Перечень учебников |
Учебники онлайн |
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
XX . Пуританство, пиетизм и наукаВ своих пролегоменах к социологии культуры Альфред Вебер про вел различие между общественными, культурными и цивилизацион- ными процессами 1 . Поскольку Вебера интересовало прежде всего раз граничение этих категорий социологических явлений, он в значитель ной мере упустил из внимания их специфические взаимосвязи, т.е. ту область изучения, которая имеет основополагающее значение для социолога. Взаимодействие между некоторыми элементами культу ры и цивилизации как раз и будет предметом данного очерка. Мы рас смотрим его на примере Англии семнадцатого века. Пуританский этосВ первом разделе статьи будет дан схематичный очерк пуританского ценностного комплекса в той его части, в которой он был связан с заметным возрастанием интереса к науке, происходившим на про тяжении второй половины семнадцатого столетия; во втором разделе статьи будет изложен соответствующий эмпирический материал, ка сающийся различий в культивировании естествознания протестан тами и другими религиозными конфессиями. Основная идея этого исследования состоит в том, что пуританская этика как идеально-типическое выражение ценностных устано вок, базисных для аскетического протестантизма в целом, настоль ко определила интересы англичан семнадцатого столетия, что стала одним из важных элементов усиленного культивирования науки. Глу боко коренящиеся религиозные интересы 1 того времени настоятельно требовали в своих косвенных следствиях систематического, ра ционального и эмпирического изучения Природы ради прославле ния Бога в трудах Господних и установления контроля над растлен ным миром.
Насколько ценности пуританской этики стимулировали интерес к науке, можно определить, ознакомившись с установками ученых того времени. Безусловно, возможно, что, изучая официально про возглашаемые мотивы ученых, мы имеем дело не с точными конста- тациями действительных мотивов, а с рационализациями, дериваци ями. В таких случаях, хотя они и могут находить подтверждение в от дельных конкретных примерах, ценность нашего исследования ни коим образом не убывает, так как эти понятные рационализации сами по себе являются свидетельствами (у Вебера Erkenntnismitteln *) тех мо тивов, которые расценивались в то время в качестве социально при емлемых, ибо, как говорит Кеннет Берк, «терминология мотивов фор мируется таким образом, чтобы находиться в соответствии с нашей общей ориентацией в отношении целей, инструментальных средств, добропорядочной жизни и т.д.». Роберт Бойль был одним из ученых, попытавшимся открыто связать место, занимаемое наукой в социальной жизни, с другими куль турными ценностями, особенно в работе «О пользе экспериментальной естественной философии». Такие попытки были предприняты также Джоном Реем, автором новаторских трудов по естественной истории, которого Галлер охарактеризовал как величайшего ботаника в истории человечества, Фрэнсисом Уиллоби, занимавшим, возможно, такое же видное место в зоологии, как и Рей в ботанике, Джоном Уил-кинсом, одним из главных вдохновителей «невидимой коллегии», из коей выросло потом Королевское Общество, Оутредом, Уоллисом и другими. За дополнительными данными мы можем обратиться к научному обществу, которое, возникнув примерно в середине столетия, подталкивало и стимулировало научный прогресс более, чем какой бы то ни было другой непосредственный фактор, а именно: Королевскому Обществу. В этом случае нам особенно повезло, ибо в нашем распоряжении есть документальный отчет о его деятельности, кото рый составлялся в то время под постоянным наблюдением членов Общества, а потому может считаться репрезентативным отражением их воззрений на мотивы и цели этой ассоциации. Это популярная в широких читательских кругах «История Лондонского Королевского Об щества» Томаса Спрэта, которая была опубликована в 1667 г. после того, как ее внимательно прочли Уилкинс и другие представители Общества 3 .
Даже поверхностного ознакомления с этими сочинениями достаточно для того, чтобы обнаружить один неординарный факт: некото рые элементы протестантской этики проникли в царство научных дерзаний и наложили неизгладимый отпечаток на установки ученого в отношении своей работы. Споры о причинах и основаниях науки точь-в-точь соответствовали пуританским учениям на эту тему. Такая главенствующая сила, какой была в те дни религия, не знала, да, возможно, и не могла знать ни равных себе сил, ни каких бы то ни было ограничений. Так, в высоко ценимой апологии науки Бойля утверждается, что целью исследования Природы является приумноже ние славы Божией и блага Человека 4 . И этот мотив настойчиво повторяется. Характерно противопоставление духовного и материаль ного. Эта культура прочно зиждилась на фундаменте утилитарных норм, которые конституировали меру желательности тех или иных видов деятельности. И если- определение действия, нацеленного на приумножение славы Господа, было смутным и неясным, то утили тарные стандарты были легко к нему применимы. В первой половине века этот ключевой мотив отчетливо прозву чал в звучном красноречии Фрэнсиса Бэкона, этого «истинного апостола ученых обществ». Не сделав в своей жизни ни одного научного открытия, не сумев оценить по достоинству значимость своих вели ких современников Гильберта, Кеплера и Галилея, наивно веря в возможность такого научного метода, который бы «расставил по местам все мудрости и объяснения», оставаясь радикальным эмпириком, счи тавшим, что математика не приносит науке никакой пользы, он тем не менее весьма преуспел в роли одного из основных поборников по зитивной социальной оценки науки и отвержения бесплодной схоластики. Как и следовало ожидать от сына «образованной, красноречи вой и религиозной женщины, исполненной пуританского рвения», на которого, вполне возможно, повлияли установки его матери, он говорит в сочинении «О преуспеянии наук» о том, что истинная цель научной деятельности — «слава Творца и облегчении человеческой участи». Поскольку бэконовское учение, как вполне ясно видно из многочисленных официальных и частных документов, установило основные принципы, на которых впоследствии было построено Ко ролевское Общество, то нет ничего необычного в том, что в хартии Общества получает выражение то же самое чувство.
В завещании Бойля отзывается эхом все та же установка. Он адресует членам Общества такие слова: «Желаю им также счастливой удачи в их похвальных дерзаниях открыть истинную Природу Трудов Господних и молюсь о том, чтобы они и все прочие Изыскатели Физических Истин могли с чистым сердцем обратить свои Достижения на Славу Великого Творца Природы и Благополучие Рода Человечес кого» 5 . Джон Уилкинс объявил экспериментальное исследование При роды самым действенным средством внушения людям благоговения перед Богом 6 . Фрэнсиса Уиллоби удалосьсклонить к опубликованию его трудов — которые он считал недостойными публикации — только тогда, когда Рей убедил его в том, что это средство восславить Госпо да 7 . Книга Рея «Мудрость Божия», принятая читателями настолько хорошо, что за какие-то двадцать лет было выпущено пять ее переиз даний, — панегирик тем, кто прославляет Его изучением Его трудов 8 . Современному человеку, относительно не затронутому религиозными воздействиями и замечающему сегодня почти полное размеже вание, а то и противостояние между наукой и религией, повторение этих благоговейных фраз скорее всего покажется не более чем обычным словоупотреблением, не имеющим ничего общего с глубоко уко рененными мотивирующими убеждениями. Эти выдержки, должно быть, покажутся ему примером qui nimium probat nihil probat *. Однако такая интерпретация возможна лишь в том случае, если он не возьмет на себя труд мысленно перенестись в структуру ценностей семнадца того столетия. В частности, Бойль, потративший немалые средства на переводы Библии на иностранные языки, безусловно, не был обык новенным лицемером. Как справедливо отмечает в этой связи Дж.Н. Кларк:
...Всегда трудно оценить, в какой степени в то, что говорилось в семнадцатом веке религиозным языком, вторгается то, что мы называем ре лигией. Игнорированием теологических понятий и истолкованием их как обыкновенной формы проблему не решить. Напротив, нам необходимо чаще напоминать себе о том, что в те времена эти слова редко произно сились без соответствующего смыслового сопровождения и что обычно их употребление предполагает повышенную интенсивность чувства'. Второй главный принцип пуританского этоса определял социаль ное благополучие, или благо многих, как цель, которую необходимо постоянно иметь ввиду. И здесь опять-таки ученые того времени при няли ориентир, предписанный тогдашними ценностями. Науку сле довало холить и лелеять как силу, ведущую к господству над Приро дой с помощью технологических изобретений. Королевское Общество, как сообщает нам его почтенный историограф, «не намерено останавливаться на каком-то отдельном благодеянии, оно продвига ется к корню всех благородных изобретений» 10 . Но не следует осуж дать эти опыты за то, что они не приносят немедленной пользы, ибо, как говорил достопочтенный Бэкон, упражнения светлого ума вызы вают в конечном счете целую стаю изобретений, полезных для жизни и благосостояния человека. Эта способность науки улучшать материальные условия человеческого существования, продолжает он, поми мо своей сугубо мирской ценности, благодатна еще и в свете Еван гельской Доктрины Спасения Иисуса Христа. Сквозь все принципы пуританства проходило все то же прямое их соответствие атрибутам, целям и результатам науки. Такой точки зрения придерживались в то время защитники науки. Пуританство всего лишь ясно озвучило основополагающие ценности эпохи. Если пуританство требует систематического, методичного труда и посто янного усердия в следовании своему призванию, то где еще — вопрошает Спрэт — можно найти больше активности, прилежания и си стематичности, нежели в Искусстве Эксперимента, которое «никог да не может быть завершено непрестанными стараниями какого-либо отдельного человека, да и, пожалуй, более того, даже усилиями само го величайшего Собрания»?" Вот где может вволю развернуться самое неутомимое трудолюбие, ибо даже тайные сокровища Природы, самым надежнейшим образом укрытые от глаз человеческих, можно извлечь на свет стараниями и терпением 12 .
