§ 1. Вводные замечания

Становление социологии политики70 в России не было последовательно-линейным и поступательным процессом. Скорее, периоды довольно энергичной жизнедеятельности сменялись погружением в состояние "анабиоза", вызванного запрещением исследований власти. Социология политики не стала даже "птицей Феникс", поскольку ей никогда не предоставлялась естественная возможность не только распустить, но и просто как следует отрастить свои крылья. Потому-то она выступает в сегодняшней России конца XX в. в очередной раз "новой и юной" отраслью социологии. И в этом смысле судьба отечественной социологии политики выглядит еще более драматично даже на общем фоне истории развития и институционализации социологии в нашей стране, описанной в предыдущих разделах. Ведь первый удар наносился государственной бюрократией именно по этой, наиболее для нее опасной ветви социологии.

До второй половины 60-х гг. XIX в. критическое изучение государственной политики было запрещено, затем контролировалось со стороны царского правительства вплоть до революции 1905-1907 гг. и было окончательно запрещено советским государством в начале 20-х гг. XX в. Вслед за робкой и рискованной попыткой возродить социологию политики в рамках "марксистско-ленинской теории" через четыре-пять десятилетий, наступил период очередной "заморозки" и жесткого контроля со стороны структур партийно-государственной власти. Лишь в конце 80-х гг. начинается нынешний этап становления дисциплины - без каких-либо гарантий ее превращения в полноценную и независимую от идеологического контроля государства область научной деятельности.

К социологии политики в полной мере можно отнести вывод, сделанный И.А.Голосенко и В.В.Козловским: "В судьбах социологии новая власть оказалась союзником и преемником старой имперской власти. Только еще более свирепым" [41, с. 34]. Ретроспективный взгляд на результаты и достижения российской социологии политики за более чем вековой период ее существования, к сожалению, подтверждает пессимистическое пророчество М.А.Бакунина относительно отечественной социологии: "Потребуются века, по крайней мере, одно столетие, чтобы она могла окончательно утвердиться и сделаться наукой серьезной и сколько-нибудь полной и самодостаточной" [16, с. 50].

Сегодняшнее отставание российской социологии политики от мирового уровня, как это ни удивительно, обусловлено вовсе не поздним ее стартом. Как раз наоборот, на "стартовые позиции" к концу XIX-началу XX в. она подошла в шестерке лидирующих социологических держав (наряду с Италией, Германией, США,Францией и Англией)71. Россия внесла свой достаточно весомый вклад в международный багаж социологии политики теориями М.Я.Острогорского, М.М.Ковалевского, П.А.Сорокина, Г.Д.Гурвича, Н.С.Тимашева и, наконец, Г.В.Плеханова, В.И.Ленина и Н.А.Бухарина72. Но затем, как уже отмечалось, началось серьезное отставание, связанное прежде всего с вненаучными - идеологическими и государственными факторами.

До политических реформ 1860-х гг. вообще и речи идти не могло о социологическом исследовании официальной политики. "Теперь только в России может возникнуть политическая литература, без которой общественное развитие всегда остается ничтожным. Теперь только русская мысль может испробовать свои силы", - писал в 1866 г. Б.Н.Чичерин в одной из первых политико-социологических работ "О народном представительстве" [141, с. IX]. В ней он связал реализацию свободы человека с механизмами народного представительства, проанализировал пути и способы воздействия общественных групп на государственные органы, аппарат управления. Но и после этого существовали запретные темы и четкие регламенты на исследование политической проблематики. Например, в университетских курсах конца XIX в. можно было анализировать социальные и этнокультурные условия развития конституционализма и представительной демократии на Западе, но не подвергая сомнению социально-политические основания российской монархии и не вступая в прямое противоречие с официальной идеологией.

Еще более жесткую позицию заняла советская бюрократия, которая решила сделать политическую социологию "верной и покорной служанкой" официальной идеологии и партийной номенклатуры. Можно было изучать правящую элиту и бюрократию за рубежом, на "загнивающем" Западе или "развивающемся" Востоке, но ни в коем случае - коммунистическую номенклатуру в СССР и странах социалистического лагеря. Можно было разрабатывать концепцию партийного строительства или социологию партийной работы, но не было страшнее "ереси" - подвергнуть сомнению тезис о "руководящей роли КПСС".

Таким образом, характерной чертой послереволюционной социологии политики была официальная заангажированность, даже несмотря на смелые попытки прикрыть эзоповым языком "творческого ленинизма" некоторые идеи структурно-функционального подхода к интерпретации политических процессов (Ф.М.Бурлацкий, АЛ.Галкин и др.). Заметим, что дореволюционные исследователи, настроенные либерально (кадеты и др.) или радикально (эсеры, социал-демократы и др.), были в основном оппозиционны по отношению к царскому (а затем и к советскому) правительству [95, с. 12].

В процессе возникновения и становления отечественной социологии политики традиционно выделяются три этапа: 1) дореволюционный (или досоветский); 2) советский и 3) постсоветский (или посткоммунистический), делящиеся, в свою очередь, на более дробные периоды. Для этих этапов характерны дискретность в развитии, отсутствие преемственности и отрицание (а затем и отрицание отрицания) накопленного научного знания и методологии предшествующих периодов.

В целом же периодизацию становления и разработки социологии политики в России можно представить таким образом.

I. Дореволюционный (досоветский) этап (конец 60-х гг. XIX в. 20-х гг. XX в.) в котором выделяют следующие фазы.

Возникновение социологии политики (конец 60-х - конец 90-х гг. XIX в.): первые политико-социологические работы (А.И.Стронин); начало эмпирических исследований политической жизни России (В.В.Ивановский - местное самоуправление и т.д.); разработка первых социологических концепций политических институтов и процессов (Б.Н.Чичерин, М.М.Ковалевский, М.Я.Острогорский, Г.В.Плеханов и др.).

Формирование исследовательской проблематики и развертывание основных направлений социологии политики (конец 90-х гг. XIX в. - середина 20-х гг. XX в.): дифференциация дисциплины и развитие ее "вширь"; формирование исследовательских направлений - социологии государственной власти и политических институтов; социологии политических партий и общественных объединений; бюрократии и элиты; выборов и электорального поведения; политических изменений (кризисов и конфликтов, революций и реформ) и социологии международных отношений (войны и мира), а также разработка качественных и количественных методов политико-социологических исследований (анализ земской и электоральной статистики, политических документов, наблюдение за деятельностью фракций Думы и т.д.).

II. Советский этап (середина 20-х - конец 80-х гг. XX в.).

Освоение "марксистско-ленинской теории" как базовой концептуальной структуры "интерпретации" политико-социологических проблем и лишение самостоятельности социологических дисциплин (конец 20-х - середина 60-х гг.): запрещение эмпирических исследований советской политики; вульгарно-марксистская интерпретация социальных механизмов политической жизни; отождествление социально-политической теории и официальной политической идеологии; изоляция от мировых достижений и зарубежных разработок в области политической социологии.

Воссоздание социологии политики и ее адаптация к официальной идеологии (конец 60-х - конец 80-х гг.): возрождение и институционализация социологии политики в рамках марксистско-ленинского учения; теоретический политико-социологический "андерграунд" в научном коммунизме, историческом материализме, востоковедении, "рабочеведении", теории государства и права и т.д.; критический марксистский анализ западных политико-социологических концепций и разработок; возобновление конкретно-социологических исследований и теоретический анализ политических институтов СССР (социология "партийной, советской, комсомольской, профсоюзной работы"); начало анализа бюрократии, элит и лидерства.

III. Постсоветский этап (конец 80-х - конец 90-х гг.).

Возрождение аутентичного статуса социологии политики в России: "открытие" запретных политических тем для социологического анализа - российской элиты и бюрократии, политического плюрализма, социального механизма власти и пр.; возникновение в России новых политических объектов для социологического анализа (партии, объединения, группы давления, выборы, парламентаризм и т.д.); бурный рост эмпирических исследований российской политической жизни, проводимых независимыми центрами (ВЦИОМ, Фонд "Общественное мнение", "ИНДЕМ" и др.); разработка теории и методологии дисциплины (А.Б.Зубов, Ю.Л.Качанов и др.); начало институционализации социологии политики (появление специальности "Политическая социология" в государственных стандартах и номенклатуре научных дисциплин, первых университетских курсов и учебников).

§ 2. Предыстория и становление предмета

Следует сказать о социокультурных истоках социологии политики в России. Дело в том, что сюжеты, связанные с проблематикой "правительственной власти и

народа", "государства и общества", во все времена российской истории относились к разряду особых и освященных (а бывало - и просто сакральных), причем как для отечественных мыслителей, так и для правящей элиты. Поэтому напряженное внимание к социальным корням публичной власти, "добродетельному правлению" было далеко не случайным. Апологетизация и идеологизация официальной власти и политики вызывали обратную реакцию нравственного отторжения и стремление понять, что же представляет из себя власть "на самом деле".

На протяжении примерно восьми столетий, начиная от одного из первых на Руси (из дошедших до нашего времени) общественно-политического трактата Иллариона "Слово о законе и благодати" середины XI в. и вплоть до предшествовавшего возникновению собственно политико-социологической мысли в России произведения К.Д.Кавелина "Взгляд на юридический быт древней Руси", написанного в середине XIX в., вопросы природы публичной власти и социальных оснований государственной политики находятся в самом центре внимания практически всех течений общественной мысли. Так, в трактате митрополита Иллариона рассматриваются проблемы легитимности верховной княжеской власти, эффективности управления государством. Однако самое интересное то, что здесь же ставится вопрос о самой цели существования государственной власти - обеспечении блага и интересов всех подданных Древнерусского государства, и в этой связи - об ответственности великого князя перед подвластными [55, с. 15-18; 142, с. 127-130].

Поисками источников легитимности и народной поддержки государственной власти были заняты и мыслители XVII-XVIII вв. Юрий Крижанич и Феофан Прокопович. В своем трактате "Политика" Крижанич обосновывает преимущества централизованной монархической власти перед другими ее формами и аргументирует это тем, что она поддерживается народной традицией и наилучшим образом обеспечивает покой и согласие народа. Государство обязано всячески заботиться о процветании народа, и прежде всего о том, чтобы все жили богато и безопасно, "поскольку короли должны править народом не ради своей личной пользы, а на пользу, на общее благо и на счастье всего народа" [77, с. 573]. Феофан Прокопович, исходя из "естественного закона" взаимной гармонии государственной власти и народа, утверждает: "Власть есть самое первейшее и высочайшее отечество, на них бо висит не одного некоего человека, не дому одного, но всего великого народа житие, целость, безпечалие" [106, с. 87].

В XIX в. традиция познания социальной природы политической власти находит свое довольно яркое проявление в произведениях видного русского правоведа, историка и философа К.Д. Кавелина. Он ставит проблему социального генезиса, этапов становления и природы государственной власти в России в терминах, уже совсем близких современной социологии политики: "политическая система" и "государственный центр", "политический порядок" и "государственные учреждения", "властвующие" и "подвластные", "политическая сфера" и "государственная система" и т. д. В работе "Взгляд на юридический быт древней России" (1846) Кавелин исследует воздействие, говоря современным языком, этносоциальных, социокультурных факторов формирования и эволюции системы политической власти в России, влияние социального "быта" на изменение государственных форм и структур [65, с. 30]. Этот блестящий для того времени разбор взаимодействия социальной среды и политических институтов, в известном смысле, можно было бы назвать "протосоциологическим" анализом развития политической жизни, нашедшим позднее продолжение в "генетической социологии" М.М.Ковалевского.

