Основы политической психологии

Нет смысла специально подчеркивать роль и значение национально-этнических групп в политике — они очевидны. В конечном счете, национальные и этнические группы в истории человечества возникли раньше социальных. Национально-этническая общность, за исключением лишь некоторых отдельных примеров, психологически продолжает оставаться более глубинной, чем общность социальная. Соответственно, мы продолжаем оставаться свидетелями массы политических явлений, возникающих и развивающихся на национально-этнической основе. Это не только межнациональные конфликты и войны, расовые столкновения и родоплеменные проблемы в отдельных странах. Это само по себе этническое разделение, на котором продолжает базироваться не только большинство личностей или групп, но и стран, и государств в политике. Несмотря на нарастающую тенденцию к глобализации жизни человечества (как бы ее не называли идеологи разных направлений — интернационализацией или транснационализацией, речь все равно об одном и том же), национально-этнические общности всегда имели и продолжают иметь огромное значение в политической жизни. Соответственно, понимание национальной психологии и ее роли имеет большое значение в политической психологии в целом.

Национально-этнические группы — это большиегруппы, включающие тысячи и миллионы людей, связанных общими внешними и внутренними, психологическими чертами. Если идти от простого к сложному, это род и племя, народ и нация, раса и этнос.

Если рассматривать исторически, то первичен всегда род — группа кровных родственников, ведущих свое происхождение по одной линии, по большей части осознающих себя потомками общего предка (реального или мифического), носящих общее родовое имя и, естественно, имеющих общие потребности и интересы, проявляющиеся в единых социально-политических действиях. До сих пор в ряде стран Азии и Африки роды или родовые объединения играют огромную роль в организации власти и государств. К понятию “род” примыкает понятие “клан”, несущее в современной политической психологии более символическое и обобщающее значение.

Объединение двух или более родов образуют племя. Это более высокая форма уже непосредственно политической организации, объединяющая некоторое число родов и семейно-родовых кланов на общей этнической основе. Если род, как правило, не может существовать отдельно (хотя бы в силу закона экзогамии), то племя — уже достаточно автономное объединение, обосабливаю-щееся прежде всего на основе обладания собственным языком или диалектом, собственными обычаями, характерными именами, традициями и верованиями, собственными тотемами, выражающими их чувство обособленности. Уже исторически, считал Я. Щепаньский, племя всегда имело контур внутренней формальной политической организации, в частности, вождя или совет вождей, собственные специализированные группы вооруженных лиц для защиты определенной территории, с которой и было связано племя, и т. д.

Племя — часть сложнейшего для целого ряда стран национального вопроса. Особенно важен он для тех стран Азии и Африки, в которых родоплеменной строй сохранился, как заметный компонент общей социальной организации жизни. Например, он имеет принципиальное значение для многочисленных племен Афганистана, составляющих большую и наиболее активную долю населения страны, а территориально образующих целую “зону племен”.

Как показали наши собственные исследования, население зоны племен — это особые люди со специфической психикой, до сих пор живущие по собственным традиционным меркам и понятиям. Создав много веков назад свой специфический способ производства выработав определенный способ и образ жизни, кочевые пуштунские племена как бы законсервировали его По сути дела, уже как минимум две с половиной тысячи лет они достаточно успешно отбивают все попытки приобщить их к чему-то иному.

Не вдаваясь в подробности, отметим лишь некоторые своеобразные психологические черты населения племен. С точки зрения политической психологии особо подчеркнем противоречивость и непоследовательность поведения в обычной, повседневно-бытовой жизни, но, одновременно, незыблемость традиций и настоящий культ предков в жизни духовно-культурной. Противоречивы и отдельные психологические черты: так, гордость и великодушие сочетаются со вспыльчивостью, обидчивостью, неуравновешенностью, подчас подозрительностью и мстительностью (у некоторых племен до сих пор сохранился обычай “кровной мести”). Готовность придти на помощь, уверенность в своих силах — с негативным отношением к тем, кто живет по другому (к оседлому образу жизни, например), с опасением новых чужеродных контактов, грозящих поставить на карту независимость племени.

Политико-психологически, это и есть главное-независимость. Для этих людей психологически нет никаких государственных, административных, политических и прочих границ. Вопрос о государстве, как и о принадлежности земли кому-то так же для них нелеп, как и вопрос, например, о том, “кому принадлежат небо, солнце и луна?”. В истории человечества кочевники, как известно, так и не создали сколько-нибудь прочных государств — отдельные исключения, типа супер-империи Чингиз-хана, носили всего лишь эпизодический характер.

Восприятие этих людей жестко разделено надвое: мир состоит из “своих” и “чужих”. “Свой” — это только тот, кто знает, уважает и соблюдает законы, традиции и порядки рода и племени. “Свой” — значит, связанный узами родства, дружбы, хозяйства, веры. Это приницпиальные основы, причем религиозная вера в общепринятом смысле стоит не на первом месте: законы рода и племени могут быть важнее религии. Они важнее всего. Религия носит более поздний, во многом привнесенный характер. Слово вождя в пуштунских афганских племенах до сих пор важнее словамуллы, как и решение джирги (совета) племени. Зная это, мулла никогда не пойдет наперекор вождю или жирге — скорее, он найдет для племени и для себя особый компромисс с Аллахом.

