — грешно? Установки, как мы отмечали выше, подразумевают оценку. Установка — это связь, создаваемая нами, между объектом и его оценкой. Когда эта связь прочна, установка воспринимается — столкновение с объектом (например, лицом иной сексуальной ориентации) вызывает соответствующую установку. Для того чтобы усилить связь между двумя переменными, исследователям приходится напоминать испытуемым их установки (например, постоянно говорить им об их любви или ненависти к комунибудь). Чем чаще твердят об установке, тем более прочной становится нить между объектом и оценкой. И чем сильнее будет связь, тем легче ее воспринимать и тем сильнее становится установка любви—ненависти.

Впоследствии ситуации могут автоматически вызывать определенные установки. Наша бессознательная оценочная реакция на любимую или нелюбимую группу может повлиять на наше восприятие и интерпретацию событий и, следовательно, на наши поступки. Игра в баскетбол активизирует оценки болельщиков обеих команд, что спонтанно вызывает установки восприятия влияний — кто кого обманывает — и соответствующую реакцию на свистки судьи.

Сила установок, закрепленных опытом

В конце концов мы вырабатываем свои установки таким образом, что иногда они действуют, а иногда — нет. Множество экспериментов, проведенных Расселом Фацио и Марком Занна, показывают следующее: если установки являются результатом опыта, они, скорее всего, будут закреплены и начнут определять поступки. Невольным испытуемым в одном исследовании стал Корнельский университет. Сокращение ассигнований на строительство вынудило руководство учебного заведения разместить некоторых первокурсников на несколько недель в общих спальнях, в то время как остальные студенты продолжали наслаждаться уютом и роскошью личных комнат.

Во время опроса, проведенного Денисом Реганом и Фацио, студенты обеих групп в равной степени отрицательно высказались и по поводу ситуации с жильем, и по поводу попыток администрации разрешить проблему. Когда студентам предоставили возможность поступать в соответствии с их установками — подписывать петиции и собирать подписи, вступать в комитет по изучению ситуации, писать письма, — только те, чьи установки были выработаны в результате непосредственного опыта, связанного с жилищным вопросом, приступили к делу. Более того, по сравнению с пассивно сформировавшимися установками, те, чьи установки прошли горнило испытаний, оказались более мыслящими, целеустремленными, уверенными, стойкими и восприимчивыми.

Некоторые выводы

Если суммировать все вышесказанное, можно сделать следующий вывод. Наши установки предопределяют наши поступки, если:

• другие влияния уменьшены; установка соответствует действию;
• установка сильна, потому что чтото напоминает нам о ней; потому что ситуация активизирует бессознательную установку, которая незаметно направляет наше восприятие событий и реакцию на них, или же потому, что мы поступили именно так, как было необходимо для усиления установки.

Подобные условия кажутся вам ясными? Так и хочется сказать: «Да мы все время знали об этом». Но не забывайте, что это не было очевидным для исследователей в 1970 году.

Итак, сейчас очевидно, что в зависимости от обстоятельств диапазон силы связи между утверждениями, отражающими установки, и поведением может колебаться от полного ее отсутствия до необычайной прочности. Тем не менее мы можем с облегчением вздохнуть, поскольку установки, в конце концов, всего лишь один из факторов, определяющих наши действия. Возвращаясь к нашему философскому вопросу, можно сказать: связь между тем, что творится у нас в душе, и тем, что мы творим на самом деле, действительно существует, даже если она намного слабее, чем считает большинство из нас.

Почему поступки влияют на установки?

Какие теории могут объяснить феномен «установки — следствие поведения» ? Как спор этих конкурирующих идей иллюстрирует процесс научного объяснения?

Мы видели, что потоки различных экспериментальных данных сливаются и образуют реку под названием «влияние поступков на установки». Есть ли в этих наблюдениях рациональное зерно, дающее ответ на вопрос: почему поступки влияют на установки? Исследователи, работающие в области социальной психологии, приводят в качестве возможных ответов три теории. Согласно теории, мы по стратегическим причинам выражаем установки, которые представляют нас как последовательных личностей. Согласно теории когнитивного диссонанса, чтобы уменьшить дискомфорт, мы сами находим оправдания своим поступкам. Согласно теории самовосприятия, наши поступки — это саморазоблачение: когда мы не уверены в своих чувствах или убеждениях, то обращаем внимание на свое поведение так же, как это сделали бы другие. Давайте рассмотрим каждую из этих теорий.

Самопрезентация: управление впечатлением

Первое объяснение рождается из самого простого вопроса: кого из нас не волнует, что о нас думают другие? Мы тратим огромные суммы на одежду, диету, косметику, даже пластическую хирургию только потому, что нас волнует, что думают о нас другие. Произвести хорошее впечатление — это зачастую означает добиться социального и материального успеха, почувствовать себя лучше и даже более твердо увериться в своей социальной идентичности.

Действительно, никто из нас не хочет выглядеть нелепо непоследовательными. Чтобы избежать этого, мы выражаем установки, которые соответствуют нашим поступкам. Чтобы казаться последовательными, мы можем даже симулировать установки, в которые на самом деле не верим. Конечно, это подразумевает некоторую неискренность или лицемерие, зато дает возможность произвести нужное впечатление. По крайней мере, так говорит теория самопрезентации.

Мы видели, что люди действительно занимаются «управлением впечатлениями». Они будут подбирать слова, чтобы сделать вам приятное, а не обидеть. Иногда необходимо прибегнуть к методу «мнимого источника информации», чтобы выяснить истинное лицо. Более того, сообщения о своих неудачах (к примеру, о неправильных ответах во время тестирования на IQ ) занимают у людей больше времени, чем разговор о своих успехах. Но это происходит только в том случае, когда сообщения можно идентифицировать, и поэтому люди боятся произвести плохое впечатление.

Для некоторых умение произвести хорошее впечатление является образом жизни. Постоянно отслеживая свое поведение и отмечая про себя реакцию других, они меняют свой образ действий, если он не производит в обществе ожидаемого эффекта. Те, у кого высокие оценки по шкале самомониторинга (например, те, кто соглашается с утверждением «я стараюсь быть именно таким, каким другие ожидают меня видеть»), ведут себя как социальные хамелеоны — они подстраивают свое поведение под внешние обстоятельства. Подгоняя свое поведение под ситуацию, они готовы полностью отдаваться установке, которой на самом деле не придерживаются. Чувствуя отношение других, они менее всего действуют в соответствии с собственными установками. Благодаря самоконтролю такие люди с легкостью адаптируются к новой работе, ролям и взаимоотношениям.

Те же, кто набирает низкий балл по шкале самоконтроля, меньше заботятся о том, что о них думают другие. Они больше руководствуются внутренним чувством и поэтому более склонны говорить и действовать в соответствии со своими внутренними чувствами или верой. Большинство же из нас находятся гдето между полюсами вышеупомянутой шкалы — крайне высоким самоконтролем идеального артиста и крайне низким самоконтролем бесчувственного «чурбана».

Дает ли наше упорное стремление произвести впечатление ответ на вопрос, почему демонстрируемые установки изменяются вместе с поведением? До некоторой степени — да. Человеческие установки меняются гораздо в меньшей степени, когда «мнимый источник информации» удерживает людей от стремления произвести хорошее впечатление. Более того, самопрезентация включает в себя не только стремление произвести на других впечатление, но, кроме того, демонстрацию наших мыслей и характера.

Но кроме этого существует нечто, имеющее еще большее отношение к рассмотренным нами изменениям установок, нежели самопрезентация, ибо люди выражают свои новые установки даже тем, кто не знает, как они вели себя раньше. (Нет необходимости демонстрировать последовательность установок, когда разговор идет с лицом, которое и не подозревает о вашем поведении.) Две другие теории объясняют, почему иногда люди интернализуют свою самопрезентацию как изменение своей подлинной установки.

Оправдание самого себя: когнитивный диссонанс

Суть одной из рассматриваемых теорий состоит в следующем: наши установки изменяются потому, что мы вынуждены поддерживать согласованность между нашими знаниями. Таков смысл теории когнитивного диссонанса Леона Фестингера. Она проста в изложении, но область ее применения огромна. Согласно теории, мы чувствуем напряжение («диссонанс»), когда две мысли или два убеждения («когниции») психологически несовместимы. Подобное происходит, когда мы решаемся сказать или сделать то, в отношении чего у нас смешанные чувства. Фестингер утверждает, что для уменьшения неприятного ощущения мы зачастую приспосабливаем наше мышление.

Теория диссонанса, главным образом, имеет отношение к расхождениям между поведением и установками. Мы осознаем и то и другое. То есть если чувствуем непоследовательность, у нас появляется ощущение необходимости перемен. Это дает нам возможность объяснить, почему курильщики оправдывают курение и почему, как отмечается в одном британском исследовании, половина любителей сигарет не согласилась с некурящими, которые почти полностью разделили мнение, что курение «действительно так опасно, как об этом говорят». Таким образом, если мы сможем уговорить других принять новую установку, их поведение, соответственно, будет изменяться. Таков здравый смысл. Или если мы сможем заставить людей вести себя иным образом, их установка изменится (это эффект самоубеждения, который мы уже рассматривали). Но теория когнитивного диссонанса дает несколько удивительных прогнозов. Возможно, вы сами можете догадаться о них.

Недостаточное оправдание

Представьте себе, что вы принимаете участие в знаменитом эксперименте, поставленном изобретательным Фестингером и его учеником Дж. Мерилл Карлемитом. В течение часа вас просят выполнять какуюнибудь бессмысленную работу, скажем, без конца поворачивать деревянные дверные ручки. Когда время истекает, экспериментатор (Карлсмит) говорит, что цель исследования — изучение проблемы влияния ожиданий на исполнение. Следующий испытуемый, стоящий за дверью, должен быть убежден в том, что его ожидает интересный эксперимент. Кажущийся обезумевшим экспериментатор (которого Фестингер инструктировал в течение многих часов, пока все полностью не уложилось в его сознании) объясняет, что ассистент, который обычно создает эти ожидания, не смог выполнить свою работу. Ломая руки, он с мольбой восклицает: «Не сможете ли вы заменить его?»