Итак, в России уже имелась развитая традиция исследования социальных оснований власти. Примерно с середины XIX в. (и особенно с 60-70-х гг.) начинает складываться особая междисциплинарная область исследований на стыке трех уже существовавших академических отраслей обществознания: политической истории, правоведения (и особенно его "государственной школы") и социальной философии73. В конце столетия начинают преподаваться даже "смешанные" университетские курсы, как, например, курс М.М.Ковалевского по социальной истории политических и правовых институтов; курс Б.Н.Чичерина по государственной науке, состоявший из 3-х разделов: 1) общее государственное право; 2) социология и 3) политика; курс В.В.Ивановского в Казанском университете, включавший в себя социально-исторические и политике-правовые проблемы74.

С другой стороны, даже в работах революционных демократов и народников (М.А.Бакунин, П.Н.Ткачев, П.Л.Лавров) рубежа 60-70-х гг. XIX в. ощущается явное движение к соединению новой социальной теории (прежде всего идей О.Конта и Г.Спенсера) с традициями отечественной социально-политической мысли для того, чтобы дать реалистический анализ динамично развивавшейся после реформ 60-х гг. политической жизни России. Примером тому служит работа М.А.Бакунина "Федерализм, социализм и антитеологизм" (1867), где рассуждения о социальной природе политики и государственной власти как "арены наивысшего мошенничества и разбоя", "циничного отрицания человечности" переплетаются с анализом исторической роли социологии как новой "науки об общих законах, управляющих всем развитием человеческого общества" [16, с. 50].

И, наконец, на формирование социологии политики оказывает воздействие сама политическая динамика России последней трети XIX - начала XX вв. Нельзя не учитывать того обстоятельства, что крупные социологи политики (как, например, Б.Н.Чичерин, М.М.Ковалевский, М.Я. Острогорский), будучи прежде всего академическими учеными, оказываются вовлеченными в идейно-политическую полемику и даже в межпартийную борьбу. Русские исследователи, разрабатывавшие проблематику социологии политики, приобщаются к деятельности (а то и участвуют в руководстве) различных формирующихся в России политических партий: либералов, кадетов (Новгородцев, Кистяковский, Острогорский, Петражицкий, Милюков), эсеров (Сорокин, Чернов), меньшевиков (Плеханов, Гурвич), анархистов (Кропоткин) и т.д.

За более чем столетний период становления социологии политики сформировалось ее проблемное поле, т.е. наиболее повторяющиеся и характерные сюжеты и темы исследований: 1) общеметодологические и историко-научные проблемы развития социологии политики (предмет, объект, методы и т.д.); 2) социологический анализ механизмов власти; 3) политическая стратификация (в свете отношения государства и общества); 4) изучение бюрократии, элит и лидеров; 5) социальные основы организации государственных институтов и местного самоуправления; 6) социология политических партий и общественных объединений; 7) социология выборов, электорального поведения и политического участия; 8) социология политического сознания и культуры; 9) социология политических изменений (кризисов, революции, конфликтов и т.д.) и, наконец, 10) политическая социология международных отношений.

Определение предметного поля социологам политики. Эта проблема начинает интересовать русских социологов на рубеже 60-70-х гг. XIX в. и, в частности, пожалуй, впервые специально и подробно анализируется в книге А.И.Стронина "Политика как наука" (1872), которую можно назвать первым собственно политико-социологическим произведением в России. А.И.Стронин стоит на позициях "органицизма": анализируя политические отношения в России, он использует идеи и принципы О.Конта и Г.Спенсера.

Стронин различает в социологии "невещественную" часть, описывающую политику, и "вещественную", направленную на изучение экономических отношений. "Как нервная физиология давно уже, со времен Галля, потянулась к изучению невещественного человека, - пишет А.И.Стронин, - так экономическая социология давно уже, со времен Смита, потянулась к изучению вещественного общества; но как первая до сих пор не могла подать руку вперед, так вторая не может до сих пор подать руку назад, науке естественной. Конец естествознания и начало обществознания еще раз никак не умеют спаяться. А между тем цемент для этой спайки опять существует, и существует он именно в другой половине социологии, в социологии невещественной, в политике (курсив наш. - Авт. гл.)" [125, с. 2-3]. Итак, по А И.Стронину, наука политики выступает в качестве компонента общей социологии. Кроме того, социология политики подразделяется им на прикладную (практическое искусство) и фундаментальную теорию. В соответствии с этим он строит свою работу: ее первая часть посвящена теоретическому обоснованию модели и общему структурированию политического процесса, а вторая - носит вполне современное прикладное название "Политическая диагностика и прогностика России".

Обнаруживается любопытное совпадение подходов к определению предмета социологии политики, свидетельствующее о некотором опережении русской дореволюционной мыслью современных западных формул. В известной статье "Политическая социология" (1957) С.Липсет и Р.Бендикс выдвигают общепризнанное сегодня разграничение политической науки и социологии политики, подчеркивая, что первая занимается изучением способов воздействия государства на общество, тогда как вторая исследует механизмы влияния социальных общностей и институтов на государство и политический порядок в целом [148, с. 87]. Сопоставим подход Бендикса-Липсета с тем, что писал по этому же поводу Б.Н.Чичерин во II томе "Социология" общего "Курса государственной науки" (1896): "Исследование общества в его составных частях и влияние его на государство составляет предмет Науки об Обществе, или Социологии в тесном смысле; наоборот, исследование воздействия государства на общество составляет предмет политики" (т.е., переводя традиционный аристотелев термин на современный язык, политической науки) [139, с. 11].

Позднее, в работах советского и постсоветского этапов, проблемы определения предмета социологии политики рассматривались неоднократно, при этом упомянутое разграничение нередко воспроизводилось (в том числе и авторами) именно в "чичеринском" духе [5, 46, 143]. Предлагалась дефиниция социологии политики как науки, изучающей социальные механизмы власти и влияния, закономерности воздействия социальных общностей и институтов на политический порядок, социальные основания политических и государственных институтов. А.Бовин и Ф.Бурлацкий рассматривают социологию политики в качестве одной из социологических теорий "среднего ранга" [20, 23, 25, 27]. Ф.Бурлацкий замечает по этому поводу, что теория политики представляет собой лишь "частный случай применения социологических методов к анализу особой области - явлений политической жизни и в этом смысле стоит в ряду таких дисциплин, как социология труда, социология семьи, социология личности и т.п." [24, с. 11]. Правда, имеется и другая точки зрения, представители которой трактуют социологию политики как "конвенционально" сливающуюся с политической наукой (В.Смирнов), поскольку они и "в теоретико-методологическом и в категориальном плане малоразличимы" [120, с. 190].

В числе общеметодологических проблем социологии политики - ее внутренняя структура, направления исследований и, в частности, соотношение фундаментальных и прикладных знаний. Первым, как отмечалось, этот вопрос поставил А.И.Стронин, разграничивший в социологии политики "теоретическую науку" и "практическое искусство". В том же ключе рассуждает один из первых русских ученых, специализировавшихся в области социологии политики (да и, вероятно, первым в России использовавший сам термин "политическая социология"), профессор юридического факультета Казанского университета В.В.Ивановский. Он разграничивает "чистую науку", т.е. фундаментальную социологическую теорию политики, опирающуюся на сравнительно-исторический анализ общественно-политических структур, и так называемую социологическую политику как особую, прикладную форму социальной науки, использующую выводы фундаментальной социологии [60. с. 315]75.

В своей "Системе социологии" (1920) П.А.Сорокин продолжает эту линию, также разделяет теоретическую (фундаментальную) социологию и прикладную, определяя последнюю как социальную политику, т.е. опытно-рекомендательную науку и социологическое искусство, являющуюся "прикладной дисциплиной, которая, опираясь на законы, сформулированные теоретической социологией, давала бы человечеству возможность управлять социальными силами..." [122, с. 100]. Можно заключить, что взгляды русских социологов на предмет и структуру социологии политики не противоречат современным представлениям.

Анализ социальных механизмов власти выступает для отечественной социологии политики своего рода системообразующей темой, мимо которой не могли пройти ни дореволюционные исследователи, ни позднейшие авторы. До революции проблемой власти занимались представители всех направлений социологической мысли [41. с. 187]. Это было связано с тем, что многие русские политические социологи читали курсы государственного права, где обязательным компонентом было так называемое учение о верховной власти, которая наряду с народом (населением) и территорией рассматривалась как один из элементов государства.

Каковы же были главные подходы к социологической интерпретации публичной власти? В обобщающей работе "Сущность государственной власти" (1913) Б.Кистяковский выделяет три конкурирующие концепции власти: "нормативно-волевую", "психологическую" и "силовую" [72, с. 18-23]. Представители первой из них (С.А.Котляревский, А.С.Алексеев, П.А.Покровский и др.) трактуют власть как вид общественной связи, скрепленный нормами права, существующий для поддержания и регулирования социального порядка [76]. "Одни объясняют эту связь личным господством, подчинением людей людям; другие объясняют эту связь общественным господством, подчинением людей господству государства, как целого", -замечает по этому поводу профессор Московского университета А.С.Алексеев [1]. Представители второго подхода (Л.И.Петражицкий, С.Л.Франк, Н.М.Коркунов и др.) отстаивали "реляционное" понимание власти, согласно которому власть выступает волевым отношением людей, которые сообразно своей психической природе имеют склонность управлять или подчиняться [132. с. 72-124]. Наконец, сторонники третьего подхода (В.В.Ивановский и др.) отстаивали позицию, согласно которой первичной субстанцией власти является господство силы, а не права. Вот что писал по этому поводу И.А.Ильин в 1919 г., пытаясь дать некое "синтетическое" определение властного отношения и разработать так называемые общие аксиомы власти: "Власть есть сила воли. ...Властвующий должен не только хотеть и решать, но и других систематически приводить к согласному хотению и решению. Властвовать - значит как бы налагать свою волю на волю других; однако с тем, чтобы это наложение добровольно принимал ось теми, кто подчиняется" [63, с. 197].

Марксистская школа трактовала государственную власть как волю экономически господствующего класса и средство социального преобразования. "Политическая власть, - писал в революционном 1905 г. Г.В.Плеханов, - представляет собою ничем не заменимое орудие коренного переустройства производственных отношений. Поэтому всякий данный класс, стремящийся к социальной революции, естественно, старается овладеть политической властью" [101, с. 203]. С начала 20-х гг. и вплоть до начала 90-х концепция власти как классового насилия сохраняла свою монополию [21, 128J. Вместе с тем были и вариации - от самых грубых, вульгарно сталинистских до "полуревизионистских" попыток соединить западные идеи (гегельянства, веберианства, структурного функционализма, бихевиоризма) с марксистской формой.

В качестве одной из наиболее удачных попыток социологического анализа власти в советский период можно назвать работу Ф.М.Бурлацкого и А.А.Галкина (по сути, использовавших ряд идей М.Вебера), где власть определяется как "реальная способность осуществлять свою волю в социальной жизни, навязывая ее, если необходимо, другим людям; политическая власть, как одно из важнейших проявлений власти, характеризуется реальной способностью данного класса, группы, а также отражающих их интересы индивидов проводить свою волю посредством политики и правовых норм" [25. с. 19]. В целом же классовый подход к анализу власти был общим местом всех теоретических исследований по политической социологии советского этапа [2, 11, 131].

С начала 90-х гг., на этапе постсоветского развития, в социологии политики намечаются новые подходы, преодолевающие ограниченность "волевой" и классовой концепции власти и предлагающие рассматривать ее как некое многомерное, синтетическое образование, включающее в себя различные "измерения" и "отношения" на уровне взаимодействия социальных общностей и их лидеров, распределения ресурсов, социальной реализации власти. Таким образом, политическая власть определяется скорее как регулятор общественных отношений, всеобщий механизм социального взаимодействия, общественной самоорганизации и саморегулирования, чем как принадлежащие какому-либо субъекту "вещь" или "атрибут" (как это трактуется в упомянутых "силовых" и "волевых" конструкциях) [3, 47, 55].

