Предлагаемая работа выполнена в жанре описания положения дисциплины ("State of the art"), что требует рассмотрения предыстории, равно как и формирования нынешнего состояния фактуальных знаний и методологии в данной области. Применительно к российской социологии такого рода повествование очень непросто, что связано с извечной проблемой российской интеллигенции: ее отношением к власти, как и с отношением властных структур ко всяческому инакомыслию.

Особенно нелегко определить некоторую взвешенную позицию в повествовании о советском периоде отечественной социологии. На эту тему имеется множество, в том числе и зарубежных, публикаций (см. литературу к гл. 1). Они позволяют выделить полярные взгляды и оценки1.

По критерию отношений между социологией и властью некоторые авторы склонны абсолютизировать "диссидентскую" роль советских социологов, тогда как другие преувеличивают "сервисные" функции и "тотальную" идеологизацию.

По критерию научной зрелости опять же - альтернативные позиции. Одни (включая и западных авторов) подчеркивают достаточно высокий методологический уровень исследований советского периода, тогда как другие акцентируют внимание на их теоретико-концептуальной слабости, что обесценивает, по их мнению, достижения в области методики и техники эмпирических исследований.

Третий критерий - акцент на мотивационную композицию социологического сообщества: "сервисная" ориентация, диссидентская и академически беспристрастная.

Я думаю, что все идеальные конструкции, как и должно быть, остаются лишь обозначениями полярных "кластеров" в некотором реальном и к тому же многомерном пространстве. Позиция редактора в этом самом деликатном вопросе состоит в следующем:

• надо различать субъективную интенцию исследователя и результат его работы, который подлежит оценке в иных категориях, не связанных с намерениями исследователя;
• не следует смешивать концептуализацию исследования и собственно фактуальное знание, полученное в итоге. Эмпирические данные (если они надежны) могут быть реинтерпретированы;
• в научном сообществе разумно выделять кристаллизующие звенья, т.е. направления, школы, исследователей, чьи работы выступали своего рода эталонами для воспроизводства, независимо от каких-либо внутри- или вненаучных обстоятельств.

Эти три принципа были путеводными в работе редактора. Но все же "совершенно объективную" картину советского периода отечественной социологии, да и настоящего ее состояния, мы гарантировать не можем и не имеем права. Будущие историки российской социологии, наверное, опишут ее более объективно: здесь необходимо уравновешенное отстранение, каковое сейчас невозможно.

Еще одно замечание о советском периоде отечественной социологии. Было бы противоестественным отделять развитие дисциплины в России от развития социологии в других республиках тогдашнего Союза. К тому же сообщество объединялось многочисленными исследовательскими секциями и исследовательскими комитетами Советской социологической ассоциации во всех ее республиканских отделениях.

Вклад социологов из многих республик в процесс становления социологии в России не может быть предан забвению, как, надеюсь, и участие российских коллег в развитии дисциплины в странах, как мы теперь говорим, "ближнего российского зарубежья".

Взаимоотношения между властью и социологией в России

Документированная история отечественной социологии должна быть понята в контексте бурных событий минувшего почти столетнего периода: ломки политических систем, социальных институтов, господствующей идеологии, самих экономических основ общества. Достаточно сказать, что до 1889 г. издание работ Огюста Конта тормозилось царской цензурой ввиду того, что его сочинения "разрушают господствующие верования". После революции 1905 г. наступило цензурное "послабление", хотя социология все еще воспринималась властями как оппозиционная наука. Первая социологическая кафедра была создана в Петербургском психоневрологическом институте незадолго до октябрьской революции 1917г. На фоне разрешенных царскими властями социальных обследований (выдающаяся роль принадлежала здесь земской статистике конца XIX - начала XX в.), поощряемых В.И. Лениным в первые годы советской власти, теоретическая социология начиная с 20-х гг. на долгие годы была втиснута в рамки марксистской идеологии. Советские обществоведы боролись с "буржуазной социологией", утверждая единственно верное понимание социально-исторического процесса. Гласность и разрушение преград для научного общения после 1985 г. привели к открытому противоборству различных теоретических и идеологических позиций в отечественной социологии. Сказалась давняя российская традиция - идейно-политическая ангажированность социальных исследователей.

Еще с 60-х гг. прошлого века дискуссии между западниками и славянофилами породили противостоящие течения в социологии: позитивистски ориентированное, организмическое, неокантианское против национально-религиозного. В наше время мы наблюдаем всплески этого давнего спора в виде стремления вернуть отечественную социологию в русло российской духовной традиции и стремления сомкнуть ее с развитием мировой науки.

Трудность написания объективной истории развития социологического знания в России заключается и в том, что многие авторы этой книги - живые свидетели и участники возрождения (можно сказать - второго рождения) социологии в конце 50-х - начале 60-х гг. Нелегко следовать веберовской позиции отказа от оценочных суждений в рассмотрении социальных феноменов. Единственное, что можно сделать, - предоставить каждому автору возможность выразить свой взгляд на прошлое и видение настоящего.

Из первой главы читатель узнает о том, что российская социологическая традиция не прерывалась, а в ряде других он обнаружит многоточия между 30-ми и 60-ми гг. - периодом, в течение которого какие бы то ни было социальные обследования в Советском Союзе либо не проводились, либо замалчивались.

Созданное усилиями Г.В. Осипова первое после длительного перерыва социологическое подразделение было санкционировано в Институте философии Академии наук СССР под несколько странным названием Отдела новых форм труда и быта. Как писал Б.А. Грушин, социологам предлагалось положение "членов Ученого совета при Чингиз-хане"; а другой основоположник советской социологии 60-х гг. В.Н. Шубкин любил повторять фразу: "Социология - зеркало общества, но советские руководители не желали смотреть в это зеркало".

Парадоксально, но и Г.С. Батыгин, и Б.А. Грушин вместе с В.Н. Шубкиным правы. Преемственность в отечественной социологии сохраняется в том, что касается глубокого общественного интереса к социально-философским проблемам и стремления официальных идеологов партии поддержать и утвердить в противоборстве с "буржуазной социологией" позиции марксизма как социальной теории. Вместе с тем несомненны и разрывы в преемственности научных традиций, нормального познавательного процесса общественной жизни с опорой на фактуальное знание: вследствие репрессий, запретов на публикации, ликвидации целых научных школ. Последующие поколения исследователей начинали свою работу как бы заново. Часто это оборачивалось полной неосведомленностью об истории российской социологии: имена выдающихся русских социологов не подлежали упоминанию из-за их антимарксизма или антибольшевизма. Поэтому социологи - "шестидесятники" в большинстве начинали с самообучения у западных авторов.

Состоялась ли российская социология? Закономерный вопрос. Социология есть в значительной мере осмысление обществом самого себя. Еще более жесткое утверждение: "Социология в той или иной стране возможна лишь при том условии, что - по меньшей мере - там предпринимаются попытки сформировать собственную фундаментальную теорию с учетом своего уникального социального опыта и признанных стандартов философии и методологии" [3, с. 11].

Давайте обратимся к мировой истории нашей дисциплины. Воспользуемся периодизацией, которую предложил Мартин Элброу [7, р. 6-12], совместив при этом этапы развития социологического знания и социологических сообществ. Эти этапы в концепции автора следующие: универсализм - национальные социологии - интернационализм - индигенизация (в приближенном переводе - обращение к исконным основам) - глобализация.

"Универсализм" - начальная фаза становления социологии как объективного знания об обществе и законах его развития (Конт. Спенсер), своеобразное подражание естественным наукам - физике, биологии - натуралистический образ.

Вторая фаза - "национальные социологии" - период формирования классических теорий прежде всего в европейских странах и в США. Совмещение национальных социологии с принципами универсализма, отмечает Элброу, порождает "концептуальный империализм", т.е. противоборство теоретических парадигм, связанных с национальными амбициями германской, французской, других школ, каждая из которых претендовала на безусловность адекватного анализа социальной реальности.

Другие авторы, обобщая дискуссии по проблемам социологической теории на XIII Всемирном социологическом конгрессе в Билефельде и после него, отмечают, что теоретическая социология, разрабатываемая в определенной национальной культуре, не может не испытывать воздействия национальной традиции. А.Гоулднер заметил, что "интеллектуальное культурное наследство накладывает отпечаток на теоретика задолго до того, как он становится теоретиком" [9, р. 34]. Как пишет Жак Коэнен-Хютер [8, р. 502-503], французская социология основательно связана с философской традицией, германская формировалась в дебатах с историками, британская - с экономистами, испытывая и до сих пор тяготение к решению экономико-политических проблем. Американская социология, особенно после Второй мировой войны, оказывала сильнейшее воздействие на мировую социологическую мысль в силу доминирующего экономико-политического положения США, распространения американской науки и культуры по всему западному миру и в других странах, проникая и за "железный занавес". В наше время возник термин "макдоналдизация" американской социологии: концентрация на решении социальных проблем с развитой технологией внедрения социального знания в регулирование социальных процессов.

Третьим этапом - "интернационализмом" - Элброу называет период первой половины нашего века: ответ социологических сообществ на раскол мира в двух мировых войнах. Противоборство политико-экономических систем, особенно после Второй мировой войны, выразилось в противостоянии марксистов и парсонсианцев.

Международная социологическая ассоциация инициировала диалог между сторонниками разных теоретических парадигм. Но в первую очередь - дискуссии между марксистами (и неомарксистами) и парсонсианцами (теорию Парсонса некоторые западные социологи именовали тогда Большой и Единственной). На всех послевоенных конгрессах марксисты (и советские социологи - наиболее активно) вступали в бескомпромиссные дискуссии со структурными функционалистами, упрекая последних в консервативных интенциях, недооценке роли субъективного фактора в социальном развитии. Западные неомарксисты в открытую обвиняли парсонсианцев в лояльности к буржуазному истеблишменту.

"Индигенизацией" Элброу обозначает следующий этап - попытки социологов преимущественно стран третьего мира создать в 70-е гг. собственные социологические концепции применительно к особым культурам этих стран. Анализ социальных проблем "глазами европейцев" оказался непродуктивным. Марксизм представлялся более адекватным, но в национальном облике китайского, африканского, латиноамериканского, северокорейского...

Нынешний период развития социологии Элброу характеризует как "глобализацию" в разных ее проявлениях: осознание перехода человеческой цивилизации в фазу общемирового социального пространства (т.е. расширение его границ за пределы отдельных обществ), заинтересованный дискурс (желание понять позицию представителя иной теоретико-социологической парадигмы) и объединение усилий мирового социологического сообщества в решении проблем всего человечества.

В основных чертах отечественная социология испытала фазы развития, описанные выше. Российские позитивисты, как и французские, исходили из принципа универсальности законов социального развития. Это убеждение разделял и П. Лавров, который к завершению своей научной деятельности стал основателем особой, русской субъективной школы. Наиболее яркие ее представители, наряду с Лавровым - Н. Михайловский и Н. Кареев пытались соотнести объективные закономерности социального бытия с желаемым идеалом справедливого общества Христианская социология и "Философия хозяйства" Сергея Булгакова, выдающееся сочинение Александра Чаянова "Крестьянское хозяйство", опубликованное в начале нашего века, - не что иное, как попытка найти философско-социологическое и экономическое объяснение особого уклада жизни. Если Вебер по праву признан выдающимся представителем немецкой социологии, а его "Протестантская этика и дух капитализма" - своего рода Социологическая Библия современных западноевропейских обществ, то крестьяноведение Чаянова и до сего дня не утратило эвристических потенций в понимании нашего общества и обрело свое второе рождение в постсоветской России (см. гл. 7). Высланный из страны Питирим Сорокин создал фундаментальную теорию социокультурных систем, основой которых полагал различия типов мировоззрения - чувственного, умозрительного и интуитивного.

Достаточно упоминания этих имен, чтобы убедиться в формировании собственно российской социологической школы, с ее стремлением совместить универсализм социального с национальной культурой.

Отечественная социология в советское время претерпела фазу "концептуального империализма" (непримиримого противоборства с "буржуазной социологией") и не избежала своеобразной "индигенизации", т.е. привязки теории Маркса к советскому обществу. Маркс был заменен марксизмом-ленинизмом. Деятельный социальный субъект представлялся исполнителем единой воли авангарда - рабочего класса, а точнее - его партии в лице центрального руководства. Для социологов, как и других обществоведов, в 60-е и первую половину 80-х гг. прямым указанием к разработке научных планов выступали теоретические новации, содержавшиеся в докладах к съездам коммунистической партии. Например, о вступлении СССР в стадию "развитого" и позже - "зрелого" социализма, о движении к социальной однородности общества, в начале перестройки - о "человеческом факторе".

Очень важным событием явилось выдвижение концепции трехуровневой структуры социологического знания: социально-философская общая теория (исторический материализм) - частные социологические теории - эмпирический базис. Опубликованная в центральном партийном журнале "Коммунист" (1972) Г. Глезерманом, В. Келле и Н. Пилипенко, эта концепция была активно поддержана многими ведущими социологами, а позднее данная формула была включена в преамбулу Устава Советской социологической ассоциации. Открывался путь к эмпирическим исследованиям в рамках частных теорий, опосредующих осмысление данных на общетеоретическом уровне. Вместе с тем в частных, "отраслевых" социологиях марксизм примечательным образом "совмещался" со структурным функционализмом, следовало лишь перевести на русский некоторые ключевые термины. Социальные страты и социальная мобильность конституировались в литературе под именем социальных слоев и социальных перемещений (см. гл. 4); идеология, духовная жизнь общества постепенно концептуализировались в исследованиях иерархии ценностей; воспитание советского человека мало-помалу становилось одним из факторов социализации личности.

В период брежневской стагнации структурный функционализм с его пафосом гомеостазиса представлялся, по-видимому, даже более приемлемым в качестве исследовательской парадигмы для социального планирования, управления организациями и вообще упреждения всяких дисфункциональностей, нежелательных (неконтролируемых) изменений. Работы Парсонса публикуются, выходит обширная книга "Современная социологическая теория" под редакцией Г. Беккера и А. Бескова - приверженцев структурного функционализма. В послесловии Д. Чеснокова к этой книге характерны заголовки разделов: "Бессилие буржуазной социологии решить вопрос о предмете социологии", "Отказ от законов общественного развития", "Идеалистический характер и связь с буржуазной политикой", "Фальсификация марксизма". "Буржуазные социологи, - писал Д. Чесноков, - по преимуществу занимаются "структурой", "организацией" и "конфигурацией"" [4, с. 838]. Эта критика, по существу, имела символический смысл, призванный дать идеологическую оценку. На деле же названная книга превратилась в учебное пособие по теоретической социологии для целого поколения советских социологов.

Следующий прорыв, открывающий путь к изучению социальной реальности - привлечение в социологическую литературу деидеологизированного концептуального аппарата системного анализа (тем более, что его, наряду с Берталанфи, освящал нобелевский авторитет Ильи Пригожина). Под эгидой этого нового "универсализма" Парсонс оказался уже вполне приемлем.