Вам говорят, что это необходимо для науки и вам заплатят, поэтому вы соглашаетесь рассказать следующему участнику (который на самом деле является настоящим ассистентом экспериментатора) о том, в каком интересном эксперименте вы только что участвовали. «Неужели? — спрашивает потенциальный участник эксперимента. — Моя подруга была здесь неделю назад и сказала, что опыт ужасно скучный». — «О, нет, нет! Он очень интересный, — заявляете вы. — Вы немного поупражняетесь, поворачивая некоторые ручки. Уверен, что вы получите удовольствие». В конце концов ктонибудь еще, изучающий реакцию людей на эксперименты, просит вас заполнить опросник, в котором спрашивается, получили ли вы удовольствие от эксперимента с дверными ручками. А теперь прогноз: в каком случае вы скорее всего поверите в свою маленькую ложь и скажете, что эксперимент был действительно интересным? Когда вам заплатили за это 1 доллар, как некоторым участникам эксперимента? Или же когда вам великодушно выделили 20 долларов, как другим? В противовес всеобщему мнению, что хорошее вознаграждение приводит к лучшим результатам, Фестингер и Карлсмит выдвинули оскорбительную гипотезу: те, кому заплатили 1 доллар, скорее всего, будут подгонять установки под свои действия. Имея недостаточное оправдание для своих действий, они испытают больший дискомфорт (диссонанс) и, следовательно, будут иметь больший мотив поверить в то, что сделали. Те же, кому заплатили 20 долларов, получили достаточное оправдание своим действиям, и следовательно, они испытают меньший диссонанс. <...>

В десятках экспериментов, проведенных позднее, эффект «установки — следствие поведения» оказывался наиболее сильным в том случае, если люди чувствовали возможность некоторого выбора или если последствия действий можно было предвидеть. В одном эксперименте испытуемые записывали на магнитофон гнусные шутки об адвокатах (например: «Как можно узнать, что адвокат лжет? Его губы шевелятся»). Во время записи более негативные установки по отношению к адвокатам проявились со стороны тех, кто участвовал в опыте добровольно. В других экспериментах людей наняли за ничтожное вознаграждение в 1,5 доллара писать сочинение. Когда в сочинении утверждалось то, во что они не верят — скажем, речь шла об увеличении платы за обучение, — авторы со смехотворным гонораром начинали чувствовать достаточно большую симпатию к этой политике. Пропаганда политики благоприятствования по отношению к другой расе может изменить в лучшую сторону ваши установки не только к этой политике, но и к самой расе. Это особенно верно, если вы сталкиваетесь с непоследовательностью или считаете, что важные люди действительно будут читать это сочинение с вашей фамилией в конце.

Чувствуя свою ответственность за сделанные заявления, вы с большей силой начинаете верить в них. Претензия становится реальностью.

Ранее мы отмечали, как принцип «недостаточного оправдания» проявляет себя, когда дело касается наказания. Дети с большей вероятностью усваивали просьбу не играть с интересной игрушкой, если им грозили не слишком суровым наказанием, что недостаточно оправдывало их согласие. Когда ктонибудь из родителей говорит: «Подмети свою комнату, Джонни, или я задам тебе трепку», — Джонни нет необходимости внутренне оправдывать уборку своей комнаты: суровая угроза — достаточное оправдание.

Обратите внимание, теория когнитивного диссонанса концентрируется на том, что вызывает желаемое действие, а не на относительной эффективности вознаграждения или наказания, следующего после этого действия. Она ставит целью побудить Джонни сказать: «Я убираю свою комнату, потому что я хочу, чтобы комната была чистой», а не: «Я убираю свою комнату потому, что родители прибьют меня, если я этого не сделаю». Принцип: мы берем ответственность за свое поведение, если мы выбрали его без видимого давления и побуждения.

Такой скрытый смысл теории диссонанса привел к тому, что некоторые стали рассматривать ее как интеграцию гуманистических и научных перспектив. Авторитарное управление будет эффективным, предсказывает теория, только в случае присутствия авторитета, потому что люди не склонны к интериализации вынужденного поведения. Бри, бывший раб, разговаривающий с лошадью в произведении К. Льюиса «Жеребец и его мальчик», замечает, что «одно из худших последствий рабства и принуждения делать чтолибо заключается в том, что, когда этого принуждения больше нет, вдруг обнаруживаешь, что ты сам почти полностью потерял силу принуждать себя». Теория диссонанса настаивает на том, что поощрения и стимулы должны быть достаточно велики, чтобы вызвать желаемое действие. Но она считает, что руководители, учителя и родители должны использовать только вполне достаточные побудительные мотивы, чтобы вызвать желаемое поведение.

Диссонанс после принятия решений

Акцент на сознательном выборе и ответственности означает, что решение вызывает диссонанс. Когда нам предстоит принять важное решение — в какой поступать колледж, кому назначить свидание, на какую устроиться работу, мы иногда разрываемся между двумя в равной степени привлекательными альтернативами. Возможно, вы можете вспомнить случаи, когда, связав себя словом, особенно остро начинали осознавать диссонансные знания — желаемые черты того, что вы отвергли, и нежелательные стороны того, что выбрали. Если вы решаете жить в студенческом городке, то, скорее всего, понимаете, что вам придется отказаться от просторных апартаментов в пользу переполненных и шумных спальных корпусов. Если же вы выбрали жизнь вне университетского городка, то наверняка понимаете, что это означает ваше физическое отделение от него и друзей и необходимость готовить еду самому.

После принятия важных решений мы обычно ослабляем диссонанс, свыкаясь с выбранной альтернативой и забывая о том, что отклонили. В первых опубликованных результатах своего эксперимента по исследованию диссонанса Джек Брем рассказывает о том, как попросил студенток Миннесотского университета дать оценку восьми вещам типа тостера, радиоприемника и фена. Затем Брем показал студенткам два предмета, которые они внимательно осмотрели, и сказал, что им разрешается взять себе любой на выбор. Позднее, когда эти студентки давали повторную оценку восьми предметам, они с большей похвалой отзывались о выбранном ими изделии и с меньшей — об отклоненном. Похоже, что, когда мы сделали свой выбор, трава по другую сторону забора от этого не становится зеленее.

Когда дело касается простых решений, эффект «решение становится убеждением» может проявиться очень быстро. Роберт Нокс и Джеймс Инкстер обнаружили, что игроки на ипподроме, которые только что сделали ставку на какуюнибудь лошадь, чувствуют большую уверенность в своем выборе, чем те, кто еще только собирается это сделать. За несколько мгновений, прошедших между стоянием в очереди и отходом от окошка тотализатора, ничего не изменилось, за исключением того, что принято решение, и человек испытывает иные чувства. Решившиеся участвовать в азартной игре во время карнавала испытывают большую уверенность в своей победе, чем до принятия решения. И принимающий участие в голосовании проявляет большее уважение к своему кандидату и уверенность в его победе сразу же после голосования, чем до него. Иногда между двумя возможностями может возникнуть небольшое различие, что, например, и произошло, когда я помогал решать кадровые вопросы на факультете. Компетентность одного кандидата на вакантное место кажется ненамного выше компетентности другого, но только до тех пор, пока вы не принимаете решение и не объявляете о нем.

Эти эксперименты и примеры показывают, что как только решение принято, оно создает собственные опоры для поддержки — причины, которыми мы оправдываем его целесообразность. Зачастую этот новый фундамент настолько силен, что, если изымается его часть, пусть даже основополагающая, решение все равно не будет отменено. Элисон решает, что поедет домой, если будет возможность купить билет дешевле 400 долларов. Такая возможность есть, поэтому она бронирует билет и начинает думать о других причинах своей радости по поводу отъезда домой.

Когда она отправляется выкупать билет, оказывается, что его цена поднялась до 475 долларов. Тем не менее она полна решимости отправиться в путь. Как и в случае с продавцом машин, людям, по словам Роберта Чиальдини, никогда не приходит в голову мысль, «что дополнительные причины, возможно, никогда бы не появились, если бы сперва уже не был сделан выбор».

Самовосприятие

Хотя теория диссонанса породила множество научных исследований, есть еще более простая теория, объясняющая эти явления. Посмотрите, каким образом мы делаем заключения об установках других людей. Мы наблюдаем за действиями человека в определенных ситуациях и приписываем поведение либо личностным чертам и установкам, либо относим его на счет внешних обстоятельств. Если мы видим, что родители заставляют маленькую Сюзи просить прощения, ее сопротивление мы приписываем ситуации, а не личному чувству вины малышки. Если же мы видим, что Сюзи извиняется без внешних побуждений, мы относим извинение на счет самой Сюзи.

Теория самовосприятия, предложенная Дарилом Бемом в 1972 г., исходит из того, что мы делаем подобные заключения, когда отслеживаем собственное поведение. Когда наши установки слабы или неопределенны, мы находимся в положении человека, наблюдающего за своим поведением со стороны. Так же, как мы рассматриваем установки людей, пристально вглядываясь в их действия, когда они вольны в выборе своего поведения, мы оцениваем и собственные установки. Слушая свою речь, я получаю информацию о своих установках; рассматривая совершаемые мною действия, я получаю ключ к пониманию того, насколько сильны мои убеждения. Это в особенности характерно для тех случаев, когда я не могу с легкостью приписать свое поведение внешним обстоятельствам. Действия, которые мы совершаем без всякого принуждения, говорят сами за себя.