Реализация властных отношений осуществляется прежде всего в рамках государственных институтов и органов местного самоуправления. Среди различных социологических подходов, которые были разработаны для интерпретации социальной основы государства, обращают на себя внимание два прямо противоположных: классово-марксистский и либерально-правовой. Пожалуй, наиболее ярко это противостояние "общественного" и "классового" господства в теоретических моделях государства проявилось в определениях Б.А.Кистяковского и В.И.Ленина. Если первый определяет государство как "правовую организацию народа" [72, с. 6], то для другого - это "есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим" [85, с. 270; 83]. Именно эти два противоположных (и мировоззренчески, и методологически) социологических подхода и определили на десятилетия традицию социологического анализа государственных институтов России.

Серьезный вклад в решение этого вопроса внес выдающийся российский социолог М.М.Ковалевский. Им был написан цикл работ по социальному генезису институтов власти: начиная с его первой магистерской диссертации 1877 г., посвященной становлению органов местного самоуправления Великобритании, и заканчивая многотомными исследованиями "Происхождение современной демократии" (1895-1897) и "От прямого народоправства к представительному. И от патриархальной монархии к парламентаризму" (1906) [74, 74а]. М.М.Ковалевский в изучении социальных аспектов государственных институтов, во-первых, исходит из аналитического принципа "параллелизма мысли и учреждений", т.е. принципа соответствия развития социально-политической теории и самих государственных учреждений как "общежительных форм" народа. Во-вторых, патриарх русской социологии использует так называемый генетический принцип, рассматривая социальный генезис и эволюцию основных государственных институтов в связи с развитием прочих общественных форм - семьи, рода, собственности и психической деятельности. В этом же примерно направлении следует в своих рассуждениях и Б.Н.Чичерин в двухтомнике "Собственность и государство", анализируя вопросе социальном способе связи между государственным и правовым механизмом и господствующими в национальной экономике формами собственности [140].

Серьезное внимание российские социологи уделяли становлению системы местного самоуправления, развернувшейся вместе с земской реформой 60-х гг. XIX в. Первые работы (А.И.Васильчиков, В.П.Безобразов и др.) появляются уже на рубеже 60-70-х гг. [17, 29]. В них ставится проблема участия и роли различных классов и сословий в местном самоуправлении. В начале 80-х гг. появляются первые эмпирические исследования по социологии политики в России. Так, профессор юридического факультета Казанского университета В.В.Ивановский провел в 1881-1882 гг. сравнительное конкретно-социологическое исследование функционирования органов местного самоуправления двух уездов: Слободского Вятской губернии и Лапшевского - Казанской. С точки зрения формирования методологии и методов социологии политики это была новаторская работа, основанная на анализе земской статистики и актов управления, на наблюдении за работой земских органов и даже интервьюировании.

Нельзя не отметить высокий уровень гражданского мировоззрения, которым просто пронизан его замечательный труд. "Цель всякого государственного учреждения, или целой системы учреждений, заключается в той пользе, какую оно должно приносить гражданам, - пишет В.В.Ивановский. - Поэтому каждое учреждение имеет право на существование лишь постольку, поскольку оно удовлетворяет тем общественным потребностям, ради которых оно вызвано к жизни" [61, с. 1].

Среди многочисленных исследований проблем государственных институтов обращает на себя внимание работа П.А.Берлина "Русское взяточничество, как социально-историческое явление". Он анализирует социальные причины коррупции правительственных органов и приходит к выводу о том, что в России "взяточничество слилось и срослось со всем строем и укладом политической жизни" [19, с. 48]. Он выделяет две причины. Во-первых, внедрение принципа "государственного кормления". Анализируя политическую историю России XVIII-XIX вв., П.А.Берлин замечает, что, жестко карая взяточников, правительство одновременно воспроизводило социально-экономические условия их существования, поскольку "приучало видеть в политической власти рог изобилия всяческих материальных благ". Во-вторых, взятка является своего рода компенсацией чиновнику за его политическую благонадежность и преданность начальству.

Исследования социальной природы и механизмов власти тесно связаны с изучением политической стратификации российского общества. Объяснить политический порядок возможно лишь при изучении взаимодействия социальных групп и государственных институтов, механизмов социальной мобильности и динамики социальных статусов, распределения ресурсов и зон влияния. По сути дела, с изучения именно этой проблемы в конце 60-х - начале 70-х гг. XIX в. и начинается постепенное "отпочкование" проблематики социологии политики от курсов государственного права и политической философии. Первые социологические формулировки проблемы политической стратификации можно найти в работах А.И.Стронина и Б.Н.Чичерина. Последний прямо ставит вопрос о характере влияния социальной и внесоциальной среды на представительные институты государства. Имеется в виду роль физических, природных условий (климата, территории и т.д.) и социальных факторов (народностей, классов, сословий и т.д.). Им рассматриваются наиболее существенные направления воздействия социальной структуры на государственную политику: общественное мнение, политические партии и местное самоуправление.

Анализируя взаимозависимость между сферами государственного управления и гражданского участия в политической жизни, Б.Н.Чичерин выводит особый "закон обратно-пропорционального отношения" государственной власти "сверху" и гражданского влияния "снизу". Он формулирует его следующим образом: "Чем менее инициативы у граждан, тем более приходится делать государству; ибо общественные потребности должны быть удовлетворены, если народ не хочет оставаться на низшей ступени развития и силы. Наоборот, государственная власть может значительно ограничить свое ведомство там, где частная предприимчивость и энергия общества достаточны для покрытия нужд" [141]. Поразительно, но это один из самых распространенных тезисов современной российской социологии политики [14, с. 32]. Он заставляет задуматься о сложностях становления гражданского общества в России, где даже наличие конституционных норм не является достаточным условием для раскрытия потенциала гражданской инициативы и ограничения экспансии государственных органов в частную жизнь.

Эта проблема была предметом анализа и А.И.Стронина, который рассматривает вопросы о взаимодействии политической и социальной структуры еще более "социологично". Он предпринимает весьма любопытные по замыслу и глобальные по размаху (но наивные по исполнению) попытки построить модели политической стратификации и институционализации, в чем-то напоминающие схемы А.Сен-Симона и О.Конта. Политическую структуру общества А.И.Стронин изображает в виде "пирамиды-конуса". Эта пирамида подразделяется на три политические страты, в которые объединяются граждане в связи с их общественной функцией или по политическим рангам и статусам [125, с. 27; 124]. Во-первых, это высший, "политически производительный" класс, куда включаются аристократия и интеллигенция, т.е. законодатели, судьи и администраторы. Во-вторых, это средний политический класс капиталистов, в который входят банкиры, мануфактуристы и арендаторы. И, наконец, в-третьих, на низшей ступени политического конуса находится подвластное, "политически непроизводительное" большинство работников (земледельцы, ремесленники и т.д.). Далее, А.И.Стронин различает, говоря современным языком, теорию политической структуры и теорию политического процесса. Он отмечает, что "политика есть по отношению к истории политической то же, что статика по отношению к динамике: первая есть наука организации, вторая - наука жизни" [125, с. 7].

Конечно же, видение А.И.Строниным политической стратификации сегодня представляется наивным, даже в свете вышедшей спустя полвека классической работы П.А.Сорокина "Социальная мобильность" (1927), написанной в США, но еще во многом опиравшейся на отобранный им в России теоретический и эмпирический материал. П.А.Сорокин вводит в оборот и разрабатывает понятия "политической флуктуации", "политической мобильности", "политического выравнивания" и пр., хотя использует и термины, бывшие в ходу уже у А.И.Стронина: "политические классы", "конус", "пирамида", "профиль", "параллелепипед" и пр. Он приходит к выводу, что политическая стратификация изменяется во времени и пространстве без какой-либо универсальной тенденции. Однако имеются постоянные, устойчивые параметры политической структуры, которые зависят от разнородности социального состава населения и "размеров политического организма" отдельных стран. В целом же П.А.Сорокин верифицирует свою гипотезу о всеобщем характере политической стратифицированности любого современного общества, указывая на действие социологических закономерностей дифференциации и выравнивания в политической жизни. "Если в пределах какой-либо группы существуют иерархически различные ранги в смысле авторитетов и престижа, званий и почестей, если существуют управляющие и управляемые, - подчеркивает П.А.Сорокин, - тогда независимо от терминов (монархи, бюрократы, хозяева, начальники) это означает, что такая группа политически дифференцирована, что бы она ни провозглашала в своей конституции и декларации" [122, с. 302].

После 70-летнего перерыва проблема политической стратификации снова попадает в орбиту внимания российских социологов (В.Ф.Анурин, Ю.Л.Качанов, В.В.Радаев и др.)- Одним из первых вопрос о "властной стратификации советского типа" как патримониальной иерархии, регулируемой скорее неформальными конвенциями, чем формальными законами, был поставлен В.В.Радаевым в начале 90-х гг. "Общество советского типа, - отмечает автор этого подхода, - построено как система властных иерархий. Властные отношения реализуются как господство высших слоев над низшими. Такое господство устанавливается не только насильственно, но и посредством особой формы авторитета..." [109, с. 123; 110]. Далее им устанавливается взаимосвязь между властным рангом, статусом и социальными привилегиями, а также доступом к присвоению коллективных ресурсов. Несколько иной подход предлагает В.Ф.Анурин, который считает, что расслоение по политическим стратам происходит не только по объему власти и привилегий, но и по характеру убеждений и ориентации относительно того, какой из типов социального устройства будет наиболее справедливым в плане распределения ценностей и благ между "политическими кластерами" [12, с. 82].

Наконец, оригинальный постструктуралистский подход к анализу политической стратификации общества предложил в ряде своих работ Ю.Л.Качанов, опирающийся на идеи П.Бурдье, У.Аутвейта и Р.Бхаскара [67, 69, 70]. Для анализа политической стратификации он использует категорию политического поля, структурообразующими признаками которого являются: позиции и диспозиции социальных агентов, аккумулированный капитал и др. Взаимодействие социальных агентов неизбежно порождает структуру политического неравенства, которая, в свою очередь, обусловливает определенные политические практики. К примеру, политическая идентичность бюрократии связана с аккумулированием трех форм капитала: 1) объективированной (ресурсы контролируемой организации); 2) институционализированной (звания, награды и т.д.) и 3) инкорпорированной (компетенция, практические навыки и умения и др.). В целом разработка проблематики политической стратификации России находится еще в стартовой фазе, что обусловлено не только существовавшими запретами на эти сюжеты, но и "закрытостью" объектов исследования (элит, бюрократии, корпораций, групп давления и т.д.).

Анализ политической стратификации тесно связан с исследованием бюрократии, политических элит и лидеров. Классический анализ отчуждения политических лидеров от народа, партийной верхушки - так называемого кокуса (от англ, caucus - партийный орган или собрание) от партийной массы осуществил в своей работе "Демократия и политические партии" (1898) один из всемирно признанных основателей современной социологии политики М.Я.Острогорский. Его идеи знали, использовали и цитировали крупнейшие социологи и политики своего времени, в частности М.Вебер и Р.Михельс, В.Ленин и Э.Вандервельде и др. [30, с. 676; 85, с. 338].

На материале анализа политических партий М.Я. Острогорский показал социальные механизмы политической организации и способы принятия политических решений. Всемогущий "кокус", представляющий собой "закрытую структуру", собрание партийных лидеров, контролирует правительственную и парламентскую фракцию, аппарат партийных функционеров, партийную прессу и перекрывает все каналы коммуникаций при принятии стратегических решений, блокируя тем самым волеизъявление и представительство интересов как простых членов партии, так и рядовых граждан. "Английское правительство, - пишет М.Я.Острогорский, - при социальном и плутократическом влиянии системы организованных партий, верховенстве исполнительной власти и все захватывающей бюрократии - не представляет настоящего народного правительства. Это - демократия, управляемая олигархией (курсив наш. - Авт. гл.)" [98, т. 1, с. 279]. Выдающийся российский социолог почти одновременно с Г.Моска и опережая В.Парето и Р.Михельса формулирует ряд основополагающих идей, развившихся в целые направления современной социологии политики [92].