Естественно, что у этих людей существует свое, особое отношение к политике. Внутри рода или племени никакой политики внешне вообще нет — существует иллюзия однородности, равенства и единства, “братства”. Хотя племена давно уже расслоились на феодальную верхушку и трудящееся большинство, это разделение замаскировано тем, что носит не противоречиво-классовый, а сословный, нехозяйственный характер.

“Единство” в отношениях внутри своего рода и племени противостоит хитрости, “политике” в отношениях с “чужими”. Политика для представителей племен — что-то сродни торговле (это даже закреплено этимологически в ряде языков). Там все можно ради достижения своей выгоды. И только если племена признают “своими” тех или иных людей, ту или иную партию или правительство, они могут изменить отношение к ним с “политического” на прямое, честное и открытое — в духе высоко чтимых и декларируемых “традиций предков” и традиционного для большинства племен “кодекса чести”.

На основе рода и племен, включающих несколько родов, исторически надстраивалось особое образование, получившее название “народ”. Собственно этимологически, “народ” — это нечто, стоящее “над родом”. Отдельные этнопсихологи до сих пор считают, что “род” в своем символическом выражении представлял для своих членов некое божество, которое следовало культивировать ради собственного выживания. Соответственно, “народ” стал супер-божеством. Вот почему, не имея ни одного сколько-нибудь серьезного верифицируемого операционального определения, понятие “народ” всегда играло и до сих пор играет огромную эмоционально-публицистическую роль в политике. “Именем народа”, “во имя народа”, “ради блага и интересов народа” всегда совершались и продолжают совершаться все политические действия. Это только один из примеров тех не всегда осознаваемых отголосков родо-племенной или “на(д)-родной” психологии, которая явственно проявляется и в современной политике.

Объективно же, рода и племена в ходе исторического развития объединились в нации (между прочим, от латинского natio, означающего все то же — племя народ) — большие исторические общности людей, скдадывающиеся в ходе формирования общности их территории, экономических связей, литературного языка ряда особенностей культуры, характера и психики в целом. Иногда возникновение нации рассматривается как простое продолжение и усложнение родоплеменных связей. В целом ряде западных этнопсихологических и политико-психологических концепций в качестве ведущего, а иногда просто единственного признака нации до сих пор фигурируют “национальный дух” (национальное сознание, национальный характер). В других вариантах нация рассматривается как психологическое понятие, “бессознательная психологическая общность” или же сводится к общности национального характера, сформировавшегося на основе общности судьбы, к союзу одинаково мыслящих людей. В марксистской традиции излишне абсолютизировалась социально-классовая сущность происхождения наций — отдельно выделялись даже “капиталистические” и “социалистические” нации. В истории хорошо известны теоретические труды и жесткие практические политические эксперименты И.В. Сталина в национальном вопросе.

Подчеркнем, что в современном мире нация, безусловно, никак не сводится к “союзу племен”. Ее консолидация, разумеется, облегчается наличием этнически родственных племен. Но это не обязательное условие, поскольку в современном мире практически не существует однородных наций.

Понятие “нация” в современном научном языке близко к понятию “народность”, однако его нельзя отождествлять с понятием “национальность”. Нация есть более социальное (хотя ни в коем случае не исключительно социальное) и, потому, более широкое образование, включающее в себя разные национальности — например, на основе общности социально-политического устройства. Особенно настаивают на этом так называемые этатистские теории. Нации могут даже меняться в объеме, расширяться или уменьшаться в зависимости от изменения социально-политических устройств, однако национальности при этом остаются неизменными. Это подтверждают, например, и история США, и крупномасштабный советский социалистический эксперимент с формированием новых исторических общностей, и другие примеры. Точно так же “народность”, будучи обыденным синонимом “нации”, включает в себя множество разных “народов” в том “на(д)-родном” (над-родовом) смысле, о котором говорилось выше.

Бще одной общностью, которую необходимо рассмотреть, является раса. Это исторически сложившиеся супер-большие ареальные группы людей, связанных единством происхождения, которое выражается в общих наследственных морфологических и физиологических признаках, варьирующих лишь в очень определенных пределах. Для нашего дальнейшего рассмотрения важно, что расы являются не совокупностями людей, а совокупностями популяций. Это означает отсутствие особых психологических различий, принципиально разделяющих расы, на чем иногда настаивают некоторые откровенно расистские концепции. Практически, внутри всех рас прослеживаются межнациональные или, говоря более обще, межэтнические психологические различия, однако реально и объективно зафиксированные межрасовые психологические различия пока в серьезной науке не описаны. Хотя, в отдельных случаях, в истории расовые объединения и выступали в качестве особых субъектов политического действия (например, период колонизации Азии, Африки) и продолжают иногда выступать до сих пор (периодически возникающие расовые волнения в США, например), еще не было случаев масштабных политических действий, когда расы фигурировали как единое целое. Даже названные выше примеры часто можно рассматривать лишь как временные совместные действия разных наций и народностей в рамках той или иной расы.