В годы застоя власти проводили политику удержания социологического сообщества в определенных рамках: в партийных верхах был принят термин "управляемый" и "неуправляемый" интеллигент. Открытое выступление Ю. Левады в 1969 г., в котором он достаточно прямолинейно ставил вопрос о двух парадигмах социологической теории - марксистской и структурно-функционалистской, привело к его остракизму, что, впрочем, сыграло свою положительную роль в просвещении диссидентствующей интеллигенции: изъятые цензурой лекции Левады распространялись "самиздатом".

Более осторожная (или более рациональная?) тактика других исследователей иногда приводила к результатам социально-практического свойства. Командно-административная система имела то преимущество, что ученый-социолог мог выступать прямым инициатором организованного социального действия. Рекомендации социологов партийному руководству по итогам исследований в 70-80-х гг. находили отражение в области социальной политики движения рабочей силы (исследования текучести рабочих кадров), в государственных новациях относительно высшего образования (отмена ценза для не имеющих производственного стажа), градостроительного планирования и целого ряда других социальных проблем: культуры, положения семьи, женщины, но особенно - в социальном осмыслении положения деревни.

Как только социолог попадал в категорию "неуправляемых", его исследования табуировались и сам он становился персоной, подлежащей внимательному наблюдению властей2. Помимо Ю.Левады, этой участи не избежали И. Кон (ученый с мировым именем, осмелившийся изучать сексуальное поведение и вообще принципиально "неуправляемый"); другой ленинградец - А. Алексеев, который ушел из академического института, чтобы выяснить в рабочей среде, ожидают ли люди перемен в общественно-политической жизни (он неоднократно подвергался приводам в КГБ); эмигрировавшие из страны В. Шляпентох (исследователь массовых коммуникаций и методологических проблем эмпирической социологии), Н. Новиков (серьезный исследователь Т. Парсонса) и др.

Последний спазм советского политико-идеологического контроля над социологическим свободомыслием пришелся на Т. Заславскую. В 1983 г. вместе с А.Аганбегяном она выступила на семинаре в Новосибирском академгородке с докладом "О совершенствовании производственных отношений социализма и задачах экономической социологии", главная идея которого состояла в утверждении необходимости радикальных социально-экономических перемен. Доклад попал на Запад, вызвал бурный интерес интеллигенции в стране. Это событие, по существу, ставило точку в истории советского периода отечественной социологии, за которым следует фаза ее развития в годы перестройки и гласности. Российская социология входит в глобальное научное сообщество и начинает осмысливать проблемы страны, освобождаясь от давления "единственно правильной и всеобъемлющей" теоретической парадигмы.

Отечественная социология, теперь институционализированная в системе академических социальных наук, находится в поисках ответа на извечные наши вопросы: Куда идет Россия? В чем состоит гражданская роль социолога?

Теоретический дискурс в социологии на пороге третьего тысячелетия сконцентрирован на проблеме взаимосвязей, противоречивого единства онтологического (= объектного) и субъектного в понимании социальных процессов. Именно в этой точке противополагается структурно-системная парадигма общества феноменологическому и культурологическому подходам. Именно эту проблему должна разрешить теоретическая социология на пороге будущего тысячелетия. В современной России мы являемся свидетелями и участниками дискуссий по тем же проблемам, каковыми сегодня озабочено мировое социологическое сообщество: Возможна ли универсальная социологическая теория? Как соотносятся многообразные теоретические парадигмы? Не является ли социологическое знание полипарадигмальным вследствие самой его природы - влияния социальных теорий на социальную жизнь [6]?

И вновь мы сталкиваемся с российской проблемой: власть и интеллигенция, власть и социология. Должна ли социология быть оппонентом любой власти и тем служить обществу или она призвана просвещать власть и этим отвечать на социальный вызов? Альтернатива чисто российская, ибо диктуется она ролью государства в общественной жизни. Дальнейшее развитие России в сторону демократии и гражданских структур лишает смысла эту дилемму.

Композиция книги и рефлексии редактора

Предлагаемая коллективная работа - далеко не полный обзор становления и развития российской - советской - постсоветской социологии, предпринятый в нескольких ракурсах.

Первый раздел посвящен общим проблемам предыстории и истории отечественной социологии, ее становлению как научной дисциплины.

Глава I вводит читателя в интеллектуальную атмосферу российской социальной мысли конца XIX - начала XX вв. Это особая интеллектуально-нравственная среда, в которой формировалась российская интеллигенция, убежденная в своей миссии служения обществу, верности идеям истины и справедливости. Социология в России не могла формироваться иначе как область социального знания, долженствующего указать "верный путь" обществу. Ее институционализация в рамках марксизма, что является центральной темой главы Г.Батыгина, была противоречивой. Социология признавалась в качестве инобытия социальной философии марксизма - исторического материализма, но долго не признавалась как академическая (т.е. допускающая альтернативные подходы) область социального знания.

Глава 2, написанная З.Голенковой и Ю.Гридчиным, посвящена историко-социологическим исследованиям в России, обращенным, прежде всего, к анализу различных теоретических направлений и школ в конце XIX - начале XX вв.; далее - историко-социологическим работам в русле марксизма и вплоть до нашего времени, когда наблюдается стремление осмыслить историю отечественной социологии в контексте мировой науки. Один из центральных вопросов, обсуждаемых в этой главе - дискуссии о предмете социологии, ее месте в системе социального знания, границах предметной области, ее связи с философией, идеологией и политикой.

Не менее заинтересованно обсуждался и в дореволюционные годы, и в дальнейшем вопрос о взаимоотношениях отечественной теоретической социологии с западными социологическими школами. И сегодня авторы историко-социологических исследований (в том числе и авторы данной главы) возвращаются к этой проблеме, анализируя вклад российских социологов в развитие социологического знания.

В 3-й главе авторы рассматривают развитие методологии и методов исследований во взаимосвязи с соответствующими теоретическими ориентациями. О.Маслова подчеркивает, что интерес к методологии активизируется в определенные периоды, а именно: при обострении потребности научного сообщества в самоидентификации, в случае неадекватных исследовательских результатов и в периоды глубоких социальных кризисов. Если в первой главе речь идет о том, как социология инкорпорируется в систему социального знания, то здесь мы имеем дело преимущественно с саморефлексией научного сообщества на разных стадиях того же процесса.

В специальном параграфе, посвященном развитию математических методов, отмечается, что до революции 1917 г. русские статистики (например, Чупров) работали на вполне мировом уровне, тогда как с конца 50-х гг. советским социологам пришлось усиленно осваивать зарубежную литературу, ибо тридцатилетний отрыв не мог не сказаться на состоянии этого направления в методологии анализа данных. Помимо этого, длительная борьба с "буржуазной" кибернетикой затормозила развитие компьютерной инженерии, и только теперь мы можем говорить о более или менее приемлемом оснащении исследователей современными компьютерами и программами. Многие из описываемых Ю.Толстовой достижений отечественных авторов в области математических методов были их собственными изобретениями, включая и программное обеспечение для советских ЭВМ, и разработки детерминационного анализа, математического моделирования и др.

Раздел второй, посвященный социальной дифференциации, включает проблематику, имеющую давнюю отечественную традицию, и новую. Последняя относится к становлению этнической и особенно - тендерной социологии.

В главе 4 (З. Голенкова и Е. Игитханян), посвященной изучению социальной структуры, читатель обнаружит сведения о том, как происходила трансформация марксистского классового подхода в проблематике социального расслоения к стратификационной парадигме, а в последние годы - к исследованиям социального неравенства в концептуальных рамках феноменологических подходов (в особенности - Бурдье и его идеи противоборства групп, обладающих различным символическим капиталом).

Здесь особенно важны разделы, посвященные изучению современного российского общества с несложившейся, достаточно неустойчивой, аморфной социальной структурой, в которой лишь обозначаются реальные стратообразующие критерии. Было бы сильным упрощением сводить критериальный фактор исключительно к имущественному положению или отношению к собственности. Немалую роль играют и такие социальные ресурсы, как вхождение во властные структуры, неформальные взаимосвязи, компетентность в современных, необходимых в постсоветском обществе знаниях, традиционные связи с деревней и сельским хозяйством, региональные различия, даже этнонациональный статус лиц, не принадлежащих к так называемой титульной нации в данной республике.

Глава 5, написанная В.Семеновой, посвящена социологии молодежи, каковая хотя и приобрела самостоятельный статус, но оставалась пограничной областью социологических исследований, тесно связанной с социологией образования (гл. 13) и исследованиями социальной структуры. В.Н. Шубкин, работавший в проблематике социологии молодежи и образования, по существу, изучал процессы социальной стратификации и социальной мобильности.

Главы 6 и 7 - о социологии города и социологии села, - которые отсутствовали в пробном издании этой книги (1996 г.), описывают принципиально разные подходы советской идеологической доктрины к селу и сельскому крестьянскому хозяйству, каковое следовало преобразовать в коллективно-колхозное, а образ жизни селян "подтянуть" к условиям индустриального города. Город представлялся символом социально-экономического и культурно-политического прогресса; отсталое русское село выступало тормозом в развитии "зрелого социализма".

Как отмечает Р.Рывкина, именно исследования села обнаруживала реальные социально-групповые ("внутриклассовые") различия в большей мере, чем изучение городского населения. Они существенно подрывали официальный тезис о сближении города и деревни. По сути, работы новосибирской социологической школы Т.Заславской и экономистов во главе с А.Аганбегяном подготовили аналитическую почву для реформ периода "перестройки".

В социологии города наблюдалась резкая трансформация коммунистических проектов в сторону рационального анализа реальных социальных проблем урбанистики, о чем пишет лидер этого направления 60-70-х гг. О.Яницкий.

Глава 8 - о социологии пола и тендерной социологии (Т.Гурко) - повествует о том, что исследование социального положения женщины в Советском Союзе было одним из ведущих в рамках общей идеи достижения социального равенства полов. Что же касается тендерной парадигмы, возникшей в послевоенные годы в западной социологии, то это направление в современной России только еще разворачивается в полную силу, сохраняя немало традиционных связей с предшествующим периодом и акцент на собственно женскую проблематику.

Глава 9 - об этносоциологии, - написанная одним из видных представителей этого направления Л. Дробижевой, повествует о социальной дифференциации этносов в советской и постсоветской России, хотя официальная советская идеология утверждала полное социальное равенство народов и наций. В этнонациональной проблематике социологи содействовали переосмыслению общей теоретической парадигмы этой предметной области. В основном их работы привели к тому, что этнология выделилась в особую область, отпочковавшись от историко-культурного "древа" этнографии. Усилиями социологов Ю Арутюняна, автора главы и этнолога В.Тишкова этнология как область изучения современных (не только "примитивных") этносов и народов утверждается как крайне важное направление. Социологам предстоит отвечать на нелегкий вопрос: какова же роль социокультурных традиций в реформирующемся обществе?

Третий раздел, посвященный исследованиям в области труда, производства, институтов образования и науки, описывает одну из наиболее развитых предметных областей отечественной социологии. В дореволюционный период эта проблематика была сосредоточена вокруг дискуссий о русской сельской общине и "рабочем вопросе". Решающую роль сыграла работа В.Ленина "О развитии капитализма в России". Ленин эмпирически обосновал (опираясь на данные земской статистики) вывод о становлении капиталистического уклада и пришел к заключению о неизбежности пролетарской революции.

Поскольку базисные (социально-экономические) отношения в марксистско-ленинском понимании играют безусловно доминирующую роль в общественном развитии, именно социология труда и производства (глава 10, написанная А.Кравченко при участии В.Щербины) получила наилучшие возможности для развития после тридцатилетнего перерыва - после того, как в 20-30-е гг. были репрессированы выдающиеся социоэкономисты и теоретики производственной организации - А. Богданов, А.Гастев, П.Керженцев и многие другие.

"Шестидесятники" в социологии труда и производства вынуждены были ориентироваться скорее на работы американских социологов в рамках этой проблематики, нежели на отечественную традицию, созданную усилиями талантливых "врагов народа".

В советской социологии труда и производства во весь голос прозвучало утверждение о личности человека, его человеческих потребностях, мотивах отношения к труду, короче - о собственно человеческом факторе экономики. Академические исследования этого направления переросли рамки лабораторий и кафедр и послужили "пульсаром" создания многочисленных социологических служб на предприятиях и в отраслях производства. Работник неожиданно предстал не в качестве "рабочей силы", но как субъект чувствующий, страждущий и требующий должных условий самореализации.

Непосредственно причастный к этому направлению, вспоминаю примечательный эпизод (1967 г.), когда в разговоре с директором крупного предприятия, где мы намеревались провести повторное обследование, услышал такую фразу: "Что вы, социологи, можете нам сказать нового? Понятно, что рабочий не придаток машины, а человек. У нас есть социолого-психологическая лаборатория. Мы все это прослеживаем, беседуем с увольняющимися, ведем учет претензий. Даже мастеров подбираем по вашим тестам... Что вы еще хотите?" О повторном исследовании мы, конечно, договорились. Но я почувствовал невероятную гордость за наше сообщество социологов, которое сумело преобразовать выпускника инженерного вуза, технократа в специалиста иной формации.

Заводские социологи сыграли неоценимую гражданскую роль в повышении социального статуса социологии (и социальной психологии, с представителями которой они работали содружественно).

В главе 11 (В.Щербина) показано, как это сообщество, объединенное в особую секцию Советской социологической ассоциации, постепенно эволюционировало и, возможно, наиболее органично входит в рыночную экономику, будучи подготовлено и к управленческому консультированию, и к решению конкретных проблем трудовых конфликтов в современных условиях.

В.Радаев - представитель нового поколения российских социологов, в главе 12, посвященной экономической социологии, формулирует исследовательскую программу этой дисциплины. Ее предпосылки многообразны, но сам предмет в современном его понимании пока еще находится в стадии становления. Генеральный вопрос: может ли классический "экономический человек" Вебера иметь русскую фамилию? Как скажутся наши российско-советские традиции на экономическом поведении всех рыночных агентов (начиная с предпринимателя), как скоро "новые русские" будут признаны в обществе собственно предпринимателями, деловыми людьми, а не своекорыстными выскочками? Исследовательская программа Радаева заслуживает внимательного изучения и студентами, и зрелыми исследователями в этой области. Тут есть над чем размышлять.

Глава 13 - о социологии образования (А. Астафьев и В. Шубкин) - включена в данный раздел потому, что в советской системе образование рассматривалось преимущественно в двух планах: во-первых, как инструмент социализации и, во-вторых, как институт подготовки подрастающего поколения к полезному общественному труду. Один из авторов главы, инициировавший это направление, изначально "диссидентствовал", так как в качестве основной гипотезы рассматривал систему образования в ее латентной функции - "воспроизводства и легитимации" социального неравенства в социально однородном обществе. Описываемые в этом разделе исследования свидетельствуют о двух интенционально различных тенденциях в отечественной социологии. Одна (В. Шубкин и его коллеги) преследовала цель понять, в каком обществе мы живем; другая (А. Овсянников) была ориентирована на "инженерный" эффект, т.е. внедрение социального знания в практику разработки общегосударственной политики среднего и особенно высшего образования. В этой главе читатель обнаружит пафос фундаментальной социологии советского периода (в той мере, в какой она могла быть относительно деидеологизированной) и пафос прикладной социологии, стремящейся продвинуть советский социализм к социализму "с человеческим лицом", т.е. с признанием суверенности человеческих прав, созданием условий для свободного развития личности.