Разве не сторонится пуританин праздности, наводящей на гре ховные мысли (или мешающей ему следовать своему призванию)? А «какое место может быть вещам низким и незначительным в уме, упот ребляемом столь полезно и успешно [как в естественной филосо фии]?» 13 Разве не пагубны и не угодны плоти театральные представления и сборники пьес (и разве не отвращают они от более серьезных занятий)? 14 Стало быть, «настало время заняться экспериментами, дабы они возвысили нас, научили нас Мудрости, проистекающей из глубин Знания, разогнали тени и рассеяли туманы [духовной дезори ентации, приносимой Театром]» 15 . И наконец, разве не следует пред почесть монашеской аскезе жизнь, посвященную благородной дея тельности в миру? Но тогда признайте факт, что изучение естествен ной философии «не предрасполагает нас к потаенной тиши монашеской Кельи: оно делает нас полезными Миру» 16 . Короче говоря, наука воплощает в себе две высоко превозносимые ценности: утилитаризм и эмпиризм. В некотором смысле это явное полное совпадение качеств науки как призвания с пуританскими догматами представляет собой казуи стику. Это спешная попытка вписать ученого как набожного обывателя в структурный каркас господствующих социальных ценностей. Это прошение о религиозной и социальной санкции, ибо как струк турное положение, так и личный авторитет духовенства были в то вре мя гораздо более значимы, чем сейчас. Однако это еще не полное объяснение. Попытки Спрэта, Уилкинса, Бойля или Рея оправдать свои научные занятия — это не просто подобострастие оппортунистов, а скорее честная попытка обосновать пути науки к Господу. Ре формация перенесла бремя индивидуального спасения с Церкви на индивида, и именно это «всепоглощающее и невыносимое чувство ответственности за собственную душу» объясняет обостренный религи озный интерес. Если бы наука не была убедительно обоснована как за конное и желанное призвание, она не отважилась бы претендовать на внимание тех, кто чувствовал себя «всегда находящимся под неусып ным оком Великого Надсмотрщика». Эта интенсивность чувств и обусловила такие апологии.
Превознесение силы разума в пуританском этосе — базирующее ся отчасти на понимании рациональности как средства обуздания страстей — неизбежно порождало сочувственную установку в отношении тех видов деятельности, которые требовали постоянного при менения строгих рассуждений. Однако в отличие от средневекового рационализма разум здесь считается слугой и дополнением к эмпи ризму. Спрэт без проволочек указывает на выдающуюся адекватность науки в этом отношении 17 . Именно в этом моменте согласие между пу ританством и научным темпераментом, вероятно, более всего бросается в глаза, ибо сочетание рационализма и эмпиризма, столь ярко выраженное в протестантской этике, составляет самую суть духа современной науки. Пу ританство было пропитано рационализмом неоплатоников, почерпнутым главным образом из надлежащим образом модифицированного учения Августина. Однако это еще не все. С означенной необходимостью ус пешного решения практических жизненных задач этого мира — произ водной от того особого поворота, который был совершен главным об разом кальвинистской доктриной предопределения и certitude salutis * через успешную мирскую деятельность — был соединен особый упор на эмпиризм. Эти два течения, сведенные воедино логикой внутрен не согласованной системы ценностей, были настолько связаны с другими ценностями того времени, что открыли путь принятию анало гичного соединения в естественной науке.
Эмпиризм и рационализм были канонизированы, т.е., образно говоря, получили благословение. Вполне возможно, что пуританский этос не оказал прямого влияния на метод науки, что последний был всего лишь результатом параллельного процесса, происходившего во внутренней истории науки, но вместе с тем очевидно, что этот цен ностный комплекс, психологически побуждая к определенным способам мышления и поведения, сделал эмпирически фундированную науку скорее достойной одобрения, нежели предосудительной, как это было в Средние века, и уж во всяком случае, приемлемой по умол чанию. И это не могло не направить в научные области некоторых одаренных людей, которые в противном случае посвятили бы себя иным, более высоко ценимым профессиям. Тот факт, что наука се годня по большей части, если не полностью, отрезана от религиозных санкций, интересен сам по себе как пример процесса секуляри зации. Начало такой секуляризации, едва ощутимое на закате Средневе ковья, открыто проявляется в пуританском этосе. Именно в этой системе ценностей разум и опыт впервые стали отчетливо рассматри ваться как независимые средства удостоверения даже религиозных истин. Вера, не ставящая вопросов и не «взвешенная на весах разу ма», говорит Бакстер, — это не вера, а греза, фантазия или мнение. А стало быть, науке даруется власть, которая может в конечном счете ограничить власть идеологии. Итак, стоит лишь ясно понять эти процессы, и для нас уже не бу дет ничего удивительного или противоречивого в том, что в особенности Лютер и в меньшей степени Меланхтон питали отвращение к космологии Коперника, Кальвин относился с неодобрением к при нятию многих научных открытий своего времени, но в то же время религиозная этика, вытекавшая изучений этих лидеров, приглашала к занятиям естественной наукой 18 . В той мере, в какой установки теологов господствуют над подрывной в конечном счете религиозной этикой - как господствовал над ней в Женеве до начала восемнадцатого века авторитет Кальвина, - развитие науки может всерьез сдер живаться. Однако со смягчением этого враждебного влияния и раз витием этики, которая из него вытекает, но вместе с тем значительно от него отличается, наука обретает новую жизнь. Так на самом деле и произошло в Женеве. «=„„,.„
Элементом протестантской этики, который, возможно, наиболее прямо санкционировал занятия естественной наукой, было представ ление о том, что изучение природы позволяет полнее оценить величие трудов Господних, атем самым ведетнас к восхищению Могуществом, Мудростью и Благостью Божьими, явленными в Его творении. Хотя это представление не было чуждо и средневековой мысли, следствия, из него выводимые, были совершенно иными. Так, Арнальдо де Вила- нова, изучая продукты Промысла Божьего, строго придерживается средневекового идеала выведения свойств явлений из таблиц (в которые заносятся согласно канонам логики все возможные комбинации). Возобладавший же в семнадцатом веке упор на эмпиризм привел к тому, что природу стали изучать прежде всего с помощью наблюдения . Это различие в истолковании одной и той же по сути дела доктрины может быть понято лишь в свете различия ценностей, пронизывающих эти две культуры. Для таких ученых, как Барроу, Бойль и Уилкинс, Реи и Гру, наука находила свое рациональное оправдание в конечной цели и конеч ной сути существования, а именно: в прославлении Бога. Вот, напри мер, цитата из Бойля: наиболее различимо проявляются, и которые главным образом ради этой самой цели и созданы 20 . Поскольку Бог любит, чтобы Его чтили, как Он того заслуживает, всеми нашими Способностями и, следовательно, прославляли и призна вали как актами Веры, так и актами Разума, то должно быть, Разумеется огромное Расхождение междутой общей, смутной и ленивой Идеей оЬго Могуществе и Мудрости, коей мы обыкновенно обладаем, и теми Отчет ливыми, разумными и волнующими понятиями о сих Атрибутах, которые формируются внимательным Обследованием Творении, в коих они противостояние реформаторов некоторым научным открытиям с непредвиденными следствиями протестантской этики, тем более что сам он открыто предостерегает от непроведения таких различий в своей Religionssoziologie . Проницательные, но неясные наброски веберовской гипотезы см. в: Auguste Comte , Coursdephtlosophe posittve ( Pans , 1864), Vol . IV, p. 127-130. - Примеч . автора . _
Рейдоводитэто представление дологического конца, ибо если При рода есть проявление Его могущества, то в Природе нет ничего, что было бы слишком низменным для научного изучения 21 . И Вселенная, и насе комое, и макрокосм, и микрокосм — все это проявления «божественно го Разума, проходящего подобно Золотой Нити сквозь все инертные пла сты Грубой Природы». До сих пор нас интересовала в основном непосредственно ощу щаемая санкция занятий наукой, заложенная в пуританских ценностях. Но хотя она и оказывала большое влияние, есть еще иного рода связь, которая, сколь бы неуловимой и труднопостижимой она ни была, имела, быть может, главное значение. Речь идет о подготовке некоторого множества по большей части имплицитных допущений, обусловивших быстрое принятие научного духа, характерное для сем надцатого и последующих столетий. Дело не только в том, что протестантизм имплицитно предполагал свободное исследование, litre ехатеп, или отвергал монашеский аскетизм. Это важно, но этим все не исчерпывается. Выяснилось, что в каждую эпоху существующая система знания базируется на некотором наборе допущений, обычно имплицитных и редко подвергаемых сомнению учеными данного времени 22 . Базис ным допущением современной науки является «широко распростра ненное инстинктивное убеждение в существовании некоторого порядка вещей, и в частности порядка природы» 23 . Это убеждение, или вера (ка ковой его следует считать по крайней мере со времен Юма), попросту «невосприимчиво к требованиям непротиворечивой рациональности». В системах научного мышления Галилея, Ньютона и их последователей конечным критерием истины является экспериментальное доказатель ство, однако само понятие эксперимента исключается, если не допу стить заранее, что Природа конституирует такой умопостигаемый порядок, при котором она, так сказать, будет отвечать на правильно поставленные вопросы. Следовательно, это допущение конечное и абсолютное 24 . Как указывал профессор Уайтхед, эта «вера в возмож ность науки, сложившаяся еще до возникновения современной на учной теории, явилась неосознанной производной от средневековой теологии». Однако хотя это убеждение и служило необходимой пред посылкой современной науки, его было еще недостаточно, чтобы дать стимул ее развитию. Нужен был постоянный интерес к поиску порядка в природе эмпирико-рациональным способом, т.е. активный интерес к этому миру и его явлениям плюс специфический склад ра зума. С появлением протестантизма этот интерес дала религия: она действенно навязала человеку обязанность интенсивного сосредото чения на мирской деятельности с опорой на опыт и разум как осно вания действия и веры.