Анализ государственной бюрократии привел российских социологов к выводу о ее противоположности гражданскому обществу, "живым силам общественности" [59, 64, 138].

В послереволюционные годы и вплоть до конца 80-х гг. исследование элит и бюрократии становится полузакрытой (или закрытой) проблематикой, своего рода "минным полем" для советского социолога. Примером тому является исключение в 1981 г. из каталога диссертационного зала Государственной библиотеки им. В.И.Ленина, вероятно, единственной за полвека кандидатской диссертации В.И.Поскотиной (1974), посвященной анализу проблем государственной бюрократии76. Советская бюрократия была подвергнута критическому анализу в работах российских авторов, эмигрировавших из страны (Л.Д.Троцкого, М.С.Восленского и др.) [34], но в самой России она была выведена из числа объектов социологического анализа.

В период "хрущевской оттепели" выходят переводы известных книг - Ч.Р.Миллса "Властвующая элита" и С.Н.Паркинсона "Закон Паркинсона", которые повлияли на рост интереса к данной проблематике. В 70-е гг. в работах Г.К.Ашина, А.А. Галкина, МАЧешкова дается анализ социальной природы государственной бюрократии и политической элиты в развитых странах Запада и развивающихся странах Востока [28, 36, 38, 136, 137]. Эти авторы разработали концептуальный аппарат и поставили целый ряд методологических проблем относительно механизмов рекрутирования элиты, политической мобильности, состава политической элиты, ее субкультуры и роли в подготовке, принятии и осуществлении политических решений. Эти исследования были продолжены и в 80-е гг. В.П.Макаренко, А.Ф.Зверевым, Э.Н.Ожигановым [54, 88-90, 96]. Их работы сыграли важную роль в теоретическом анализе проблем бюрократии, что во многом подготовило начавшуюся во второй половине 80-х гг. дискуссию о социальной природе и характере советской бюрократии [121, 145], а также взлет интереса и бурный рост публикаций о "партгосноменклатуре".

В дореволюционный период довольно активно разрабатывается проблематика социологии политических партий, политического поведения и электорального участия. В начале XX в. начинается бурный рост политических партий, разработка их идейных, организационных и политических принципов, программ, стратегии и тактики. Многие академические социологи принимают участие в деятельности формирующихся партий. Например, М.М.Ковалевский пишет политическую программу Союза народного благоденствия (1906), его студент П.А.Сорокин включается в деятельность Партии социалистов-революционеров, а в 1917 г. даже разрабатывает "Политическую программу Временного правительства".

Что же касается научного анализа политических партий, то наиболее существенный вклад в российскую партиологию был внесен, как уже выше отмечалось, М.Я.Острогорским, ставшим, кстати, депутатом Государственной Думы от Конституционно-демократической партии. В своем фундаментальном труде "Демократия и политические партии" М.Я.Острогорский анализирует генезис, социальный состав и членскую базу партийных организаций, организационную структуру и способы принятия политических решений, а также политическую стратегию и технологию воздействия на электорат. Российский социолог приходит к выводу, что система "закрытых" политических партий, заорганизованных и бюрократизированных, отчужденных как от своих рядовых членов, так и от простых граждан, требует радикального реформирования. Он предлагает систему открытых ассоциаций, создаваемых для реализации каждого конкретного интереса и отдельной цели. Значимость этой идеи подтвердилась появлением во второй половине XX в. новых социальных движений и так называемых партий одной проблемы. "Партия, держащая своих членов как бы в тисках, поскольку они в нее вошли, уступила бы место группировкам, которые бы свободно организовывались и реорганизовывались в зависимости от изменяющихся проблем жизни и вызываемых этим изменений в общественном мнении, - пишет М.Я. Острогорский. - Граждане, разойдясь по одному вопросу, шли бы вместе в другом вопросе" [98, т. 2, с. 308],

Исследованием партий и общественных объединений занимались и другие русские социологи: Б.Н.Чичерин, П.А.Берлин, Ю.С.Гамбаров, В.М.Хвостов и др. [18, 37, 133]. Определенную роль в становлении социологии политических партий сыграли авторы марксистской ориентации. Например, В.И.Ленин в период революции 1905-1907 гг. дает довольно подробную классификацию русских политических партий, основываясь на классовом подходе (справа-налево) и деля партии на: черносотенные (царская камарилья); октябристские (крупной буржуазии и помещиков); кадетские (буржуазной интеллигенции); трудовиков (крестьянские) и социал-демократические (сознательных рабочих) [84, с. 21-27]. На тот же самый принцип классового деления опирается Е.Черский в своей "Таблице русских политических партий" (1918), представляющей собой удивительный научный документ. По сути, Е.Черский создает своего рода классификатор - матрицу докомпьютерной эпохи, подразделяя партии по "вертикали" в соответствии с их положением в политическом спектре, а по "горизонтали" - в соответствии с отношением к общим принципам, лидерам, программе, организации, тактике, пропаганде, вопросам войны, мира и государственного устройства России [135]. На тех же принципах строит компьютерную базу данных полвека спустя американский политолог К.Джанда в своем знаменитом проекте "Политические партии" (1980).

Что касается социологии выборов, то несомненный интерес представляет анализ В.Горном хода выборов в III Государственную Думу. Рассматривая причины поражения монархических сил на выборах II Думы, он приходит к выводу о том, что они неправильно определили социальные приоритеты и потеряли свою социальную базу [42, 43, 113]. В советский период также проводились политико-социологические исследования электорального поведения за рубежом [75, 107, 108, 114]. Серьезные результаты были достигнуты А.А.Галкиным и его сотрудниками из ИМРД АН СССР. Они провели целую серию коллективных и индивидуальных исследований избирательного процесса и политического поведения на Западе, опираясь на методы и методики вторичного анализа данных.

Для понимания особенностей становления социологии политики отметим, что в 60-80-е гг. формируется несколько научных школ [126]. Первая сформировалась на базе сектора социологии политики (Ф.М.Бурлацкий) в Институте конкретных социальных исследований (1969-1970 гг.) [25], вторая - связана с работой секции "Социология политики" в Ленинградском университете (А.А.Федосеев) [130]. "Московская" и "ленинградская" научные школы задавали стандарты и основные направления исследований: теоретическое освоение и критический анализ западной социологии политики. Далее, это "ростовская" (южнороссийская) научная школа. Именно в Ростовском госуниверситете в 1979/80 учебном году В.П.Макаренко был прочитан первый в СССР академический курс "Социология политики". Наконец -"урало-сибирская" (или восточнороссийская) научная школа (А.Т.Аникевич, Ю.Е.Волков и др.). Нужно указать и на формирование научных школ в средней России, Поволжье и других регионах. Именно на этой основе в условиях резкого изменения общественно-политической ситуации в стране на рубеже 80-90-х гг. продолжается становление социологии политики.

§ 3. Развитие социологии политики с конца 1980-х годов

Как уже отмечалось, развитие социологии политики в России теснейшим образом связано с характером общеполитических процессов Курс М.С.Горбачева на "перестройку", гласность и демократизацию страны открыл клапаны социальной активности. На политической сцене появились многочисленные субъекты, претендующие на выражение "народных" интересов. Общественно-политические организации демократической направленности активно поддерживали происходящие перемены Консервативные силы, в свою очередь, выдвигали жесткие требования наведения порядка в обществе. Возникли многочисленные национально-патриотические движения и "фронты", отстаивающие интересы национальных республик Союза. Причем все политические акторы апеллировали к "народу", "избирателям", "гражданам" Разобраться во всем этом многообразии становилось непросто даже профессиональным политикам.

Более того, изменилось восприятие политики. До перестройки политический процесс "направлялся" Генсеком КПСС и его ближайшим окружением, за высказываниями которых следила "вся страна", однако постепенно они оказались лишены монополии на внимание Единая "моноцентрическая" идеология оказалась неспособна увязать различные социальные интересы, и на ее месте быстро конституировалось множество идеологических течений, поддерживаемых различными политическими движениями. Короче говоря, чтобы понять, что же кроется за той или иной политической ситуацией и каковы тенденции ее развития, требовались профессионалы, владеющие специальными методами диагностики, анализа и прогнозирования политической ситуации. Такого рода специалисты довольно быстро нашлись в лице социологов. Их сила - в отличие от других обществоведов - состояла в том, что они обладали технологиями массовых опросов населения. Рейтинг того или иного политического деятеля, политической партии или избирательного объединения стал мощным инструментом не только в политической аналитике, но и в политической борьбе.

В конце 80-х - начале 90-х гг. в стране появляется множество социологических центров, обеспечивающих информационно-аналитическую поддержку различных властных структур - как государственных, так и общественных. По данным исследовательской группы "ЦИРКОН", только в Москве и Санкт-Петербурге из 148 социологических центров исследованиями политической проблематики занимаются 37, а в целом по России из более чем 200 социологических центров регулярно занимаются социологией политики 78. При этом нужно отметить довольно высокий уровень исследований в Ростове-на-Дону, Казани, Свердловске, Новосибирске, Тюмени, Пензе и других регионах.

Социология политики перестала быть "закрытой" дисциплиной, предназначенной для узкого круга политических функционеров. Результаты исследований широко обсуждаются не только в научных кругах, но и в средствах массовой информации, а также в широких слоях населения. И как бы ни относились разные политические субъекты к рейтингам, полученным на основе массовых опросов, без них уже не обойтись. Таким образом, социология политики стала развиваться на собственной основе, и социологи, работающие в этой области, начали предлагать результаты своих исследований не только представителям "политического класса", но и всему обществу.

Общей характеристикой этого периода является смена парадигмы социологии политики. Было очевидно, что марксистское понимание политики и властных отношений как сферы классовой борьбы неприемлемо для общества с размытой классовой структурой и деградирующими институтами власти. Во всяком случае, исследование власти как иерархии устойчивых отношений господства и подчинения воспринималось социологическим сообществом как блуждание за миражом.

Поэтому для теоретического описания политики исследователи стали искать новые понятия и вообще - новый язык описания политической реальности. Один из наиболее интересных подходов, основу которого составляет понятие "поле политики", был предложен Ю.Качановым [67, с. 81]. Кроме того, новым неотъемлемым требованием теоретизирования стало обращение к данным эмпирических исследований, что, в свою очередь, заставляет социологов постоянно заниматься совершенствованием своего инструментария, методов и методик анализа политических процессов и явлений.

Исследования политического сознания - наиболее распространенный тип социологических исследований, позволяющий выявить отношение различных социальных слоев к объектам "поля политики". На место традиционной схемы взаимодействия "политической идеологии и общественной психологии" пришло представление о многомерности политического сознания. Оно предстало как довольно сложный клубок переплетающихся ожиданий, страхов, предпочтений, представлений, ориентации и установок, оценок и самооценок, вызванных политической реальностью. Основную задачу исследователи видят в том, чтобы выявить константы политического сознания, т.е. некие устойчивые политические ориентации и ценности, которые позволяют дать качественную характеристику их носителям.