Глава 14 - о социологии науки (В. Келле при участии Р. Винклер) - органичная часть данного раздела, ибо наука в марксистской парадигме - производительная сила и потому рассматривалась как институт производства знания (отсюда большое внимание проблемам организации науки). Социология науки формировалась в рамках особой дисциплины, которая в СССР получила название "науковедение". Здесь следует заметить, что отечественные исследователи - экономисты, социологи, психологи, ученые-естествоиспытатели - реализовали проект английского ученого Джона Бернала, выдвинувшего идею создания "науки о науке". Сейчас, впрочем, науковедение распалось на дисциплинарные области, в числе которых - собственно социология науки. Авторы описывают сегодняшнее состояние науки в условиях развития рыночных отношений. Новая для постсоветской России ситуация, с одной стороны, стимулирует таланты (грантовая система), с другой - ставит фундаментальную науку в положение падчерицы "спекулятивного рынка", не обеспокоенного будущим отечества в третьем тысячелетии, когда наука действительно становится ведущей производительной силой и формирует конкурентоспособный капитал общества и государства.

Раздел четвертый посвящен не столько социальным институтам и социальным структурам, сколько субъектной составляющей социальных процессов.

В российской социологии конца XIX - начала XX вв., как и в западной, общество рассматривается доминирующим над личностью. Но если в западной традиции, начиная с Э.Дюркгейма, общество ассоциировалось с культурой, то в России оно ассоциировалось с государством. В марксизме культура представляется надстройкой над экономическим базисом, а личность - продуктом социально-экономических отношений. Субъект исторического процесса в теории Маркса - массы, организованные социальные классы прежде всего. Концепция субъектно-личностной составляющей социальных взаимоотношений проникала в советскую социологию из пограничной области - психологии и социальной психологии

Глава 15 в этом разделе - "Социология религии" (В. Гараджа) - повествует о драматических взаимоотношениях между внутренним миром человека и духовным, надындивидуальным миром. В российской истории эта проблема остается неразрешенной, ибо церковь со времен Петра Великого была опорой государства, а после Октябрьской революции - его институционализированным врагом. Социология религии в советском обществе утверждала враждебность религии и церкви социальному прогрессу.

Парадокс новой демократии в современной России состоит в том, что первая глава Российской Конституции утверждает права человека, а все существующие социальные институты, кроме православной церкви и других церквей, по-прежнему остаются антиличностно направленными (или державность, или национальные приоритеты, или приоритеты корпораций). Духовность как символ индивидуальной свободы и высшей нравственности остается не более чем культурно-историческим символом загадочной русской души. В реальной социальной жизни человек постоянно сталкивается с жестким государством в лице чиновников и малопонятных законов. Этим во многом и объясняется анализируемая в данной главе динамика "религиозного поведения", отношения россиян к религии и церкви. Сегодня церковь - единственный социальный институт, пользующийся относительно высоким престижем, ибо гражданские институты не сформированы, государственные и экономические - дисфункциональны, и даже политики (многие из которых - заведомые атеисты) прибегают к авторитету церкви ради того, чтобы символизировать солидарность с российской культурой и народом.

Казалось бы, исследования в области социологии культуры должны пробить брешь в противостоянии между безличной системой и частным индивидом. И действительно, исследования в этой области существенно (а возможно, и радикально) такую функцию выполняли. Л.Коган - патриарх советской социологии культуры (глава 16) - ставит вопрос: каков же предмет этой области?3 Культура пронизывает решительно все социальные отношения и является важнейшим компонентом любой человеческой деятельности. Социология культуры, как она сложилась после паузы, вслед за разгромом пролеткультовцев - вульгарных марксистов в культуре-ведении, возродилась в годы "хрущевской оттепели" преимущественно как изучение социальных институтов культуры в парадигме культурной коммуникации (кто производит культурный "продукт", по каким каналам он распространяется, как он воспринимается населением).

Мы узнаем, что "потребитель" культуры - субъект, не просто "реципиент" культурной коммуникации. Мы находим, что советские социологи культуры (кстати, вполне сплоченное профессиональное сообщество из многих регионов бывшего СССР, где балтийцы, украинцы и белорусы играли немаловажную роль) установили явное несоответствие между официальной доктриной о культурном процветании в "самой читающей стране мира" и реальностью, в которой обнаружились и различия типологических групп потребителей продуктов культуры, и "андерграунд" (поклонники Высоцкого и других народных бардов), и телеманы-обыватели, и культурная элита либерально-демократического направления, систематически обращавшаяся к "самиздату". Этот срез социокультурных исследований остается нетленным свидетельством реалий культурных практик того времени.

Вместе с тем редактор должен был решить вопрос: каково будущее отечественной социологии культуры? Вписывается ли данная "субдисциплина" в современное направление ее предметной области, как она складывается в мировой социологии? А.Согомонов в главе 17 - о теоретической парадигме социологии культуры - обсуждает именно эту проблему Современная социология культуры дистанцируется от системно-структурной парадигмы и заявляет права на культурную интерпретацию социальных процессов. Ее самая сильная сторона - стремление осмыслить социоисторические процессы в контексте особых культур. В нашем повествовании это проблема русского национального характера, "советского простого человека" и человека постсоветского.

Каков вклад этих культурно-исторических факторов в социально-исторический процесс, если идея естественно-исторического процесса представляется сегодня сомнительной? П. Штомпка пишет вслед за К.Поппером, что прогресс астрономии не влияет на движение планет, тогда как социальные теории - социальные идеи влияют вполне определенно [5]. Социокультурная парадигма интерпретации социальных изменений, к формированию которой причастен и россиянин Сорокин, имеет достойное будущее. Эта концепция вписывается в новые направления социологической теории, называемые иногда активистскими, иногда деятельностными, но по сути своей акцентирующими роль социального субъекта, личности в той же мере, как и групповых общностей.

Понятно, что в советской социологии субъектно-личностная детерминанта социальных процессов могла быть исследуема не иначе как в парадигме К. Маркса: "личность есть ансамбль общественных отношений". Эта глубокая мысль была низведена в "Кратком курсе истории ВКП(б)" Сталина и в работах официальных теоретиков, развивавших его идеи, до вульгарного утверждения о жесткой зависимости человеческого субъекта от социально-экономических условий его деятельности.

В этом идеологическом контексте исследования в области социологии личности (им посвящена глава 18, написанная В.Ольшанским) и тесно связанной с этой проблематикой социальной психологии (глава 19 - Г.Андреевой) имели особое значение. Они провоцировали внимание социологов других "отраслевых" направлений к активной роли индивидуального субъекта, в годы начала перестройки обозначенного в официальной терминологии "человеческим фактором". Будучи пограничными с социологией, исследования психологов в меньшей мере испытывали давление идеологического контроля (избежать его было невозможно и в этой области) и предлагали разные теоретические подходы, различные парадигмы, что создавало в рамках "теорий среднего уровня" почву для формирования теоретического плюрализма и в социологии, без чего ни одна наука развиваться не может.

Социопсихологи и социологи, избравшие своей предметной областью проблематику личности (И Кон должен быть здесь назван как пионер в советской социологии личности) и межличностных отношений, как и всю гамму потребностно-мотивационных импульсов социальной динамики, сыграли неоценимую роль в истории отечественной социологии. Они, наряду с исследователями общественного мнения, экономсоциологами (т.е. теми, кто акцентировал роль человека как субъекта экономики - Т. Заславская и ее школа), теми, кто выделял в качестве важнейшей социологической категории "интерес" (А.Здравомыслов), и даже осмеливался говорить о социологии политики (А. Галкин, Ф. Бурлацкий), имея в виду различия социальных интересов, - эта когорта советских социологов выдвинула на первый план субъекта, деятеля. Каким-то непонятным образом один из наших коллег Н.Лапин был удостоен Государственной премии за работу, посвященную молодому Марксу. В своей книге он объяснял "фундаментальным марксистам", что Маркс не только утверждает теорию естественно-исторического процесса, но придает решающее значение субъектам этого процесса.

Пятый раздел - о проблематике "народонаселения" и образа жизни, повседневного быта и досуга человека.

Эта проблематика имеет славную историю в дореволюционной России благодаря земским статистикам, подвижничеству народников, традициям русской интеллигенции, не только просвещавшей, но изучавшей народный быт, образ жизни и мировосприятие.

О. Захарова в главе 20 анализирует демографические процессы и особенно детерминанты воспроизводства населения. Эта глава повествует о бурных теоретических дискуссиях по проблеме воспроизводства населения и оставляет читателя перед вопросом: а что в будущем? Демографические модели, как и социологические, демонстрируют трудный поиск, выбор между натуралистической и социокультурной версиями общественного развития. В этом пункте социальная демография смыкается с социальной теорией.

В главе 21 - о социологии семьи - А. Клецин, так же, как и многие из авторов нового поколения отечественной социологии, довольно критически описывает "свою" проблемную область. Рассматривая различные теории, автор заключает, что семья в современной России уже не вполне соотносится с ее патриархальным образом и приближается к либеральной модели семейных отношений, о чем свидетельствует теоретическая концепция С. Голода, каковая нуждается в дополнительной репрезентативной проверке представительными эмпирическими данными.

Л.Рыбаковский в главе 22 рассматривает проблемы миграции населения. Автор, возможно, в чем-то субъективен, утверждая, что распад СССР нарушил естественно-исторический процесс миграции. Но его позиция вполне оправдана: она направлена против политического диктата в отношении культурно-демографических тенденций, каковые могут возобладать, хотя это остается вопросом будущего устройства России и СНГ.

Глава 23 - об изучении бюджетов времени - возвращает нас к отечественной традиции. Несгибаемый сторонник фактуального знания Григорий Пруденский в самые трудные для проведения эмпирических исследований годы организовывал изучение повседневного расходования суточного бюджета времени граждан. Автор главы, Василий Патрушев - его ученик и достойный последователь - создал уникальный банк эмпирических данных о распределении времени различными группами населения СССР, и России в особенности. Более того, методика самофотографии бюджетов суточного времени, предложенная Г.Пруденским, была взята за основу для единственного в эпоху "железного занавеса" международного исследования (руководитель - А.Салаи), которое и сегодня является документальным свидетельством повседневного образа жизни народов, разделенных политико-идеологическими границами.

Глава 24, написанная коллективом авторов (Л.Гордон, А.Возьмитель, И.Журавлева, Э.Клопов, Н.Римашевская), - продолжение бытописания образа жизни россиян. Здесь показано, как развитие исследований бюджетов времени переросло в изучение типологических структур повседневного быта и качества жизни. Самое ценное, что было получено в исследованиях быта и образа жизни советских людей, - это явные свидетельства социальной неоднородности. Наличие разнообразных моделей и ведения семейного хозяйства, и стилей жизни. Начатый усилиями экономистов и социологов уникальный проект "Таганрог" вот уже более 30-ти лет остается важным источником знаний в этой области. Последние исследования по этому проекту, выполненные под руководством Н.Римашевской, фиксируют драматические изменения в быту, доходах, маргинализацию социального статуса большинства российских семей, поляризацию населения на малую долю богатых или состоятельных и подавляющую массу, претерпевающую нисходящую мобильность. Эти данные следует рассматривать и в контексте социально-структурных изменений, описываемых в главе 4.

Заслуживают внимания исследования здоровья населения, каковые свидетельствуют о крайне низкой его самоценности в восприятии российских граждан, об инструментальном отношении к своему здоровью, которое важно в основном для чего-то еще более важного: существенно иной тип культуры в сравнении с индивидуалистической доминантой на Западе.

Раздел завершает глава 25, посвященная экологической социологии О. Яницкий затрагивает также новую для отечественной социологии проблему массовых движений. Понятно, что само направление могло возникнуть не раньше, чем появился его предмет - социальные движения. Надо заметить, что, помимо движения "зеленых", российские социологи (например, Л.Гордон, Э.Клопов, В.Костюшев и др.) интенсивно исследуют проблемы рабочего и профсоюзного движения. Как показано в других разделах этой книги, изучаются женское (глава 8) и национальные (глава 9) движения. Специально проблематике общественных движений посвящена глава 27 в следующем разделе.

Последний, шестой раздел посвящен проблемам политической социологии и некоторым другим, связанным с общественно-политической жизнью общества.

Собственно политическая социология (глава 26, написанная В.Амелиным и А.Дегтяревым), как и социология массовых социальных движений (глава 27 Е.Здравомысловой), формируется лишь в годы перестройки. Авторы данных глав анализируют относительно краткую, но богатую содержательным материалом историю политической жизни в трансформирующемся российском обществе

В отличие от политической социологии исследования общественного мнения имеют довольно продолжительную историю, они были предприняты после перерыва с 20-х гг. уже в середине 60-х. В.Мансуров и Е.Петренко в главе 28 показывают, что до Октябрьской революции существовали некоторые предпосылки таких исследований (например, опросы читательской аудитории), в 30- 50-е гг. какие-либо опросы населения не допускались. Сбор информации о "настроениях трудящихся" был прерогативой КГБ и партийных органов. В наше время изучение общественного мнения стало одним из наиболее распространенных и широко разветвленных направлений, а в массовом сознании социологию все еще отождествляют именно с этой ее тематикой.

Глава 29 рассматривает широкую проблематику исследований многообразных форм девиантного поведения. Как и другие главы, она структурирована в исторической хронологии, но вместе с тем и дооктябрьский период, и последующие имеют подразделы, посвященные анализу различных форм девиации: пьянству и алкоголизму, преступности, самоубийствам, проституции и др. Я.Гилинский показывает, что в проблематике девиантного поведения отечественная социология имела богатейшую традицию и потому потерпела, возможно, наиболее существенный ущерб с началом массовых репрессий в 30-е гг. и вплоть до конца 60-х гг., когда эти исследования либо были прекращены, либо их результаты не публиковались. В официальной идеологии преступность рассматривалась по формуле "пережитков капитализма", пьянство было предметом борьбы, проституции как бы не существовало. Возобновление исследований по этой проблематике в 60-е гг. было стремительным и в академическом их аспекте, и в прикладном.

Завершающая, 30-я глава (И.Бестужев-Лада) посвящена социальному прогнозированию. Здесь рассматриваются преимущественно теоретико-методологические проблемы. Вместе с тем в ее заключительной части читатель ознакомится и с некоторыми проблемами альтернативного видения будущего России в новом глобальном пространстве. Главные вопросы, обсуждаемые сегодня, - каким может быть путь России, если учесть, что предшествующие два тысячелетия не могли не оставить следа в особенностях культуры и менталитета народа.