Последним понятием, используемым в данной главе, является “этнос”. Данное понятие относится к числу наиболее обобщенных. Под этносом или этнической общностью обычно имеют в виду исторически возникай вид устойчивой общности людей, представленной племенем, народностью, нацией или даже группой наций и национальностей. Часто под этносом имеют в виду национально-лингвистические группы, объединенные общим ареалом проживания и обладающие общими культурно-психологическими и поведенческими чертами. Особая, самостоятельная роль этносов как отдельных целостных общностей в политической истории человечества (например, скандинавы в целом, славяне в целом, их межэтнические политические взаимоотношения и т. п.) исследовалась в работах Л.Н. Гумилева с этногеографической, геополитической и, даже, этнокосмогонической точек зрения.

Проведенный понятийный анализ показывает, что при всем различии используемых понятий, все они обозначают разного масштаба большие национально-этнические, в широком смысле, группы, выступающие в качестве субъектов политики, и включают в себя психологические компоненты, проявляющиеся в политических действиях. Таким образом, большие национально-этнические группы являются особым предметом политико-психологического рассмотрения ь рамках такого раздела, как национально-этническая психология.

Национально-этническая психология в своей основе представляет собой единство двух основных факторов: более иррационального национального характера и более рационального национального сознания. По своей структуре, это сложное двухуровневое образование. В совокупности, иррациональный и рациональный факторы формируют психический склад нации в целом. Особую роль в национально-этнической психологии играет национальное самосознание.

Национальный характер — это совокупность наиболее устойчивых, характерных для данной национальной общности особенностей восприятия окружающего мира и форм реакций на него. Национальный характер представляет собой, прежде всего, определенную совокупность эмоционально-чувственных проявлении, выражаясь в первую очередь в эмоциях, чувствах и настроениях — в предсознательных, во многом ирро-циональных способах эмоционально-чувственного освоения мира, а также в скорости и интенсивности реакций на происходящие события.

Наиболее отчетливо национальный характер проявляется в национальном темпераменте — например, отличающем скандинавские народы от, например, латиноамериканских. Зажигательность бразильских карнавалов никогда не спутаешь с неторопливостью северной жизни: различия очевидны в темпе речи, динамике движений и жестов, всех психических проявлений.

Понятие национального характера по своему происхождению поначалу не было теоретико-аналитическим. Первоначально, оно было, прежде всего, описательным. Впервые его стали употреблять путешественники, а вслед за ними географы и этнографы для обозначения специфических особенностей образа дсизни и поведения разных наций и народов. При этом разные авторы в своих описаниях часто имели в виду совершенно различные и подчас просто несопоставимые вещи. Поэтому синтетическая, обобщенная трактовка национального характера невозможна — она носит заведомо комбинаторный и оттого недостаточно целостный характер. В рамках политической психологии наиболее адекватной все-таки является аналитическая трактовка.

В аналитическом контексте принято считать, что национальный характер — составной элемент и, одновременно, основа (“платформа”, “базовый уровень”) психического склада нации в целом, и национальной психологии как таковой. Сложная, взаимосвязанная и взаимообусловленная совокупность в основном эмоциональных (национальный характер) и более рациональных (национальное сознание) элементов как раз и представляет собой “психический склад нации” — ту самую “духовно-поведенческую специфичность”, которая и делает представителей одной национально-этнической группы непохожими на представителей других таких групп. Психический склад нации — основа всей национально-этнической психологии, уже как совокупности этого “склада” и определяемого им поведения.

В истоках национального характера лежат прежде всего устойчивые психофизиологические и биологические особенности функционирования человеческих организмов, включая в качестве основных такие факторы, как реактивность центральной нервной системы и скорость протекания нервных процессов. В свою очередь, эти факторы связаны, по своему происхождению, с физическими (прежде всего, климатическими) условиями среды обитания той или иной национально-этнической группы. Общий, единый национальный характер является следствием, псхическим отражением той общности физической территории, со всеми ее особенностями, на которой проживает данная группа. Соответственно, например жаркий экваториальный климат порождает совершенно иные психофизиологические и биологические особенности, а вслед за ними и национальные характеры, чем холодный северный климат.

Разумеется, формирование современных национальных характеров представляет собой результат сложного историко-психологического процесса, продолжающегося уже в течение многих веков. Проживая в неодинаковых природных условиях, люди с течением времени постепенно приспосабливались к ним вырабатывая определенные общепринятые формы восприятия и реагирования на эти условия. Это играло адаптивную роль, способствуя развитию и совершенствованию человеческой деятельности и общения людей. Подобные адаптивные формы восприятия и реагирования закреплялись в определенных нормативных, социально одобряемых и закрепляемых способах индивидуального и коллективного поведения, наиболее соответствующих породившим их условиям. Особенности национального характера находили свое выражение в первичных, наиболее глубинных формах национальной культуры, формируя своего рода социо-культурные эталоны, нормативы и образцы адаптивного поведения. Так, например, художниками давно было очень образно подмечено, что “народ климата пламенного оставил в своем национальном танце ту же негу, страсть и ревность”. Напротив, в специальном исследовании шведский этнограф А. Даун, проанализировав обширный материал, установил, что основной чертой шведского национального характера является чрезвычайная рациональность мышления. Шведы не склонны выставлять свои чувства напоказ, в случае конфликтов не дают волю эмоциям, стремятся к компромиссным решениям. Этим А. Даун объясняет особенности удивительно четкого функционирования шведской государственной машины, слабую религиозность населения, традиционную посредническую роль Швеции в международных конфликтах и др.