Первое, что обнаружилось, - это разрыв между официальными ценностями, декларируемыми политическими лидерами (независимо от того, к какой части политического спектра они относятся), и ценностями рядовых граждан. Так, в исследовании "Власть и народ" (1992), проведенном Фондом "Общественное мнение", респондентам было предложено выбрать наиболее значимые для них слова. В результате такие политические термины, как "реформа", "рынок", "демократия", "собственность", "коллективизм", оказались по значимости далеко позади таких понятий, как "семья", "законность", "достаток", "порядочность", "стабильность", "мир" [73, с. 62; 112, с. 131]. Причины такого положения, по мнению И.М.Клямкина, состоят в переходном характере общественного сознания, для которого "законность власти" менее значима, чем ценности порядка и благополучия.

По мнению других исследователей [68, с. 79-108], разрыв между ценностями политической элиты и граждан объясняется "деструкцией коммуникации", которая ведет к фатальным последствиям - отчуждению власти от народа и делегитимизации социального порядка. Основная проблема политического сознания посткоммунистического общества, по их мнению, состоит в том, чтобы "непредвзято и рационально обсудить и обосновать" социальные представления и основанную на них социальную практику, дабы прийти к консенсусу агентов "поля политики". Без такого рода политического дискурса невозможны единое политическое пространство (с общезначимой шкалой ценностей), а следовательно, и политическая стабильность.

Социологические исследования позволили выявить неоднородность политического сознания, наличие в нем различных, порой прямо противоположных ориентации. Среди множества подходов к анализу политического сознания рассмотрим два.

И.М.Клямкин предложил два структурообразующих критерия: отношение к преобразованиям в экономике и приоритеты государственного строительства. Согласно этим критериям, в политическом сознании были выделены следующие идейно-политические позиции. "Импер-социалисты" (11-14 % населения) ориентированы на восстановление государственной собственности и возрождение СССР в прежних границах. "СНГ-социалисты" (15-19 % населения) признают "смешанную" экономику при ведущей роли государственного сектора, а главным направлением развития государственности считают укрепление СНГ. "Национал-социалисты" (9-13 % населения) поддерживают развитие преимущественно государственного сектора экономики и выступают за приоритет российской национальной государственности. "Импер-капиталисты" (3 % населения) ориентируются на развитие прежде всего частного сектора и воссоздание централизованного союзного государства. "СНГ-капиталисты" (11-12 % населения) отличаются преимущественной ориентацией на частный сектор экономики и укрепление СНГ. "Национал-капиталисты" (6-8 % населения) заинтересованы в поддержке развития частного сектора экономики и российской национальной государственности. И, наконец, "резерв" (35-42 %) - самая многочисленная группа, представляющая собой тех респондентов, которые "затруднились ответить" на вопросы анкеты и соответственно не имеют определенной политической позиции.

Исследования конца 80-х - начала 90-х гг. показали, что эти формы политического сознания мало связаны с такими характеристиками респондентов, как уровень и источник доходов, а также род занятий. Таким образом, люди руководствуются при оценке ситуации и принятии политических решений, скорее, не экономическими интересами, а ценностями и идеологическими установками. Это позволило сделать вывод о доминировании ценностно-рационального способа политического поведения россиян. Однако последующие исследования показывают, что политическое сознание все теснее сопрягается с материальным положением и социальными интересами людей, а также с уровнем адаптации граждан к социально-экономической ситуации [79].

Иной способ анализа политического сознания был предложен Ю.Качановым и Г.Сатаровым [68, с. 79-108]. Их классификация типов политического сознания исходит из его внутренних свойств. В одном из исследований они предложили респондентам выбрать 6 из 74 политических суждений (лозунгов), принадлежащих партиям и движениям из различных частей политического спектра. Результаты опроса были обработаны посредством метода автоматической классификации. Получилось 6 кластеров, которые интерпретировались как типы политического сознания. Эти кластеры могут быть представлены в системе координат, образуемых двумя осями. На горизонтальной оси фиксируется отношение к демократии. Здесь располагаются лозунги от радикально-демократических до крайне консервативных. Вдоль вертикальной оси располагаются лозунги, относящиеся к государству, его роли в обществе. Это ось "этатизма".

Согласно этому анализу, первый тип политического сознания - "национально-государственный консерватизм". Его носители поддерживают восстановление СССР, выступают против продажи земли и крупной собственности иностранцам. Второй тип - это "государственничество". Его носители выступают за усиление роли государства во внешней и внутренней политике. Сторонники "умеренно-централизованных реформ" стремятся найти выход из кризисного состояния общества на пути постепенных социально-экономических реформ. В четвертый кластер попадают носители собственно "демократического" сознания. Они активно поддерживают радикальный курс реформ. Пятый тип сознания авторы называют "умеренным государственным либерализмом", его носители исповедуют "просвещенный" патриотизм и усиление роли государства в регулировании экономики. И наконец, шестой тип - это "либерализм", носители которого выступают против номенклатурного капитализма, за неограниченное свободное предпринимательство широких слоев населения.

Интерес к типологии политического сознания объясняется тем, что после разрушения моноцентрической системы ценностей во весь рост встала проблема разработки доктрины общенациональной идеологии. Широко обсуждался вопрос о возможности усвоения различными социальными слоями либеральных ценностей. Проблема состоит в том, что новый тип экономических отношений, основанный на предпринимательстве и частной собственности, не может возникнуть, если в сознании людей отсутствуют соответствующие ему ценности. Социология политики внесла свой вклад в эту дискуссию. Представляет интерес проведенное Фондом "Общественное мнение" исследование предрасположенности россиян к восприятию либеральных ценностей [66].

Авторы проекта Б.Капустин и И.Клямкин утверждают, что основополагающие либеральные ценности вовсе не столь чужды российским гражданам, как это иногда могло казаться. Конечно, о формировании либерализма как устойчивой системы ценностей среди всех слоев населения говорить еще рано. Но респондентами высоко оценивается идея законности, обеспечивающей стабильные правила игры. Подавляющее большинство опрошенных выразили согласие с классической формулой либерализма "Я чувствую себя свободным, когда подчиняюсь общим для всех законам в общественной жизни, а в частной жизни поступаю, как хочу". Широко распространена и такая либеральная ценность, как терпимость. 41 % респондентов признают (не признает меньшинство - 33 %), что "частная собственность - основа всех других прав и свобод человека, и она не должна никак ограничиваться". Правда, ряд социальных групп (пенсионеры, колхозники и др.) не согласны с государственными гарантиями частной собственности. В этом смысле в общественном сознании имеют место ценности скорее "социального", а не экономического либерализма. Авторы приходят к выводу об укорененности в сознании россиян таких ценностей, как свобода, безопасность, справедливость. Однако эти ценности могут быть реализованы в рамках и либерального, и коммунистического проекта, как это уже было в 1917 г. [66, с. 74].

В ходе демократизации общества появились новые формы политического поведения. Массовая политическая активность в форме митингов, демонстраций, политических забастовок, пикетирования стала не слишком приятной обыденностью. Эти новые феномены требовали анализа. Уже первые исследования [50, с. 110] показали, что интерес к политике и соответственно уровень политической активности не являются постоянными величинами. На первых этапах перестройки наблюдался высокий уровень вовлеченности в политический процесс, затем он значительно снизился. Этому способствовал ряд факторов: участие в политике потеряло эффект новизны, политический процесс институционализировался, в результате чего участие теперь инициируется в периоды избирательных кампаний и др. Было выявлено, что наибольший интерес к политике проявляют мужчины, что он повышается с возрастом и образовательным уровнем, с ростом доходов и особенно - социально-профессионального статуса, а также при большей величине населенного пункта [39].

Специальные исследования по выяснению отношения населения к различным формам протеста выявили, что более половины респондентов вообще не склонны принимать участие в акциях политического протеста [94]. Заметим, что эти исследования проводились в наиболее напряженный период "курса реформ" - 1993 и 1994 гг. А среди тех, кто все же готов принять участие в подобного рода акциях, большинство предпочитает "мягкие" формы - участие в митингах, подписание воззваний и т.п. Анализ показал, что радикальный политический протест свойственен прежде всего тем респондентам, у кого за последние годы ухудшился уровень жизни. Отметим, что массовое политическое участие сопряжено с влиянием самых различных факторов - уровнем удовлетворенности своим материальным благосостоянием, установками на изменение жизни к лучшему, наличием каналов политического самовыражения, способами концептуализации политического сознания и др. Исследование всех этих факторов - дело будущего.

Ряд социологов отмечает, что одним из факторов, вызывающих активность протеста, является деятельность самих властных структур. Так, согласно теоретической схеме А.Здравомыслова, сама власть в процессе конструирования социальной реальности неизбежно порождает конфликтные ситуации, используя при этом насилие [55, с. 168-169]. Некоторые исследователи особо выделяют нынешнюю российскую власть как субъект политического насилия [117, с. 40-48]. По мнению В.Серебрянникова, следует ожидать нарастания государственного насилия в силу следующих факторов: криминализации бизнеса, активного функционирования в обществе агрессивных социальных групп, проведения государством политики в интересах узкого правящего слоя [119, с. 233-248]. Г.Осипов прогнозирует, что "авторитарное усиление государственной власти в сочетании с ее делегитимизацией и падением доверия к ее лидерам обязательно примет форму "полицейского" правления" [97, с. 501]. А это, в свою очередь, будет постоянным источником массовой активности протеста.

Налицо процессы углубления социальной напряженности и политической нестабильности в обществе. Однако надежной модели "ранней диагностики" симптомов "социального взрыва", основанной на измеряемых показателях, пока не разработано. Поэтому политические социологи зачастую выступают как публицисты, привлекающие внимание общества к острым социальным проблемам.

В этой связи особый интерес представляет методика анализа "голосовательного поведения", разработанная Г.Сатаровым. Эта методика предназначалась для идеологического размежевания в Конгрессе США [115]. С появлением в СССР первых представительных органов она стала использоваться для анализа политического поведения депутатского корпуса. Суть этой методики состоит в геометрическом представлении политических позиций законодателей, проявляющихся в результатах их голосования: те из них, которые голосуют сходным образом, расположены близко друг от друга в многомерном евклидовом пространстве; те же, кто голосует противоположным образом, соответственно расположены далеко друг от друга. Этот метод позволяет замерить уровень сплоченности депутатских групп или фракций при голосовании по конкретным вопросам (либо по всей их совокупности), выявить уровень конформизма, т.е. степень отличия типа голосования депутатской группы или фракции от типа голосования депутатского корпуса в целом. На основе этих двух показателей становится возможным определить групповой интерес.

Проанализировав результаты голосований депутатов VI съезда народных депутатов РСФСР, автор пришел к выводу, что фракционная структура съезда порождена чисто политическими интересами. Главная же задача - законодательное обеспечение реформ, прежде всего судебной и экономической, остается на периферии их интересов [6; 115а, с. 54]. Таким образом, анализ голосования депутатов позволяет выявить точки размежевания политических интересов и оценить количественными методами характер политического противостояния.

Исследования политического сознания и поведения теснейшим образом связаны с социологией выборов. С марта 1989 г. по январь 1997 г. было проведено шесть федеральных избирательных кампаний (четыре парламентские и две президентские), три общенациональных референдума, три общероссийские кампании по местным выборам и др. Поэтому социология выборов - одно из наиболее интенсивно развивающихся направлений социологии политики (это объясняется и тем, что политические субъекты готовы тратить значительные финансовые ресурсы на социологические исследования, чтобы достичь победы в избирательной кампании). К настоящему времени накоплен достаточно большой материал исследований избирательного процесса, от выборов к выборам совершенствуются методы анализа и прогнозирования хода и результатов голосования [9, 10, 44, 53, 127]. Основная проблема социологии выборов состоит в том, чтобы показать социальные механизмы движения электоральных масс, занимающих те или иные политические позиции.