Что остается за пределами этой работы

На страницах книги читатель найдет имена выдающихся социальных мыслителей и исследователей, без трудов которых нельзя представить тернистый путь развития общественной мысли в России. Работы русских мыслителей прошлого и начала нашего века, глубоко озабоченных поиском ответов на вопрос об истинно справедливом и процветающем обществе, о сохранении народных традиций и в то же время модернизации сдерживающих социальный прогресс структур; исследования социологов, психологов, демографов, этнологов, социальных статистиков в первые годы советской власти, в тяжелейших условиях сталинского периода оставили нам в наследство не только свидетельства о реальной жизни самых разных слоев населения, но в не меньшей мере - нравственный урок самоотверженного служения науке.

В ряду тех, кому российская социология обязана своим возрождением в конце 50-х и начале 60-х гг., мы должны назвать имена ушедших, каждый из которых оставил многочисленных учеников, работающих и в России, и в странах "ближнего зарубежья". Это Ю.Замошкин, И.Блауберг, Е.Кузьмин, В.Квачахия, В.Подмарков, С.Плотников, А.Румянцев, Ф.Филиппов, А Харчев, Б.Урлакис, другие наши коллеги и товарищи.

Эта книга не дает полного представления о состоянии российской социологии и ее прошлом. Некоторые исследовательские направления, которые были представлены в секциях Советской социологической ассоциации 70-80-х гг., в данной работе не рассматриваются. Это социология спорта (Н.Валентинова), социология армии (Ю Дерюгин, Л.Егоров), социолингвистика. Помимо них, были также исследования особых, собственно советских феноменов, например, социалистического соревнования, партийной и комсомольской работы, школ рабочей молодежи и пионерских организаций.

Сохранились некоторые архивы первичной информации, банки данных, которые в настоящее время усилиями энтузиастов приводятся в состояние, делающее эту информацию доступной для вторичного анализа.

Будем надеяться, что вскоре появятся работы, которые позволят более полно представить и историю социологии в России, и историю социологического сообщества, дадут возможность лучше понять и само общество, сегодня существенно уже иное, но сохраняющее немало "родимых пятен" советского прошлого.

В книге не затрагиваются некоторые новые направления, активно развивающиеся в последние годы: конфликтология, социология права и правосознания, исследования катастроф, беженцев, бродяжничества и нищенства, бюрократии и бизнеса.

Книга о социологии в России дает лишь возможность прикоснуться к предмету, исключительно богатому исследовательской тематикой и животрепещущими проблемами общества, которое претерпевает радикальные социальные перемены.

Выражения благодарности

Коллектив авторов, среди которых многие (если не все) являются опытными преподавателями, рассматривает эту книгу и в качестве учебного пособия по общему курсу социологии, отраслевым социологическим дисциплинам, а также, конечно, по курсу истории отечественной социологии. В каждой главе в списке использованной литературы выделены работы, рекомендуемые для более основательного знакомства с данным направлением исследований.

Авторы выражают сердечную признательность тем многочисленным читателям пробного издания книги, которые высказали замечания и немало полезных предложений по содержанию и структуре работы. Многие из этих советов нам удалось реализовать, но, конечно, кое-что осталось незавершенным.

Эта работа не могла бы осуществиться без интенсивной поддержки пробного издания книги (1996 г.) Московским научным фондом (ныне Российский общественный научный фонд) и стимулирующего воздействия Международного экспертного Совета этого Фонда и его председателя А.Кортунова. Настоящее исправленное и расширенное издание осуществлено с помощью гранта фонда "Институт "Открытое общество"", которому авторы выражают глубокую признательность.

Авторский коллектив благодарит всех, кто взял на себя техническую подготовку издания: А.Кабыщу, В.Сычеву, М.Тульчинского, принявших на себя труд по составлению указателей и глоссария к книге, С.Куимова - директора издательства "На Воробьевых", который активно содействовал выходу в свет пробного издания этой книги, И.Шумову - руководителя редакционно-издательского отдела Института социологии РАН и его сотрудников - Н.Абанину, О.Амелькину, И.Артюхову, О.Афанасьеву, А.Вайсман, Е.Клемышеву, Т.Сорокину, а также М. Голоурную, Ю. Елисееву, Р. Мирохину, В. Назарова, Н. Новикову, Н. Синицкую. Мы глубоко благодарны директору издательства Института социологии В.И. Шишкину и его коллективу.

Редактор выражает свою признательность З. Зариповой, Л. Кузнецовой, И. Никитиной за большую организационную и техническую помощь в подготовке рукописи.

В. Ядов

1. Российская социологическая традиция 60-х годов и современность: Материалы симпозиума / Под ред. В.А. Ядова М.: Наука, 1994.
2. Социология и власть: Документы 1953-1968 / Под. ред. П.Н. Москвичева М.: Academia, 1997. Сборник 1.
3. Филиппов А.Ф.О понятии "теоретическая социология" // Социологический журнал. 1997, № 1/2.
4. Чесноков Д.И. Исторический материализм и современная буржуазная социология: Послесловие // Беккер Г., Басков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении / Пер. с англ. В.Карзинкина и Ю.Семенова под ред. Д.И.Чеснокова. М.: Иностранная литература, 1961.
5. Штомпка П. Социология социальных изменений / Пер. с англ. А.С. Дмитриева под ред. В.А.Ядова. М.: Аспект-пресс, 1996. С. 9.
6. Ядов В.А. Два рассуждения о теоретических предпочтениях // Социологический журнал. 1995, № 2; Руткевич М.Н. О диалектике и эклектике в теоретической социологии; Ядов В.А. Ответ уважаемому оппоненту // Социологический журнал. 1996, № 1-2.
7. Albrow M. Introduction // Globalization, Knowledge and Society / Ed. by M.Albrow and E.King. London : Sage Publications, 1990.
8. Coenen-HutherJ. Sociology between Universalism and Diversity: some Remarks on the Alexander-Munch debate // Swiss Journal of Sociology. Vol. 22, 1966. P. 502-503.
9. Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. London: Heinemann, 1972.

§ 1. Историографическая концепция

В современной историографии общественной мысли утверждается взгляд на российскую социологию как науку, противостоявшую официальной марксистской идеологии и политическому режиму. Это справедливо в той степени, в какой противостоят наука и идеология. В данном случае речь идет о том, что социология была чужеродным элементом в корпусе советского марксизма. Самым радикальным выражением такого подхода является свидетельство, что социология в СССР была до определенного времени запрещенной, "репрессированной" наукой, примерно такой же, как генетика и кибернетика, и даже само слово "социология" нельзя было произносить громко. Эта точка зрения имеет теоретическое обоснование - постулат о невозможности существования науки об обществе в несвободном обществе: поскольку марксизм-ленинизм несовместим с идеей научного социального познания, тоталитарная власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации [64, с. 97, 100].

Соответствующим образом выстраивается и историческая периодизация взлетов и падений социологической науки в России. Предполагается, что развитая социологическая традиция, существовавшая до октябрьского переворота 1917 г., была прервана большевистской властью. Уничтожение научной социологии условно датируется 1922 г., когда были высланы за границу выдающиеся российские ученые, в том числе П.А.Сорокин, Н.А.Бердяев, С.Л.Франк, П.Б.Струве и др. В 1920-е гг. социологическая работа еще продолжалась, но затем социология была объявлена буржуазной лженаукой, не только не совместимой с марксизмом, но враждебной ему [20, с. 53]. Отсюда следует вывод, что до конца 1950-х гг. социология фактически прекратила существование. Ее ренессанс начался в период либеральных хрущевских преобразований и закончился в 1972 г. "разгромом" Института конкретных социальных исследований АН СССР. После этого начался новый период - "век серости" [69]. Такова историографическая схема, доминирующая в обсуждении судеб российской социологии. "Хорошая" социология противостояла "плохой" идеологии - как любое черно-белое изображение истории идей, эта схема вытекает из предубеждений. Вероятно, главное из них - неприятие советского марксизма, который в течение долгого времени препятствовал свободомыслию в России Даже если это так, отсюда не следует, что социология в силу своего научного характера являла альтернативу официальной доктрине вообще и историческому материализму в частности. Кроме того, нет убедительных оснований отказывать историческому материализму - теории, обладающей исключительно мощным эвристическим потенциалом, - в праве занимать место в числе ведущих социологических доктрин XIX-XX столетий.

Советская версия марксизма лишь кажется непроницаемой и монолитной. Действительно, может возникнуть впечатление, что научная мысль здесь застыла в оцепенении. Однако даже в самые мрачные времена в общественных науках не прекращалось то, что в рассказах об ученых называют "творческим горением". (Чего стоит, например, творческая судьба З.Я. Белецкого - одной из самых неординарных, но забытых фигур в марксизме сталинского периода, автора экзотической леворадикальной версии социологии знания [7].) За идеологическими штампами, переполнявшими публикации по общественным наукам, довольно трудно угадать проблеск мысли. Здесь приходится читать между строк. Поэтому лучше писать историю социологических идей как историю людей. Тогда можно увидеть, что марксистская общественная мысль соединяет в себе унаследованную от диалектики величайшую изощренность в построении риторических и мыслительных фигур, глубоко закодированный лексикон, обвивающий жесткие несущие конструкции официальной доктрины, уникальное умение распознавать невидимые движения идейной атмосферы, пренебречь которыми мог бы позволить себе только дилетант. Догматизм и ортодоксия создавали своеобычный стиль теоретизирования, внутри которого, как и внутри любого канона, хватало места и для свободомыслия, и для школьного прилежания, и для плюрализма мнений.

Непредубежденный историк отметит в совокупном обществоведческом тексте советского марксизма влияние различных философских идей (в том числе идеалистических), многообразие школ, направлений, группировок и, конечно, "катакомбную" науку, не отраженную в журналах и монографиях, но создававшую нормы профессиональной коммуникации и производства знания. Это было присуще диалектическому и историческому материализму, логике, этике, эстетике, истории философии. Социология не составляет исключения в этом ряду. Равным образом для объективного исторического исследования неприемлемо разграничение "хороших" социологов и "плохих" идеологов, хотя изучение групповой борьбы и позиционных конфликтов в научном сообществе имеет принципиально важное значение для объяснения многих идейно-теоретических контроверз. Во всяком случае, нельзя заранее исключать существование "плохих" социологов и "хороших" идеологов.

Положение социологии в советском обществе было уникальным. Социология была органической частью проекта, на основе которого создавалось само общество. История идей не знает иного эксперимента такого рода. Смыслообразующий центр этой идейной химеры явлен стремлением к конструированию искусственной, призрачной реальности. "Идея" не знает покоя, постоянно стремясь к какой-то "практике" и одновременно отвращаясь от нее. Слово и дело не могут жить друг без друга, но и ужиться не могут. А наука и учение становятся здесь избавлением от безысходности даже тогда, когда упражняется в них мастер категориального бельканто.

Как бы то ни было, требуется сделать все возможное, чтобы будущие поколения могли аргументирование, без предубеждений оценивать семидесятилетний период господства советского марксизма и не смотреть на него как на время тотального мрака и лжи, которое надо поскорее вычеркнуть из исторической памяти. Если не осуществить рациональную историческую реконструкцию изнутри, люди, которым довелось жить и работать в это время, будут казаться либо бессовестными приспособленцами, либо угнетенными умниками с фигой в кармане. Гордый взор иноплеменный не заметит здесь ничего заслуживающего серьезного внимания. Типичное свидетельство об этом периоде оставил столь проницательный наблюдатель, как Льюис Фойер, побывавший в Советском Союзе в 1963 г.: единственные светлые пятна в обстановке непрекращающегося кошмара представляли собой свободомыслящие грузинские обществоведы и неофициальный философский кружок студентов МГУ, существовавший по недосмотру КГБ [60, с. 47].

Наша задача - показать непрерывность российской социологической традиции, никогда не замыкавшейся в рамки академической доктрины. Унаследованная от немецкого интеллектуализма приверженность категориям диалектики, дух отчаянного марксистского философствования, тесная связь с идеологией и массовой пропагандой придавали идее-монстру неповторимое внутреннее очарование. Эта идея может не нравиться, но вычеркивать ее из истории не следует. Кроме идей, исключительное значение для понимания российской и советской социологии имеет история профессионального сообщества и научных учреждений, составляющих важный элемент системы "институционального плюрализма", включающей неформальное распределение власти, взаимодействие и борьбу интересов [62, р. 22-24], которая оказала серьезное влияние на реформирование политического режима.

§ 2. Рационализация нигилизма

Отличительная черта российской социологии - ее исключительное влияние на общественную и политическую жизнь. История не знает другого такого подчинения человеческого сообщества теоретической схеме. Что же касается тематической программы и основных теоретических ориентации, то российская социология в полной мере наследует западную традицию просветительского милленаризма, соединяя ее с мистической верой в исключительность "русского пути".

Эталон социологического интеллектуального этоса явлен в марксистской доктрине, получившей значительное распространение в ее либеральной и революционаристской версиях среди русской интеллигенции в конце XIX - начале XX в. К этому времени Россия уже имела более чем столетнюю традицию секулярной общественной мысли [62]4. В царствование Екатерины II был задуман и осуществлен грандиозный социальный эксперимент в духе Фенелона и Руссо по воспитанию "новой породы людей" в закрытых учебных заведениях. Разработка проектов социального переустройства России продолжалась и в царствование Павла I и Александра I.

Возникновение "научного направления" в российской общественной мысли можно приблизительно датировать шестидесятыми годами XIX столетия. Тогда появились первые публикации по вопросам социологии, где развивалась преимущественно позитивистская программа. Открытие органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Сотни социологических статей увидели свет на страницах общественно-политической периодики5. Принятие социологической точки зрения, как правило, означало выражение интеллектуального протеста против архаичных социальных институтов. Можно сказать, что российская социология институционализировалась примерно тогда, когда И.С.Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как новый социальный тип "нигилиста". Так родился образ Базарова. Российская социология стала своеобразной рационализацией нигилизма, изначально посвятив себя критике несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение "социологического бога" произошло на фоне десакрализации общественной жизни и государства, публицистического активизма и появления "критически мыслящих личностей".

Возможно, рецепция позитивистских идей затронула лишь поверхностный пласт русской духовной жизни, в которой всегда был укоренен поиск предельных оснований истины, добра и справедливости. Идеология русской религиозно-мистической избранности была представлена в сочинениях славянофилов. В 1869 г. вышла знаменитая книга Н.Я.Данилевского "Россия и Европа", где была развернута идея пространственной и временной локализации культурно-исторических типов. Через пятьдесят лет эта идея получит новое рождение в шпенглеровском "Закате Европы". Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала религиозно-философская мысль (Ф.Ф. Голуби иски и, В.Н.Кудрявцев-Платонов). В.С.Соловьев предпринял оригинальную попытку реинтерпретировать контовское понятие "Grand Etre" в соборном ключе. Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями "либерального консерватора" Б.Н.Чичерина. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (П.Б.Струве, Б.П.Кистяковский, П.И. Новгородцев, С.Л.Франк). Однако право называться социологами принадлежало по преимуществу сторонникам "позитивной науки".

Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, проводившиеся земствами - органами местного самоуправления. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К началу ХХ в. систематические обследования велись в семнадцати губерниях Российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные переписи крестьянских хозяйств.