С усложнением способов социальной организации жизни, адаптивная роль и приспособительное значение национального характера, непосредственно связывавшего человека и его поведение с физическими условиями среды обитания, постепенно отходили на задний план. В развитых формах социальности, национальный характер оставляет за собой значительно более скромную функцию — своеобразной “эмоциональной подпитки” поведения представителей национально-этнических групп, как бы лишь чувственно расцвечивая те формы поведения, которые теперь уже носят вторично социально- и культурно-детерминированный и, потому, неизбежно более унифицированный характер, а также придавая эмоциональное разнообразие действию общих социальных факторов, их восприятию и реагированию на них. Понятно, что политик-русский или политик-азербайджанец достаточно по-разному исполняют свои, в общем-то, одинаковые социальные роли.

Закладываясь на самых ранних, досоциальных этапах развития общества, элементы национального характера служили важнейшим способом стихийного, эмпирического, непосредственного отражения окружающей действительности в психике членов национально-этнической общности, формируя, тем самым, ее первичное, природно-психологическое единство. Сохраняясь, в последующем, они подчиняются влиянию социально-политической жизни, однако проявляются в повседневной жизни в основном на обыденном уровне, в тесной связи с формами обыденного национального сознания. Однако в определенных ситуациях, связанных с кризисами привычных форм социальности, с обострением национальных проблем и противоречий, с появлением ощущения “утраты привычного порядка”, непосредственные проявления национального характера могут выходить на передний план.

В этих случаях, как бы вырываясь на свободу из-под гнета социальности, они непосредственно детерминируют кризисное поведение людей. Многочисленные примеры такого рода дают процессы модификации политических систем, в частности, распада тоталитарных унитарных государств имперского типа — например, СССР. Именно с взрывными проявлениями национального характера связано большинство случаев быстрого подъема массовых национально-освободительных движений.

В структуре национального характера обычно различают ряд элементов. Во-первых, это национальный темперамент — он бывает, например, “возбудимым” и “бурным”, или, напротив, “спокойным” и “замедленным”. Во-вторых, национальные эмоции — типа “национальной восторженности” или, допустим, “национального скептицизма”. В-третьих, национальные чувства — например, “национальную гордость”, “национальную уничижительность” и др. В-четвертых первичные национальные предрассудки. Обычно это — закрепившиеся в эмоциональной сфере мифологемы касающиеся “роли”, “предназначения” или “исторической миссии” нации или народа. Эти мифологемы могут касаться и взаимоотношений национально-этнической группы с нациями-соседями. С одной стороны, это “комплекс нацменьшинства”. С другой стороны, это “национально-патерналистский комплекс”, обычно проявляющийся в виде так называемого “имперского синдрома” или “синдрома великодержавности” (иногда именуемого “синдромом Большого брата”). Разновидностью национально-этнических предрассудков являются соответствующие стереотипы реагирования на происходящие события типа, например, “национального консерватизма”, “национальной покорности” или, напротив, “национального бунтарства” и “национальной самоуверенности”.

Как уже говорилось, предпринимавшиеся в науке попытки систематизировать и типологизировать элементы, образующие структуру национального характера, не дали сколько-нибудь надежных результатов прежде всего потому, что используемые понятия носят оценочно-метафорический характер и не поддаются ни точной научной квалификации, ни, тем более, опера-ционализации и квантификации.

Тем не менее, проблемы национального характера давно являются предметом разносторонних научных исследований. Первые серьезные попытки были предприняты в рамках сложившейся в середине XIX в. в Германии школы психологии народов (В. Вундт, М. Лацарус, X. Штейнталь и др.). Основные идеи представителей этой школы заключались в том, что главной силой истории является народ или “дух целого”, выражающий себя в искусстве, религии, языках, мифах, обычаях и т. д. — в целом, в характере народа или национальном характере.