Одним из фундаментальных изменений последних лет, по мнению Ю.Левады, является то, что на политической сцене России появился новый субъект - "человек политический" [82]. Его основная особенность в том, что он не желает подчиняться мобилизиционным воздействиям властных структур, а его электоральное поведение представляет собой продуманный, взвешенный, рациональный выбор. Этим, в частности, объясняется тот феномен, что рост показателей доверия к Б.Н.Ельцину на протяжении его последней избирательной кампании сопровождался сохранением

"Общественное мнение" исследование предрасположенности россиян к восприятию либеральных ценностей [66].

Авторы проекта Б.Капустин и И.Клямкин утверждают, что основополагающие либеральные ценности вовсе не столь чужды российским гражданам, как это иногда могло казаться. Конечно, о формировании либерализма как устойчивой системы ценностей среди всех слоев населения говорить еще рано. Но респондентами высоко оценивается идея законности, обеспечивающей стабильные правила игры. Подавляющее большинство опрошенных выразили согласие с классической формулой либерализма "Я чувствую себя свободным, когда подчиняюсь общим для всех законам в общественной жизни, а в частной жизни поступаю, как хочу" Широко распространена и такая либеральная ценность, как терпимость. 41 % респондентов признают (не признает меньшинство - 33 %), что "частная собственность - основа всех других прав и свобод человека, и она не должна никак ограничиваться". Правда, ряд социальных групп (пенсионеры, колхозники и др.) не согласны с государственными гарантиями частной собственности. В этом смысле в общественном сознании имеют место ценности скорее "социального", а не экономического либерализма. Авторы приходят к выводу об укорененности в сознании россиян таких ценностей, как свобода, безопасность, справедливость. Однако эти ценности могут быть реализованы в рамках и либерального, и коммунистического проекта, как это уже было в 1917 г. [66, с. 74].

В ходе демократизации общества появились новые формы политического поведения. Массовая политическая активность в форме митингов, демонстраций, политических забастовок, пикетирования стала не слишком приятной обыденностью. Эти новые феномены требовали анализа. Уже первые исследования [50, с. 110] показали, что интерес к политике и соответственно уровень политической активности не являются постоянными величинами. На первых этапах перестройки наблюдался высокий уровень вовлеченности в политический процесс, затем он значительно снизился. Этому способствовал ряд факторов: участие в политике потеряло эффект новизны, политический процесс институционализировался, в результате чего участие теперь инициируется в периоды избирательных кампаний и др. Было выявлено, что наибольший интерес к политике проявляют мужчины, что он повышается с возрастом и образовательным уровнем, с ростом доходов и особенно - социально-профессионального статуса, а также при большей величине населенного пункта [39].

Специальные исследования по выяснению отношения населения к различным формам протеста выявили, что более половины респондентов вообще не склонны принимать участие в акциях политического протеста [94]. Заметим, что эти исследования проводились в наиболее напряженный период "курса реформ" - 1993 и 1994 гг. А среди тех, кто все же готов принять участие в подобного рода акциях, большинство предпочитает "мягкие" формы - участие в митингах, подписание воззваний и т.п. Анализ показал, что радикальный политический протест свойственен прежде всего тем респондентам, у кого за последние годы ухудшился уровень жизни. Отметим, что массовое политическое участие сопряжено с влиянием самых различных факторов - уровнем удовлетворенности своим материальным благосостоянием, установками на изменение жизни к лучшему, наличием каналов политического самовыражения, способами концептуализации политического сознания и др. Исследование всех этих факторов - дело будущего.

Ряд социологов отмечает, что одним из факторов, вызывающих активность протеста, является деятельность самих властных структур. Так, согласно теоретической схеме А.Здравомыслова, сама власть в процессе конструирования социальной реальности неизбежно порождает конфликтные ситуации, используя при этом насилие [55, с. 168-169]. Некоторые исследователи особо выделяют нынешнюю российскую власть как субъект политического насилия [117, с. 40-48]. По мнению В.Серебрянникова, следует ожидать нарастания государственного насилия в силу следующих факторов: криминализации бизнеса, активного функционирования в обществе агрессивных социальных групп, проведения государством политики в интересах узкого правящего слоя [119, с. 233-248]. Г.Осипов прогнозирует, что "авторитарное усиление государственной власти в сочетании с ее делегитимизацией и падением доверия к ее лидерам обязательно примет форму "полицейского" правления" [97, с. 501]. А это, в свою очередь, будет постоянным источником массовой активности протеста.

Налицо процессы углубления социальной напряженности и политической нестабильности в обществе. Однако надежной модели "ранней диагностики" симптомов "социального взрыва", основанной на измеряемых показателях, пока не разработано. Поэтому политические социологи зачастую выступают как публицисты, привлекающие внимание общества к острым социальным проблемам

В этой связи особый интерес представляет методика анализа "голосовательного поведения", разработанная Г.Сатаровым. Эта методика предназначалась для идеологического размежевания в Конгрессе США [115]. С появлением в СССР первых представительных органов она стала использоваться для анализа политического поведения депутатского корпуса. Суть этой методики состоит в геометрическом представлении политических позиций законодателей, проявляющихся в результатах их голосования: те из них, которые голосуют сходным образом, расположены близко друг от друга в многомерном евклидовом пространстве; те же, кто голосует противоположным образом, соответственно расположены далеко друг от друга. Этот метод позволяет замерить уровень сплоченности депутатских групп или фракций при голосовании по конкретным вопросам (либо по всей их совокупности), выявить уровень конформизма, т.е. степень отличия типа голосования депутатской группы или фракции от типа голосования депутатского корпуса в целом. На основе этих двух показателей становится возможным определить групповой интерес.

Проанализировав результаты голосований депутатов VI съезда народных депутатов РСФСР, автор пришел к выводу, что фракционная структура съезда порождена чисто политическими интересами. Главная же задача - законодательное обеспечение реформ, прежде всего судебной и экономической, остается на периферии их интересов [6; 115а, с. 54]. Таким образом, анализ голосования депутатов позволяет выявить точки размежевания политических интересов и оценить количественными методами характер политического противостояния.

Исследования политического сознания и поведения теснейшим образом связаны с социологией выборов. С марта 1989 г. по январь 1997 г. было проведено шесть федеральных избирательных кампаний (четыре парламентские и две президентские), три общенациональных референдума, три общероссийские кампании по местным выборам и др. Поэтому социология выборов - одно из наиболее интенсивно развивающихся направлений социологии политики (это объясняется и тем, что политические субъекты готовы тратить значительные финансовые ресурсы на социологические исследования, чтобы достичь победы в избирательной кампании). К настоящему времени накоплен достаточно большой материал исследований избирательного процесса, от выборов к выборам совершенствуются методы анализа и прогнозирования хода и результатов голосования [9, 10, 44, 53, 127]. Основная проблема социологии выборов состоит в том, чтобы показать социальные механизмы движения электоральных масс, занимающих те или иные политические позиции.

Одним из фундаментальных изменений последних лет, по мнению Ю.Левады, является то, что на политической сцене России появился новый субъект - "человек политический" [82]. Его основная особенность в том, что он не желает подчиняться мобилизиционным воздействиям властных структур, а его электоральное поведение представляет собой продуманный, взвешенный, рациональный выбор. Этим, в частности, объясняется тот феномен, что рост показателей доверия к Б.Н.Ельцину на протяжении его последней избирательной кампании сопровождался сохранением критических оценок его деятельности - прежде всего со стороны наиболее образованного, сравнительно молодого, высоко урбанизированного электората Вместе с тем высокий рейтинг Г.Явлинского не принес ему поддержки этой категории избирателей.

Имеется несколько подходов в понимании структуры "электорального пространства" России. Так, А.А.Нещадин и М.В.Малютин предложили многослойную и многоуровневую модель электорального поля России [7]. В случае многовариантного голосования, по их мнению, можно выделить более или менее устойчивые группы избирателей: "либералы", "левотрадиционалисты", "державники", "центристы" Остальные - это огромное "болото" неопределившихся и не желающих участвовать в голосовании людей

Сходной позиции придерживается Л.А.Седов, который на основе анализа данных социологических опросов, проведенных сразу после второго тура президентских выборов 1996 г., пришел к выводу, что основная часть электората (около 58 млн. человек) пребывает в состоянии броуновского движения, участвуя или не участвуя в выборах, довольно свободно меняя свои приверженности, переходя от партии к партии и от кандидата к кандидату [105, 116]. Добавим к этому, что, согласно данным опроса ВЦИОМ, 44% избирателей в течение предвыборной кампании меняли свои электоральные предпочтения, а 18 % опрошенных указали на то, что приняли решение, за кого голосовать, в последние дни перед выборами или на избирательном участке.

Несколько иная схема анализа российского электората была предложена В.Боксером, М.Макфолом и В.Осташевым [22]. Электоральный процесс, по их мнению, является результирующей взаимодействия устойчивых групп избирателей' "коммунистический" электорат, "проельцинский" электорат, сторонники "третьей силы" и "болото". В сущности, они предлагают концепцию поляризованного электорального поля, структура которого определяется прежде всего противостоянием сторонников и противников существующего политического режима, остальные же группы избирателей в той или иной пропорции распределяются между главными действующими субъектами.

Биполярной модели структуры электорального поля России придерживается и Ю.Левада [81]. С его точки зрения, стержнем политической организации российского общества по-прежнему, как и в советские времена, остается "властная вертикаль". Электоральное пространство определяется оппозицией двух государственных структур: ныне действующей - в лице "партии власти" и прошлой - в лице КПРФ. Этим объясняется неуспех "третьей силы", которая не смогла консолидироваться, по той простой причине, что в этой политической структуре "третий - лишний". Положение "крайних" заставляет основные действующие силы использовать язык и идеологемы своего противника. В результате бинарная поляризация стирается в зеркальном уподоблении крайностей.

Следует отметить, что проблема центризма - одна из основных в проблематике социологии политики, так как связана с выявлением механизмов интеграции политического пространства. Центризм как особая политическая позиция является синтезом крайностей, таким синтезом, который позволяет сформировать общенациональные политические механизмы, работающие на поддержание целостности всей общественной системы. Критериями центризма являются прагматизм, акцент на средствах достижения целей, учет взаимосвязи политики и экономики. Однако особенностью современной России является то, что "восприятие центризма как самостоятельной и содержательной политической сущности еще не сформировано в обыденном политическом сознании" [68, с. 94]. Отсюда непредсказуемость политического процесса - движение его от одной крайности к другой, в конечном итоге, движение по замкнутому кругу без соприкосновения с реальностью. Проблема состоит в том, чтобы выработать общенациональные ценности, которые были бы значимы как для правой, так и для левой частей политического спектра. Это было бы залогом устойчивости политической системы.

Социологические исследования электоральных процессов ставят вопрос об особенностях функционирования политических элит в России. Ведь, как показывает анализ социального положения депутатского корпуса, он рекрутируется из слоя администраторов, хозяйственных руководителей, общественных деятелей, ученых, журналистов [111]. Одно из первых исследований политической элиты было проведено О.Крыштановской [78, с. 3-33]. Ею были проанализированы различные характеристики высшего партийного руководства СССР: динамика социально-демографических показателей, изменение уровня и характера образования, типология карьер и др. Но самое важное - была зафиксирована тенденция деконструкции монополии КПСС на власть и формирование новых центров власти, куда "перетекают" наиболее активные представители политической элиты.