В начале XX столетия в России были созданы первые социологические учреждения. Перспективная социальная программа разрабатывалась в Психоневрологическом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М. Бехтерева о научном управлении поведением на основе рефлексологии (термин, эквивалентный "бихевиоризму"). В институте существовала кафедра социологии во главе с М.М. Ковалевским и Е.В. де Роберти, которые опубликовали несколько сборников "Новые идеи в социологии".

Исключительную роль в российской социологии было суждено сыграть марксизму. Распространение марксизма было предуготовано прогрессистским настроем общественного сознания и верой в "естественные" закономерности. "Для взоров Маркса люди складываются в социологические группы, а группы эти чинно и закономерно образуют правильные геометрические фигуры, так, как будто, кроме этого мерного движения социологических элементов, в истории ничего не происходит, и это упразднение проблемы личности есть основная черта марксизма", - писал С.Н. Булгаков [11, с. 9].

Первые попытки дать систематический синтез социологических концепций О. Конта, Г. Спенсера, К. Маркса принадлежат Н.К. Михайловскому - основателю "субъективной школы" в русской социологии. Полемика между представителями органического, психологического и материалистическо-экономического направлений совмещалась в России с доминирующим стремлением установить универсальные закономерности общественной эволюции, прогрессистским эсхатологизмом и критическим активизмом в широком диапазоне: от либерального реформаторства до политического террора. Во всяком случае, вера русской интеллигенции в научное переустройство общества стала существенной предпосылкой победы марксистского социологического мировоззрения. Д Хеккер проницательно заметил в 1915 г., что русская социология являет собой теоретическое выражение динамическо-прогрессивных сил русского народа [62, р. 286].

После революции 1917г. наряду с марксистским учением активно развивалась социологическая мысль русских либералов. Вышли книги К.М. Taxтарева, В.М. Хвостова, В.М. Бехтерева, П.А. Сорокина, С.Л. Франка, Л.П. Карсавина. "Русское социологическое общество имени М.М. Ковалевского", созданное в 1916 г., собиралось эпизодически, так же как и "Социологический институт", где читали лекции К.М. Тахтарев, Н.А. Гредескул, Н.И. Кареев, П.А. Сорокин и др. [52].

В 1922 г. стала формироваться система идеологических и теоретических институтов большевистской власти. Созданная при Наркомате просвещения "комиссия Ротштейна" атаковала "буржуазную профессуру", которая на протяжении 1920-х гг. вытеснялась из высших учебных заведений. С этого времени немарксистской социологии в России в явном виде не существовало. Некоторые интеллектуалы были высланы за границу, оставшиеся были репрессированы либо адаптировались к режиму. Социологическая тематика разрабатывалась в исследовательских и учебных учреждениях правящей партии, среди которых ведущую роль играли Институты красной профессуры [26, с. 96-112].

§ 3. Советский марксизм и социология

Принципиальное значение для последующего развития советской версии марксизма имеет социологический лексикон, который в данном случае может считаться домом научной дисциплины. Летом 1894 г. В.И. Ленин в полемике с НК. Михайловским и другими авторами журнала "Русское богатство" дал каноническое определение "научного метода в социологии": "Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественноисторический процесс" [34, с. 139]. Эта цитата предопределила устойчивую позицию "социологии" в общественно-научном лексиконе советского марксизма. Во всяком случае, не было никаких сомнений в том, что исторический материализм и есть единственно научная социология.

Следует обратить внимание на соотнесение Лениным диалектического метода с научно-органическим воззрением на общество (такая трактовка диалектики встречается только у раннего Ленина и после открытия им "Науки логики" никогда уже не воспроизводится): "Диалектическим методом в противоположность метафизическому Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм... для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития" [34, с. 165]. Ленинские формулировки требуют дополнительного комментария. Термин "социология", несмотря на последующие коллизии внутри марксистской теории, уже нельзя было устранить из концептуального лексикона. "Социология" трактовалась Лениным в 1894 г. несколько наивно, он не предполагал, что "научность" не может не войти в диссонанс с экзальтацией классовой борьбы. Социология оказалась неспособной поддержать романтический революционный порыв в силу своей склонности рассуждать и рационализировать. Ленин, вероятно, чувствовал ненадежность "социологии", ее скрытую внепартийность и "буржуазный объективизм" и избегал этого слова. Если у него и сохранились какие-либо иллюзии насчет "научности", то они окончательно рассеялись в 1908 г., когда авторитетный теоретик марксизма А.А. Богданов дал социологическое объяснение материалистическим "вещам в себе" и предложил "эмпириомонистическую" версию марксистской науки, впоследствии развитую им в "тектологию" - всеобщую организационную науку [10, с. 215-242].

Русская интеллигенция была одержима научностью с 1860-х гг. "Научность" являла собой скорее умонастроение и утопический миф, чем ориентацию на дисциплинарную организацию знания. Описывая духовную атмосферу того времени, В.В. Леонтович отмечает охватившее интеллектуальные круги особое опьянение, связанное с идеей революции, ожидание свободы - всеобщего и принципиального устранения всех препятствий на пути к осуществлению бесконечных возможностей. При этом представители радикализма все время ссылались на науку и научный прогресс и подчеркивали, что они одни имеют право говорить от имени науки [36, с. 184-186]. В "Истории русской революции" Л. Кулчицкий пишет: "Тогда люди были полностью уверены, что Россия - это белый лист, на котором легко можно записать все то, что диктует наука и социология" [30, с. 292].

Эйфория социального творчества достигла максимума в первые годы революции. Весь мир рассматривался тогда как материал для социологического преобразования, а несовершенство мира приписывалось в значительной степени социологическому невежеству. Именно этим обстоятельством П.А. Сорокин мотивировал необходимость преподавания социологии. В 1920 г. он писал: "Благодаря нашему невежеству в области социальных явлений мы до сих пор не умеем бороться с бедствиями, берущими начало в общественной жизни людей. Мы не умеем глупого делать умным, преступника честным, лентяя трудолюбивым... Люди продолжают грызться друг с другом... Только тогда, когда мы хорошо изучим общественную жизнь людей, когда познаем законы, которым она следует, только тогда можно рассчитывать на успех в борьбе с общественными бедствиями" [51, с. 19].

Ренессанс одержимости наукой наблюдался и в 1920-е гг., когда аудитории университетов наполнили рабфаковцы. Научность порыва к переустройству мира была чутко схвачена А. Платоновым в "Родине электричества": "Стоит, как башня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И станет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца. Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив: он всю землю чисто в научное давление возьмет..."

В первые годы социалистического строительства активно развивались социология растительных и животных популяций, фрейдо-марксизм и педология; отошедший от большевиков Богданов вынашивал идею "физиологического коллективизма" и устранения социального неравенства на основе всеобщих обменных переливаний крови; Психоневрологический институт продолжал разрабатывать методы рефлексологического воспитания личности. В основе этой программы лежала вера, что "полное торжество пролетариата будет полным торжеством чистой науки" [57, с. 4]. В рамках "научного направления" советского марксизма были развиты идеал технической рациональности и представление о коммунистическом обществе как совершенной технической системе. Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата: "Никакое божественное предвидение и никакое человеческое духовное превосходство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира" [17, с. 21]. Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерно-социологической утопией А.К. Гастева. Нередко социологический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи была предложена Э. Енчменом, который ставил целью разоблачить классовую сущность "душевных явлений". Он предпринял отчаянную атаку на "эксплуататорские воззрения" столь разных авторов, как Н.И. Бухарин, В.Н. Сарабьянов, А.М. Деборин, и призвал рабочих уничтожить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Социологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как "единая система органических движений" [18, с. 80, 82]. В западной общественной мысли нечто похожее можно найти в инженерно-поведенческой утопии Б. Скиннера "Уолден-2".

Последовательная социологическая интерпретация марксистской теории была выдвинута в начале 20-х гг. Н.И. Бухариным и подвергнута довольно жесткой критике со стороны Ленина, который оставил свои маргиналии на книге Бухарина "Экономика переходного периода". Написанные в мае 1920 г., эти заметки оставались известными лишь узкому кругу лиц в Социалистической академии до сталинской победы над Бухариным в 1929 г. [35, с. 16]6. Они имеют принципиальное значение для понимания воззрений "позднего" Ленина на "социологию" и, кроме того, проясняют теоретические и политические мотивы попыток заклеймить слово "социология" как "опошленное буржуазными учеными". Ленин испытывал откровенную неприязнь ко всей богдановской "тарабарщине" Книгу Богданова он прочитал в начале мая, а через недели три ему в руки попала бухаринская работа, где он без труда распознал влияние "организационно-социологических" идей. Какова же была реакция Ленина на слова "социологический", "социология" и т.п., которыми была наполнена бухаринская работа? Эти слова подчеркивались и комментировались типичными ленинскими маргиналиями: "уф", "ха-ха", "эклектизм", "караул" и т.п. В одном месте имеется развернутое суждение, не оставляющее сомнений об отношении Ленина к обсуждаемому здесь термину: "Вот это хорошо, что "социолог" Бухарин, наконец, (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово "социолог"! Браво!" [35, с. 16]. Впоследствии этот материал использовался, чтобы противопоставить ленинскую "партийность" и бухаринскую "социологию" (и вообще, "научность"). "О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский!", - иронизировал Ленин, читая рассуждения Бухарина. К тому времени он никогда не вспоминал свои "научно-социологические" определения 1894 г. Бухарин не учел критику Ленина и предпринял новую попытку разработать "социологию марксизма" в книге "Теория исторического материализма". Социологическая концепция Бухарина исходила из того, что "практическая задача переустройства общества может быть правильно решена при научной политике рабочего класса, т.е. при политике, опирающейся на научную теорию, которую пролетарий имеет в виде теории, обоснованной Марксом" [12, с. 8]. Разгром бухаринской "ереси" стал поводом для активной борьбы против "абстрактного социологизма" и "механицизма" на протяжении 30-х гг.

Действительно, "пролетарская социология" была идейной химерой. Исторический материализм не мог не возненавидеть свою "научность", явленную в "социологической закономерности". Поэтому социологическая теория "равновесия вещей, людей и идей" изначально была обречена на то, чтобы стать ересью, хотя Бухарин оставался самым влиятельным теоретиком партии до конца 20-х гг.

Укажем еще одну точку отторжения (точнее, любви-вражды) философского и социологического импульсов в советском марксизме. С одной стороны, следует представить "диалектику", которой столь блестяще владел Ленин. Гибкость, относительность и неуловимость диалектического мышления превращали исторический материализм (несмотря на видимую отчетливость его формул) в нечто таинственное и непредсказуемое. Отсюда и эзотерическая лексика исторического материализма. Исторический материализм - это, кроме всего прочего, поэтика революционного подвижничества и страдание от невозможности высказать себя до конца. Социология же своей устремленностью к "закономерностям функционирования и развития" с наивной откровенностью делает тайное явным и профанирует революционную романтику в рационализированных схемах. При этом социолог может успешно играть роль "Неистового Роланда". Таким и был Бухарин. Он вполне логично (в функционалистской манере) и простодушно (с точки зрения марксизма) предположил, что при капитализме генеральная линия пролетариата направлена на взрыв "общественного целого", а диктатура пролетариата при социализме направлена на взрыв "общественного целого", а диктатура при социализме направлена на укрепление единства.

Особую роль в разгроме бухаринской социологической школы сыграло "философское руководство" конца 20-х гг. во главе с А.М. Дебориным, который возглавлял тогда журнал "Под знаменем марксизма" и Общество воинствующих материалистов-диалектиков. В частности, один из наиболее радикальных "диалектиков" Н.А. Карев отказывался рассматривать исторический материализм как социологию, потому что ее объективистский характер не соответствует духу марксизма [23]. Он пытался квалифицировать социологию как буржуазную науку [24], но дальнейшего развития эта идея не получила. Нет оснований считать, что "социология" связывалась тогда с "научно-механистическим" направлением советского марксизма. Примечательно: когда в 1929 г. вышла книга ленинградца С.А. Оранского "Основные вопросы марксистской социологии", она расценивалась "диалектиками" как направленная против механистического метода. Критик упрекал автора лишь в том, что в книге "не сводится счетов со Степановым, Аксельрод и Сарабьяновым" [9, с. 188]. Открытая "философским руководством" полемика на страницах журнала "Под знаменем марксизма" была направлена на то, чтобы идеологически скомпрометировать социальные и философские воззрения "механицистов". Когда над "механицизмом", казалось бы, была одержана полная победа и Аксель-род была обвинена в измене марксизму-ленинизму, деборинцы попали в такую же яму, какую копали "механицистам". Удар нанесли свои. 7 июня 1930 г. в "Правде" была опубликована статья членов Общества воинствующих материалистов-диалектиков М.Митина, В.Ральцевича и П.Юдина "О новых задачах марксистско-ленинской философии". 9 декабря в Институт красной профессуры приезжал Сталин и беседовал с членами партбюро7. А 25 января 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) "О журнале "Под знаменем марксизма"", где деборинская группа подверглась идеологическому разгрому. Члены группы Н.А. Карев, Я.Э. Стэн, И.К Луппол, И.П. Подволоцкий и другие были впоследствии репрессированы. Деборин ждал ареста, собирался кончить жизнь самоубийством, но судьба его сложилась сравнительно удачно. С того времени никакого участия в философских дискуссиях он не принимал. Деборинцев стали называть "меньшевиствующими идеалистами", а "социология" восстановила свои позиции в теоретическом лексиконе советского марксизма. В 1936 г. в журнале "Под знаменем марксизма" разъяснялось, что марксистская общественная наука это и есть социология, и нет никаких оснований считать данное слово опошленным буржуазными учеными [28, с. 110]. И - самое главное - было установлено, что слово "социология" употреблено И.В. Сталиным "в положительном смысле" [55, с. 532].

Написанный И.В. Сталиным очерк "О диалектическом и историческом материализме" завершил канонизацию марксизма-ленинизма. Изучение исторического материализма предполагало четкое уяснение трех особенностей общественного производства: 1. Производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества; 2. Производительные силы обусловливают производственные отношения; 3. Новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения возникают в недрах старого строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей [43].

В конце 30-х гг. была реформирована Академия наук, созданы новые научные и учебные учреждения, Высшая аттестационная комиссия, многоуровневая система политического образования, установлены достаточно высокие должностные оклады и ставки для научных сотрудников и преподавателей. Все это предопределило развитие инфраструктуры науки вплоть до краха СССР.

К осени 1946 г. в Институте философии Академии наук появилось нечто похожее на социологическое подразделение - сектор, которым руководил профессор М.П. Баскин. Программа сектора социологии выражена в его протоколах следующим образом: "Теперь, когда введено слово "социология", очень важно отбросить архивные категории социологии. Нужно взять плоть и кровь материалов по социологическим учениям..." [1]. М.П. Баскин занимался изучением и критикой зарубежных социологических концепций и получал поддержку со стороны начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова и Ю.П. Францева - в то время завотделом печати Министерства иностранных дел СССР. Александров, Францев и Баскин активно публиковали статьи с анализом и критикой западных социологических концепций в научной и политической периодике. В "команду" Александрова входили будущие руководители советской общественной науки П.Н. Федосеев (возглавлявший теоретический журнал ЦК ВКП(б) "Большевик"), М.Т. Иовчук, B.C. Кружков. Собственно говоря, роль Баскина заключалась в том, чтобы обеспечивать "социологический триумвират" реферативным материалом и доводить творческие идеи Александрова до конечного результата. Так или иначе, работа Александрова, Францева и Баскина имела исключительно важное значение для формирования жанра "критики буржуазной социологии" и рецепции западных идей в период, предшествовавший коренным изменениям в тематической программе советского марксизма.