В те времена активно отстаивалось субстанциональное существование “надындивидуальной души”, подчиненной “надындивидуальной целостности”, каковой является народ (нация). Считалось, что индивидуальный характер есть продукт этого целого, звено в некой духовной социально-психологической связи целого и части. Предполагалось, что все индивиды одной нации имеют черты специфической природы, которая накладывает отпечаток как на физические, так и на духовные характеристики ее представителей. Считалось, что воздействия “телесных влияний” на душу вызывают появление общих социально-психологических качеств у разных представителей одной нации, вследствие чего все они обладают одним и тем же “народным духом” и национальным характером. Однако природа национального характера объявлялась метафизичной, а понимание ее затруднительным. Полагалось, что возможно лишь описание его проявлений, обнаруживаемых в продуктах надындивидуальной деятельности. Исходя из идеалистических философских посылок, однако, сторонники данной школы начали достаточно ценные попытки комплексного междисциплинарного изучения проблем, связанных с национальным характером и его влиянием на жизнь общества, но вскоре общие позитивистские тенденции экспериментального, а не описательного развития науки привели к их упадку. Понятно, что феномены типа национального характера и национальной психологии в целом невозможно исследовать “экспериментально”, поэтому вся данная проблематика отошла в науке на задний план.

Американская этнопсихологическая школа в середине XX в. (А. Кардинер, Р.Ф. Бенедикт, М. Мид, Р. Мертон, Р. Липтон и др.) при построении целого ряда концепций национального характера исходила из существования у разных национально-этнических групп специфических национальных характеров, проявляющихся в стойких психологических чертах отдельной личности и отражающихся на “культурном поведении”. Это позволяло сторонникам данной школы строить модели “средней личности” той или иной национально-этнической группы, выделяя в каждой нации “базисную личность”, в которой соединены общие для ее представителей национальные черты личности и черты национальной культуры. В формировании качеств национального характера приоритет отдавался влиянию культурных и политических институтов, а также семьи в процессе воспитания ребенка. Подчеркивалось и обратное влияние “базисной личности” на нациальные институты. Многочисленные кросс-культуррные исследования показали влияние национального характера на особенности политических институтов и процессов, а также позволили выявить различающиеся черты национального характера у представителей масс и политической элиты.

Было установлено, в частности, что главной трудностью в понимании чужого национального характера является этноцентризм — склонность воспринимать и оценивать жизненные явления и черты иной культуры, а также другие национально-этнические группы сквозь призму традиций и ценностей своей группы. Сам термин “этноцентризм” был введен в 1906 г. Дж.Самнером, который полагал, что существуют резкие различия между отношениями людей внутри национально-этнической группы (товарищество и солидарность) и межгрупповыми отношениями (подозрительность и вражда). В последствии было установлено, что этноцентризм выполняет сложные функции. С одной стороны, он консолидирует свою национально-этническую группу. Однако, он же порождает некомпетентность представителей этой группы в иной национально-культурной среде, ее непонимание. Так возникает феномен аккультурации. Этноцентризм резко усиливает влияние соответствующих стереотипов, предрассудков и “эмоциональных шор” собственного национального характера.

В начале 50-х гг., однако, этнопсихологическая школа изучения национального характера подверглась, как и ранее школа психологии народов, суровой критике, и ее авторитет серьезно упал. Один из наиболее серьезных упреков заключался в отстаивании слишком жестких связей и зависимостей между элементарными национальными, приобретаемыми в процессе индивидуального воспитания, привычками, и последующими способами социально-политического поведения. Один из наиболее спорных выводов заключался в том, например, что национально-культурная традиция туго пеленать младенцев ведет к усилению тоталитаризма в тех обществах, где это принято. М. Мид утверждала, в частности, это на примере изучения русской и китайской национальных культур. Она полагала, что способ пеленания формирует вполне определенный, “покорный” национальный характер в отличие от более демократических национальных культур, в которых младенцу предоставляется большая свобода для движений руками и ногами, что формирует более свободолюбивый, “демократический” национальный характер. Близкие выводы, между прочим, делал М. Макклюен, изучая “графическую” (албанскую) и “телевизионную” (канадскую) культуры 60-х гг. По его данным, именно жесткое научение регламентированному, привычному, слева направо или справа налево, письму и чтению формирует авторитарную личность. Тогда как восприятие хаотичных точек на телеэкране, порождающих разнообразные образы, воспитывает демократическую личность.

В настоящее время нет возможности выделить какое-либо целостное направление изучения национального характера. Его исследования проводятся в разных контекстах и с разных концептуально-теоретических позиций. Их различия подчас связаны с различающимися идейно-политическими ориентациями ученых, что превращает исследования в аргументы социально-политических споров. Сложность собственно научного анализа проблем национального характера всегда была связана с тем, что практически любые эмпирические данные и теоретические построения могли быть использованы теми или иными националистическими или, даже, расистскими направлениями в политике. В этом проявляются достаточно типичные ограничения политико-психологического исследования: понятие национального характера со временем стало своеобразной ловушкой для ученых. До сих пор, не жалея сил, одни авторы стараются отыскать заданные, чуть ли непосредственно индивидуально наследуемые черты национального характера, разделяющие человечество на жестко фиксированные и противопоставленные друг Другу национально-этнические группы.

С не меньшей энергией, другие ученые настаивают, что понятие “национальный характер” было и остается фикцией, беспочвенной гипотезой, лишенной реальной объяснительной силы, сугубо идеологической и потому ненаучной категорией, принципиально неверифицируемой и, потому, пригодной только для “спекулятивных умозаключений”. Избегающие крайностей исследователи считают, что понятие национального характера имеет научную ценность, хотя и ограниченную в силу названных причин и методических трудностей в эмпирическом изучении национального характера. Тем не менее, неоспоримой реальностью остаются те взрывные проявления национального характера (особенно в случаях межнациональных конфликтов), с которыми постоянно по сей день сталкивается реальная политика.