Даже Библия как высший и окончательный авторитет была подчинена истолкованию индивида на этих основаниях. Сходство в общем подходе и интеллектуальной установке, которым обладала эта система с системой тогдашней науки, представляет для нас более чем случайный интерес. Она просто не могла не сформировать такую уста новку в отношении мира чувственных феноменов, которая бы в высо кой степени благоприятствовала добровольному принятию — и по сути подготовке — такой же установки в сфере науки. То, что сходство это глубоко коренящееся, а не поверхностное, можно увидеть из следую щего толкования кальвиновской теологии: Die Gedanken werden objektiviert und zu einem objektiven Lehrsystem aufgebaut und abgerundet. Es bekommt geradezu ein naturwissenschaftlich.es Geprage; es ist War, leicht fassbar und formulierbar, wie alles, was der ausseren Welt angehort, klarer zu gestalten ist als das, was im Tiefsten sich abspielt [« Мысль объективируется и облекается в стройную и завершенную форму системы обучения . Она обретает прямо-таки естественнонаучные черты; она ясна, легка для понимания и формулировки, подобно тому, как все, принадле жащее внешнему миру, принимает более ясный вид по сравнению с тем, что происходит в глубинах»] 25 .
Убежденность в существовании непреложного закона была в та кой же степени выражена в теории предопределения, как и в научном исследовании: «есть непреложный закон, и его следует признать» 26 . Герман Вебер ясно указывает на сходство этого представления с на учным допущением: ... die Lehre von der Predestination in ihrem tiefsten Kerne getroffen zu sein , wenn mann sie als Faktum im Sinne eines naturwissenschaftlichen Faktums begreift , nur dass das oberste Prinzip , das auch jedem naturwissenschaftlichen Erscheinungskomplex zugrunde liegt , die im tiefsten erlebte gloria dei ist » [«...учение о предопределении появилось, по существу, только тогда, ког да было постигнуто как факт в смысле естественнонаучного факта, что некий высший принцип, лежащий также в основе каждого естественно научного комплекса явлений, переживается в самой своей глубине как слава божья»] 27 . Культурная среда была пропитана этой установкой в отношении естественных феноменов, проистекавшей как из науки, так и из ре лигии и способствовавшей дальнейшему торжеству концепций, ха рактерных для новой науки. Остается исключительно важная часть исследования, которую нам необходимо выполнить. Тот факт, что культурные установки, рож денные протестантской этикой, благоприятствовали развитию науки, недостаточен для подтверждения нашей гипотезы. Равно как и то об стоятельство, что сознательно выраженная мотивация многих выдаю щихся ученых обеспечивалась этой этикой. Не дает такого подтверж дения и тот факт, что склад мышления, характерный для современной науки — а именно, сочетание эмпиризма, рационализма и веры в дос товерность базисного постулата о существовании в Природе умопостигаемого порядка, — несет в себе неслучайное совпадение с ценнос тями протестантизма. Все это может лишь свидетельствовать о вероят ности той связи, существование которой мы доказываем. Важнейшее испытание, через которое должна пройти гипотеза, заключается в со поставлении результатов, выведенных из этой гипотезы, с релевантными эмпирическими данными. Если протестантская этика включа ла в себя некоторый набор установок, который различным образом благоприятствовал развитию науки и технологии, то среди протес тантов мы должны обнаружить большую предрасположенность к этим сферам занятий, нежели следовало бы ожидать, просто исходя из их пропорциональной представленности в населении. Более того, если, как часто предполагалось 28 , отпечаток, накладываемый этой этикой, сохранялся еще долгое время после того, как по большей части дезавуировались ее теологические основания, то даже в исторические пе риоды, последовавшие за семнадцатым столетием, эта связь протес тантизма и науки должна была в некоторой степени сохраняться. Та ким образом, следующий параграф будет посвящен дальнейшей про верке нашей гипотезы.
Пуританский толчок развитию наукиВ самых истоках Королевского Общества обнаруживается тесная связь между наукой и обществом. Само Общество выросло из пред шествующего интереса к науке, а последующая деятельность его чле нов дала ощутимый толчок дальнейшему научному прогрессу. Пер вые зачатки этой группы можно обнаружить в собраниях служителей науки, происходивших от случая к случаю в 1645 году и далее. Среди главных вдохновителей этих собраний были Джон Уилкинс и Джон Уоллис, к которым присоединились несколько позднее Роберт Бойль и сэр Уильям Петти; и на всех них, судя по всему, оказали исключи тельно мощное влияние религиозные силы. Уилкинс, ставший позже англиканским епископом, воспитывался в доме своего дедушки по материнской линии, Джона Дода, выдающе гося нонконформистского теолога, и «раннее воспитание привило ему сильную предрасположенность к пуританским принципам» 29 . Будучи деканом Уодхемского колледжа, Уилкинс пользовался огромным вли янием. Под его влиянием находились Уорд, Рук, Рен, Спрэт, а также Уолтер Поп (его брат-полукровка); все эти лица стали первыми члена ми Королевского Общества 30 . Джон Уоллис, чьему труду Arithmetica Inflnitorum Ньютон, по собственному признанию, был обязан многими из своих основных математических концепций, был священником, от носившимся с ревностной симпатией к пуританским принципам. О набожности Бойля ранее уже говорилось; единственной причиной, за ставившей его отказаться от священства, было, по его словам, «отсут ствие внутреннего зова» 31 .
Теодор Гаак, немецкий ученый, сыгравший видную роль в созда нии Королевского Общества, был ярым кальвинистом. Дени Папен, который во время своего длительного пребывания в Англии внес за метный вклад в науку и технологию, был французским кальвинис том, вынужденным покинуть свою страну и скрываться от религиоз ных преследований. Томас Сиденхем, которого иногда называли «английским Гиппократом», был ревностным пуританином, сражавшим ся в рядах сторонников Кромвеля. Сэр Уильям Петти был человеком веротерпимым; он был сторонником Кромвеля, и в его работах от четливо отразились влияния пуританства. О сэре Роберте Морее, коего Гюйгенс называл «Душой Королевского Общества», можно ска зать, что «религия была главной движущей пружиной его жизни, и посреди дворов и загородных резиденций он проводил много часов на дню в молитвах» 32 . Вряд ли случайно то обстоятельство, что ведущие фигуры этой группы, составившие ядро Королевского Общества, были священни ками или людьми чрезвычайно религиозными, хотя будет не совсем точно утверждать, как это делает д-р Ричардсон, что зарождение это го Общества произошло в небольшой группе ученых людей, среди которых преобладали пуританские священники 33 . Однако совершенно ясно, что первые вдохновители Общества находились под очевидным влиянием пуританских представлений. Настоятельница Дороти Стимсон в недавно опубликованной статье самостоятельно пришла к тому же самому выводу 34 . Она отмечает, что из десяти человек, входивших в 1645 году в состав «не видимой коллегии», только один, Скарброу, точно не был пурита нином. Относительно еще двоих нет полной определенности, хотя у Меррета было пуританское воспитание. Все другие определенно были пуританами. Более того, в первоначальном списке членов Об щества, составленном в 1663 году, из шестидесяти восьми членов, относительно которых есть информация, касающаяся их религиоз ной ориентации, сорок два точно были пуританами. Если учесть, что пуритане составляли относительно небольшое меньшинство в населении Англии, то сам факт, что они составили шестьдесят два процента первоначального состава Королевского Общества, станет еще более поразительным. Отсюда настоятельница Стимсон делает вывод: «То, что опытная наука в Англии семнадцатого столетия по лучила такое быстрое распространение, было, как мне кажется, по меньшей мере отчасти обусловлено тем, что умеренные пуритане поощряли научные занятия».
Влияние пуританства на научное образованиеО наличии указанной взаимосвязи свидетельствовал не только со став Королевского Общества. Выдвижение пуританами на передний план утилитаризма и эмпиризма проявилось аналогичным образом и в том типе образования, который они ввели и развитию которого они способствовали. «Формальная долбёжка грамматики», царившая в школах, критиковалась ими в такой же степени, как и формализм церкви. Среди пуритан, настойчиво пытавшихся ввести новое реалистическое, утилитарное и эмпирическое образование в Англии, особенно выделялся Сэмюэл Гартлиб. Он стал связующим звеном между протестантскими педагогами Англии и Европы, ревностно пытавши мися распространить преподавание науки в школах. Именно Гарт- либу адресовал свой трактат об образовании Мильтон, и именно ему сэр Уильям Петти посвятил свое «Наставление... о преуспеянии не которых отдельных частей образования» (речь в нем шла о науке, тех нологии и ремесле). Более того, именно Гартлиб сыграл ключевую роль в популяризации педагогических идей Коменского в Англии и пригласил его посетить эту страну. Богемский реформатор Ян Амос Коменский был одним из самых влиятельных педагогов своего времени. В основу системы образова ния, которую он всячески пропагандировал, были положены нормы утилитаризма и эмпиризма: ценности, которые одни только и могли вывести на передний план изучение науки и технологии, т.е. Realia 35 . В самой влиятельной своей работе « Didactica Magna » он следующим образом обобщает свои взгляды: Итак, ты облегчишь ученику усвоение, если во всем, чему бы ты его ни учил, покажешь ему, какую это приносит повседневную пользу в об щежитии. Этого правила нужно придерживаться везде: и в грамматике, и в диалектике, и в арифметике, и в геометрии, и в физике и пр. ...истина и точность знания также зависят не от чего иного, как от свидетельства ощущений. Ведь веши прежде всего и непосредственно запечатлеваются в ощущениях, а потом только с помощью ощущений — в уме... Итак, чем более знание опирается на ощущение, тем оно досто вернее 36 . В Англии Коменский встретил радушный прием среди протестан тских педагогов, ориентированных на те же самые ценности; в числе последних были Гартлиб, Джон Дери, Уилкинс и Гаак 37 . По просьбе Гартлиба он прибыл в Англию ради неотложного воплощения в ре альность бэконовского Дома Соломона. Как писал сам Коменский, «ничто не казалось мне более незыблемым, чем то, что идея великого Веруламия об открытии в какой-нибудь части мира универсальной коллегии ученых, единственной задачей которой стало бы развитие наук, будет воплощена в жизнь» 38 . Осуществлению этой цели помеша ли общественные беспорядки, вызванные восстанием в Ирландии. Од нако пуританский план развития науки не остался совершенно безре зультатным. Кромвель основал Дурхемский университет — единствен ный новый университет, созданный в промежутке между Средневековьем и девятнадцатым столетием — «для развития всех наук» 39 . А в Кембридже на пике влияния пуританства перечень изучаемых наук был значительно расширен 40 .