Еще столетие назад Уильям Джеймс предложил подобное объяснение эмоциям. Мы осознаем свои эмоции, считал он, когда наблюдаем за движениями своего тела и поведением. Представим, к примеру, что какаянибудь женщина услышала в лесу рычание медведя. Она застывает, сердце ее начинает бешено стучать, выброс адреналина в кровь возрастает, и она бросается в бегство. Испытав все это, она переживает чувство страха. Во время работы в колледже, где я читаю лекции, я просыпаюсь на рассвете и не могу заснуть. Обратив внимание на свою бессонницу, я прихожу к заключению, что меня, похоже, чтото тревожит.

Вы, возможно, скептически отнесетесь к эффекту самовосприятия. Лично у меня была именно такая реакция, когда я о нем услышал. Однако эксперименты по наблюдению за выражением лица наводят на мысль, что этот эффект действительно существует. Когда Джеймс Лэрд заставлял университетских студентов хмуриться посредством наложения электродов на лица — «коснитесь этих мускулов», «сведите брови вместе», — они сообщили о том, что испытывают чувство злости. Более интересна другая находка Лэрда. Студенты, которых просили улыбнуться, чувствовали себя более счастливыми, а предъявленные карикатуры они находили более смешными.

Нам всем знакомо это явление. Допустим, мы раздражены, но вот звонит телефон или ктото входит в комнату, и наше поведение тотчас становится теплым, вежливым. «Как дела?» — «Спасибо, просто прекрасно. А у вас?» — «О, неплохо...» Если вы не пребываете в сильном раздражении, этот теплый обмен любезностями может полностью изменить вашу установку. Трудно улыбаться и злиться одновременно. Когда «Мисс Америка» излучает улыбку, она в конце концов помогает себе почувствовать себя счастливой. Как подчеркивают Роджерс и Хаммерштейн, когда нам плохо, мы начинаем весело насвистывать. Действия могут вызвать эмоции.

Этот эффект иногда находит отражение и в дальнейшем поведении. После того как людей во время интервью стимулировали к общительной и непринужденной манере разговора, бывшая самопрезентация может перерасти во внутреннюю установку к более свободному общению и в соответственное социальное поведение. Действуйте, как будто от вас исходит энергия, и вы сможете стать таковым.

Даже походка может влиять на наше самочувствие. Когда вы закончите читать эту главу, встаньте и минуту походите мелкими семенящими шажками, уставившись себе под ноги, и сразу же почувствуете себя подавленно. «Просидите целый день в хандре, повздыхайте, отвечайте на все вопросы с тоской в голосе, и ваша меланхолия усилится», — заметил Уильям Джеймс. Желаете почувствовать себя лучше? Походите минуту широкими шагами, размахивая руками, устремив взгляд прямо перед собой. Чувствуете разницу, как это почувствовали участники эксперимента, поставленного Сарой Снодграсс?

Если выражение нашего лица влияет на наши чувства, не означает ли это, что имитация поступков других поможет нам познать их ощущения? Эксперимент, поставленный Катрин Бернз Бонн и Джоном Ланцетта, утверждает: «да, поможет». Экспериментаторы попросили студентов Дартмутского колледжа наблюдать за человеком, испытавшим шок от удара электрическим током. Далее они просили некоторых испытуемых изобразить реакцию боли в тот момент, когда человек получает удар током. Если, как предполагали Фрейд и другие, выражение эмоции позволит нам освободиться от нее, то выражение боли должно привести к внутреннему успокоению. В действительности же, по сравнению с теми, кто не принимал участия в этом спектакле, гримасничавшие студенты больше потели, у них учащалось сердцебиение, когда они видели, как человека ударило током. Изображение эмоций другого лица позволило участникам почувствовать большую эмпатию. Вывод: чтобы понять, что чувствуют другие, посмотритесь в зеркало и сделайте такую же физиономию.

На самом деле едва ли есть необходимость выполнять это. Наблюдая за лицами и позами других, прислушиваясь к их голосам, мы совершенно естественно и бессознательно имитируем их сиюминутные реакции. Мы синхронизируем свои движения, позы и тон голоса с их движениями, позами и тоном голоса. Это помогает нам почувствовать их ощущения, испытать «эмоциональное заражение», помогает объяснить, почему так приятно быть среди счастливых людей и неприятно — среди несчастных.

Выражение лица также влияет на наши установки. В своем блестящем эксперименте Гэри Уэллс и Ричард Петти заставляли студентов университета канадской провинции Альберта «проверять работу наушников», слушая диктора радио и качая головой вверхвниз или влевовправо. Кто больше всего согласился с тем, что говорил диктор? Те, кто кивал головой вверхвниз. Почему? Уэллс и Петти пришли к заключению, что позитивные мысли совместимы с вертикальными движениями головой и несовместимы с горизонтальными. Попытайтесь сами послушать когонибудь. Почувствуете ли вы себя более согласным с говорящим, когда будете кивать или же когда будете отрицательно качать головой?

Джон Коциоппо и его коллеги поставили еще более комичный эксперимент. Они просили участников дать оценку китайскому характеру, поднимая при этом руки вверх (словно поднося пищу ко рту) или опуская вниз, словно отталкивая чтото или когото. Как вы считаете, какое из этих условий вызвало наиболее положительные оценки? (Попытайтесь приподнять стол снизу, повернув ладони кверху, а затем наоборот, надавите на крышку ладонями. Когда вы почувствуете более положительные эмоции? Может быть, феномен «движениеэмоции» объясняет, почему люди чувствуют себя значительно лучше на тех вечеринках, где тарелку с едой или бокал с напитком им приходится держать в руке?)

Сверхоправдание и внутренняя мотивация

Вспомните эффект недостаточного оправдания. Наименьший стимул, который будет заставлять людей действовать, является обычно самым эффективным, побуждающим их предпочесть эту деятельность и следовать ей. Теория когнитивного диссонанса дает этому только одно объяснение: когда внешние мотивы недостаточны для реабилитации нашего поведения, мы уменьшаем диссонанс, находя внутренние оправдания.

Теория самовосприятия предлагает другую интерпретацию: люди объясняют свое поведение условиями, при которых оно осуществляется. Представьте себе, что вы прослушали заявление некоего лица о необходимости разумного повышения платы за обучение, после того как ему заплатили за это 20 долларов. Естественно, это заявление казалось бы вам менее искренним, если бы вы думали, что человек выражает подобную точку зрения бесплатно. Возможно, мы делаем подобные заключения, наблюдая за самими собой.

Теория самовосприятия даже поднимается на ступеньку выше. Вопреки мнению, что вознаграждение всегда усиливает побудительные мотивы, она предполагает, что награда, которая не является необходимой, порой имеет замаскированную стоимость.

Вознаграждение людей за то, что им уже принесло удовлетворение, может привести к тому, что свой поступок они будут приписывать плате, тем самым подрывая свое ощущение, что действовали так только потому, что это им нравится. Эксперименты, проведенные Эдвардом Диси и Ричардом Райаном в университете города Рочестер, Марком Леппером и Дэвидом Грином в Станфорде и Энн Боджиано и ее сотрудниками в университете Колорадо, подтверждают эффект сверхоправдания. Стоит вам заплатить людям за разгадывание кроссвордов, и они начнут разгадывать меньше кроссвордов, чем те, которые не получили ни копейки. Пообещайте детям вознаграждение за то, от чего они и так получают удовольствие (например, за игру в кубики), и вы превратите их игру в работу. <...>

Одно предание прекрасно иллюстрирует эффект сверхоправдания. На улице, где каждый день с шумом играли мальчишки, жил один старик. Крики его раздражали, и однажды он позвал мальчиков к себе домой. Он сказал, что ему нравятся веселые детские голоса, и обещал каждому из них по 50 центов, если они придут на следующий день. На следующий день сорванцы вернулись и играли с еще большим жаром, чем прежде. Старик заплатил каждому из них, пообещав заплатить им и на следующий день. Они вновь вернулись с криками и гамом, и старик вновь заплатил им, но на сей раз по 25 центов. На следующий день они получили только по 15 центов и старик пояснил, что его скудные ресурсы иссякли. «Может быть, вы всетаки придете и завтра играть? Я заплачу вам по 10 центов». Разочарованные мальчишки сказали, что они не придут. «Это того не стоит, — решили они. — Весь день играть рядом с его домом за какието 10 центов».

Как подчеркивает теория самовосприятия, неожиданное вознаграждение не уменьшает внутреннего интереса, потому что люди продолжают приписывать действия своим внутренним мотивам. (Это как с героиней, которая, влюбившись в дровосека, вдруг узнает, что на самом деле он принц.) И если похвала за хорошую работу заставляет вас почувствовать себя более компетентным и преуспевающим, это происходит потому, что реально усиливается ваша внутренняя мотивация. Эффект сверхоправдания вступает в силу, когда ктото заранее предлагает ненужное вознаграждение, явно пытаясь контролировать поведение. Имеет значение только то, что подразумевает под собой вознаграждение. Награда и похвала, которые говорят людям об их достижениях (заставляют их подумать: «Я очень хорошо это делаю»), способствуют росту внутренней мотивации. Вознаграждение, которое ставит своей целью контролировать людей и заставляет их поверить, что они приложили свои усилия только изза награды («Я сделал это за деньги»), уменьшает внутреннюю оправданность приятного задания.

Как мы можем культивировать удовольствие от выполнения внутренне непривлекательных заданий? Юная Мария может посчитать свои первые уроки на фортепиано обескураживающими. В душе Томми может не любить уроки в пятом классе. Сандра, может быть, и не собирается делать эти звонки с предложениями о продаже. В этих случаях родителям, учителям и менеджерам следует воспользоваться какиминибудь побудительными мотивами, чтобы вызвать желаемое поведение. После того как человек дает согласие, предложите ему внутреннюю причину, оправдывающую его поступок: «Я знал, что ты поделишься своими игрушками, потому что ты великодушный человек».