§ 4. Социальные обследования и политический контроль

Особую и малоизученную проблему истории советской социологии составляет положение эмпирических обследований. Казалось бы, сбор данных о движении, демографическом составе, доходах населения, общественном мнении, политических настроениях и т.п. был запрещен. Однако запрет распространялся исключительно на открытое использование информации в печати и научной работе, регламентировавшееся Государственным комитетом при Совете министров СССР по охране государственных тайн в печати [20]. Огромные массивы социальной, экономической и политической информации собирались по закрытым каналам, обобщались и доводились до сведения директивных органов. Массовые методически оснащенные обследования, в том числе опросы, в рамках открытой академической и вузовской науки стали проводиться в начале 60-х гг., однако сбор и анализ самых разнообразных сведений об общественной и частной жизни различных категорий населения составляли органическую часть управления обществом. Такого рода обследования можно было бы без особой иронии назвать демоскопией, если бы они не имели секретного характера и не были связаны с произволом и политическими репрессиями. Можно сказать, что за внутренним "железным занавесом" в Советском Союзе сформировался исторически уникальный "мутант" эмпирических социальных обследований. Результаты этих обследований с большей или меньшей ответственностью использовались для выработки внутренней политики режима.

Фрагменты из истории этого направления могут быть реконструированы на основе публикации В.С. Измозика [21]. Информация о социальном составе, настроениях и общественном мнении населения систематически собиралась с 1918 г., когда был создан Информационный отдел ЦК РКП(б), рассылавший вопросники по губернским комитетам партии и даже пытавшийся проводить еженедельное анкетирование "по вопросам общего состояния работы на предприятии, настроения рабочих и служащих". Уже тогда был поставлен вопрос о качестве сведений и вполне осознана необходимость разработки "однотипной информационной схемы". Вероятно, наибольшие успехи в этой работе были достигнуты Политуправлением Красной Армии, проводившим организованные анкетные опросы личного состава и выпускавшим информационный бюллетень. В марте 1921 г. была предпринята попытка создать государственную систему социально-политической информации, ядром которой стали органы ВЧК. В инструкции по сбору госинформации, утвержденной приказом ВЧК в феврале 1922 г., указывалось: "Основной целью госинформации является информирование центра о степени устойчивости на местах, освещение настроений всех групп населения и факторов, влияющих на изменение этих настроений" [72]. С этого времени Информационный отдел ВЧК ОГПУ собирал ежедневные, еженедельные и ежемесячные сводки и на их основе составлял месячный обзор "Политсостояние СССР" (включавший, кроме текста, табличные материалы). Информация органов госбезопасности обоснованно считалась более надежной по сравнению с партийными политсводками, поскольку использовались сеть осведомителей (своего рода включенное наблюдение), перлюстрация переписки и, конечно же, то, что сегодня называют "анализом случая". Данные ОГПУ входили в еженедельные обзоры Информационного отдела ЦК РКП(б) для секретарей ЦК и членов Политбюро. Эти обзоры включали также анализ писем в редакции газет и журналов. Характерна тематика обзоров: "Настроения и активность кулачества", "Политнастроения и классовые группировки в крестьянстве", "Слухи о войне", "О некотором повышении активности интеллигенции", "Политическая физиономия деревни". Следует отметить, что в основе обзоров лежали вполне определенные концептуальные представления о "советском человеке", сложившиеся в практике "чисток" 20-х и 30-х гг. и позволявшие производить дифференциацию населения по категориям, различение нормы и отклонения в "уровне сознательности". В этом отношении эмпирические обследования соответствовали теоретическим установкам официальной социологической доктрины. В последующие десятилетия вплоть до краха коммунистической системы методы сбора информации и тематика обследований практически не изменились. После институционализации академических социологических обследований в 1960-е гг. произошло своеобразное разделение тематического пространства дисциплины: все то, что не соответствовало критериям политически допустимого, проходило под грифом секретности либо для служебного пользования8.

Вопрос о том, можно ли считать закрытые обследования научными, не очевиден. Несомненно, они несли на себе отпечаток ведомственной показухи и предназначались для сугубо "прикладной" цели - политического контроля, но в то же время являются достаточно объективным историческим источником. Преимущество академических социологических обследований, качество которых также во многих случаях оставляет желать лучшего, заключается прежде всего в том, что они предназначены для академических целей. Но в любом случае не следует сбрасывать со счетов обследования неакадемического характера.

§ 5. Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы

В конце 1940-х гг. окончательно сложился жанр "критики буржуазной социологии". Если не принимать всерьез оскорбительных выпадов в адрес "буржуазии", можно сказать, что благодаря тщательному реферированию иностранной литературы в рамках этого жанра осуществлялась интенсивная рецепция западной общественной мысли. Многие "критики" на протяжении по меньшей мере четырех послевоенных десятилетий составляли интеллектуальный бомонд. Они имели возможность читать западные книги и периодические издания, недоступные подавляющему большинству научных сотрудников и преподавателей диамата и истмата. Контингент социологов-профессионалов сформировался во второй половине 1950-х гг. большей частью из тех, кто владел английским языком. Вероятно, особого упоминания заслуживает роль социологов-международников в институционализации социологического направления в обществоведении. Это Ю.А. Арбатов, Ю.А Замошкин, Г.В. Осипов, В.С. Семенов и др.

В 1950-е гг. в лексиконе советского марксизма возникло словосочетание "конкретные исследования". Речь шла об изучении "реальной жизни людей", преодолении "догматизма, талмудизма и начетничества". В статье Ф.В. Константинова был сформулирован принципиальный для советской социологии вопрос: не грозит ли это "ползучим эмпиризмом"? "Наоборот, - отвечает автор (с 1951 г. директор Института философии Академии наук СССР), - общетеоретические и конкретные исследования будут взаимно питать друг друга. Получится своеобразное разделение труда" [27, с. 11]. "Конкретные исследования" не шли дальше проведения философско-пропагандистских конференций на передовых промышленных предприятиях (московские заводы "Калибр", "Каучук", "Красный пролетарий"), но зато в научных статьях стали все чаще появляться фактические сведения о становлении личности рабочего, преодолении пережитков прошлого, трудовом героизме. Это была уже "качественная" версия эмпирической социологии, своего рода "исследования случая".

Исключительно важную роль в становлении советской социологии в 1950-е гг. сыграли заграничные контакты философского руководства и сопровождающих лиц. В 1956 г. энергичные шаги по установлению сотрудничества с Академией наук были предприняты ЮНЕСКО. Впервые советская делегация во главе с П.Н Федосеевым участвовала во Всемирном социологическом конгрессе (Амстердам, август 1956 г.). Это событие стало переломным моментом в институционализации советской социологии. Философское руководство вернулось с конгресса, убежденное в необходимости развития марксистских социологических исследований. Была достигнута договоренность о посещении Москвы руководителями Международной социологической ассоциации. Решение вопроса о создании Советской социологической ассоциации уже не вызывало сомнений. Проблемы социологии стали постоянно обсуждаться на ученых советах, и осенью 1956 г впервые прозвучало еще нереальное пожелание создать социологический журнал. Эта идея, по всей вероятности, согласованная с Федосеевым, была декларирована М.Д. Каммари, который активно участвовал в институционализации социологии [13, с 223].

С 1957 г. началась дискуссия о соотношении исторического материализма и социологии. Не вполне ясно, какие обстоятельства вызвали опубликование в журнале "Вопросы философии" статьи Юргена Кучинского "Социологические законы", в которой предлагалось разделить проблематику социологии и исторического материализма [31]. Началась полемика, в результате которой вопрос о положении социологии в системе марксистского обществоведения стал обсуждаться открыто. Возражения Кучинскому, по свидетельству В.Ж. Келле, были связаны с несвоевременностью противопоставления социологии историческому материализму, которое могли использовать "догматики", для того чтобы "загубить развитие конкретной социологии в стране". "Социология в наших условиях, - пишет Келле, - могла развиваться, только признавая исторический материализм как свою методологическую основу" [64]. К этому можно добавить, что исторический материализм сам стремился к тому, чтобы стать полноценной социологией.

На международном совещании социологов в Москве в январе 1958 г. термин "социологические исследования" был освящен академической властью [56]. Само совещание представляло собой казус. Инициатива пригласить в Москву президента Международной социологической ассоциации Ж. Фридмана принадлежала А.Н. Леонтьеву [4], который познакомился с ним двумя годами раньше в Париже. Фридман примыкал к той части западной интеллигенции, которая по отношению к коммунизму именовалась попутчиками (fellow-trevellers). В 1938 г. он побывал в стране социализма и написал довольно благожелательную, хотя и подозрительную в идеологическом отношении книгу "От святой Руси к СССР". Став президентом МСА, Фридман стремился установить контакты с советскими социологами и провести совместные исследования. В частности, его интересовали проблемы воздействия техники и автоматизации на содержание труда и социальную структуру. Определить тему совместных исследований советских и западных социологов было нелегким делом. Изучение технического прогресса в разных социальных системах позволяло при случае продемонстрировать непримиримость идеологий на внешне нейтральном поле. Эта тематика была импортирована в Институт философии в декабре 1956 г. директором департамента общественных наук ЮНЕСКО Ж. Баландье, который и предложил советским обществоведам участвовать в работе международного бюро по изучению социальных последствий научно-технического прогресса |5]. Возможно, визит Фридмана в Москву и его заинтересованность в изучении социалистического опыта индустриализации дали дополнительный импульс к развертыванию исследовательского проекта по изучению механизации и автоматизации труда в Горьком (проектом руководил Г.В. Осипов, а курировал его П.Н. Федосеев). Аналогичная тематика стала предметом и советско-польского научного сотрудничества в начале 1957 г. Однако, влияние техники на социальное развитие на международном совещании в Москве 6-12 января 1958 г. не обсуждалось. В определенной мере совещание представляло собой осторожную попытку наладить связи с международным социологическим сообществом, и выступления советских обществоведов были рассчитаны на западных гостей - Т. Маршалла, Ж. Фридмана, Т. Боттомора, П. Холландера, Э. Хьюза, Р. Арона, Г. Шельски и др. Фридман выступил с докладом о проекте исследования кинофильмов, в частности, представлений об успехе в жизни, демонстрируемых кинематографом. Доклад Федосеева о проблеме мирного сосуществования в социологических исследованиях и преподавании социологии (доклад готовили Ю.Н. Семенов, Е.Д. Модржинская и Ю.А. Замошкин) был своего рода революцией, поскольку содержал высказывания о значительной роли, которую играют конкретные социологические исследования в марксизме.

Влияние хрущевских либеральных реформ на развитие социологии было многократно усилено импортом социологической фразеологии с Запада. С 1957 по 1961 г. только Институт философии в Москве посетили 217 иностранных философов и социологов [3]. В Советский Союз приезжали И.Берлин, Р.Энджелл, У.Ростоу, А.Гоулднер, Ч.Райт Миллс, Р.Мертон, Т.Парсонс. В январе 1960 г. Отделение философских, правовых и экономических наук АН СССР рекомендовало для чтения лекций в Колумбийском и Гарвардском университетах о социологических исследованиях в СССР А.Ф. Окулова и Ц.А. Степаняна [6]. В определенной мере советская социология изготавливалась "на экспорт". Именно "на экспорт" в июне 1958 г. была официально учреждена Советская социологическая ассоциация.

Немаловажным обстоятельством развития социологической науки в СССР было сотрудничество с польскими интеллектуалами. С середины 50-х гг. в Институте философии на Волхонке часто бывали Адам Шафф и другие польские обществоведы. Вероятно, они повлияли на формирование плодотворной идеи отделения социологии от философии. В 1956 г., когда Шафф выпустил книгу "Актуальные проблемы культурной политики в области философии и социологии", стало ясно, что автор развивает "линию XX съезда" за те пределы, которые были установлены для исполнителей партийных решений. Польский журнал "Мисл филозофична", возглавляемый Лешеком Колаковским, в 1956 и 1957 гг. вел себя достаточно прямолинейно. Ежи Шацкий требовал защитить культуру от реакции, в том числе сталинской, Ежи Вятр и Зигмунт Бауман в статье "Марксизм и современная социология" (1957, № 1) объясняли сталинскую фальсификацию марксизма интересами определенных социальных групп, стремящихся подчинить себе рабочий класс.

Научная деятельность, по мнению польских социологов, не должна быть предметом постановлений, директив и ограничивающих науку авторитарных идеологических решений. Атака польских социологов была глубоко созвучна настроениям

К началу 60-х гг. в стране активно проводились "конкретные исследования". Сектор исследования новых форм труда и быта в Институте философии (руководитель Г.В.Осипов) изучал трудовые коллективы московских и горьковских заводов; начиналось исследование отношения к труду ленинградских рабочих (В.А Ядов, А.Г. Здравомыслов); уральские социологи (М.Н.Руткевич) завершили крупное исследование промышленных предприятий свердловского совнархоза и выпустили книгу о культурно-техническом развитии рабочего класса. Эта работа получила одобрение и поддержку в высоких политических инстанциях. Впервые в академических кругах стал обсуждаться вопрос о социологического института - в Свердловске. Инициатором этого дела был М.Т. Иовчук, который одно время был в "свердловской ссылке" в должности завкафедрой диалектического и исторического материализма Уральского университета и особо покровительствовал уральцам. Однако основная работа по "пробиванию" социологии проводилась в Москве.

Атмосфера "хрущевской оттепели" вызвала социологическое реформаторство. Задача ускоренного построения коммунизма требовала "новых людей", и социологи должны были создать методологию воспитания "нового человека". Это был удобный случай завоевать идеологический и институциональный плацдармы. Однако инициатива была проявлена с неожиданной стороны. Первой послевоенной публикацией, где ставился вопрос о самостоятельном развитии социологии в связи с наблюдаемыми статистическими закономерностями, была статья В.С. Немчинова, авторитетного экономиста и политика, которому удавалось сохранить интеллектуальную независимость. Он декларировал инженерно-социологическую интерпретацию социологической науки, усматривая в ней альтернативу идеологической риторике исторического материализма. В центре его интерпретаций стояли ключевые статистические понятия "индивидуальной величины" и "статистического факта" [42, с. 22-23, 26]. Шокирующим было заявление Немчинова, что при социализме социологи и экономисты превращаются в своеобразных "социальных инженеров". Свой доклад на заседании Президиума Академии наук СССР 23 декабря 1955 г. Немчинов построил на различении "общих законов развития общества" и "индивидуальных элементов общества". В последнем случае объектом социологического исследования становятся не спекулятивные "сущности", а массовые процессы. Конечно же, речь шла о возможном разделе сфер влияния в общественных науках: пусть идеологи занимаются "общими закономерностями", а ученые - массовыми процессами. Немчинов немало лет стоял во главе Отделения экономических, философских и правовых наук АН СССР, и философы, вероятно, докучали ему сверх всякой меры.