Действуя в том же духе, пуританин Езекия Вудворд, друг Гартлиба, выносил на передний план реализм (вещей, а не слов) и преподавание науки 41 . С целью внедрения изучения новой науки в гораздо более ши роких масштабах, нежели это было до тех пор, пуритане учредили не сколько Неортодоксальных академий. Это были школы университетс кого статуса, открытые в разных уголках королевства. Одной из первых среди них была Мортоновская академия, в которой первостепенное зна чение придавалось научным изысканиям. Позднее Чарлз Мортон пере ехал в Новую Англию, где был избран вице-президентом Гарвардского колледжа, в котором «он ввел систему наук, использованную в Англии» 42 . В престижной Нортхемптонской академии, еще одном пури танском центре образования, важное место в учебной программе занимали механика, гидростатика, физика, анатомия и астрономия. Исследования проводились главным образом с помощью реальных экспери ментов и наблюдений. Между тем явный упор пуритан на науку и технологию, возмож но, лучше всего можно оценить, если сравнить пуританские акаде мии со старыми университетами. Последние, даже после того как в них были введены научные предметы, продолжали давать, по суще ству, классическое образование; подлинно культурными считались такие исследования,.которые если уж и не были совершенно беспо лезными, то во всяком случае определенно преследовали неутилитар ные цели. В академиях же, напротив, истинно свободным считалось такое образование, которое «соприкасается с жизнью» и которое, следовательно, должно включать в себя как можно больше утилитарных предметов. Как писала по этому поводу д-р Паркер: ...разница между этими двумя системами образования состоит не столько во введении в академиях «современных» предметов и методов, сколько в том, что у нонконформистов действовала совершенно иная система, нежели та, которую можно было обнаружить в университетах. Дух, воодушевлявший диссентеров, был тот же самый, которым были движимы Рамус и Коменский во Франции и Германии и который в Англии давал силу Бэкону, а позднее Гартлибу и кругу его сподвижников 43 . Это сопоставление пуританских академий в Англии и протестан тских нововведений в сфере образования на континенте имеет под собой прочные основания. Протестантские академии во Франции уделяли гораздо больше внимания научным и утилитарным предметам, чем католические заведения 44 . Когда католики завладели многи ми из протестантских академий, изучение наук в них было существен но сокращено 45 . Более того, как мы далее увидим, даже в преимуще ственно католической Франции преобладающая доля научной рабо ты выполнялась протестантами. Среди изгнанных из Франции про тестантов было много именитых ученых и изобретателей 46 .
Ценностная интеграция пуританства и наукиСамо по себе то, что индявидноминально является католиком или протестантом, разумеется, не оказывает никакого влияния на его ус тановки в отношении науки. Его религиозная принадлежность становится значимой лишь постольку, поскольку он принимает основ ные догматы и импликации этих учений. Например, Паскаль только тогда осознал всю «суетность науки», когда окончательно проникся учением Янсения. Ибо Янсений, в частности, утверждал, что прежде всего нам следует остерегаться той суетной любви к науке, которая, хотя и кажется внешне невинной, в действительности представляет собой западню, «отвращающую людей от созерцания вечных истин и вводящую в удовлетворенное спокойствие конечного интеллекта» 47 . Лишь только Паскаль обратился в эту веру, как сразу же решил «по ложить конец всяким научным исследованиям, которым посвящал себя до сих пор» 48 . Именно твердым принятием ценностей, лежащих в основе двух указанных вероисповеданий, объясняется различие в том относительном вкладе, который внесли в науку католики и про тестанты. Такая же связь протестантизма с наукой проявилась и в Новом Свете. Корреспонденты и члены Королевского Общества, жившие в Новой Англии, «все до единого были воспитаны в кальвинистском духе» 49 . Основатели Гарварда вышли из этой кальвинистской культу ры, а не из литературной эпохи Возрождения или научного движения семнадцатого столетия, и их умы легче направлялись в последнюю, а не в первую сферу приложения 50 . Эту предрасположенность пуритан к занятиям наукой отмечает и профессор Морисон, который пишет: «Вместо того чтобы противиться принятию коперниканской теории, пуританские священники в Новой Англии были главными опеку нами и покровителями новой астрономии и иных научных откры тий» 51 . Примечательно, что молодой Джон Уинтроп из Массачусет са, ставший позднее членом Королевского Общества, в 1641 году приезжал в Лондон и, вероятно, провел там некоторое время вместе с Гартлибом, Дери и Коменским. По-видимому, он предлагал Ко- менскому перебраться в Новую Англию и основать там научный кол ледж 52 . Несколько лет спустя Инкриз Мазер (бывший в 1684—1701 гг. президентом Гарвардского колледжа) основал в Бостоне «Фило софическое общество» 53 .
Научное содержание программы обучения в Гарварде в значитель ной степени было позаимствовано у протестанта Петра Рамуса 54 . Ра- мус составил учебный план, в котором в отличие от программ обуче ния католических университетов уделялось особое внимание изуче нию наук 55 . Его идеи были тепло приняты в протестантских универ ситетах континентальной Европы, в Кембридже (где пуританский и научный элемент был представлен больше, чем в Оксфорде) 56 и позднее в Гарварде, однако встретили решительный отпор в различных католических учебных заведениях 57 . Дух утилитаризма и «реализма», при сущий эпохе Реформации, вероятно, в значительной степени объяс няет благосклонное принятие воззрений Рамуса.
Ценностная интеграция пиетизма и наукиД-р Паркер отмечает, что пуританские академии в Англии «можно сравнить со школами пиетистов в Германии, которые при Франке и его последователях подготовили почву для Realschulen * , ибо не может быть никаких сомнений в том, что как пиетисты продолжили дело Коменского в Германии, так и диссентеры воплотили на практике теории английских последователей Коменского: Гартлиба, Мильто на и Петти» 58 . Это сравнение наделено глубоким смыслом, ибо, как неоднократно отмечалось, ценности и принципы пуританства и пие тизма почти совпадают. Коттон Мазер признавал близкое сходство этих двух протестантских движений, говоря, что «американское пуританство имеет столь много общего с фридриховским пиетизмом», что можно считать их фактически идентичными 59 . Пиетизм, если бы не более выраженный в нем «энтузиазм», можно бы было назвать кон тинентальным аналогом пуританства. Следовательно, если наша гипотеза о связи между пуританством и интересом к науке и техноло гии имеет под собой основания, то следует ожидать обнаружения той же самой корреляции и у пиетистов. Так оно на самом деле и было. Пиетисты в Германии, как, впрочем, и везде, вступали в тесный союз с «новым образованием»: изучением науки и технологии, т.е. Realia 60 . Общей для этих двух движений была реалистическая и прак тическая точка зрения, сочетавшаяся с интенсивным отвращением к спекулятивному мышлению философов аристотелевской закалки. В основе педагогических воззрений пиетистов лежали те же глубоко коренящиеся утилитарные и эмпирические ценности, которые вдохнов ляли пуритан 61 . Именно в опоре на эти ценности лидеры пиетистов — Август Герман Франке, Коменский и их последователи — вывели на передний план новую науку.
Франке постоянно указывал на желательность ознакомления уче ников с практическим научным знанием 62 . Франке и его коллега Хри стиан Томазиус выступили против мощного движения в области образования, которое возглавлял Христиан Вейзе, отстаивавший приоритетность обучения риторике и классическим гуманитарным дис циплинам, и попытались взамен этого «ввести в школах игнорируемые современные дисциплины, которые более адекватно служили их целям, а именно биологию, физику, астрономию и т.п.» 63 . Всюду, куда ни доходило влияние пиетизма на систему образова ния, следовало широкомасштабное введение в учебные программы научных и технических предметов 64 . Так, например, Франке и Тома зиус заложили основы университета в Галле, ставшего первым немец ким университетом, в котором было введено углубленное изучение наук 65 . Ведущие профессора, в числе которых были Фридрих Гофман, Эрнст Шталь (профессор химии, автор знаменитой теории флогис тона), Самуэль Штрик и, разумеется, сам Франке, все как один состояли в теснейших отношениях с пиетистским движением, рактерно, все они пытались расширить преподавание наук нить науку с ее практическими применениями.
Не только университет в Галле, но и другие пиетистские у ситеты проставляли тот же самый акцент. Кёнигсбергскии у ситет, подпавший благодаря деятельности Гера, ученика Фр > пиетистское влияние университета города Галле, был одни вых, где стали преподаваться естественные и физические наук , временном для семнадцатого столетия смысле 66 .