Если мы предложим студентам достаточные оправдания для выполнения определенного учебного задания и используем вознаграждение и стимулы, дабы они почувствовали себя компетентными, мы сможем добиться того, что они будут получать удовольствие от решения проблемы и начнут стремиться к самостоятельным занятиям. Когда же имеется слишком значительное оправдание, как это бывает в классах, где учителя диктуют поведение и используют вознаграждение для контроля за детьми, стремление детей к учебе может уменьшиться. Мой младший сын с удовольствием каждую неделю «проглатывал» 6—8 библиотечных книг до тех пор, пока в библиотеке не открылся читальный клуб, который обещал провести вечеринку для тех, кто прочел 10 книг за три месяца. Три недели спустя во время нашего еженедельного посещения библиотеки он стал брать только 1—2 книги. Почему? «Ты же знаешь, надо прочитать всего лишь десять книг».

Сравнение теорий

Мы видели только одно объяснение, почему наши действия, кажется, влияют на наши установки (теория самопрезентации). И рассмотрели две интерпретации факта, почему наши действия действительно влияют на наши установки (теория когнитивного диссонанса, утверждающая, что мы оправдываем свое поведение, чтобы ослабить наш внутренний дискомфорт, и теория самовосприятия, утверждающая, что мы наблюдаем за своим поведением и даем разумное обоснование своим установкам точно так же, как мы это делаем, когда наблюдаем за другими).

Последние два объяснения, казалось бы, противоречат друг другу. Какое из них соответствует истине? Это трудно проверить. В большинстве случаев обе теории дают одни и те же прогнозы и под каждую мы можем подогнать большинство обнаруженных нами фактов. Дарил Бем (1972), автор теории самовосприятия, даже предположил, что это скорее вопрос приверженности к той или иной теории и вкуса. Можно уповать и на субъективность научного теоретизирования. Ни теория диссонанса, ни теория самовосприятия не были подсказаны нам природой. Обе они являются продуктом человеческого воображения, творческими попытками облегчить и объяснить то, что мы наблюдаем.

Для самой науки нет ничего необычного в том, что принцип «установки — следствие поведения» является результатом нескольких теорий. Физик Ричард Фейнман с восторгом заметил, что «одна из необычайных особенностей природы» заключается в «удивительно широком разнообразии способов», с помощью которых мы можем ее описать: «Я не понимаю причину, почему верные законы физики можно объяснить с помощью такого огромного количества разнообразных способов». Точно так же, как различные дороги могут вести к одному и тому же месту, так и различный набор гипотез может привести к одному и тому же принципу. Это более чем чтолибо усиливает нашу веру в этот принцип. Ему можно доверять не только благодаря данным, на которые он опирается, но и на основании того, что он покоится более чем на одном теоретическом фундаменте.

Диссонанс как активирующий фактор

Можем ли мы сказать, что одна теория лучше другой? В соответствии с одной ключевой проблемой стрелка весов склоняется в сторону теории диссонанса. Вспомните, что диссонанс, по определению, — это состояние активации стесняющего нас напряжения. Чтобы его ослабить, мы, по общему мнению, изменяем свои установки. Теория самовосприятия ничего не говорит об активации напряжения, когда наши поступки и установки не находятся в гармонии друг с другом. Она просто утверждает: если наши установки изначально слабы, мы используем свое поведение и порождающие его обстоятельства, чтобы найти ключ к этим установкам (подобно человеку, который сказал: «Откуда я знаю, как я себя чувствую, пока не слышу, что я говорю?»).

Порождают ли условия, которые, по общему мнению, вызывают диссонанс (к примеру, принятие решений или совершение поступков, противоречащих установкам), неудобство на самом деле? Естественно, ответом будет «да» при условии, что существуют нежелательные последствия поведения, за которые человек несет ответственность. Когда, находясь в уединении, вы произносите слова, в которые сами не верите, возникающий диссонанс окажется минимальным. Но он значительно возрастает, если появляются неприятные последствия: если ктото вас слышит и принимает ваши слова за чистую монету, если негативное влияние ликвидировать нельзя и если человек, которого они затронули, относится к тем, кого вы любите. Более того, если вы чувствуете себя ответственным за эти последствия — если вы не можете просто извиниться за ваш поступок, поскольку добровольно совершили его, и если вы могли предвидеть его последствия, — стесняющий диссонанс становится еще больше (см. рис. 1). Более того, возбуждение станет заметно благодаря усилившемуся потоотделению и участившемуся сердцебиению.

Рис.1. Пересмотренный вариант теории диссонанса: связь поведения с изменением установки.

Как считает Клод Стил, существует причина тому, что «добровольность» высказывания или совершение нежелаемого поступка становится спусковым крючком. Такие действия приводят нас в замешательство. Они заставляют нас чувствовать себя идиотами. Они угрожают нашей личной компетентности и добродетели. Оправдание своих поступков и решений является, таким образом, мерой самозащиты, укрепляет нашу внутреннюю убежденность и чувство собственного достоинства.

Итак, как вы думаете, что произойдет, если мы дадим людям несколько иной способ восстановить их чувство собственного достоинства после того, как они совершили поступок, противоречащий их внутренним убеждениям, скажем, предоставим им возможность совершить доброе деяние? В нескольких экспериментах Стил обнаружил, что люди, в особенности испытуемые с сильной Яконцепцией, чувствуют меньшую необходимость оправдывать свои поступки. Таким образом, утверждает Стил, нежелаемое поведение, порождающее диссонанс, стимулирует людей потому, что поступки такого рода угрожают их позитивной Яконцепции. Если бы китайцы в Корее применяли пытки, чтобы добиться согласия на сотрудничество, военнопленные бы меньше нуждались в оправдании своих поступков перед собой. Нет необходимости чувствовать вину или давать себе отчет за вынужденные поступки.

Таким образом, условия диссонанса действительно вызывают напряжение, в особенности когда существует угроза чувству собственного достоинства. Но неужели запуск этого механизма необходим для проявления эффекта «установки — следствие поведения»? Стил и его коллеги считают, что так и есть на самом деле. Если алкоголь уменьшает активизацию, вызванную диссонансом, исчезает и эффект «установки — следствие поведения». В одном из своих экспериментов они заставили студентов Вашингтонского университета написать сочинение в поддержку увеличения учебной нагрузки. Студенты уменьшили диссонанс от такого поступка, пересмотрев и сделав более лояльными свои установки против учебы, если, конечно, после написания этого неприятного сочинения они не пили спиртные напитки, якобы относящиеся к эксперименту по дегустации пива и водки.

Самовосприятие при отсутствии противоречия самому себе

Итак, диссонанс порождает дискомфорт, который приводит к необходимости убеждать самого себя после совершения действий, противоречащих установкам. Но теория когнитивного диссонанса объясняет не все. Когда люди отстаивают позицию, совпадающую, хотя и не абсолютно, с их точкой зрения, процедуры, которыми обычно снимают дискомфорт, не исключают изменение установки. Теория диссонанса также не объясняет эффекта сверхоправдания, поскольку оплата за дело, которое вы хотели бы сделать, не должна вызывать сильного напряжения. Что касается ситуаций, когда реальные действия не противоречат никаким установкам (когда, к примеру, людей заставляют улыбаться или гримасничать), то здесь тоже не должно возникать диссонанса. Для таких случаев теория восприятия самого себя имеет готовое объяснение.

Короче говоря, получается, что теория когнитивного диссонанса с успехом объясняет только те случаи, когда мы поступаем вопреки ярко выраженным установкам: мы чувствуем напряжение и, чтобы ослабить его, приспосабливаем свои установки. Выходит, теория диссонанса объясняет изменения в установках. В ситуациях, когда наши установки сформированы нечетко, теория восприятия самого себя объясняет, как они образуются. Когда мы действуем и раздумываем, мы развиваем гибкую установку, которая определяет наше будущее поведение.

Резюме

Три соперничающие теории объясняют, почему наши действия влияют на утверждения, отражающие наши установки. Теория самопрезентации считает, что люди, особенно те, кто контролирует свое поведение в надежде произвести хорошее впечатление, подгоняют свои высказывания, дабы они казались соответствующими их поступкам. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что люди приспосабливают утверждения, отражающие их установки, изза опасения, что о них подумают другие. Но это свидетельствует и о том, что в первоначальной установке также происходят некоторые изменения. Две другие теории считают, что наши поступки приводят к изменениям первоначальной установки. Теория когнитивного диссонанса объясняет это тем, что после совершения поступка, противоречащего нашим установкам, или принятия трудного решения мы чувствуем напряжение. Чтобы уменьшить его, мы ищем внутренние оправдания своему поведению. Далее теория диссонанса исходит из следующего: чем меньше внешних оправданий для совершенного нами нежелательного поступка, тем больше мы чувствуем за него ответственность, и, следовательно, тем больший диссонанс возникает, и тем больше изменяются установки.

Теория самовосприятия считает, что, когда наши установки нестойки, мы просто ведем наблюдение за своим поведением и внешними обстоятельствами, выводя из них установки. Одной из любопытных сторон теории самовосприятия является «эффект сверхоправдания». Вознаграждение людей за то, что им нравится делать, может привести к тому, что удовольствие от работы сменится чувством тоски (если награда ведет к необходимости приписать свое поведение вознаграждению). Факты поддерживают обе теории, если каждая из них описывает происходящее при определенных условиях.

Главное в проблеме внутренней регуляции социального поведения — это вопрос о структурировании личности как субъекта деятельности.