Национальное сознание — в целом, совокупность социальных, политических, экономических, нравственных, эстетических, философских, религиозных и других взглядов, характеризующих содержание, уровень и особенности духовного развития национально-этнической группы.

Значительно более рационально по сравнению с национальным характером, хотя до конца рационализируется только в теоретических формах. Выступает в качестве “рациональной надстройки” наднациональным характером, в виде “верхнего этажа” психического склада нации. Включает в себя отношение группы к различным ценностям общества, отражает процесс ее исторического развития, былые достижения и ставящиеся перед будущим задачи. Ядром национального сознания является национальное самосознание. В число основных элементов национального сознания обычно включаются осознанное отношение нации к ее материальным и духовным ценностям; способности к творчеству ради их умножения; осознание необходимости своего сплочения ради осуществления национальных интересов и успешных взаимоотношений с другими национально-этническими группами.

Как и любая форма общественно-политического сознания, национальное сознание представляет собой сложное, диалектически взаимосвязанное и взаимообуславливающее друг друга единство двух главных составляющих: обыденного и теоретического сознания. Обыденное национальное сознание, тесно связанное с национальным характером, и представляет собой в привычном понимании бытовую, повседневную национально-этническую психологию. Другими словами, это — эмпирический уровень национального сознания как результат стихийного, эмпирического отражения действительности в повседневном сознании широких национальных масс. Теоретическое сознание — более высокого уровня. Это идеология нации, представляющая собой рационально-идеологический уровень национального сознания, являющаяся результатом отбора, систематизации и обобщения обыденных представлений, настроений, потребностей и волевых устремлений группы.

Обыденное национальное сознание — также достаточно сложное по своей структуре и механизмам, многослойное и противоречивое, инерционно-консервативное и, вместе с тем, как бы “плывущее”, постоянно видоизменяющееся образование. Это особого рода исторический синтез природно-биологического и социального опыта многих поколений хотя бы в силу своей тесной связи и производности от национального характера. Оно, одновременно, отражает насущное, актуальное конкретное социально-политическое бытие большинства представителей нации, и является продуктом длительного исторического развития.

В структуре обыденного национального сознания можно выделить три слоя. Во-первых, составными частями внутренней структуры обыденного национального сознания выступают повседневные потребности, интересы, система ценностей и установок, которые отражают определенный этап развития данной общности, и имеют не столько исторические, сколько конкретные, сегодняшние истоки своего происхождения.

Во-вторых, важными элементами обыденного национального сознания являются, также, построенные на основе определенной системы ценностей стереотипные представления, простейшие нормы и элементарные образцы поведения, а также обычаи и традиции, имеющие как исторические, так и социальные корни.

Наконец, в-третьих, существенными компонентами обыденного национального сознания выступают эмоциональные элементы и детерминированных ими формы выражения в образах, звуках, красках, совокупность которых составляет то национально-особенное в повседневной жизни, что обычно связывается с национальным характером, и исходит из него, хотя проявляется уже в национальном сознании. Как уже говорилось, в целом, связь обыденного национального сознания с национальным характером достаточно сильна.

Обыденное, наиболее элементарное, “первичное” национальное сознание проявляется в виде осознания людьми своей принадлежности к определенной национально-этнической группе. Национально-этнические чувства, взгляды, привычки, нормы и шаблоны поведения отражают приверженность к национальным ценностям на бытовом уровне. Они порождены, как уже говорилось в отношении национального характера, главным образом, общностью территории, языка, культуры, традиций, обычаев народа — в целом, общностью условий повседневной жизни. При всей стабильности данных факторов и, соответственно, инерционности порожденных ими компонентов массового обыденного национального сознания, ему свойственна определенная динамика, связанная с пластичностью психики человека и вариативностью способов ее реагирования на окружающую действительность.

Динамичность обыденного национального сознания представляет собой серьезную проблему — ведь именно она определяет его потенциальную “взрывчатость”. Наиболее подвижными, динамичными элементами обыденного национального сознания являются потребности. Практически любые изменения в системе социальных и политических отношений ведут к изменениям в системе потребностей, порождают новые потребности, соответствующие изменившимся условиям, модифицируют старые, а также видоизменяют способы реализации старых потребностей, в силу этого меняя их характер. Новые или изменившиеся потребности могут вступать в противоречия с иными, менее подвижными элементами обыденного национального сознания, например, со старыми стереотипными представлениями, обычаями и традициями.

В результате, могут возникать внутренние противоречия и психические конфликты, проявляющиеся в изменениях эмоционально-чувственной сферы. Наиболее заметно эти изменения выражаются в динамике массовых настроений. Настроения как демонстрация степени удовлетворенности потребностей являются самым подвижным компонентом обыденного национального сознания. Этот динамизм усиливается недостаточной осознанностью настроений, что ослабляет сознательный контроль над ними, хотя содержание и формы политического выражения настроений могут поддаваться в отдельных ситуациях такому контролю. В целом, эмоционально-настроенческая сфера обладает значительным удельным весом в ситуационно-динамических проявлениях обыденного национального сознания, оказывая сильное влияние на весь комплекс национального сознания.