Они наде ялись, что результатом их предложений, может быть, станет создание так называемых Collegium physicwn - mechanicum * и Werkschulen **. Примечательным фактом, дающим дополнительную весомость нашей гипотезе, было то, что okonomisch - matematische Realschule *** была всецело пиетистским продуктом. Эта школа, сосредоточившая внимание на изучении математики, естественных наук и экономики и откровенно утилитарная и реалистическая по своему духу, была за думана еще Франке 73 . Более того, первым, кто реально организовал Realschule , был Иоганн Юлий Геккер, пиетист и бывший ученик Фран ке 74 . Землер, Зильбершлаг и Ган, директора и соучредители этой пер вой школы, тоже были пиетистами и бывшими учениками Франке 75 . Все наличные данные указывают в том же направлении. Протес танты неизменно составляют все более возрастающую долю в ученическом составе этих школ, выдвинувших на передний план научное и техническое обучение 76 , тогда как интересы католиков сосредоточены на классическом и теологическом образовании. В Пруссии, на пример, было обнаружено следующее распределение: 77
Дифференциация ученического состава средних школ по религиозной принадлежности, Пруссия , 1875-1876
Эта повышенная предрасположенность протестантов к научным и техническим изысканиям согласуется го следствиями, вытекающи ми из нашей гипотезы. О том, что данное распределение типично, можно судить по тому факту, что другие исследователи и в других слу чаях отмечали наличие той же самой тенденции 78 . К тому же эти рас пределения представляют не случайную корреляцию, проистекающую из различий в сельско-городском распределении двух религий, что можно увидеть из соответствующих данных относительно швейцарс кого кантона Базель-Штадт. Хорошо известно, что обычно городекое население вносит больший вклад в науку и технологию, нежели сельское. Тем не менее в 1910-м и последующие годы (к этому периоду отно сится исследование Эдуарда Бореля, результаты которого аналогичны только что представленным в отношении Пруссии) протестанты состав ляли 63,4 процента населения кантона, но лишь 57,1 процента населе ния города Базеля и целых 84,7 процента сельского населения 79 .
Доскональное исследование Мартина Оффенбахера включает ана лиз взаимосвязи между религиозной принадлежностью и распреде лением образовательных интересов в Бадене, Баварии, Вюртемберге, Пруссии, Эльзас-Лотарингии и Венгрии. Статистические результа ты, полученные в этих разных местах, имели один и тот же характер: протестанты, в соотнесении с их представленностью в населении в целом, гораздо чаще идут учиться в различные средние школы, и это различие становится особенно заметным в тех школах, где прежде всего преподаются наука и технология. Взять, например, средние цифры на 1885—1895 годы для Бадена 80 :
Следует между тем заметить, что, хотя учебные планы Realschulen характеризуются прежде всего особым акцентом, который придается в них наукам и математике, на фоне относительно малого внимания, уделяемого этим предметам в gymnasien , учебные заведения последнего типа тоже осуществляют подготовку к научным и ученым карьерам. Однако в целом присутствие протестантов и католиков Bgymnasien явля ется свидетельством иных интересов. Относительно большое число католиков Bgymnasien обусловлено тем, что эти школы готовят также к занятиям теологией, тогда как протестанты обычно используют gymnasien для подготовки к другим ученым профессиям. Так, например, из 533 католиков, окончивших за трехлетний академический пе риод 1891—1894 гг. 6ад$нские gymnasien , 226 (или 42 процента) заня лись впоследствии теологией, тогда как из 375 выпускников-протес тантов к теологии обратились только 53 (14 процентов), остальные же 86 процентов выбрали себе другие ученые профессии 81 .
Аналогичным образом, католический апологет Ханс Рост, хотя и желает доказать, что «Католическая церковь во все времена была пыл ким другом науки», вынужден все-таки признать, исходя из имеющих ся данных, что католики избегают Realschulen , проявляя « eine gewisse GleichgultigkeitundAbneigunggegendieseAnstalten » [«известное равно душие и антипатию к этим учебным заведениям»]. Причиной этого, говорит он далее, служит « das die Oberrealschule und das Realgymnasium nicht zum Studium der Theologie berechtigen : denn diese ist haufig die Triebfeder bei den Katholiken zum hoheren Studium uberhaupt » [«то, что высшая реальная школа и реальная гимназия не предоставляют воз можность изучать теологию: а ведь именно она зачастую является у католиков стимулом к получению высшего образования»] 82 . Итак, статистические данные указывают на явную склонность протестантов (в отличие от католиков) к занятиям научными и тех ническими исследованиями. Это видно и из статистических данных для Вюртемберга, где расчеты на 1872—1879 и 1883—1898 гг. дают сле дующие средние цифры: 83
Протестанты проявляют эту специфику интересов не только в сфе ре образования. Различные исследования выявили непропорциональ но высокую долю протестантов среди выдающихся ученых 84 . Если вышеприведенные данные дают лишь ненадежные вероятности того, что связь, которую мы прослеживали, действительно существует, то широко известная книга Кандойе « Histoire des sciences et des savants » значительно повышает эти вероятности. Кандойе обнаруживает, что, хотя в Европе (исключая Францию) было 107 миллионов католиков и 68 миллионов протестантов, в списке ученых, включавшем имена зарубежных сотрудников парижской Академии наук за период с 1666 по 1883 г., было лишь восемнадцать католиков и в то же время во семьдесят протестантов 85 . Однако, как предполагает сам Кандойе, это сравнение неубедительно, поскольку не принимает во внима ние французских ученых, которые, возможно, были католиками. Дабы исправить эту ошибку, он берет список зарубежных членов Лондонского Королевского Общества за два периода, когда в его со став входило больше французских ученых, чем в любое другое время: 1829 и 1869 годы. В 1829 году общее число протестантов и католиков среди ученых (состоявших зарубежными членами Королевского Об щества) было примерно равным, в то время как в 1869 году число про тестантов превосходило число католиков. Однако за пределами Ко ролевства Великобритании и Ирландии в Европе жило 139 с полови ной миллионов католиков и только 44 миллиона протестантов 86 . Ины ми словами, хотя в составе населения католиков было втрое больше, чем протестантов, среди ученых, как ни странно, протестантов было больше, чем католиков. Однако есть еще более важные данные, базирующиеся на насе лениях разных стран, где влияние экономики, политического режима и других нерелигиозных факторов предположительно преобладало над реальным влиянием религии. Сравнение тесно связанных друг с другом населений служит прежде всего исключению этих «по сторонних» факторов, однако и в этом случае мы приходим к тем же результатам. Так, в списке зарубежных членов-корреспондентов парижской Академии наук нет ни одного ирландского или английско го католика, хотя в населении трех королевств их доля превосходи ла одну пятую часть. Католическая Австрия в этом списке вообще не представлена; аналогичным образом, в производстве выдающих ся ученых в целом отсутствует и католическая Германия в отличие от Германии протестантской. Наконец, в Швейцарии, где эти две религии в значительной степени дифференцированы по кантонам или перемешаны в некоторых из них и где на каждых трех протес тантов приходится по два католика, было четырнадцать зарубежных членов-корреспондентов, и среди них ни одного католика. Точно также дифференцированы швейцарцы, а также англичане и ирландцы, представляющие эти два вероисповедания, в списках Лондонского Королевского общества и берлинской Императорской акаде мии наук 87 .
Представлением этих данных мы завершаем эмпирическую про верку нашей гипотезы. Как бы то ни было, связь протестантизма с на учными и технологическими интересами и достижениями выражена достаточно ясно, даже если устранить, насколько это возможно, вне- религиозные влияния. Эту связь можно в целом понять, исходя из норм, воплощенных в обеих системах. Положительная оценка протестанта ми почти не прикрытого утилитаризма, внутримирских интересов, глу боко идущего эмпиризма, права и даже долга заниматься litre examen *, а также эксплицитного индивидуального сомнения в авторитетах была конгениальна соответствующим ценностям, находимым в современ ной науке. И, быть может, в первую очередь было важно активное ас кетическое влечение к изучению Природы с целью поставить ее под свой контроль. А стало быть, эти две области были хорошо интегриро ваны друг с другом и, в сущности, взаимно друг друга поддерживали, причем не только в Англии семнадцатого века, но и в другие времена и в других местах.