* Ядов В.А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности// Методологические проблемы социальной психологии. М.: Наука, 1975. С. 89—105. 416

Чтобы понять, как «организован» активно действующий субъект и каков внутренний «механизм», направляющий его деятельность, надо прежде всего представить его как некоторую целостность. И здесь мы сталкиваемся с немалыми трудностями: следует решить, в каком именно ракурсе должна быть рассмотрена целостность личности, ибо речь идет о целостности не вообще, но в определенном конкретном отношении, соответствующем поставленной задаче — анализу внутренней регуляции социального поведения.

Действительно, целостность индивида и личности можно рассматривать в различных аспектах. Например, со стороны взаимосвязи биологического и социального, выделяя при этом различные уровни личностной структуры. Можно исследовать целостность субъекта со стороны взаимосвязи и взаимодействия экспериментально зафиксированных психофизических свойств или черт, как это принято в дифференциальной психологии личности. Целостность личности как объекта социальных отношений и как субъекта социального общения схватывается также в ролевой модели, согласно которой личность интегрирует в своем «Я» весь комплекс социальных предписаний относительно «поведенческих схем», рассматриваемых здесь как социально заданные требования, вытекающие из ее положения в системе социальных отношений.

Иными словами, представление о целостной структуре личности предполагает выделение определенного системообразующего признака или системообразующего отношения. И в зависимости от него могут быть рассмотрены различные подходы к целостному анализу личности, субъекта деятельности, индивида.

При всем многообразии подходов к пониманию структуры личности, к изучению различных психических свойств и процессов нельзя не заметить некоторую общую тенденцию, схватывающую главное, а именно — тот несомненный факт, что наиболее существенное в личности — ее отношения к условиям деятельности, сформировавшиеся благодаря предшествующему опыту. <...>

Именно избирательность, определенная направленность в восприятии и соответственно реагировании на внешние стимулы, истоки которой кроются в социальных условиях существования, в социальном и индивидуальном опыте данного субъекта, отличают одного социального индивида от другого. И, что еще более важно для понимания социальной природы индивида, здесь же следует искать признаки социально типического, т.е. определенного единообразия в доминирующей направленности восприятия внешних социальных воздействий и доминирующей направленности в практической деятельности.

Поэтому вполне правомерно выделить в качестве системообразующего признака личностной структуры (в интересующем нас аспекте) многообразие отношений индивида к условиям его деятельности, имея в виду рассмотрение этих отношений как определенной системы, как целостности.

В советской психологии в обобщенном виде этот подход был сформулирован в принципе А.Н. Леонтьева относительно личностной значимости или личностного смысла объективных значений внешних стимуляторов (обстоятельств) деятельности, согласно которому «смысл порождается не значениями, а отношением между мотивом действия и тем, на что действие направлено как на свой прямой результат, т.е. его целью»*. Человек реагирует на обстоятельства деятельности в соответствии с тем, каковы его потребности и какую цель он преследует в этой деятельности. А.Н. Леонтьев исследовал также механизмы преобразования цели действия во внутреннее осознанное побуждение, в мотив.

Л.И. Божович, а затем М.С. Неймарк экспериментально показали, что в мотивации деятельности обнаруживаются доминирующие тенденции, которые Л.И. Божович рассматривает как «внутреннюю позицию личности» или ее направленность, а М.С. Неймарк уточняет, что эта направленность есть «постоянное доминирование определенных мотивов, ...создающих не только целенаправленность поведения, но и целенаправленность всей жизни субъекта»**. Эта направленность мотивации личности формируется в определенных социальных условиях, является продуктом ее онтогенеза, индивидуального и социального опыта.

* Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы и сознание//ХУШ Международный психологический конгресс. Симпозиум 13. М., 1966. С. 9.

** Неймарк М. С. Психологическое изучение направленности личности подростка: Автореф. докт. дисс. М., 1973. С. 4.

В.Н. Мясищев еще в довоенные годы сформулировал концепцию «психологии отношений», которую он прямо связывает с Марксовым пониманием сущности человека и утверждает, что отношения «представляют собой... систему временных связей человека как личностисубъекта со всей действительностью или с ее отдельными сторонами»*. Отношения личности структурируются, по Мясищеву, от отношений к отдельным социальным явлениям до целостного мировоззрения.

Д.Н. Узнадзе и его последователи экспериментально выделили тот механизм, который обеспечивает психический настрой личности на поведение в данной ситуации, обозначив этот механизм как установку к поведению**.

В зарубежной социальной психологии соответствующие феномены исследуются как эмоциональные, когнитивные и поведенческие предрасположенности субъекта к реакциям на социальные обстоятельства деятельности, как отношения или «аттитюд» ( attitude ) к различным социальным объектам и ситуациям. Подобно фиксированной установке, в концепции Д.Н.Узнадзе «аттитюд» есть продукт предшествующего опыта, выполняющий регулятивные функции в поведении субъекта.

Наконец, в социологических исследованиях личности ее избирательное, целенаправленное отношение к социальной действительности обнаруживается как система ценностных ориентации — высший уровень интернализации социальных условий.

Итак, имеется немало экспериментальных и теоретических данных, свидетельствующих о наличии установочных или диспозиционных механизмов регуляции социального поведения личности. Следует отметить, что работающие в этом направлении исследователи стремятся интерпретировать опытные данные исключительно в рамках того или иного диспозиционного образования, положенного в основу соответствующей теории или концепции.

Так, ряд представителей психологической школы Д.Н. Узнадзе, универсализируя понятие установки как бессознательного, по справедливому замечанию Ф.В. Бассина, тем самым лишают эту плодотворную теорию возможностей быть примененной к изучению регуляции наиболее сложных, высших форм человеческой деятельности***. Л.И. Божович и ее школа трактуют понятие «внутренней позиции» или «направленности личности» по преимуществу (или исключительно) как эмоциональный феномен, ибо, согласно этой концепции, мотив направляет деятельность благодаря эмоциональной значимости предмета. В концепции личностного смысла, развиваемой А.Н. Леонтьевым, напротив, подчеркиваются когнитивные, рационалистические аспекты личностных диспозиций.

* Мясищев В.Н. Личность и неврозы. Л., 1960. С. 150.

** См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961.

*** См.: Бассин Ф.В. К проблеме осознаваемости психологических установок//Психологические исследования, посвященные 85летию со дня рождения Д.Н. Узнадзе. Тбилиси, 1973. С. 50.

Что же касается зарубежных и прежде всего американских исследователей «аттитюда», здесь обнаруживается необъятное море разнообразных и часто не согласующихся между собой подходов и «минитеорий»*.

Рассматривая «аттитюд» или социальную установку вне общей структуры личности, разные авторы приписывают ей самые разнообразные свойства и функции, выдвигая на первый план то, что лучше всего объясняет конкретный экспериментальный материал. Но основной порок «аттитюдных» концепций состоит в том, что, претендуя на рассмотрение социальных отношений личности к различным объектам и условиям ее деятельности, их авторы ограничивают область социальноустановочной регуляции поведения некими абстрактными социальными условиями, вне их связи с конкретноисторической, социальноэкономической основой. «Аттитюд» рассматривается на уровне микросреды индивида при полном игнорировании общих социальных условий деятельности личности. Между тем именно эти общие условия определяют не только специфику микросоциальной среды, но они же детерминируют и высшие регулятивные сферы социальноустановочной деятельности — систему ценностных ориентации личности.

В связи с этим представляется правомерным рассмотреть диспозиционноустановочные явления в рамках некоторой общей диспозиционной структуры личности как целостного субъекта деятельности. Системообразующим признаком, единым для этой целостности, должны быть различные состояния и различные уровни предрасположенности или предуготовленности человека к восприятию условий деятельности, его поведенческих готовностей, направляющих деятельность, которые так или иначе фиксируются в личностной структуре в результате онтогенеза**.

* См. обзорные работы: Бозрикова Л.В., Семенов А.А. «Аттитюды» и поведение. Реферативный обзор (по материалам американской литературы)//Общественные науки за рубежом. Философия и социология. М., 1973; Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2; см . также : McGuire W.I. The Nature of Attitudes and Attitude Change//The Handbook of Social Psychology. Vol. 3. Ed by G. Lindzey and F. Aronson. Cal.: AddisonWesley Co., 1969; Rokeach M. The Nature of attitudes//The International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 1. N.Y.: The Macmillan Co. and The Free Press, 1968.

** Надо заметить, что применяемый здесь термин «диспозиция» не очень удачен, хотя бы потому, что в качестве предположенностей к определенным поведенческим реакциям можно рассматривать любые психические свойства, ибо это их основная функция. Известно, что Г. Оллпорт, сопоставляя 27 различных наименований, обозначающих свойства или черты личности, считал, что наилучшим обобщением для этих свойств является термин «склонность», или «диспозиция». Кроме того, этот же термин, введенный в 20е годы В. Штерном, до сих пор используется в персоналистской психологии для обозначения причинно не обусловленных склонностей к некоторым процессам и действиям, иными словами, слово «диспозиция» оказывается связанным с различными истолкованиями, не имеющими отношения к тому пониманию, в котором оно применяется в нашем случае. Следуя совету А.И. Зайцева, можно предложить, например, использовать греческий аналог латинского термина «диспозиция» — «диатаксис», что соответствует русскому «предрасположение», «предрасположенность». Тогда следует говорить «диатактическая структура», «диатактическая система».

Согласно теории Д.Н. Узнадзе, установка представляет собой цело­стноличностное состояние готовности, настроенности на поведение в данной ситуации и для удовлетворения определенной потребности. В результате повторения ситуации, в которой данная потребность может быть реализована, установка личности закрепляется, фиксируется. Фик­сированная установка есть как бы вторичная, тогда как актуальная си­туативная установка выступает в качестве первичной.