Естественно, что исследователей более всего интересует проблема формирования новой политической элиты, соответствующей демократической политической системе. Е. В.Охотский подчеркивает неустойчивость новой политической элиты, неспособность ее стать "образцом для подражания" [100, с. 64]. Многие ее представители, по мнению автора, не осознали публичного характера власти в демократическом обществе, с его особыми формами политического поведения. Политические лидеры не смогли консолидироваться и соответственно не в состоянии дать четкие формулы общенациональных интересов, которые они могли бы отстаивать даже ценой своего официального статуса. А.В.Понеделков приводит данные одного из опросов: респонденты указывают на такие негативные качества элиты, как низкий профессионализм, манипулирование общественным мнением, интриганство [104]. Не остался без внимания и процесс криминализации новой политической элиты [87, с. 89-100]. Причиной внутренней неустойчивости современной российской элиты является, по мнению О.Мясникова, нерешенное противоречие между двумя отрядами прежней номенклатуры - партийно-государственной элитой и хозяйственными руководителями [93, с. 52-60]. Другая причина неустойчивости - отсутствие общепринятых механизмов соотнесения интересов федеральной и региональных элит [129, с. 67-79]. Но главная состоит в отрыве политической элиты от выдвинувших ее социальных групп, что неизбежно порождает отчуждение и негативное отношение к ней с их стороны [14, с. 32].

Анализ динамики партийной номенклатуры и новой политической элиты подтверждает, скорее, теорию воспроизводства элит, чем теорию их циркуляции [52, с. 151-155]. Фактически почти вся прежняя советская элита нашла свое место в новой политической системе или в качестве ее адептов, или в качестве "конструктивной оппозиции". Видимо, этим и объясняются "родимые пятна" старой номенклатуры на новой политической элите - невысокий уровень профессионализма, корпоративная замкнутость, атрофия чувства социальной ответственности и др.

В последние годы активно развивается и социология международных отношений. Распад СССР и новая геополитическая ситуация в мире заставили социологов пересмотреть ряд прежних положений. До "перестройки" система международных отношений строилась на группировании государств, прежде всего, на основе социально-классового критерия, соответственно этому международные отношения носили классовый характер. Правда, в работах Д.В.Ермоленко были сформулированы основные принципы социологии международных отношений как теории среднего уровня, в рамках которой создается специальный категориальный аппарат и обосновываются методики для проведения эмпирических исследований динамики и статики международных отношении [51, с. 9]. В конце 80-х начинает доминировать идея о взаимосвязанности и целостности современного международного порядка. Выясняется, что следование классовым интересам на международной арене может противоречить национальным интересам страны. А самое главное -становится общепризнанной идея, что международная безопасность не может быть достигнута на основе силовых методов. Как отмечает П.А.Цыганков, "на передний план во взаимодействии государств на международной арене выходит не то, что их разделяет, а то, что их объединяет, поэтому в основу международных отношений должны быть положены простые нормы нравственности и общечеловеческой морали" [134, с. 41]. Разумеется, эта установка не снимает проблемы защиты общенациональных интересов на международной арене, но формулировка и реализация общенациональных интересов вовсе не требуют конфронтации с другими государствами.

§ 4. Что дальше?

Ситуация, складывающаяся в последние годы в социологии политики, довольно противоречива. С одной стороны, многочисленными исследовательскими центрами проводится большое количество исследований по самым разным направлениям. Реализуются совместные научно-исследовательские проекты с зарубежными, в основном американскими, учеными. Начали появляться публикации российских политических социологов в ведущих научных журналах Запада [147, 150-152]. А с другой - теоретических результатов пока еще мало. Весьма слаб интерес к методологическим проблемам социологии политики, серьезную озабоченность вызывает низкий концептуальный уровень эмпирических исследований. Мы уже не говорим о практически полном невнимании к историческим источникам российской социологии политики. Зачастую эмпирическое описание некоего явления или процесса заканчивается "выводом": "Вот, такова картина". Но ведь социология, как говаривал один маститый ученый, это не "процентология". Без теоретического развития объяснительные схемы социологии политики все менее удовлетворяют научное, да и политическое сообщество.

Многие социологические центры так или иначе вовлечены в исследования по заказам политических субъектов различной ориентации. Это неизбежно накладывает отпечаток на направленность исследований и их содержание. Даже академические институты обнаруживают политико-идеологические пристрастия. В условиях ломки социально-политической системы избежать ангажированности трудно, но все же необходимо. Для российских социологов это особо деликатная проблема, так как исстари гуманитарная интеллигенция России остро переживала судьбы отечества.

К числу препятствий развитию социологии политики относится то, что университетские курсы по этой дисциплине еще только формируются, недостаточно их методическое обеспечение. Преподаватели, как правило, в силу разных причин не в состоянии участвовать в серьезных проектах, оторваны от социологов-исследователей. Слаба также связь российских социологов политики с международными исследовательскими организациями и центрами, в частности, с Исследовательским комитетом по политической социологии при МСА и МАПН, не удается пока создать Российский национальный комитет по социологии политики. Мы уже не говорим о низком уровне материального обеспечения работы как самих исследовательских центров, так и их сотрудников. Все это мешает формированию научного сообщества с едиными критериями исследования, системой научных коммуникаций и корпоративным этосом.

Большинство исследователей политики смотрят в будущее одновременно и с большим скепсисом, и с большой надеждой. Общее желание, чтобы имеющиеся предпосылки формирования "нормальной науки" в становящемся демократическом обществе были наконец-то реализованы.