Библиографический постскриптумГипотеза Макса Вебера о роли аскетического протестантизма в становлении современного капитализма положила начало целой биб лиотеке научных и полемических работ на эту тему. Например, в се редине тридцатых годов Аминторе Фанфани, оценивая имеющийся материал, уже имел возможность сослаться на несколько сотен пуб ликаций. См .: A. Fanfani, Catholicism, Protestantism and Capitalism (New York: Sheed & Ward, 1935). Сам Вебер не провел аналогичного иссле дования связей между аскетическим протестантизмом и развитием на уки, однако завершил свой классический очерк описанием одной из «очередных задач», состоящей в необходимости выяснить «значение аскетического рационализма (лишь намеченное в предыдущем очер ке)... [для] развития философского и научного эмпиризма [и для]... развития техники» (М. Weber , The Protestant Ethic , p . 182—183; M . Ве бер. Протестантская этика и дух капитализма — М. Вебер. Избран ные произведения». — М.: Прогресс, 1990. с. 207). Вышепомещенная глава, впервые опубликованная в 1936 году, была задумана как попытка последовать этому указанию и продолжить линию исследова ний, начатых Вебером. Книги и статьи, цитируемые в этой главе, дополнились с тех пор другими работами, имеющими то или иное отношение к гипотезе, связывающей пуританство, пиетизм и науку. В многочисленных ра ботах были существенно прояснены разновидности и оттенки доктрин и ценностей, заключенных в пуританстве. Наиболее полезными среди них я счел следующие работы: John Thomas McNeill , The History and Character of Calvinism ( New York : Oxford University Press , 1954), где пока зано, что кальвинизм сформировал ядро английского пуританства, и прослеживаются различные его следствия для общества и для мысли; William Haller , The Rise of Puritanism ( New York : Columbia University Press , 1939), где в богатых и убедительных подробностях описывается, как книжная и устная пуританская пропаганда помогла подготовить по чву для парламентского восстания, радикализма левеллеров, многочисленных сектантских расколов, зарождающейся буржуазной этики и эк спериментальной науки; Charles H . George , « A Social Interpretation of English Puritanism », The Journal of Modern History , 1953, Vol . 25, p . 327— 342, где предпринимается попытка выделить основные компоненты пуританства и его основные типы; G . R . Cragg , From Puritanism to the Age of Reason ( Cambridge University Press , 1950), где предпринято «ис следование изменений в религиозной мысли, произошедших в Церк ви Англии в период с 1660 по 1700 г.». Эти и подобные работы еще раз показали, что пуританство, как и большинство религиозно-социальных вероисповеданий, не было внутренне однородным. Практически все ученые, интенсивно изучав шие этот вопрос, сходятся во мнении, что из множества сект, образу ющих аскетический протестантизм, большинство обеспечивало такую ценностную ориентацию, которая побуждала к научным занятиям. ( См . также заметку : Jean Pelseneer, «L'origine Protestante de la science moderne», Lychnos, 1946—1947, p. 246—248.) Однако на этом их единодушие за канчивается. Некоторые пришли к выводу, что больше всего для раз вития повышенного интереса к науке сделали более радикальные сек танты из числа пуритан. См ., например : George Rosen, «Left-wing Puritanism and Science», Bulletin of the Institute of the History of Medicine, 1944, Vol. 15, p. 375—380. Биохимик и историк науки Джозеф Нидхем комментирует тесные связи между движением диггеров, гражданским крылом левеллеров и новым растущим интересом к экспериментальной науке в своем сборнике очерков: Time : The Refreshing River ( New York : The Macmilian Company , 1943), p . 84—103. Другие считают, что ценностный климат, наиболее благоприятный для роста интереса к науке, был среди умеренных пуритан, примером чему служит Роберт Бойль. См .: James B. Conant, «The Advancement of Learning During the Puritan Commonwealth», Proceedings of the Massachusetts Historical Society, 1942, Vol. 66, p. 3—31; более общедоступное , хотя и не столь подробное обсуждение данной темы можно найти в работе того же автора On Understanding Science (New Haven: Yale University Press, 1947), p. 60—62. P . Хойкас, выдающийся голландский историк науки, сообщает, что сделанный им биографический обзор научных и религиозных ориентации Бойля подтверждает основные открытия, изложенные в настоящей главе: R . Hooykaas , Robert Boyle : een studie over Natuurwetenschap en Christendom ( Loosduinen : Kleijwegt , 1943); в гла вах 3—4 книги Хойкаса анализируется убеждение Бойля в том, что изучение естественной философии является религиозно оправданным моральным долгом (особенно ясно это убеждение выражено в: R . Boyle , The Christian Virtuoso , shewing , that by being addicted to experimental philosophy a man is rather assisted than indisposed to be a good Christian , 1690), что для постижения трудов Господних требуется не просто рациональ ность, но и эмпиризм, и что веротерпимость, а не гонение, является той политикой, которой надлежит руководствоваться в отношениях даже с самыми фанатичными сектами. Данные, приводимые в подтверждение этих двух конкурирующих посылок — а именно, что основной центр интереса к науке следует искать среди радикальных либо среди умеренных пуритан, — еще не достаточны для того, чтобы прийти к окончательному выводу. Проведение тонких различий между разными пуританскими сектами, ра зумеется, помогает придать более строгую определенность нашей ги потезе, однако имеющиеся данные пока не позволяют с уверенностью сказать, какие из них были наиболее расположены к развитию науки того времени. Ряд новейших исследований дает основательную документацию того, как этос одной из пуританских сект — а именно квакеров — спо собствовал кристаллизации отчетливо выраженного интереса к на уке. Фредерик Б. Толлес выводит подчеркнутый интерес квакеров к науке из их религиозного этоса, причем делает это почти в таких же терминах, что и предложенные в вышеприведенной главе этой книги ( F . B . 7 o \\ es , Meeting House and Counting House ( Chapel Hill : Universityof North Carolina Press , 1948), p . 205—213). Артур Рейстрик менее ана- литично и подчас даже тенденциозно подчеркивает факт наличия большой доли квакеров среди членов Королевского Общества и факт их широкой работы в сфере науки ( A . Raistrick , Quakers in Science and Industry , being an Account of the Quaker Contributions to Science and Industry During the 17 th and I 8 th Centuries ( London : The Bannisdale Press , 1950). Но, как справедливо замечает профессор Хойкас, эти непроанализи рованные факты не указывают сами по себе на то, что особенное уча стие квакеров в научной деятельности вытекало из их религиозной этики; вполне возможно, оно было отражением широко распростра ненной склонности состоятельных англичан, в числе которых было непропорционально много квакеров, обращать свой взор к вопросам естественной философии (см. статью Р . Хойкаса в январском номере журнала Archives Internationales d'Histoire des Sciences за '1951 г .). Между тем Брук Хиндл в своей сжатой и поучительной статье идет дальше и показывает, что религиозная этика реально играла эту роль среди квакеров одной отдельно взятой колониальной террито рии. См .: В . Hindle, «Quaker Background and Science in Colonial Philadelphia», Isis, 1955, Vol. 46, p. 243—250; а также его превосход ную монографию The Pursuit of Science in Revolutionary America, 1735— 1789 (Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1956). Можно вспомнить, что одна из основных гипотез этой главы гла сила, что именно непреднамеренные и по большей части непредвиденные следствия религиозной этики, сформулированной великими лиде рами Реформации, развились со временем в систему ценностей, бла гоприятную для занятий наукой. ( Ср .: F.S. Mason, «The Scientific Revolution and the Protestant Reformation. I. Calvin and Servetus in Relation to the New Astronomy and the Theory of the Circulation of the Blood. II. Lutheranism in Relation to Iatrochemistry and German Nature Philosophy», Annals of Science, 1953, Vol. 9, p. 64-87, 154-175.) Историческое формирование этой этики, несомненно, в какой-то мере про исходило в ответ на изменение социального, культурного и экономи ческого контекстов, но отчасти имело место и имманентное развитие самих религиозных идей и ценностей (наиболее ясно по сравнению с другими протестантскими лидерами это понимал Уэсли). Но это зна чит лишь еще раз сказать, что роль аскетического протестантизма в по ощрении развития науки не оставалась фиксированной и неизменной. То, что в шестнадцатом и начале семнадцатого столетия присутствова ло лишь имплицитно, стало для многих во второй половине семнадца того и в восемнадцатом столетии явным и зримым. Некоторые новей шие исследования подтверждают правильность этой интерпретации. Книга Пола Кочера ( Paul H . Kocher , Science and Religion in Elizabethan England ( San Marino , California : The Huntington Library , 1953), опирающаяся на кропотливый анализ первоисточников и современных иссле дований, свидетельствует, насколько далеко ушли ученые с тех пор, когда предметом их изучения были только источники конфликта меж ду наукой и религией, словно конфликт был единственным отноше нием, могущим существовать и исторически существовавшим между этими социальными институтами. В противовес этому названная монография показывает, что в елизаветинской Англии существовал широкий простор для развития науки в границах, установленных ре лигиозной доктриной того времени. И дело не просто в терпимом отношении религии к науке. Для периода до 1610 года Кочер не может найти убедительных данных, которые бы свидетельствовали «за или против» гипотезы, что пуританство создавало более «плодородную почву для естественной науки в Англии, нежели... соперничавшие с ним религии» (р. 17). Данные, касающиеся этого раннего периода, не по зволяют сделать надежные выводы. Однако, говорит он далее, «мы, гля дя с высоты двадцатого века, можем увидеть, что в конечном счете пу ританская практичность способствовала развитию науки больше, чем пуританская одухотворенность ему мешала — причем, возможно, в большей степени (хотя это уже не столь определенно), чем англиканс кая доктрина и практика. Но последствия такого стимулирующего воз действия должны были проявиться лишь постепенно, по мере разви тия пуританства. Елизаветинская эпоха еще не могла дать конкретных свидетельств, необходимых для различения и сопоставления относительного вклада, внесенного в науку пуританами и англиканцами» (р. 19). Между тем, если рассмотреть упоминаемую Кочером противоположность «практичности» и «одухотворенности» последующих поко лений пуритан с точки зрения имманентной динамики религиозного этоса, то она скорее кажущаяся, чем реальная. Ибо, как удалось под робно показать Веберу, «посюсторонняя практичность» исторически родилась из изначально «потусторонних» ценностей пуританства, которое призвало к активной и упорной деятельности в этом мире и тем самым перевернуло изначальную ценностную ориентацию (этот про цесс — пример того, что Вебер называл Paradoxic der Folgeri ). Явная конформность к этим ценностям вызвала такие латентные следствия, которые по своему характеру далеко отошли от тех ценностей, кото рые их породили. К восемнадцатому веку этот процесс изменения увенчался, как говорит Бэзил Уилли, «священным союзом между наукой и религи ей» (В. Willey , The Eighteenth Century Background ( New York : Columbia University Press , 1941). Если в семнадцатом столетии символом и воплощением этого альянса был Роберт Бойль, то в восемнадцатом веке аналогичную роль выполнял Джозеф Пристли, ученый и апостол уни тарная ства. Позднейшие связи, существовавшие между наукой и религией в Англии с конца восемнадцатого до середины девятнадцатого столетия, были тщательно проанализированы в монографии: Charles С. Gillispie , Genesis and Geology : A Study in the Relations of Scientific Thought , Natural Theology and Social Opinion in Great Britain , 1790—1850 ( Cambridge : Harvard University Press , 1951). Джиллиспай, интересуясь не столько ролью рели гии в привлечении и мотивации ученых, сколько теми основаниями, на которых геологические открытия принимались как согласующиеся с религиозными учениями, прослеживает процесс, посредством кото рого обычно происходила их интеграция в культуру. Когда в 1936 году писалась статья, составившая настоящую главу этой книги, я почти целиком опирался на новаторское исследование Ирен Паркер (1914), посвященное роли раскольнических академий в развитии нового научного образования в восемнадцатом веке*. Это исследование в целом сохранило свою значимость, однако получило существенное развитие и было несколько модифицировано в замечательном исследовании Николаса Ханса: N. Hans , New Trends in Education in the Eighteenth Century ( London : Routledge & Kegan Paul , 1951). Часть исследования Ханса базируется на статистическом ана лизе социального происхождения, уровня образования и последую щей карьеры примерно 3500 индивидов, составлявших интеллекту альную элиту восемнадцатого столетия, и основные данные для него были систематически извлечены из индивидуальных биографий, содержащихся в том почти неисчерпаемом источнике материала для исторической социологии, каким является «Словарь национальных биографий»*. Здесь будут вкратце освещены лишь некоторые из его многочисленных открытий. Он, например, выясняет, что раскольни ческие школы и академии выпускали около 10 процентов элиты, могущество которой, как замечает Ханс, «намного превосходило ее от носительную долю в населении Англии XVIII века» (р. 20). Тем не ме нее, отмечает он (а мы увидели, что так на самом деле и было), рели гиозные «мотивы» были не единственными, которые способствовали в этот период становлению современного (особенно научного) обра зования; к религиозным мотивам присоединялись «интеллектуаль ные» и «утилитарные». Так, если «пуритане развивали науку как дополнительную опору христианской веры, базирующейся на откровении, то деисты видели в науке основание всякой веры в Бога» (р. 12). Эти три типа мотивов, как правило, поддерживали друг друга: «Дис- сентеры, как и многие пуритане, остававшиеся в Церкви, проявляли религиозный мотив к реформе образования. Идея propagatiofideiper scientia ** находила среди диссентеров многочисленных приверженцев. Интеллектуальные же и утилитарные резоны первоначально были приведены в действие светскими учреждениями и учителями, и толь ко потом их приняли с распростертыми объятиями раскольнические академии» (р. 54).