Менее подвижными компонентами, обеспечивающими стабильность и инерционность обыденного национального сознания, являются первичные, наиболее глубинные эмоционально окрашенные установки и национально-этнические стереотипы. Например, закрепившееся в поколениях и воспринятые человеком с детства враждебное отношение к той или иной “чужой” группе и соответствующее представление о ее членах могут сохраняться, подчас в скрытой, латентной форме, чрезвычайно долго. Причем часто это происходит даже вопреки очевидным фактам жизни и сознательно принятой человеком идеологической конструкции (скажем, интернационализма). И тогда возникает известный в психологии парадокс: установки и стереотипы национально-этнической враждебности не всегда проявляются в реальном поведении.

В известных экспериментах Ж. Лапьера по изучению социальных установок владельцев гостиниц по почте опрашивали, как они отнесутся к появлению представителей ряда национальностей (например, китайцам). Большинство отвечало резко отрицательно. Спустя время, в эти гостиницы приезжали сами исследователи, среди которых были и китайцы. Опыт показал, что они не испытывали ни малейшей дискриминации при проживании и обслуживании в этих гостиницах. Так был сделан вывод о том, что “знаемые”, как бы “выученные” установки и стереотипы не всегда совпадают с реальным поведением, мотивированным, скажем, прибылью от дополнительных постояльцев.

Однако, даже не проявляясь в бытовом поведении, связанном с получением реальной прибыли, такие стереотипы и установки действуют на сознание, часто проявляясь в политическом, в частности, электоральном поведении — при голосовании. В политическом поведении их действие значительно более выражено потому, что нет реального контакта с живым человеком — представителем данной национально-этнической группы. Как правило, обыденное сознание как раз и голосует за стереотип, имидж, а не за человека.

Наиболее стабильными и консервативными компонентами обыденного национального сознания, гарантирующими его устойчивость, считаются обычаи и традиции — нормативные требования к поведению, передающиеся из поколения в поколение, и базирующиеся на наиболее глубинных установках и системе ценностей прошлых поколений, на социально-политической памяти национально-этнической группы. Отличаясь особой устойчивостью и живучестью, национальные обычаи и традиции выполняют функцию регуляторов и стабилизаторов поведения новых поколений. Именно в этом смысле надо понимать известную фразу о том, что традиции всех мертвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых, служа сильнейшим, часто непреодолимым барьером перед необходимыми социально-политическими инновациями.

Однако все непросто. С одной стороны, влияние обычаев и традиций связано с тем, что именно они являются, в глазах большинства людей, порождением и отражением неких “естественно-исторических” условий жизни данной общности — апробированных веками, и потому незыблемых. С другой стороны, под “вековой” и “общенациональной” окраской они выражают системы ценностей, связанные обычно с достаточно определенными историческими периодами и господствовавшими в них социально-политическими силами, что делает их как бы “священными” в глазах людей, тяготеющих именно к данной системе ценностей.

Наиболее весомую роль обычаи и традиции, как и предрассудки, о которых говорилось выше, играют в жизни национальных меньшинств и других сравнительно небольших национально-этнических образований. Сохранение и культивирование собственных обычаев и традиций является для них необходимой защитной реакцией самосохранения, залогом национально-культурной идентичности и выживания в качестве национальной общности за счет дополнительной мобилизации внутренних, прежде всего, психологических ресурсов, при недостаточности ресурсов внешних. Гиперкомпенсаторное внимание к национальным обычаям и традициям, к их соблюдению часто оказывается естественной реакцией протеста против политики ассимиляции, обычно реально угрожающей малой нации со стороны более крупных наций-соседей, и, одновременно, формой национального самоутверждения. В этом случае, обычаи и традиции, как компоненты обыденного национального сознания, выступают как средства передачи социально-политического опыта нации и являются инструментом объединения, интеграции национальной общности, пробуждения национального самосознания.

Распространение обыденного национального сознания облегчается его большой заразительностью. Его влияние связано с так называемой “бытовой убедительностью” его аргументов. Их распространение основано на действии ряда психологических механизмов. К ним относятся массовое внушение, феномены группового давления и конформизма (склонности отдельного индивида подчиняться влиянию группы), психологического переноса собственных индивидуальных проблем на проблемы общности, а также свойственной человеку потребности в идентификации себя с большой группой.

В условиях компактной, достаточно гомогенной в этническом отношении среды, особенно среди инородного окружения, обыденное национальное сознание может гипертрофироваться, развиваясь по законам взаимной психологической стимуляции лиц, обладающих этим сознанием, и приводить к развитию бытового национализма, проявляющегося, например, в типичных национально-дискриминирующих шутках и анекдотах. Механизмы распространения обыденного национального сознания выполняют две связанные ме-дсду собой и, одновременно, противоположные задачи. С одной стороны, они выполняют задачу объединения, консолидации представителей одной национально-этнической группы. С другой же стороны, они выполняют задачу разъединения и противопоставления друг другу членов разных общностей.