1. Алексеев А. С. К учению о юридической природе государства и государственной власти. М., 1894.
2. Алексюк Р.П. Аппарат власти как общесоциологическая категория. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та., 1974.
3. Амелин В.Н. Власть как общественное явление // Политика: Проблемы теории и практики: В 2 ч. Часть I / Отв. ред. Братчиков С.В. М., 1990.
4. Амелин В.Н. Предмет и основные направления политической социологии // Политика: проблемы теории и практики: В 2 ч. Часть II / Отв. ред. С.В.Братчиков. М., 1990.
5. Амелин В.Н. Социология политики. М., 1992.
6. Амелин В.Н., Орлова Л.А. и др. Депутаты и аппарат Верховного Совета Российской Федерации: состояние и резервы деятельности (Опыт социологического анализа) // Политическая социология. Информационный бюллетень. М., 1992, №4.
7. Анализ электоральных предпочтений регионов: устойчивость и изменчивость / Рук. авт. кол. А.А.Нещадин. М., 1996.
8. Андрианова Т. В. Социология политики в современном мире // Социология политики / Отв. ред. И.С.Андреева. М., 1981.
9. Андрющенко Е.Г. Социологические прогнозы результатов выборов Президента Российской Федерации // Выборы Президента Российской Федерации. 1996. Электоральная статистика. М., 1996.
10. Андрющенко Е.Г., Дмитриев А.В., Тощенко Ж.Т. Опросы и выборы 1995 года // Социологические исследования. 1996, № 6.
11. Аникевич А.Г. Политическая власть: Вопросы методологии исследования. Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1986.
12. Анурин В.Ф. Политическая стратификация: содержательный аспект // Социологические исследования. 1996, № 12.
13. Афанасьев М.Н. Изменения в механизме функционирования правящих региональных элит // Политические исследования. 1994, № 6.
14. Афанасьев М.Н. Правящие элиты и государственность посттоталитарной России. М., 1996.
15. Ашин Г.К. Проблемы лидерства в современной буржуазной социологии // Вопросы философии. 1968, № 3.
16. Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М.: Правда, 1989.
17. Безобразов В.П. Земские учреждения и самоуправление. СПб., 1874.
18. Берлин П.А. Политические партии на Западе: их доктрины, организация и деятельность. СПб.: Дело, 1907.
19. Берлин П.А. Русское взяточничество, как социально-историческое явление // Современный мир. 1910, № 8.
20. Бовин А.Е. К постановке социологических проблем политики // Социальные исследования. Вып. 2 / Ред. кол.: Н.В.Новиков и др. М.: Наука, 1968.
21. Богданова Н.А. Государственная власть: природа, сущность, организация // Становление и развитие советского государствоведения: Исследования ученых 20-х годов. Часть 1 / Отв. ред. Ю.С.Пивоваров. М.: ИНИОН, 1990.
22. Боксер В., Макфол М., Осташев В. На пути коммунистов - "болото" // Итоги. 1996, № 7.
23. Бурлацкий Ф.М. Ленин. Государство. Политика. М.: Наука, 1970.
24. Бурлацкий Ф.М. Предисловие // Вятр Е. Социология политических отношений. М.: Прогресс, 1979.
25. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Социология. Политика. Международные отношения. М.: Международные отношения, 1974.
26. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиафан: Очерки политической социологии капитализма. М.: Мысль, 1985.
27. Бурлацкий Ф.М., Шахназаров Г.Х. О развитии марксистско-ленинской политической науки // Вопросы философии. 1980, № 12.
28. Бюрократия, элита и общество в развивающихся странах Востока. Т. 1-2. М., 1974.
29. Васильчиков А.И. О самоуправлении. Сравнительный обзор русских и иностранных земских и общественных учреждений. Т. 1-3. СПб., 1869-1871.
30. Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990.
31. Владимиров А.В. Итальянская школа политической социологии (традиции и современность) // Социологические исследования. 1976, № 4.
32. Волков Ю.Е. О специфике социологического подхода к анализу политической жизни (Социология политики и ее основные проблемы) // Вестник Московского университета. Сер. 18. Социология и политология. 1996, № 3.
33. . Волков Ю.Е. Социология политики как отрасль социологической науки // Социологические исследования. 1982, № 2.
34. Восленский М.С. Номенклатура: господствующий класс Советского Союза. М.: МП "Октябрь": Сов. Россия, 1991.
35. Вятр Е. Социология политических отношений. М.: Прогресс, 1979.
36. Галкин А.А. Правящая элита современного капитализма // Мировая экономика и международные отношения. 1969, № 3.
37. Гамбаров Ю.С. Политические партии в их прошлом и настоящем. СПб., 1904.
38. Глазова Е.П., Горшкова Л.В., Мазурин Т.Е. Некоторые социальные характеристики правящей элиты в капиталистических странах (Обзор) // Рабочий класс в мировом революционном процессе. М.: Наука, 1979.
39. Голов А.А. Факторы и стимулы массовой политической активности // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1994, № 5.
40. Голов А., Никитина В. Рейтинг и как с ним бороться // Президентские выборы 1996 года и общественное мнение. М., 1996.
41. Голосенка И.А., Козловский В.В. История русской социологии XIX-XX вв. Пособие.: Онега, 1995.
42. Горн В. Избирательный закон 3 июня и вероятный состав 3-ей Думы (Политико-статистический этюд) // Современный мир. 1907, № 7-8.
43. Горн В. Спасители России (Этюд политической статистики) // Современный мир. 1908, № 1.
44. Грушин Б.А. Электоральная социология в России: что мешает ее успеху (полемические заметки)// Этика успеха. Тюмень-Москва, 1996.
45. Гумплович Л. Социология и политика. М., 1895.
46. Дегтярев А.А. Предмет и структура политической науки // Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 1996, № 4.
47. Дегтярев А.А. Политическая власть как регулятивный механизм социального общения. Политические исследования. 1996, № 3.
48. Дегтярев А.А. Политика как сфера общественной жизни (концептуальные подходы) // Социально-политический журнал. 1997, № 2.
49. Дмитриев А.В. Политическая социология США: Очерки. Л.: ЛГУ, 1971.
50. Есть мнение! Итоги социологического опроса / Под общ. ред. Ю.А.Левады. М.: Прогресс. 1990.
51. Ермоленко Д. В. Социология и проблемы международных отношений (некоторые аспекты и проблемы социологических исследований международных отношений). М., 1977.
52. Ершова Н. С. Трансформация правящей элиты России в условиях социального перелома // Куда идет Россия?.. Альтертативы общественного развития. М.: ИнтерПРАКС, 1994.
53. Задорин И. В. Сравнительный анализ качества прогнозирования итогов выборов Президента России (июнь - июль 1996 г.). М., 1996.
54. Зверев Л.Ф. Бюрократия как объект социологического познания (критический анализ буржуазных теорий и концепций). Липецк: Липецкий гос. пед. ин-т, 1986.
55. Здравомыслов А.Г. Проблема власти в современной социологии // Многообразие интересов и институты власти / Отв. ред. А.Г.Здравомыслов. М.: Луч, 1994.
56. Здравомыслов А.Г. Социология конфликта: Россия на путях преодоления кризиса. Учебное пособие. М.: Аспект-Пресс, 1995.
57. Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. М.: Юридическая литература, 1985.
58. Зубов А. Б. Парламентская демократия и политическая традиция Востока. М.: Наука, 1990.
59. Ивановский В.В. Бюрократия как самостоятельный общественный класс // Русская мысль. 1903, № 8.
60. Ивановский В.В. Вопросы государствоведения, социологии и политики. Казань, 1899.
61. Ивановский В.В. Опыт исследования деятельности органов местного самоуправления в России: уезды - Слободской Вятской губернии и Лапшевский Казанской губернии. Казань, 1882.
62. Ивановский В.В. Организация местного самоуправления во Франции и Пруссии в отношении сравнительного участия в ней различных общественных классов обзором относящейся сюда новейшей немецкой и французской литературы. Казань, 1886.
63. Ильин И.А. О сущности правосознания // Ильин И.А. Сочинения: В 2 т. М.: Моск. филос. фонд "Медиум", 1994.
64. Кавелин К.Д. Бюрократия и общество // Кавелин К.Д. Соб. соч.: В 4 т. Т. 2. СПб., 1904.
65. Кавелин К.Д. Наш умственный строй: Статьи по философии русской истории и культуры. М.: Правда, 1989.
66. Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян // Политические исследования. 1994, № 1-2.
67. Кочанов Ю.Л. Политическая топология: Структурирование политической действительности. М.: Ad Marginem, 1995.
68. Кочанов Ю.Л., Сатаров Г.А. Метаморфозы политического сознания // Российский монитор. Архив современной политики. Вып. 3. М., 1993.
69. Кочанов Ю.Л., Сатаров Г.А. Социальные группы в поле политики: опыт эмпирического анализа// Российский монитор: Архив современной политики. Вып. 2. М., 1992.
70. Кочанов Ю.Л., Шматко Н.А. Как возможна социальная группа (к проблеме реальности в социологии) // Социологические исследования. 1996, № 12.
71. Кистяковский Б.А. Государство правовое и социалистическое // Вопросы философии. 1990, № 6.
72. Кистяковский Б.А. Сущность государственной власти. Ярославль, 1913.
73. Клямкин И.М. Политическая социология переходного общества // Политические исследования. 1993, № 4.
74. . Ковалевский М.М. Очерки по истории политических учереждений России. СПб, 1908: Он .же. Происхождение современной демократии. Т. 1-4. М., 1895-1897; Он же. От прямого народоправства к представительному. И от патриархальной монархии к парламентаризму: Рост государства и его отражение в истории политических учений. М.: Тип. И.О.Сытина, 1906.
75. Ковалевский М.М. Социология. СПб., 1910.
76. Ковлер А.И. Франция: партии и избиратели. М.: Наука, 1984.
77. Котляревский С.А. Власть и право: Проблема правового государства. М., 1915.
78. Крижанич Ю. Политика. М.: Наука, 1997.
79. Крыштановская О.В. Партийная элита в годы перестройки // Политические процессы в условиях перестройки. Вып. 1 / Отв. ред. О.В.Крыштановская. М.. Ин-т социологии АН СССР, 1991.
80. Кутковец Т., Клямкин И. Русские идеи // НГ-Сценарии. 1997.
81. Левада Ю. Структура российского электорального пространства // Президентские выборы 1996 года и общественное мнение. М., 1996.
82. Левада Ю. "Человек политический": сцена и роли переходного периода // Президентские выборы 1996 года и общественное мнение. М., 1996.
83. Ленин В.И. Государство и революция // Поли. собр. соч. Т. 33.
84. Ленин В.И. Опыт классификации русских политических партий // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 14.
85. Ленин В.И. Пролетарская революция и ренегат Каутский // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 37.
86. Липсет С. Политическая социология // Американская социология. Перспективы, проблемы, методы. Ред. и вступ. статья Г.В.Осипова. М.: Прогресс, 1972.
87. Лунеев В.В. Криминогенная обстановка в России и формирование новой политической элиты // Социологические исследования. М., 1994, № 8-9.
88. Макаренко В.П. Анализ бюрократии классово-антагонистического общества в ранних работах Карла Маркса. Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1985.
89. Макаренко В.П. Бюрократия и государство (Ленинский анализ бюрократии царской России). Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского ун-та, 1987.
90. Макаренко В.П. Вера, власть и бюрократия: Критика социологии М.Вебера. Ростов-на-Дону, 1988.
91. Медушевский А.Н. История русской социологии. М.: Высшая школа, 1993.
92. Медушевский А.Н. М.Я.Острогорский и политическая социология в XX веке // Социологические исследования. 1992, № 8.
93. Мясников О. Г. Смена правящих элит: "консолидация" или "вечная схватка" // Политические исследования. 1993, № 1.
94. Назаров М.М. Политический протест: опыт эмпирического анализа // Социологические исследования. 1995, № 1.
95. Новиков Н.В. Условия возникновения и развития социологии в России // Российская социология / Под ред. А.О.Бороноева. СПб.: СПб. ун-т, 1993.
96. Ожиганов Э.Н. Политическая теория Макса Вебера: Критический анализ. Рига: Зинатне, 1986.
97. Осипов Г. Социология и политика. М., 1995.
98. Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М.: Коммунистическая академия. Т. 1. - 1927; Т. 2. - 1930.
99. Острогорский М.Я. Конституционная эволюция Англии в течение последнего полувека (Посвящается памяти М.М.Ковалевского). Пг., 1916
100. Охотский Е.В. Политическая элита. М., 1993.
101. Плеханов Г.В. К вопросу о захвате власти // Плеханов Г.В. Соч. Т. XII. М., 1923-1927 гг.
102. Покровский П.А. О государственной власти // Юридический вестник. Вып. XXI-XXII. 1913.
103. Политическая социология, политология, социология международных отношений (круглый стол) // Социально-политические науки. 1991, № 7.
104. Понеделков А.В. Элита. (Политико-административная элита: проблемы методологии, социологии, культуры). Ростов-на-Дону, 1995.
105. Президентские выборы 1996 года и общественное мнение. М., 1996.
106. Прокопович Ф. Слово о власти и чести царской // Прокопович Ф. Сочинения. М-Л., 1961.
107. Рабочие избиратели в странах Западной Европы / Отв. ред. А.А.Галкин. М.: Наука, 1980;
108. Рабочий класс в странах Западной Европы: К изучению социальных основ политического поведения / Отв. ред. А.А.Галкин. М.: Наука, 1982.
109. Радаев В.В. Властная стратификация в системе советского типа // Рубеж: Альманах социальных исследований. 1991, № 1
110. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1995.
111. Российские политические партии и общественные объединения на выборах в Государственную Думу-95. М., 1996.
112. Россия: власть и выборы. М., 1996.
113. Саликовский А.Ф. Москва на выборах// Русская мысль. 1911, № 3.
114. Салмин A.M. Промышленные рабочие Франции: К изучению сдвигов в политическом поведении. М.: Наука, 1984.
115. Сатаров Г.А. Станкевич С.Б. Анализ политической структуры законодательных органов по результатам поименных голосований // Российский монитор. Архив современной политики. Вып.1. М., 1992.
116. Сатаров Г.А. Российские съезды: деюстификация политической системы // Российский монитор. Архив современной политики. Вып.1. М., 1992.
117. Седов Л.А. Материал к анализу электорального поведения граждан России // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. М., 1996, № 5.
118. Семенов В.С. Ситуация современного политического насилия в России // Политические конфликты: от насилия к согласию. М., 1996.
119. Сергеева Е.Я. Российский электорат: проблема выбора и участия. М., 1996.
120. Серебрянников В.В. Военное насилие в политических конфликтах России // Политические конфликты: от насилия к согласию. М., 1996.
121. Смирнов В.В. Социология политическая // Социология. Словарь-справочник. Т.2 / Отв. ред. Г.В.Осипов. М.: Наука, 1990.
122. Социальная природа и функции бюрократии (Дискуссия) // Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 2.
123. Сорокин П.А. Система социологии. T.I. M.: Наука, 1993.
124. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992.
125. Стронин А.И. История общественности. СПб., 1885.
126. Стронин А.И. Политика как наука. СПб., 1872.
127. Тощенко Ж.Т. Эволюция идей политической социологии (по страницам журнала "Социологические исследования" за 1974-1993 гг.) // Социологические исследования. 1994, № 6.
128. Тощенко Ж.Т., Дмитриев А.В. Социологические опросы и политика // Социологические исследования. М., 1994, № 5.
129. Фадеев В.И. Проблемы зласти: политические аспекты // Политическая наука в России / Отв. ред. Ю.С.пивоваров. Вып. 1. М.: ИНИОН, 1993.
130. Фарукшин М.Х. Политическая элита в Татарстане: вызовы времени и трудности адаптации. Политические исследования. 1994, № 6.
131. Федосеев А.А. Политика как объект социологического анализа. Л., 1974.
132. Филиппов Г.Г. Социальная организация и политическая власть. М.: Мысль, 1985.
133. Франк С.Л. Проблема власти (Социально-психологический этюд) // Франк С.Л. Философия и жизнь. СПб., 1910.
134. Хвостов В.М. Общественное мнение и политические партии. М.: Сытин. 1906.
135. Цыганков П.А. Политическая социология международных отношений: Учебное пособие. М.: Радикс, 1994.
136. Черский Е. Таблица русских политических партий. М., 1918.
137. Чешков М.Л. Критика представлений о правящих группах развивающихся стран. М.: Наука, 1979.
138. Чешков М.Л. "Элита" и класс в развивающихся странах // Мировая экономика и международные отношения. 1970, № 1.
139. Чичерин Б.Н. Бюрократия и земство // Чичерин Б.Н. Вопросы политики. М., 1903.
140. Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Часть II. Социология. М., 1896.
141. Чичерин Б.Н. Собственность и государство. Т. 1-2. М., 1882-1883.
142. Чичерин Б.Н. О народном представительстве. М., 1866.
143. Чичуров И. С. Политическая идеология средневековья (Византия и Русь). М.: Наука. 1990.
144. Шабурова О.В. Социология политики: методологические аспекты исследования // XXVI съезд КПСС и актуальные проблемы общественных наук: Методологические проблемы/ Под ред. В.А.Вазюлина. М., 1982.
145. Шестопал Е.Б. Образ власти в России: желания и реальность (Политико-психогический анализ) // Политические исследования. 1995, № 4.
146. Шубкин В. Бюрократия. Точка зрения социолога // Знамя. 1987, № 4.
147. Ядов В.А. Десять тезисов кандидата на должность директора Института социологии // Социологические исследования. 1995, № 3.
148. Bater J., Degtyarev A., Amelin У. Politics in Moscow: Local Issues, Areas and Governance // Political Geography. 1995. Vol.14.
149. Bendix R., Lipset S.M. Political Sociology: A Trend Report and Bibliography // Current Sociology. 1957. Vol. VI. № 2.
150. Beyme K. van. Politische Soziologie in Zaristischen Russland. Wiesbaden, 1965.
151. Duka A., Kornev N., Voronkov V., Zdravomyslova E. The Protest Cycle of Perestroika: The Case of Leningrad // International Sociology. 1995, Vol. 10.
152. Kryshtanovskaya O., White S. From Soviet Nomenklatura to Russian Elite // EuroAsia Studies. 1996. Vol. 48.
153. Ester P., Halman L, Rukavishnikov V. From Cold War to Cold Peace? A Comparative Empirical Study of Russian and Western Political Culture. Tilburg, 1997.