В связи с последним обстоятельством Ханс считает необходимым отмежеваться от тезиса, вьщвинутого Ирен Паркер (и принятого мною в этой статье), полагая, что она приписывает академиям почти ис ключительное влияние на развитие современного образования в восемнадцатом столетии. Его поправка к этому тезису, опирающаяся на обширные данные, выглядит вполне оправданной. К тому же она проясняет проблему, которая, как может пожаловаться по крайней мере один исследователь данного вопроса, долгое время ставила его в тупик и оставалась нерешенной. Речь идет о том хорошо известном факте, что некоторые крайние формы кальвинистского раскола на протяжении долгого времени скорее неприязненно относились к развитию науки, нежели ему способствовали. Ханс отмечает, что «хотя кальвинистская традиция была в основе своей прогрессивна, она легко вырождалась в узкий и нетерпимый догматизм» (р. 55). Баптисты, например, питали глубокое «отвращение к новому образованию исхо дя из своих убеждений и только к концу столетия присоединились к дру гим раскольническим сектам [особенно пресвитерианам и индепенден-там] в продвижении реформы» (р. 55). Короче говоря, одно крыло нонконформистов буквально следовало некоторым ограничительным дог матам кальвинизма, и именно эта подгруппа проявила то враждебное отношение к науке, которое так долго обнаруживалось в некоторых фундаменталистских сектах протестантизма. Образно говоря, «кальви низм таил в себе семена современного свободного образования, но потребовалась подходящая среда для того, чтобы они проросли» (р. 57). И, как мы с вами увидели, этот социальный и культурный кон текст постепенно сложился в Англии в рассматриваемую эпоху. Эти работы о меняющихся отношениях между пуританством и наукой в Англии прекрасно дополняет исследование Перри Милле ра, посвященное развитию этих отношений в особых условиях Но вой Англии. (P. Miller, The New England Mind: The Seventeenth Century. Переиздано как The New England Mind: From Colony to Province (Cambridge: Harvard University Press, 1954.) В этой содержательной работе показывается восприимчивость теократических лидеров ко лонии к науке, а также последующий процесс секуляризации с его утилитарным акцентом. Краткое, но поучительное сравнение интерпретации, предложенной Перри Миллером, с интерпретацией, изло женной в этой главе, приводится в статье Лео Маркса в журнале, Isis , 1956, Vol . 47, р. 80-81. Как мы увидели из данных, собранных Альфонсом де Кандойе (см. выше), связь аскетического протестантизма и интереса к науке в какой-то степени, безусловно, сохранялась в течение всего девятнад цатого века. Данные Кандойе были позднее еще раз проанализирова ны и увенчались теми же самыми выводами. См .: IsidorThorner, «Ascetic Protestantism and the Development of Science and Technology», American Journal of Sociology, 1952, Vol. 58, p. 25—33, особенно р . 31—32. Торнер также проанализировал данные, приведенные П.А. Сорокиным с целью поставить под сомнение эту гипотезу, и обнаружил, что эти данные в действительности с ней согласуются ( ibid ., p . 28—30). Критические замечания Сорокина см. в его книге: Social and Cultural Dynamics , Vol . II , p . 150-152. В еще одном тщательном обзоре материалов Кандойе, сделанном Лилли, показана как их полезность, так и их ограниченность. См .: S. Lilley, «Social Aspects of the History of Science», Archives Internationales d'Histoire des Sciences, 1949, Vol. 28, p. 376—443, особенно р . 333 и да лее . Лилли отмечает, что корреляции между протестантизмом и нау кой могут быть иллюзорными, ибо «торговые и промышленные клас сы [испытывающие больший интерес к науке] в среднем чаще были по вероисповеданию протестантами, тогда как крестьяне и более феодальные типы землевладельцев — католиками». Мы учли это огра ничение и, соответственно, сравнили интерес к научным дисципли нам среди католиков и протестантов, живших в одних и тех же регио нах. Кроме того, Лилли критикует работу Кандойе за невнимание к историческому изменению этих связей и сваливание в одну кучу «без всякого различия целого периода с 1666 по 1868 г.». Предполагается, что религиозные приверженности позднего, более секуляризованно го периода представили бы меньшую связь с доктринами и ценностя ми, нежели в раннем периоде; имели бы тенденцию учащаться чисто номинальные принадлежности. Эта критика тоже, как мы увидели, небезосновательна. Но, как замечает далее Лилли, другие имеющие ся данные все-таки подтверждают наличие глубокой связи между ас кетическим протестантизмом и наукой, хотя эта связь может либо маскироваться, либо, наоборот, выпячиваться на всеобщее обозре ние другими взаимозависимыми социальными и экономическими из менениями. То, что в Соединенных Штатах эта связь по сей день сохраняется, показывает проведенное недавно глубокое исследование социально го происхождения американских ученых, охватывающее период с 1880 по 1940 г. См.: R . H . Knapp , H . B . Goodrich , Origins of American Scientists ( Chicago : University of Chicago Press , 1952). Авторы так обобщают по лученные на этот счет данные: «Наши данные показали, что католические [академические] заведения заметно отстают в производстве ученых [но не других категорий профессионалов; например, юрис тов] и что, с другой стороны, некоторые из наших наиболее продук тивных, меньших по размеру заведений тесно связаны с протестантс кими деноминациями и обслуживают преимущественно протестант скую клиентуру. Более того, данные Лемана и Вишера о «самых видных» ученых [т.е. ученых, включенных в справочник American Men of Science и считающихся выдающимися], несмотря на свою ограничен ность, совершенно ясно указывают на то, что доля католиков в этой группе чрезвычайно мала, а некоторые протестантские деноминации представлены в этом списке в несколько сотен раз чаще. Эта статистика, взятая в сочетании с другими данными, не оставляет почти никаких сомнений в том, что круг наших ученых пополняется в непро порционально высокой степени за счет американских протестантов» (р. 274). О почти таком же впечатлении, которое не было, однако, подкреп лено систематическими данными, сообщали и католические ученые. «Отец Купер говорит, что «с неохотой был бы вынужден защищать тезис, что католики составляют в высших эшелонах американской на уки всего 5 или даже 3 процента. И это при том, что мы, католики, со ставляем около 20 процентов населения страны». См .: J.M. Cooper, «Catholics and Scientific Research», Commonweal, 1945, Vol. 42, p. 147— 149; цит . no: Bernard Barber, Science and the Social Order, p. 136. Барбер приводит также аналогичные наблюдения Жана А. Ренье, директора Лобундских лабораторий университета в Нотр-Дам, и Джозефа П. Фитцпатрика; ibid ., p . 271. Этот обзор новейшей литературы по занимающему нас вопросу весьма последовательно подтверждает гипотезу о наличии наблюдае мой позитивной взаимосвязи между аскетическим протестантизмом и наукой. Данные, предоставляемые любым из этих исследований, как правило, далеко не однозначны. Но, в конце концов, это свой ственно большинству свидетельств об исторически меняющихся от ношениях между социальными институтами. Принимая во внимание не какое-то отдельное исследование, а весь их спектр, опирающийся на материалы, полученные из разных источников, мы, видимо, впра ве прийти к некоторой небезосновательной уверенности в том, что эмпирическая взаимосвязь, предположенная в вышеприведенном ис следовании, действительно существует. Но, разумеется, простая эмпирическая взаимосвязь лишь вводит в интеллектуальную проблему, а не ставит на ней точку. Как отмечал Вебер в самом начале своего блистательного очерка «Протестантская этика и дух капитализма»: «При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание одно явление, нео днократно обсуждавшееся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное пре обладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимате лей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и преж де всего среди высшего технического и коммерческого персонала со временных предприятий» ( Weber , The Protestant Ethic , p . 35; M . Вебер, «Протестантская этика и дух капитализма», с. 61). То случайное обсто ятельство, что готовой сравнительной статистики религиозного состава ученых нет и что ее приходится кропотливо собирать для настоящего и составлять по крупицам для прошлого, еще не делает эмпиричес кое открытие само по себе сколь-нибудь более значимым (хотя тер пеливые труды тех, кто делает эту неблагодарную черную работу, воз можно, и заслуживают нашего почтительного внимания). Ибо, как мы увидели при рассмотрении статуса эмпирических обобщений (в главе IV ), это лишь ставит перед нами задачу проанализировать и про интерпретировать наблюдаемое единообразие. Именно этой задаче и был посвящен настоящий очерк. Видимо, нет необходимости еще раз повторять основные компо ненты интерпретации, предложенной в этом очерке. Однако недав няя критика этого исследования дает повод повторно рассмотреть некоторые эмпирические и теоретические элементы интерпретации, которые, похоже, могут выпасть из поля зрения. Джеймс Кэрролл в своей критической статье ( J . W . Carroll , « Merton ' s Thesis on English Science », American Journal of Economics and Sociolog )', 1954, Vol . 13, p . 