В концепциях «аттитюдов» или социальной установки также под­черкивается их прямая связь с определенной (социальной) потребно­стью и условиями деятельности, в которых потребность может быть удовлетворена. Смена и закрепление (фиксирование) социальной ус­тановки также обусловлены соответствующими отношениями между потребностями и ситуациями, в которых они удовлетворяются. Следо­вательно, общий механизм образования фиксированной установки на том или ином ее уровне описывается формулой П —> Д <— С, где П — потребность, Д — диспозиция, С — ситуация или условия дея­тельности. Принципиальное значение имеет следующий шаг в развертывании диспозиционной концепции: и потребности, и ситуации деятельности, и сами диспозиции образуют иерархические системы. Что касается по­требностей, то выделение в них потребностей первого (низшего) уров­ня как психофизиологических или витальных, а также более возвышен­ных, социальных — общепринято. Вопрос о более летальной классифи­кации собственно социальных потребностей дискуссионен. Здесь можно выделить несколько различных оснований классификации. Например, по сферам жизнедеятельности (потребности труда, общения, позна­ния), по объекту, на который направлена потребность (материальные, духовные или этические, эстетические и проч.), по функциональной роли (центральные, периферические, ведущие, доминирующие и, на­против, ситуативные, не ведущие и т.п.) и по субъекту самой потреб­ности (индивидуальные, коллективные, общественные). В рамках развиваемой здесь концепции целесообразно струк­турировать потребности по уровням включения личности в различные сферы социального общения, социальной деятельности.

Эти уровни включения человека в различные сферы социального общения можно обозначить как первичное включение в ближайшее семейное окружение, далее — в многочисленные так называемые кон­тактные коллективы или малые группы, в ту или иную сферу трудо­вой деятельности, наконец, включение через все эти каналы, а также и многие другие в целостную социальноклассовую систему через ос­воение идеологических и культурных ценностей общества. Основа­нием классификации служит здесь как бы последовательное расшире­ние границ активности личности, источник которой со стороны субъек­та — потребность или нужда в определенных и расширяющихся условиях полноценной жизнедеятельности человека.

Условия деятельности или ситуации, в которых могут быть реали­зованы те или иные потребности личности, также образуют некото­рую иерархическую структуру. За основание структурализации мы при­мем в этом случае длительность времени, в течение которого сохраня­ется основное качество данных условий, т.е. ситуацию деятельности можно принять как устойчивую или неизменную. Низший уровень та­кой структуры образуют «предметные ситуации», особенность кото­рых в том, что они создаются конкретной и быстро изменяющейся предметной средой. В течение краткого промежутка времени человек переходит из одной такой «предметной ситуации» в другую. Следую­щий уровень — условия группового общения. Длительность подобных ситуаций деятельности несравненно больше.

В течение значительного времени основные особенности группы, в которой протекает деятельность человека, сохраняются неизмен­ными.

Еще более устойчивы условия деятельности в той или иной соци­альной сфере — в сферах труда, досуга, семейной жизни («в быту»). Наконец, максимальная устойчивость во временном отношении (и по сравнению с указанными выше) свойственна общим социальным условиям жизнедеятельности человека, которые составляют основ­ные особенности (экономические, политические, культурные) об­щесоциальной «ситуации» его активности. Иными словами, общесо­циальная обстановка претерпевает скольконибудь существенные из­менения в рамках «исторического» времени, условия деятельности в той или иной социальной сфере (например, в сфере труда) могут изменяться несколько раз в течение жизни человека, условия группо­вой ситуации изменяются в течение лет или месяцев, а предметная среда — в считанные минуты.

Обратимся теперь к центральному члену нашей схемы П —> Д <— С, т.е. к диспозициям личности.

Если они представляют собой продукт «столкновения» пот­ребностей и ситуаций (условий), в которых соответствующие потреб­ности могут быть удовлетворены, и если они закрепляются (фиксиру­ются) в личностной структуре в результате онтогенеза, то естествен­но предположить, что эти диспозиционные образования также формируются в некоторую иерархию. Рассмотрим иерархическую си­стему диспозиций.

1. К низшему ее уровню относятся, повидимому, элементарные фиксированные установки. Они формируются на основе витальных потребностей и в простейших ситуациях. Эти установки как закреп­ленная предшествующим опытом готовность к действию лишены мо­дальности (переживание «за» или «против») и неосознаваемы (отсут­ствуют когнитивные компоненты). Согласно Д.Н. Узнадзе, сознание участвует в выработке установки, когда привычное действие наталки­вается на преграду и человек объективирует собственное поведение, осмысливает его, когда акт поведения становится предметом осмысления*. Не являясь содержанием сознания, установка «лежит в основе этих сознательных процессов»**.

2. Второй уровень диспозиционной структуры — социальные фиксированные установки, точнее — система социальных установок (подобно тому как предыдущий уровень представляет собой систему элементарных фиксированных установок).

В отличие от элементарных поведенческих готовностей социальная установка обладает сложной структурой. Она содержит три основных компонента: эмоциональный (или оценочный), когнитивный (рассудочный) и собственно поведенческий (аспект поведенческой готовности). Факторы, ее формирующие, с одной стороны,— социальные потребности, связанные с включением индивида в первичные и другие контактные группы, а с другой — соответствующие социальные ситуации. Иными словами, это «аттитюд» или «отношение», по В.Н. Мясищеву. Социальные установки образуются на базе оценки отдельных социальных объектов (или их свойств) и отдельных социальных ситуаций (или их свойств). Согласно экспериментам М. Рокича, можно выделить «объектные» и «ситуационные» социальные установки. Последние относятся к диспозициям способов действий, первые — к диспозициям по поводу объектов действий***.

* См.: Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 128.

**Тамже. С. 41.

*** Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values. San Francisco, 1968. P. 148152.

3. Следующий диспозиционный уровень — общая направленность интересов личности в ту или иную сферу социальной активности, или базовые социальные установки. С некоторым упрощением можно полагать, что данные установки формируются на основе более сложных социальных потребностей приобщения к определенной сфере деятельности и включения в эту сферу как доминирующую среди других. В этом смысле направленность личности представляет собой идентификацию с той или иной областью социальной деятельности (что не нужно смешивать с направленностью мотивации, по Л.И. Божович). Например, можно обнаружить доминирующую направленность в сферу профессиональной деятельности, в сферу досуга, на семью (основные интересы концентрированы на семейной жизни, воспитании детей, создании домашнего уюта и т.п.).

Предполагается, что социальные установки этого уровня также содержат три компонента: когнитивный, эмоциональный (оценочный) и поведенческий. Притом когнитивные образования таких диспозиций намного сложнее, чем образования низшего уровня. Вместе с тем общая направленность личности более устойчива, чем установки на отдельные социальные объекты или ситуации.

4. Высший уровень диспозиционной иерархии образует система ценностных ориентации на цели жизнедеятельности и средства достижения этих целей, детерминированные общими социальными условиями жизни данного индивада. Логично предположить, что система ценностных ориентации, идеологическая по своей сущности, формируется на основе высших социальных потребностей личности (потребность включения в данную социальную среду в широком смысле как интернализация общесоциальных, социальноклассовых условий деятельности) и в соответствии с общесоциальными условиями, предоставляющими возможности реализации определенных социальных и индивидуальных ценностей.

Такова, как нам представляется, упрощенная модель диспозиционной структуры, которую следует рассматривать лишь в качестве основы для дальнейших рассуждений.

Первое существенное уточнение состоит в том, что диспозиционная иерархия не структурируется из установок как из «кирпичиков», в которых замешаны три компонента: когнитивный, эмоциональный и поведенческий. Эти компоненты, отражающие основные свойства диспозиционной структуры, образуют как бы относительно самостоятельные подсистемы в рамках общей диспозиционной иерархии. Основанием к такому предположению служат экспериментальные данные исследований «аттитюд».

В отношении когнитивных аспектов диспозиционной системы, экспериментально изученных М. Розенбергом, Ф. Хайдером, Л. Фестингером, М. Рокичем и другими, было найдено, что когнитивные элементы «аттитюд» обладают свойствами дифференцированности и обобщенности, свойством транзитивности (переноса знания или основанного на знании отношения с одного компонента на другой), а главное, в этой структуре действует принцип, согласно которому знания как бы «стремятся» к логической и психологической согласованности*.

* См ., в частности : Theories of cognitive consistency/Ed, by R. Abelson et al. Chicago: A Sourcebook, 1968; FestingerL. A Theory of Cognitive Dissonance. Stanford, Calif., 1957; HeiderF. Attitudes and Cognitive Organization//Journal of Psych. 1946. Vol. 21. P. 107112; Tnsko Ch. Theories of Attitude Change. Appleton Century Crofts, 1967; Rokeach M. The Open and Closed Mind: Investigation into the Nature of Belief Systems and Personality Systems. N. Y., 1960; Rosenberg M., Hovland C. Cognitive, Affective and Behavioral Components of Attitudes//Attitude Organization and Change/Ed, by M. Rosenberg et al. New Haven: Yale Univ. Press , 1960.

Эмоциональные аспекты диспозиционной организации скорее характеризуются свойствами напряженности или «центрированности» в отношении ведущих потребностей личности.

Поведенческие аспекты, взаимосвязи между которыми и когнитивноэмоциональной системой, как это ни странно, изучены менее всего, надо полагать, структурируются по принципу, отличному от двух предыдущих. Ниже мы остановимся на этом более обстоятельно, рассматривая вопрос о взаимодействии между когнитивной, эмоциональной и поведенческой подсистемами диспозиционной структуры. Здесь же следует заметить, что функциональный подход американских социальных психологов стимулировал немало интересных экспериментов, но он же становится камнем преткновения в разработке целостной теории социальной установки.

Важнейшая, если не основная, функция диспозиционной системы — психическая регуляция социальной деятельности или поведения субъекта в социальной среде.