В 1960-е гг. социология была на подъеме9. В массовом сознании того времени преобладала научно-техническая экзальтация. Дискуссия между "физиками" и "лириками" явно завершалась победой "физиков". Постепенно формировалась технократическая идея научного управления обществом (неявная альтернатива стратегии и тактике классовой борьбы). Социология удачно вписывалась в "научную" версию коммунистического строительства, ее задача заключалась в информационном обеспечении формирования "нового человека" и перерастания социалистических общественных отношений в коммунистические. Укрепить позиции социологии можно было, только ограничив диктат идеологов в Академии наук. Новые дисциплинарные направления, как правило, создаются для того, чтобы найти выход из позиционного конфликта между доминирующей группой и новым поколением ученых, созревшим для самостоятельной работы. Дискуссия о предмете социологии и ее отличии от исторического материализма, которую Питер Бергер назвал "семейной склокой" [59], продолжалась с выступления в "Вопросах философии" Ю. Кучинского вплоть до 1990 г., когда советский марксизм угас в одночасье.

В последующий период наблюдалось относительно автономное развитие по меньшей мере четырех линий в советской социологической мысли. Первая из них - "конкретные социальные исследования". Вторая линия в социологии представлена академиком В.С. Немчиновым и его командой "математических экономистов". Отсюда начиналась и математическая социология (А.Г. Аганбегян, Ю.Н. Гаврилец, Ф.М. Бородкин и др.). Третья линия - "критика буржуазной социологии". Жанр "критики", который воспринимался западными советологами как симптом обскурантизма и невежества, на самом деле был не так прост и заключал в себе некоторую амбивалентность. Критика сводилась к утверждению, что взгляды критикуемых персон враждебны подлинно научной социологии марксизма. Особой ошибки в такого рода утверждениях не содержится. С другой стороны, "критики" постоянно работали с источниками и благодаря этому обстоятельству транслировали западные идеи на советскую аудиторию. Можно сказать, они строили деревянного коня для коммунистической Трои. То, что "критик" не мог сказать открыто, он выражал путем реферирования и публикации текстов идейного врага. Этот жанр сформировал внутри научного сообщества отчетливо распознаваемый "незримый колледж" людей, включенных в мировую интеллектуальную традицию. Минусом жанра можно считать подмену добросовестного исторического исследования переложением идейного наследия вперемешку с собственными оригинальными мыслями. И четвертая линия была связана с "теорией научного коммунизма" (такая специальность была введена в 1963-1964 гг.), которая занималась политико-воспитательной деятельностью в вузах и одновременно развивала собственные социологические программы, весьма специфические. "Научный коммунизм" не имел институциональной базы в Академии наук. Попытки завотделом научного коммунизма Института философии Ц.А. Степаняна обосновать необходимость создания академического Института научного коммунизма вызвали резкое противодействие президента М.В. Келдыша. "Научно-коммунистическая" социология получила преимущественное распространение в партийных органах и на кафедрах общественных наук в высших учебных заведениях, где научный коммунизм преподавался с 1963 г. как предмет, предназначенный для формирования мировоззрения студентов. Таким образом, тематическая программа "научно-коммунистических" социологических исследований была изначально связана с задачами идеологической работы и существенно отличалась от того, что делали "академические" социологи. На Всесоюзной конференции по конкретным социологическим исследованиям в Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1966 г. будущий заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Е.М.Тяжельников предлагал создать партийно-государственную структуру социологических центров в СССР [45], и партийные инстанции видели в социологии новый эффективный способ идеологической деятельности на научной основе.

§ 6. Социологический ренессанс

25 февраля 1966 г. Президиум Академии наук СССР принял постановление "О мерах по улучшению организации и координации конкретных социальных исследований". В Академии был создан Научный совет по проблемам конкретных социальных исследований, сектор исследования новых форм труда и быта в Институте философии преобразовался в отдел конкретных социальных исследований. В Институте экономики была организована лаборатория социально-экономических и демографических проблем, сектор конкретных исследований культуры и быта народов СССР был создан в Институте этнографии, а в Институте государства и права -лаборатория социально-правовых исследований. Центральному экономико-математическому институту поручалась разработка математических моделей социальных процессов [47]. Прорабатывался вопрос о создании социологического института на базе осиповского отдела в Институте философии. В 1966 г. Г.В. Осипов был назначен президентом Советской социологической ассоциации.

Социологическими исследованиями в стране занимались, по официальной, вероятно, завышенной оценке, две тысячи специалистов [47]. К этому времени был накоплен немалый опыт социологической работы. Проводились исследования общественного мнения и аудиторий центральных газет (Б.А. Грушин, В.Э. Шляпентох), ленинградский проект "Человек и его работа" (руководитель В.А. Ядов) в течение десятилетий служил методологическим эталоном для социологов, в Новосибирске активно изучались профессиональные ориентации школьников (В Н.Шубкин), начал выпускаться сериальный сборник "Социальные исследования", и вообще социологическая библиотека насчитывала уже десятки наименований. От массы обществоведческой литературы социологические публикации отличались не столько по тематике ("проблемы труда и быта" могли означать что угодно), сколько по особому идейному настрою - они были настроены на свободу личностного выбора. Именно идея свободы выбора лежала в основе одной из самых известных книг по социологии - "Социология личности" И.С. Кона (1967).

Новый этап в развитии советской социологии начинается в 1968 г., когда создается Институт конкретных социальных исследований Академии наук СССР, директором которого стал академик А.М. Румянцев, вице-президент Академии наук10. С 1968 по 1971 г в институте развертывались серьезные социологические проекты, результаты которых отчасти представлены в "Информационных бюллетенях ИКСИ АН СССР". Этот период можно с некоторой условностью назвать расцветом советской социологии. Научно-исследовательская работа в ИКСИ была организована по "проектной" системе. "Проект" объединял группу специалистов для решения конкретной проблемы. "Проекты" объединялись в "направления". Направлений было три: 1) социальной структуры и социального планирования; 2) управления социальными процессами; 3) истории социологии. Первое направление возглавлялось Г.В. Осиповым, второе - Ф.М. Бурлацким, третье - И.С. Коном. К осени 1969 г. институт провел, помимо своих академических исследований, около двадцати опросов для ЦК КПСС, Московского горкома партии и других партийных органов. Положение института было двойственным. С одной стороны, он был частью идеологических учреждений партии, с другой - чужеродным элементом. Высокий интеллектуальный потенциал института, атмосфера восторженности и ожидания чудесных открытий, напряженные личные отношения, подозрения со стороны руководящих инстанций - все это делало ситуацию крайне нестабильной.

Партийно-идеологическая атака на институт началась осенью 1969 г., когда были подвергнуты жесткой критике "Лекции по социологии" Ю.А. Левады [33]. Второй сеанс атаки был посвящен книге "Моделирование социальных процессов" [41]. Есть версия, что партократия не могла принять либерализма и свободомыслия социологов. Однако обстоятельства реорганизации института более сложны, чем эта схема. В обстановке социологической эйфории и энтузиазма многие интеллектуалы недвусмысленно декларировали приоритет "научной социологии" над философским словоблудием [48]. В качестве альтернативы "философии" фигурировали структурно-функциональный анализ и математика. Хотя даже самые отчаянные социологи не были диссидентами, некоторые из них при желании не могли скрыть пренебрежительного превосходства над идеологами. Вероятно, атака была вызвана не случайным инцидентом ("Лекции" Левады не были причиной противостояния), а накопившейся напряженностью в отношениях между "умниками" и "партийцами". Позиционный конфликт внутри профессионального сообщества социологов неминуемо вел к радикальным изменениям в расстановке сил. Немаловажное значение имело и ужесточение идеологического режима после 1968 г., когда в Чехословакию были введены войска.

В 1972 г. Институт конкретных социальных исследований возглавил М.Н.Руткевич, которого многие либералы считают "агентом" партийно-идеологического аппарата [64, с. 114; 69, с. 46]. Действительно, обладая железной волей и упорством, Руткевич полностью перестроил программу института. Из ИКСИ уволились десятки сотрудников. Прошло немного времени, и Руткевич вступил в прямой конфликт с идеологическим ментором Академии П.Н. Федосеевым и был отстранен от руководства институтом в 1976 г.

В целом 1970-е и 1980-е гг. можно квалифицировать как период "социологической диаспоры": "храм" был разрушен, разрозненные группы специалистов работали в меру своих сил и возможностей. Впрочем, несмотря на "разгром", почти все ведущие социологи сохранили достаточно высокий статус в академической структуре и, за немногими исключениями, могли публиковать свои работы. Вероятно, в региональных социологических центрах также наблюдалось свертывание социологических программ. К началу 1980-х гг. отмечено снижение количества эмпирических социологических исследований почти вдвое, в 1983 г. зафиксировано 99 завершенных исследований по всей стране [57, с. 2].

Вместе с тем развитие социологии приобрело необратимый характер. В 1974 г. начал выходить первый и до середины 80-х гг. единственный в СССР профессиональный журнал "Социологические исследования" (главным редактором с 1974 по 1986 гг. был А.Г. Харчев). Редакции удавалось сохранять относительный иммунитет от идеологического диктата и публиковать достаточно квалифицированные статьи, хотя цензура вмешивалась практически в каждый номер и материалы систематически контролировались ЦК КПСС.

С 1976 по 1988 гг. Институт социологических исследований АН СССР работал в атмосфере запуганности и профессиональной деморализации. В.Э. Шляпентох имеет основания назвать эти времена "веком серости", однако и тогда происходило быстрое накопление методологического опыта и формирование профессионального сообщества. В.А. Ядов и его сотрудники в Ленинграде выпустили монографию по измерению ценностных ориентации, в которой была развита диспозиционная концепция социального поведения личности [50]; новосибирская школа Т.И. Заславской получила интересные результаты в области системного анализа сельских регионов [19, 53]; заметным событием стал выпуск в Новосибирске сборника "Математика в социологии", в котором опубликованы работы ведущих зарубежных и советских специалистов по математической социологии [37]; оригинальные социологические работы были опубликованы в Киеве, Свердловске, Таллинне, и даже многим москвичам удавалось кое-что сделать.

Особенностью мрачных и относительно спокойных брежневских времен было осознанное отстранение профессионалов от политического активизма и принятие самодостаточных научных ценностей. В этом отличие поколения 1970-х гг. от политически активных социологов - "шестидесятников". В научном этосе нового поколения стали доминировать политическая атараксия и сосредоточенность на внутридисциплинарных проблемах. При этом социология меньше ассоциировалась с передовой теорией, а больше - с проведением массовых опросов. Последующие события вызвали переоценку и идеологических и научных ценностей дисциплины, в частности, обнаружилось, что социология вполне может обходиться без марксистской теории, не противодействуя ей.

Влияние горбачевских политических реформ на советскую социологию до 1988 г. было незначительным. Оно проявлялось скорее в квазидемократической фразеологии и осторожном нарастании критической экзальтации в печати. Обществоведы искали пути приспособления к новому политическому лексикону, не сомневаясь в прочности режима, который претерпевал очередную болезненную ротацию. Цензура постепенно расширяла границы дозволенного. Но тематика исследований и статус научных сотрудников, как и раньше, контролировались отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС и непосредственно в Академии наук Отделением философии и права

В конце 1980-х гг. политика "гласности" начала выходить из-под контроля ее инициаторов. Крах советской системы обозначился небывалым ростом популярности газетно-журнальной публицистики. Возник феномен "докторальной публицистики", которая на некоторое время стала как бы мозговым центром страны. Специалисты по социологии чтения отмечали завораживающий характер новой публицистики, состоящий в том, что речь в ней шла о недозволенном вчера, о запретном. А публицисты перестройки символизировали высокие идеалы правды, моральной чистоты, научной компетентности и художественного мастерства. По данным обследований Всесоюзной книжной палаты, в первую десятку публицистов 1988 г входили Н. Шмелев, А Нуйкин, Ю. Карякин, Г Попов, Ю Черниченко, А Ваксберг, В. Селюнин, Ф. Бурлацкий, А. Стреляный, О. Лацис. Некоторые из них впоследствии "ходили во власть" либо избирались депутатами высших законодательных органов, но, как правило, долго там не задерживались.

§7. "Перестройка в социологии и постсоветская социологическая наука

В июне 1988 г. было принято постановление ЦК КПСС "О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества" [44, с. 98]. В номенклатуре научных специальностей "социология" была отделена от "философии", и Институт социологических исследований АН СССР получил новое название: Институт социологии АН СССР. Смена названия рассматривалась как получение дисциплинарной автономии, хотя ситуация зависела от смены социологического руководства Назначение В.А. Ядова директором-организатором Института социологии можно назвать "узурпацией власти". Имея высокий профессиональный и моральный авторитет и будучи либералом по убеждениям, Ядов не входил в научно-политическую иерархию, работая последние годы ведущим научным сотрудником Ленинградского филиала Института истории естествознания и техники АН СССР. Его назначение было одной из важных акций по реорганизации советской социологии, предпринятых либерально настроенными интеллектуалами в Академии наук и в ЦК КПСС.

Отказавшись от традиционной системы административного планирования исследований, новый директор-организатор Института социологии предоставил научным сотрудникам свободу в выборе темы исследования ("проекта"). Административная структура института тем самым была существенно ослаблена. Кроме того, произошло внутреннее разделение института на направления. Одно из них возглавил ВА. Ядов, другое - Г.В. Осипов. В начале 1991 г. Институт социологии разделился, и Г.В. Осипов вскоре стал директором Института социально-политических исследований АН СССР. Это событие институционализировало распределение "групп интересов" и лидерство в научном сообществе, которое нашло косвенное выражение в составе кандидатов, баллотировавшихся на выборах в Академию наук в 1990, 1994 и 1997 гг. [14, 15].

В конце 1980-х гг. возникла принципиально новая для советской системы институция - Всесоюзный центр изучения общественного мнения (директор Т.И. Заславская, затем Ю.А. Левада), ставший бесспорным лидером в массовых опросах.

Существенные изменения произошли и в региональной структуре советской социологии. Обострение национально-политических проблем повлияло на работу социологических школ не только в балтийских странах, но и в Армении, Азербайджане, на Украине. Социологи приняли активное участие в политических движениях. Съезд Советской социологической ассоциации в январе 1991 г. обнаружил, что либерально-демократическому крылу советских социологов не удалось организационно консолидироваться. Следующая попытка воссоздать национальное объединение российских социологов состоялась уже в феврале 1997 г.

Примечательная черта институциональных преобразований в общественных науках в 1990-е гг. - массовое преобразование кафедр научного коммунизма в высших учебных заведениях. Крах коммунистического режима вызвал к жизни радостный отказ студентов от изучения теории научного коммунизма, истории КПСС и политической экономии как обязательных дисциплин. Институты и университеты, получив относительную свободу в формировании учебных программ, легко пошли на сокращение общественно-научных кафедр. Около тысячи кафедр научного коммунизма, столкнувшись с угрозой исчезновения, стали менять учебные планы и переименовываться в кафедры социологии, политологии и культурологии.