427—432) сетует на некоторые, по его мнению, оплошности в фор мулировках. Предполагается, что я не заметил или не осознал в дол жной степени гетерогенность вероисповеданий, включенных в про тестантизм вообще и в пуританство в частности. Будь этот упрек правомерен, он, безусловно, заслуживал бы внимания. Тем не менее сле дует заметить, что та глава моей диссертации, в которой вводится обсуждаемая гипотеза, начинается с упоминания «разнообразия тео логических доктрин среди протестантских групп Англии семнадца того столетия», после чего обсуждаются ценности, верования и инте ресы, общие для многочисленных сект, вышедших из лона кальви низма ( Merton , Science , Technology and Science in Seventeenth - Century England , Chapter IV , p . 415 и далее). И, как можно увидеть из этого библиографического послесловия, историческая наука довольно тщательно установила не только различия, но и сходства между пуритан скими сектами, родившимися из аскетического кальвинизма. Далее Кэрролл говорит, что данные, свидетельствующие о нали чии связи между нормами пуританства и науки, выявляют лишь эмпи рическое сходство между ними (или, как он говорит, контовскую «кор реляцию утверждений»). Но это значит проигнорировать доказанный факт, что сами английские ученые постоянно апеллировали к этим пуританским ценностям и определенно воплощали их на практике ( ibid ., Chapter V ). То, что пуританские ценности действительно выражались учены ми, фактически подразумевается в следующем дальше предположе нии Кэрролла, будто в моем исследовании не установлена основа для проведения различия между «рационализациями» и «мотивами» этих ученых. Здесь затрагивается теоретическая проблема, настолько об щезначимая и встречающая настолько широкое непонимание, что будет уместно повторить часть того, что было сказано по поводу нее в этом раннем исследовании. «Нынешние дискуссии о «рационализации» и «деривациях» обыкновенно отвлекали внимание от ряда ос новополагающих вопросов. Действительно, «резоны», приводимые в оправдание собственных действий, зачастую не дают удовлетворитель ного объяснения этого поведения. Также приемлема гипотеза, что идеологии [сами по себе] редко приводят к действию и что как сама идеология, так и действие являются скорее продуктом общих чувств и ценностей, реакцией на которые они, в свою очередь, являются. Однако идеи эти нельзя игнорировать по двум причинам. Они дают ключ к выявлению базисных ценностей, мотивирующих поведение. Пренебрегать такими показателями было бы неразумно. И еще более важна роль идей в направлении действия в то или иное конкретное русло. Именно доминирующая система идей определяет выбор альтернативных способов действия, в равной степени совместимых с осново полагающими чувствами» ( ibid ., р. 450). Что же касается различия между выражением резонов, являющих ся просто приспособительным лицемерием, и резонов, выражающих базисные ориентации, то здесь, как и в иных случаях, критерием слу жит поведение, согласующееся с этими резонами — даже если почти или целиком отсутствует перспектива своекорыстного мирско го вознаграждения. Случай Роберта Бойля, наиболее ясный и лучше всего задокументированный, может быть в этом отношении представителен для других пуритан из числа его научных коллег, которые в разной степени выражали свои религиозные чувства как в своей час тной, так и в научной жизни. Кажется невероятным, чтобы Бойль «просто рационализировал», когда говорил, «что те, кто старается отвратить людей от усердных Исследований Природы, избирают (хотя, допускаю, и непреднамеренно) путь, ведущий к ниспроверже нию Бога ...» (Robert Boyle, Some Considerations Touching the Usefulness of Experimental Natural Philosophy (Oxford, 1664); 2d edition, p. 27.) Ибо тот же Бойль уже в возрасте двадцати одного года написал ряд рели гиозных эссе; несмотря на отвращение к изучению языков, выразил свое благоговение перед священными писаниями, изучив еврейский, греческий, халдейский и сирийский языки с тем, чтобы прочесть их в ранних версиях; обеспечил пансион Роберту Сэндерсону, дабы тот мог продолжать писать книги по казуистике; изрядно поистратился на издание индийской, ирландской и уэльской Библий и, словно этого было еще недостаточно, на издание Нового Завета на турецком языке и малайской версии Евангелий и Книги Деяний Святых Апостолов; стал управляющим Корпорации по распространению Евангелия в Новой Англии и, занимая пост директора Ост-Индской компании, направил силы и денежные ресурсы на распространение христиан ства в этих регионах; внес существенный вклад в финансирование издания «Истории Реформации» Бернета; обнародовал свое религиозное кредо в книге «Христианский ученый» и, наконец, завещал направить средства, вырученные от издания «Бойлевых лекций», на за щиту христианства от неверующих. (Это сжатое резюме приводится в биографии Бойля, написанной Э.М. Клерком для «Словаря нацио нальных биографий».) Хотя Бойль пользовался среди пуританских уче ных наибольшим почетом, он все-таки был лишь первым среди рав ных, о чем свидетельствуют, помимо прочих, Уилкинс, Уиллоби и Рей. Насколько позволяют судить исторические записи слов и действий, представляется, что ученые вроде Бойля не просто «рационализиро вали». И последнее критическое замечание Кэрролла, если оно действи тельно сделано добросовестно, а не продиктовано легкомыслием, демонстрирует меланхоличную невосприимчивость к банальным, но неудобным фактам истории. Он говорит, что я, показывая первона чальный преимущественно протестантский состав Королевского Общества в обсуждаемом очерке, не принимаю во внимание возмож ность того, что «невидимая коллегия», из которой возникло Обще ство, была частью широкого протестантского движения за реформу и что, следовательно, известным католикам доступ в нее был закрыт. То, что первоначальный состав Королевского Общества был протестантским, стало быть, принимается без обсуждения; в те дни, в 60-е годы XVII века, несмотря на позднейшие политические отношения Карла II с католицизмом Людовика XIV , католикам вряд ли могла быть дарована прерогатива учреждения ассоциации под покровительством Короны. Однако фактом, представляющим для нас повышенный интерес, является, конечно, не то, что Общество было преимуществен но протестантским, а то, что оно было преимущественно пуританс ким. Относительно же замечания, что официальным католикам был перекрыт доступ на академические посты, явно необходимо напом нить о том, что Тест-акт 1673 года, хотя позднее в отдельных случаях время от времени и аннулировался, перекрывал доступ в университе ты не только католикам и евреям, но и нонконформистам. Тем не менее, хотя все это оставалось в силе вплоть до девятнадцатого столе тия, нонконформисты продолжали поставлять значительную долю людей науки. Этот краткий обзор накопленных за последнее время данных на водит на мысль о том, что, сколь бы это ни противоречило намерениям великих реформаторов, аскетические протестантские секты развивали особую предрасположенность к работе в области науки. В свете могущественных встречных течений, исходивших от других исторических сил и способных отклонить эту раннюю ориентацию на науку, осо бенно примечательно то, что связь между аскетическим протестан тизмом и наукой сохранилась по сей день. Хотя глубокая преданность ценностям аскетического протестантизма стала, по-видимому, уже не такой обычной, эта ориентация, лишенная своих теологических смыс лов, очевидным образом сохраняется. Как и любая иная гипотеза, особенно в сфере исторической социологии, эта гипотеза должна рассматриваться как предварительная и подлежащая пересмотру по мере получения новых сведений. Вместе с тем, исходя из данных, которыми мы ныне располагаем, этот факт можно считать вполне установленным, и из него вытекают определенные следствия, проли вающие свет на более широкую проблему связей науки с другими со циальными институтами. Первое из этих следствий состоит в том, что по крайней мере в данном случае связи, сложившиеся между наукой и религией, были косвенными и непреднамеренными. Ибо, как уже неоднократно го ворилось, реформаторы не питали особого восторга в отношении науки. Лютер относился к ней в лучшем случае индифферентно, в худ шем случае — враждебно. В своих «Установлениях» и «Комментарии к Книге Бытия» Кальвин относился к ней двойственно; он придавал некоторую ценность практическому интеллекту, но в гораздо мень шей степени, чем знанию, данному в откровении. Тем не менее рели гиозная этика, идущая от Кальвина, способствовала развитию такого состояния ума и такой ценностной ориентации, которые приглаша ли к занятиям естественной наукой. Во-вторых, оказывается, что как только такого рода ценностная ориентация устанавливается, она сразу же приобретает некоторую степень функциональной автономии, вследствие чего предрасполо женность к науке может сохраняться еще долгое время после ее отсе чения от первоначальных теологических якорей. В-третьих, этот образец ориентации, который можно статисти чески выявить даже сейчас, может приниматься непреднамеренно и не достигать порога осознания у многих из тех, кто им обладает. И наконец, в-четвертых, в высокой степени зримое взаимодействие между институтами науки и религии — явленное, например, в так на зываемой войне, развернувшейся между ними в девятнадцатом веке — может скрывать за собой внешне менее заметную, непрямую, но, воз можно, более значимую связь между ними.
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
|
© uchebnik-online.com |