Поскольку поведение представляет собой чрезвычайно сложную структуру, оно, как и любая система, может быть рассмотрено в различных отношениях. Если структурировать деятельность в отношении ближайших и более отдаленных целей (а целесообразность — ведущее качество деятельности), можно выделить несколько иерархически расположенных уровней поведения. Первый уровень — специфическая реакция субъекта на актуальную предметную ситуацию, реакции на специфические и быстро сменяющие друг друга воздействия внешней среды, т.е. поведенческие акты. Их целесообразность детерминирована со стороны условий деятельности и со стороны потребностей субъекта вследствие необходимости установить адекватное соответствие в данный момент, которое тут же переходит в нарушение «равновесия» и благодаря новому поведенческому акту сменяется новым равновесием.

Далее можно выделить поступок, или привычное действие, которое как бы компонуется из целого ряда поведенческих актов. Целесообразность поступка зависит уже от более сложных обстоятельств деятельности и, повидимому, отвечает более высокому уровню потребности регуляции поведения в социальных условиях. Поступок есть элементарная социально значимая «единица» поведения, и его цель — установление соответствия между простейшей социальной ситуацией и социальной потребностью (или потребностями) субъекта.

Целенаправленная последовательность поступков образует поведение в той или иной сфере деятельности, где человек преследует существенно более отдаленные цели, достижение которых обеспечивается системой поступков. И наконец, целостность поведения в различных сферах и есть собственно деятельность во всем объеме. Целеполагание на этом, высшем, уровне представляет собой некий «жизненный план», важнейшим элементом которого выступают отдельные жизненные цели, связанные с главными социальными сферами деятельности человека — в области труда, познания, семейной и общественной жизни.

На всех уровнях поведения личности оно регулируется ее диспозиционной системой, однако в каждой конкретной ситуации и в зависимости от цели ведущая роль, видимо, принадлежит определенному диспозиционному образованию.

Надо полагать, что здесь действует принцип, аналогичный тому, который Н.А. Бернштейн сформулировал в отношении построения движений на физиологическом уровне*. Подобно тому как при координации движений (для преодоления избыточных степеней свободы движущегося органа) выделяется ведущий уровень физиологической регуляций движения, так и в диспозиционной регуляции должен находиться адекватный уровень, или адекватное диспозиционное образование, на соответствующем уровне поведения. Остальные представляют собой, по выражению Н.А. Бернштейна, «фоновые уровни», обслуживающие побочные аспекты деятельности.

Правомерность такой аналогии с физиологией активности подтверждают исследования по психологии установки.

Рассматривая элементарный поведенческий акт субъекта деятельности, А.С. Прангишвили принимает понятие «конечного общего пути». «Этот конечный путь,— пишет он,— можно сравнить с трубкой воронки, которая «фокусирует» в единую выливающуюся наружу струю частицы жидкости, поступающей различными путями в ее конусную часть»**. «Фокусирование», о котором здесь идет речь, осуществляется актуальной установкой, адекватной условиям поведенческого акта. Все уровни диспозиционной структуры участвуют в формировании «потока», вливающегося в конусную часть нашей воображаемой воронки. Но в данной ситуации актуальным, или ведущим, уровнем будет какойто определенный, ибо «благодаря воле... удается актуализировать и вызвать к жизни установку, найденную целесообразной»*** для данного уровня активности.

* См.: Бернштейн Н.А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М, 1966. С. 98100.

** Прангишвили А. С. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967. С. 77.

*** Узнадзе Д.Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 203.

Целесообразность включения в регуляцию деятельности определенного диспозиционного образования, фиксированного в прошлом опыте, непосредственно зависит (1) от потребностей соответствующего витального или социального уровня и (2) от уровня ситуации или условий деятельности.

Для регуляции поведения на уровне элементарного поведенческого акта в некоторой предметной ситуации может оказаться адекватной та или иная элементарная фиксированная установка; для регуляции социально значимого поступка в данных обстоятельствах ведущие диспозиции скорее всего извлекаются из системы фиксированных социальных установок; в случае регуляции деятельности в определенной социальной сфере «ответственность» за общую готовность несут базовые социальные установки, направленность интересов личности, а в регуляции социальной деятельности личности в целом доминирующее значение приобретают ее ценностные ориентации как высший уровень диспозиционной иерархии.

Известно, что, согласно Н.А. Бернштейну, в некоторых случаях высшие уровни регуляции принимают на себя ответственность за управление поведенческими актами более низкого уровня. Так, после длительной болезни человек как бы заново учится ходить. И в этом случае управление простейшими движениями осуществляется на уровне сознания, тогда как в нормальных условиях сознание не контролирует реакции на этом уровне. Точно так же и в диспозиционной регуляции в определенных условиях относительно элементарный поведенческий акт может регулироваться диспозицией более высокого уровня, как это имеет место в случае, если данному поступку в силу сложившихся обстоятельств придается необычное социальное значение.

Вообще в момент, непосредственно предшествующий поведенческому акту, поступку или началу некоторой деятельности, в соответствии с уровнем деятельности (предметная среда, социальная групповая среда, сфера социальной деятельности и общие социальные условия жизнедеятельности личности) вся диспозиционная система приходит в состояние актуальной готовности, т.е. образует актуальную диспозицию. Однако ведущую роль здесь будут играть именно те уровни диспозиционной иерархии и те конкретные диспозиции, которые соответствуют определенным потребностям и условиям деятельности.

Выше мы говорили об иерархических системах, участвующих в регуляции социального поведения личности: иерархии потребностей, диспозиций, условий деятельности и, наконец, об иерархически организованных уровнях самой деятельности. Диспозиционная регуляция социальной деятельности личности, повидимому, может быть описана формулой, предложенной Д.Н. Узнадзе: С » У > П, т.е. ситуация — установка — поведение, которую мы преобразуем в несколько иную схему: С > Д > П, или «ситуации» (= условия деятельности) » «диспозиции» » поведение (= деятельность).

Диспозиционная иерархия личности, опосредующая связь между условиями (или ситуацией) деятельности и поведением, выполняет мотивационные функции. В основе деятельности лежит, конечно, определенная потребность или потребности. Их удовлетворение обеспечивает поддержание всей жизнедеятельности и позволяет человеку выполнять свои социальные функции. Будучи глубинной основой всех мотивов поведения и отдельных поступков, потребности, однако, могут и не включаться в прямую поведенческую «цепочку», но как бы в скрытом, в снятом виде побуждают к деятельности через соответствующие диспозиционные образования. Если последние формируются как готовности к действию в определенных условиях и для удовлетворения определенных потребностей, то связь между потребностью, ситуацией и действием устанавливается именно через диспозиционную систему*.

Обратимся теперь к рассмотрению некоторых механизмов функционирования диспозиционной системы.

Прежде всего возникает вопрос о взаимосвязи трех основных аспектов диспозиций — когнитивного, эмоционального и поведенческого. Мы уже отмечали, что было бы неверно рассматривать диспозиционную систему как некую «кирпичную кладку», образованную элементарными диспозиционными компонентами, каждый из которых включает знание, эмоцию, поведенческую готовность. Такое представление, механистическое в своей основе, вряд ли соответствует диалектике социальной активности субъекта, ибо эта активность осуществляется благодаря слаженному действию сложного многоуровневого механизма.

Поэтому исследователи «аттитюд» сталкиваются с неразрешимой трудностью, пытаясь выяснить взаимосвязи когнитивных, эмоциональных и поведенческих компонентов отдельно взятого диспозиционного образования, будь то социальная установка на определенный социальный объект или более сложная диспозиция на уровне отношения к целостной социальной ситуации, включающие множество объектов отдельных социальных установок.

В обзорной статье, посвященной этой проблеме, У. Мак Гайр отмечает, что по одним экспериментальным данным (например, в опытах 40х годов Д. Кемпбелла и Л. Кана) обнаруживается высокая корреляция между всеми компонентами «аттитюд», но при использовании более изощренных методик, различных для фиксирования эмоциональных, когнитивных и поведенческих аспектов социальной установки, эти данные не подтверждаются (эксперименты Д. Кемпбелла, Р. Фишке и С. Манна в 1959 г.)**. В 1968 г. К. Титтл и Р. Хилл предприняли весьма тонкое в методическом плане сравнение различных методов измерения «аттитюд» в связи с соответствующим поведением испытуемых***.

* См.: Кикнадзе Д.А. К вопросу о системе факторов поведения человека// Социологические исследования. Тбилиси , 1971. С . 102—104.

** См .: McGuire W. The Nature of Attitudes and Attitude Change//The Handbook of Social Psychology. 1969. Vol. 3. P. 156157.

*** См .: Tittle C., Hill A'Attitude measurement and prediction of behavior: an evaluation of conditions and measurement techniques//Sociometry. 1967. Vol . 39. P . 199213.

Итоги оказались неутешительными. Обнаружив, что из 15 экспериментов, выполненных разными авторами, только в пяти случаях корреляция между социальной установкой и наблюдаемым поведением достигла 0,60, они применили шесть различных способов измерения социальных установок и пять способов измерения поведения и лишь в двух случаях (из 30 экспериментов — 5x6) получили корреляцию выше 0,60. Отсюда можно заключить, что само по себе несовершенство измерительной процедуры нельзя считать основной причиной рассогласований между социальной установкой и поведением.

Однако многие американские исследователи продолжают поиск решения в совершенствовании техники измерения «аттитюд» и наряду с этим подвергают сомнению саму концепцию трехкомпонентной структуры социальной установки, предлагая вернуться к первоначальной идее Л. Терстоуна об эмоциональной природе «аттитюд»*. Д. Кац и Штотлэнд пошли еще дальше и высказали предположение, согласно которому социальные установки дифференцированы по своему основному содержанию: одни по преимуществу когнитивны, другие преимущественно аффективны, а третьи имеют доминантой поведенческую готовность. Наконец, они полагают, что возможны и сбалансированные социальные установки, в которых два или все три компонента согласованы**.