Еще в начале 1990-х гг. система высшего образования в "постсоветском пространстве" предусматривала преподавание обязательного цикла обществоведческих дисциплин, цель которых заключалась в формировании широкого интеллектуального и мировоззренческого горизонта учащихся. Значение марксистской идеологической доктрины, которая активно реформировалась в послевоенный период, сводилось к оперированию политической риторикой, представленной преимущественно в официально утвержденных учебных пособиях. Фактически же преподавание экономики, социологии и политической науки осуществлялось на основе индивидуального научно-педагогического опыта преподавателей и характеризовалось неограниченным тематическим многообразием. Когда идеологический контроль в начале 1990-х гг. был снят и утвердились академические свободы, преподавание экономики, социологии и политической науки без особых трудностей освободилось от марксистского идеологического лексикона. При этом сохранился традиционный для российской интеллектуальной культуры импульс к развертыванию теоретических схем и рациональных реконструкций реформационного процесса в стране. В той мере, в какой общественная наука легитимирует социальные порядки, утверждает общественные нормы и ценности, в основе образовательных программ остаются социально-экономические и культурные ориентиры постсоветского общества. Соответствующим образом организован и тематический диапазон основных курсов, имеющих академическую направленность. Если в качестве центральной темы политэкономических дисциплин достаточно отчетливо определилось становление рыночной экономики и ее сочетание с регулятивной функцией государства, то, судя по текущей библиографии, в фокусе социологических курсов - изменения в социальных идентификациях и формировании новых элит.

В 1990-е гг. произошли радикальные изменения в формах консолидации и воспроизводства научного сообщества. Традиционная модель советской науки основывалась на высоком престиже интеллектуальных ценностей. Помимо интеллектуального достоинства, "олимпийская" позиция социолога обеспечивалась его статусом государственного служащего и твердым жалованием. При этом академическим сотрудникам было запрещено вести коммерческие исследования. В 90-е г. академическая наука быстро усвоила рыночные приоритеты. В стране сформировался рынок социологических услуг, созданы негосударственные научные учреждения, десятки социологических фирм специализируются на изучении спроса и предложения, организации предвыборных кампаний, управленческом консультировании. Несмотря на то, что научные учреждения Российской академии наук и ведущих отраслей продолжают существовать официально, сокращение бюджетного финансирования привело к их фактической реорганизации. Финансовую, организационную и научную самостоятельность приобрели небольшие (часто временные) коллективы научных сотрудников, которые иногда именуют себя центрами и институтами. Действительно, "институты-гиганты" с сотнями штатных сотрудников обнаружили нежизнеспособность. Зависимость от рыночного спроса и ориентация на заказчика обусловили формирование предпринимательского стиля социологической работы, где имеет значение "внешняя экспертиза" - результат и соответствующее вознаграждение. Эту сферу социологической работы, где действуют вненаучные нормы и приоритеты, можно назвать "гешефт-социологией". Именно в этой сфере, которая иногда предъявляет жесткие требования к деловым качествам специалистов, появляются новые рабочие места и новые возможности профессиональной карьеры.

Изменения в тематике социологических исследований в 90-е гг. были обусловлены, прежде всего, идеологическими обстоятельствами. На протяжении десятилетий советская социология являла собой научный перифраз "идеологического разума". Как и все служанки, "ancilla ideologiae" очень похожа на свою госпожу. И концептуальный аппарат, и схемы научного вывода, и риторика дисциплины повторяли политические клише. В постсоветский период тематика социологических публикаций также в значительной степени зависит от общественно-политических ценностей. При этом, несмотря на нерентабельность научных изданий, репертуар социологической литературы существенно улучшился. За сравнительно короткое время была в некоторой степени компенсирована нехватка переводных изданий по общественным наукам. Продолжают выпускаться почти все академические журналы гуманитарного профиля. Принятие закона о печати позволило учредить "свободные" (небюджетные) периодические и продолжающиеся издания, в том числе "Социологический журнал", "Мир России", "Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения", "Социология: 4М", "THESIS" (выпускался с 1992 по 1995 гг.). Доминировавшие в начале 1990-х гг. перепечатки и репринты уступают место оригинальным, качественно выполненным монографиям. Благодаря созданным Дж. Соросом фонду "Культурная инициатива" и затем фонду "Институт "Открытое общество"" принципиально изменилась ситуация с выпуском учебников и учебных пособий, количество которых с 1995 по 1997 г. удвоилось. Ежегодный выпуск книг и брошюр по социологии составляет 300-400 наименований. Тематика исследований в значительной степени связана с вопросами социально-экономического реформирования России, и в этом отношении социологическая наука воспроизводит себя в форме идеологии. Особенно это относится к проблемам формирования власти, распределения доходов, бедности и богатства, положения элиты в обществе, ситуации в региональных сообществах, этническим конфликтам.

Десятки студентов и аспирантов получили возможность учиться в европейских и американских университетах. Имеется успешный опыт соединения российских и западных образовательных стандартов при подготовке специалистов высшей квалификации. Это, в частности, Европейский университет в Санкт-Петербурге и Московская высшая школа социальных и экономических наук [39]. Таким образом, наметились реальные перспективы для интеграции российской социологии в мировую науку.

Развитие российской социологии в последнее десятилетие XX в. проходит под знаком нарастающей диверсификации. Диверсификация выражается, прежде всего, в возникновении множества социологических институций, занятых сбором и анализом текущей экономической, социальной и политической информации. Академическая социология находится в более неопределенном положении. Не обладая ресурсами для самостоятельного существования, она представляет собой скорее престижное интеллектуальное занятие, чем стабильную профессиональную деятельность. Тем не менее программа деятельности социологического сообщества России постепенно переориентируется на решение академических проблем. Постсоветская социология сохраняет преемственность с предшествующей научной традицией и продолжает выполнять важную роль в конституировании национального общественного самосознания.

1. Архив РАН. Ф. 1922. Оп. 1. Д. 214. Л. 14.
2. Архив РАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 381. Л. 7, 8.
3. Архив РАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 669. Л. 77.
4. Архив РАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 533. Л. 75, 76.
5. Архив РАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 537. Л. 5-7.
6. Архив РАН. Ф. 499. Оп. 1. Д. 643. Л. 37, 44.
7. Батыгин Г., Девятко И. Дело профессора З.Я. Белецкого: Эпизод из истории советской философии // Свободная мысль. 1993, № 11.
8. Биографии русских и советских социологов: К 70-летию Октябрьской революции, 1917-1987 / Под ред. Р.Л. Винклер и З.Т. Голенковой. Берлин: Институт социологии и социальной политики Академии наук ГДР; Институт социологии АН СССР, 1987. Т. 1,2.
9. Бобровнцков Н. С.А.Оранский. Основные вопросы марксистской социологии [Рецензия] // Под знаменем марксизма. 1929. Т. 1. № 5.
10. Богданов А.А. Страна идолов и философия марксизма // Очерки по философии марксизма. СПб.: Типография "В. Безобразов и К°", 1908.
11. Булгаков С. И. Карл Маркс как религиозный тип. Варшава: Добро, 1929.
12. Бухарин Н. И. Теория исторического материализма: Популярный учебник марксистской социологии. М.: Госиздат, 1921.
13. В Институте философии АН СССР // Вопросы философии. 1957, № 1.
14. Вестник Академии наук СССР. 1990, № И.
15. Вестник Российской академии наук. 1994, № 1; 1997. № 9.
16. Голосенко И. А. Социологическая литература России второй половины XIX - начала XX века: Библиографический указатель. М.: Онега, 1995.
17. Гортер Г. Исторический материализм / Пер. с нем. и предисл. И. Степанова. 2-е изд. М.: Красная новь, 1924.
18. Енчмен Э. Теория новой биологии и марксизм. Пг.: Наука и труд. Типография рабфака Петербургского университета, 1923. Вып. 1.
19. Заславская Т. И. К методологии системного изучения деревни // Социологические исследования. 1975, № 3.
20. Зеленое М.В. Главлит и историческая наука в России в 20-30-е годы // Вопросы истории. 1997, № 3.
21. Измозик B.C. Политический контроль в Советской России, 1918-1928 годы / / Вопросы истории. 1997, № 7.
22. Как это было: интервью с Г.В.Осиповым // Биографии русских и советских социологов/ Ред. кол. под рук. Р.-Л.Винклер, З.Т.Голенковой. Берлин, 1987.
23. Карев Н.А. Исторический материализм как наука // Под знаменем марксизма. 1927, № 12.
24. Карев Н.А. Итоги работы и задачи в области теории исторического материализма// Под знаменем марксизма. 1930, № 5.
25. Квасов Г.Г. Документальный источник об оценке И.В. Сталиным группы академика А.М.Деборина// Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры, исследования. Вып. 10. XX в. Неизвестное, забытое... / Редкол.: А.И.Володин и др. М.: Российская академия управления, 1992.
26. Козлова Л.А. Институт красной профессуры (1921-1938 годы): Историографический очерк // Социологический журнал. 1994, № 1. Константинов Ф.В. Против догматизма и начетничества// Вопросы философии. 1950, № 3.
27. Константинов Ф.В. Социалистическое общество и исторический материализм // Под знаменем марксизма. 1936, № 2.
28. Коэн С. Бухарин: Политическая биография: 1888-1938 / Пер. с англ. Ю. Четвергова, Е. Четвергова, В. Козловского. М.: Прогресс, 1988.
29. Кулчицкий Л. История русской революции. Гота, 1910. Т. 1.
30. Кучинский Ю. Социологические законы // Вопросы философии. 1957, № 5.
31. Лаппо-Данилевский А. С. История русской общественной мысли и культуры:
32. XVII-XVIII вв. М.: Наука, 1990.
33. Левада Ю. А. Лекции по социологии // Информационный бюллетень ИКСИ АН СССР. М., 1969. Вып. 20, 21.
34. Ленин В.И. Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?//Ленин В. И. Поли. собр. соч. М.: Политиздат, 1975. Т. 1. 1893-1894.
35. Ленинский сборник. М.-Л.: Институт Ленина при ЦК ВКП(б), 1929. Вып. XI.
36. Леонтович В.В. История либерализма в России: 1862-1914. М.: Русский путь; Полиграфресурсы, 1995.
37. Математика в социологии: Моделирование и обработка информации / Под ред. А.Г.Аганбегяна, Х.Блейлока, Ф.Бородкина, Р.Будона, В.Капекки. М.: Мир, 1977.
38. Медушевский А.Н. История русской социологии. М.: Высшая школа, 1993.
39. Междисциплинарный академический центр социальных наук - Интерцентр //
40. Социологический журнал. 1997, № 1/2.
41. Методы сбора социологической информации: В 2 т. / Под ред. В.Гандреенкова и О.М. Масловой. М.: Наука, 1990.
42. Моделирование социальных процессов / Под ред. Э.П.Андреева и Ю.Н. Гаврильца. М.: Наука, 1970.
43. Немчинов В. С. Социология и статистика // Вопросы философии. 1955, № 6.
44. О диалектическом и историческом материализме (из IV главы "Истории Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)") // Под знаменем марксизма. 1938, № 9.
45. О повышении роли марксистско-ленинской социологии в решении узловых проблем советского общества // Социологические исследования. 1988, № 5.
46. Проблемы научного коммунизма. М.: Мысль, 1968. Вып. 2.
47. Пугачева М.Г. Институт конкретных социальных исследований АН СССР, 1968-1972 годы // Социологический журнал. 1994, № 3.
48. Развитие исследований в области общественных наук // Вестник Академиинаук СССР. 1966, № 5.
49. Российская социологическая традиция 60-х годов и современность: Материалы симпозиума / Под ред. В. А. Ядова. М.: Наука, 1994.
50. . Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории(РЦХИДНИ). Ф. 17. Оп. 84. Д. 862. Л. 13; Д. 916. Л. 20.
51. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Под ред. В. А. Ядова. Л.: Наука, 1979.
52. Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии. Ярославль: Издательство Ярославского кредитного союза кооперативов, 1920.
53. Сорокин П.А. Состояние русской социологии за 1918-1922 гг. // Новая русская книга: Ежемесячный критико-библиографический журнал. Берлин: Изд-во И.П.Ладыжникова, 1922, № 10.
54. Социально-демографическое развитие села: Региональный анализ / Под ред. Т.И. Заславской и И.Б. Мучника. М.: Статистика, 1980.
55. Социология в СССР. В 2 т. М.: Мысль, 1966.
56. Сталин И.В. Об оппозиции. М.: Госиздат, 1928.
57. Федосеев П.Н. Проблема мирного сосуществования в социологических исследованиях и в преподавании социологии // Вопросы философии. 1958, № 4.
58. Эмпирические социологические исследования в СССР: Каталог. 1981-1982. М.: Институт социологических исследований АН СССР, 1985.
59. Энгель ЕЛ. Очерки материалистической социологии. М.-Пг: Изд-во А.Д.Френкель, 1923.
60. Berger P. Marxism and sociology: View from Eastern Europe . New-York: Meredit Corporation, 1969.
61. Feuer L. A narrative of personal events and ideas // Philosophy, history and social action: Essays in honour of Lewis Feuer/ Ed. by S. Hook, W. O'Neill, R. O'Toole. Dordrecht : Kluwer Academic Publishers, 1988.
62. Greenfeld L. Soviet sociology and sociology of Soviet Union // Annual Review of Sociology. 1988, No. 14.
63. HeckerJ. Russian Sociology. New York : Augustus M. Kelley Publishers, 1969
64. Hough J. The Soviet Union and social science theory. Cambridge : Harvard University Press, 1977.
65. Kelle W. Ober einelang zuriickliegende Polemik // Kuczinski J. Zeitgenosse. Berlin : Elefanten Press, 1994.
66. Novikov N. The sociological movement in the USSR (1960-1970) and the institutionalisation of Soviet sociology // Studies in Soviet Thought. Dordrecht-Boston: Reidel Publishing Company. Vol. 23. No. 2. February 1982.
67. Roucek J., Mohan R. Contemporary sociology in the Soviet Union // The handbook of contemporary developments in world sociology/ R. Mohan, D. Martindale, eds. Westport : Greenwood Press, 1975.
68. Science and ideology in Soviet society / Ed. by G.Fischer. New York : Atherton Press, 1967. 68. Shalin D. Sociology for the Glasnost' Era: Institutional and substantive changes in recent Soviet sociology// Social Forces. 1990. June. Vol.
69. No. 4.
70. Shalin D. The development of Soviet sociology: 1956-1976 // Annual Review of Sociology. 1978. Vol.4.
71. Shlapentokh V. The politics of sociology in the Soviet Union . Boulder : Westview Press, 1987.
72. Social thought in the Soviet Union / Ed. by A. Simirenko. Chicago : Quadrangle Books, 1969.
73. Weinberg E. The development of sociology in the Soviet Union . London: Routledge and Keegan Poul, 1974.