Закрепление за отдельными социальными установками определенной функции (аффективной, конативной или когнитивной, как это предлагают Канн и Штотлэнд), выделение «вербальных» и «невербальных» социальных установок, имея в виду, что первые есть «аттитюд» на вербальную, а вторые — на предметнореальную ситуацию, или же расчленение социальных установок по принципу направленности на социальный объект или социальную ситуацию, на цель или способ действия (этим путем идет М. Рокич и некоторые другие авторы), эти попытки спасти общую концепцию регуляции социального поведения личности через «аттитюд» приводят лишь к нагромождению разнородных по исходному принципу объяснений некоторых экспериментальных данных, причем эти объяснения подчас вовсе не согласуются друг с другом. По замечанию П.Н. Шихирева, сегодняшняя ситуация в американских исследованиях по проблематике «аттитюд» характеризуется обилием «минитеорий» и отсутствием какойлибо обобщающей теоретической концепции***.

Механизм взаимосвязи между различными элементами диспозиционной структуры, образующими разные подсистемы (когнитивную, эмоциональную и поведенческую) и разные уровни (от элементарных фиксированных установок до ценностных ориентации), следует рассматривать именно как механизм функционирования диспозиционной системы в целом, ибо она обеспечивает целесообразное управление поведением личности как целостная система, в которой все элементы взаимосвязаны и взаимодействуют определенным образом.

* См .: McGuire W. Op. cit. P. 157; Flshbein M. Attitudes and the prediction of behavior/ /Readings in attitude and measurement/Ed. by M. Fishbein. N. Y., 1967. P. 477—492.

** См .: McGuire W. Op. cit. P . 157.

*** Шихирев П.Н. Исследования социальной установки в США//Вопросы философии. 1973. № 2.

Выше мы говорили о том, что актуализация того или иного диспозиционного образования происходит целесообразно под воздействием ситуации и соответствующих потребностей, обеспечивая оптимальную регуляцию поведения на данном уровне. Напомним также, что диспозиционные образования с их когнитивными, эмоциональными и поведенческими аспектами фиксируются в предшествующем опыте, однако эти три указанных аспекта должны представлять собой подсистемы, связанные по разным принципам. Поэтому, будучи фиксированными в диспозициях, они в то же время входят в соответствующие подсистемы.

Рассмотрим как гипотезу некоторые особенности механизма оптимизации поведения на определенном, конкретном уровне с точки зрения диспозиционной системы личности. Здесь можно выделить несколько процессов.

1. Извлечение из общего багажа знаний элементов, относящихся к данной ситуации, потребностям и эмоциональному состоянию субъекта, т.е. извлечение адекватных знаний.

На протяжении жизни у человека накапливается огромный запас знаний, который можно представить в виде своего рода «информационного поля». Отдельные знания, входящие в это «поле», образуют его элементы, но это не значит, что они не имеют отношения к диспозиционной структуре. При актуализации данного диспозиционного образования из этого «поля» извлекаются сведения, связанные с данной ситуацией и потребностями.

Теперь они как бы входят в иную систему и приобретают новые свойства, усиливая или ослабляя процесс актуализации данной социальной установки, ценностной ориентации или иного компонента диспозиционной системы. Происходит образование когнитивноэмоциональных связок.

2. Формирование когнитивноэмоциональных (или эмоциональнокогнитивных) связок — качественный этап в процессе формирования и функционирования диспозиционной системы. Эти эмоционально окрашенные знания представляют собой как бы основные «заготовки» диспозиционной структуры. Для завершения этого процесса требуется образование поведенческой готовности в виде соответствующего плана или программы поведения.

Какая из двух составляющих когнитивноэмоциональной «связки» окажется ведущей, зависит от многих факторов. В частности, должны сказаться качественные особенности самих знаний и соответствующих эмоций. В отношении первых существенна их разветвленность, дифференцированность относительно объекта и ситуации деятельности. В отношении вторых будет иметь значение сила эмоции, что, в свою очередь, определяется значимостью активизированной потребности, ее «центрированностью» по направлению к ведущим интересам личности. Определенно следует ожидать существенного воздействия на выделение ведущей стороны при образовании таких когнитивноэмоциональных связок индивидуальнопсихологических особенностей субъекта, психического типа личности.

3. Формирование поведенческих готовностей в соответствии с уровнем деятельности. На низшем уровне это ситуативная поведенческая готовность, в более сложной, социальной ситуации — поведенческий план и на высших уровнях — поведенческие программы. В этом смысле поведение в той или иной сфере, как и деятельность в целом, регулируется поведенческими программами, поступки — поведенческим планом, а отдельный акт поведения — соответствующей поведенческой готовностью.

Поведенческая готовность — итог актуализации диспозиционных образований, адекватных условиям деятельности.

Каким же образом когнитивные, эмоциональные и поведенческие элементы диспозиционной системы приводятся в состояние, оптимальное для данных условий?

Здесь мы должны вернуться к тому, что уже говорилось относительно иерархической структуры всей диспозиционной системы. В этой иерархии, как и в других образованиях подобного рода, регулятивная роль соответствующих уровней различна. А именно, высшие уровни иерархии доминируют в отношении нижележащих, тогда как на одном уровне происходит согласование, координация различных диспозиционных элементов.

Хотя соответствующие диспозиции извлекаются субъектом применительно к цели и уровню деятельности, другие диспозиционные уровни, вероятно, также активизируются: нижележащие — для обеспечения этой деятельности по ее «периферийным» аспектам, а высшие — для согласования поведенческого акта или для согласования поступка в рамках целенаправленного поведения в данной сфере деятельности и так далее.

B . C . Мерлин экспериментально показал, что для выполнения социального требования («социальной схемы», по словам автора) индивидуальные психические особенности личности (такие, как, например, интравертированность или экстравертированность, свойства темперамента) взаимодействуют таким образом, чтобы обеспечить поведение на высшем психическом уровне, отвечающее социальному требованию. «Индивидуальность личности,— заключает B . C . Мерлин,— представляет собой одновременно индивидуализацию обобщенных социальнотипичных отношений (социальных схем) и подчинение, регулирование проявлений индивидуума социальными схемами»*. В нашем случае это означает, что низшие уровни диспозиционной иерархии перестраиваются так, чтобы обеспечить реализацию поведения, регулируемого адекватным ситуации более высоким диспозиционным уровнем.

* Мерлин B . C . Индивидуализация социальных схем и регуляция свойств индивидуума социальными схемами//Международный коллоквиум по социальной психологии. Тбилиси, 1970. С. 213.

Об этом же механизме доминирования высших уровней регуляции деятельности в отношении нижележащих говорит А.А. Меграбян, критикуя тех психологов, которые полагают, что ведущую роль в поведении играют глубинные явления психики, над которыми возвышается вся психическая сфера вплоть до самосознания личности. «Порочность такого понимания и анализа структуры личности заключается, вопервых, в методике механического напластования психических функций. Между тем общеизвестно, что в процессе эволюционного развития каждая предшествующая функция перестраивается под регулирующим воздействием последующей... Именно поэтому структура нового высшего уровня является ведущим регулятором всей структуры личности»*.

* Меграбян А.А. Общая психопатология. М., 1972. С. 212.

Рассматриваемая здесь диспозиционная концепция позволяет, как нам кажется, поновому объяснить так называемый парадокс Ла Пьера.

Этот эксперимент, неоднократно повторенный другими исследователями, послужил «пробным камнем» для всевозможных объяснений действия поведенческого компонента «аттитюд». Одни психологи предлагали разделять регулятивные функции вербальных и невербальных установок, другие искали ответ в разделении установок на ситуационные и объектные, третьи вовсе усомнились в регулятивной функции социальных установок.

С точки зрения диспозиционной регуляции поведения, случаи несоответствия между той или иной социальной установкой и наблюдаемым поступком можно объяснить тем, что ведущая роль в регуляции поведения принадлежала диспозиции иного уровня. Так, ценностная ориентация на престиж заведения диктовала отрицательный ответ относительно обслуживания цветных. И та же самая ориентация предполагает соблюдение принятых правил обслуживания, если клиент, что называется, «стоит на пороге».

Подводя итог, можно сказать, что регуляция социального поступка должна быть истолкована в контексте всей диспозиционной системы личности, а не только со стороны той или иной социальной установки, относящейся к ситуации деятельности.

Экспериментальные исследования регулятивных функций диспозиционной системы, взятой в целом, выдвигают известные трудности. Экспериментатор должен фиксировать множество диспозиционных образований, включая ценностные ориентации, общую направленность интересов личности, социальные установки на соответствующие объекты и ситуации деятельности, причем следует обеспечить возможность целостного представления о системе диспозиций личности в момент, предшествующий поступку или системе поступков, т.е. поведению в определенной сфере деятельности.

Немало проблем возникает в связи с изучением факторов, образующих и преобразующих диспозиционную систему. Решающую роль здесь играют условия деятельности, наполняющие диспозиционные образования различным социально значимым «материалом», а также индивидуальнопсихологические особенности субъекта (тип нервной деятельности), которые, надо полагать, существенно детерминируют механизм функционирования диспозиционной системы.

Высказанные здесь соображения мы рассматриваем не более, чем в качестве развернутой гипотезы, подлежащей тщательной проверке. Основания в пользу этой гипотезы заключаются в том, что она не противоречит имеющимся экспериментальным данным в области изучения установок и ценностных ориентации, а также в том, что, несмотря на методические трудности, следствия из этой гипотезы представляются вполне проверяемыми.