В этом отношении обыденное национальное сознание является главной психологической основой национальных и этнических конфликтов на повседневном уровне. В нем культивируются связанные с национальным характером национальная вражда и ненависть, национально-этнические предрассудки и негативно окрашенные стереотипы, национальная и расовая нетерпимость и т. п. Начинаясь на бытовом, обыденном уровне, эти явления могут порождать не только локальные, прежде всего психологические проблемы, но и переходить на более серьезный, политический уровень, особенно становясь достоянием теоретического национального сознания.

Теоретическое национальное сознание представляет собой кристаллизованное, научно оформленное и четко социально и политически ориентированное обобщение избранных элементов массового обыденного национального сознания, осуществляемое с определенных социально-политических позиций. Это идеология национально-этнической группы, обычно включающая в себя обобщенно положительную самооценку прошедшей истории, сегодняшнего положения и совокупности целей развития нации, программы их достижения на уровне всей общности и основных составляющих ее отрядов, а также уже кристаллизованные нормы, ценности и образцы поведения, обязательные для каждого индивида — лояльного представителя данной национально-этнической общности.

В центре такой идеологической конструкции часто может находиться идея исключительности собственной национально-этнической группы, и тогда вся конструкция неизбежно будет приобретать националистический и этноцентрический характер, вплоть до самых апологетических версий национализма и расизма. Однако неправомерно сводить к подобным вариантам все многообразие возможностей теоретического осознания нацией своей истории, сегодняшних проблем и перспектив будущего развития. Упрощенная трактовка теоретического национального сознания, по сути дела сводившая его к национализму и национал-шовинизму, была особенно свойственна догматизированному отечественному обществознанию периода становления и расцвета российского унитарного тоталитарного государства имперского типа — как при царизме, так и при социализме.

Теоретическое национальное сознание, основанное на максимальном внимании к идее собственной нации, может исходить и из реалистического понимания взаимозависимости наций и народов в сегодняшнем едином, противоречивом, но взаимосвязанном мире. Подобная идеологическая конструкция приобретает уже принципиально иное, интернациональное звучание. Ключевые вопросы, позволяющие квалифицировать и типологизировать варианты теоретического национального сознания, сводятся к допустимости или недопустимости компромисса, консенсуса в реализации потребностей и интересов разных национально-этнических групп, а также в выборе путей и методов разрешения почти неизбежных в реальной политической жизни противоречий. Главный вопрос звучит достаточно грубо: за чей счет жить (удовлетворять потребности)? Если за счет чужой нации — это национализм. Если за свой собственный, причем признавая права других на наличие и удовлетворение собственных потребностей — это интернационализм.

Практически, это означает наличие и степень выраженности идеи этноцентризма в теоретическом национальном сознании, а также меру его ориентированности на национальную исключительность и ее достижение любой ценой, или же на поиск и нахождение баланса интересов — не поступаясь собственными, а находя зону их сосуществования с чужими на интернациональной основе. В этом аспекте, теоретическое национально-этническое сознание смыкается с ядром национального сознания вообще, с национальным самосознанием.

Национальное самосознание — это совокупность взглядов и оценок, мнении и отношений, выражающих содержание, уровень и особенности представлений членов национально-этнической общности о своей истории, современном состоянии и будущих перспективах своего развития, а также о своем месте среди других аналогичных общностей и характере взаимоотношений с ними. Включает рациональные (собственно осознание своей принадлежности к нации) и, отчасти, в меньшей степени эмоциональные (подчас неосознаваемое сопереживание своего единства с другими представителями национально-этнической группы) компоненты.

Национальное самосознание — ядро национального сознания. Оно выступает в качестве стержневой системы оценочных отношений и рационально-ценностных представлений, необходимых для соответствующего самоопределения человека в духовной и социально-политической жизни. В отличие от национального сознания, отражающего обобщенные представления национально-этнической группы, национальное самосознание является более индивидуализированным понятием, выражающим прежде всего степень усвоения тех или иных компонентов общенационального сознания индивидами-членами национальной общности.

Генезис национального самосознания представляет собой длительный исторический процесс, многоуровневый и весьма неравномерный по ходу своего развития. Первоначально, в историческом плане, появление зачатков национального самосознания происходило на обыденном этнопсихологическом уровне. Оно было связано с действием уже упоминавшегося в предыдущих главах одного из базовых социально-психологических механизмов развития человеческого сознания в целом, с формированием и укоренением в психике представителей той или иной общности антитезы “мы” и “они”. Осознание себя как члена некой группы, целостности (“мы”) как раз и строится через противопоставление представителям иной группы — неким “они”.

Основу антитезы “мы” — “они” обычно составляют один или несколько наиболее ярко выраженных йешних признака, характерных для “них” в отличие от “нас”. Это может быть физический облик (иная внешность, черты лица и т. п.) или социокультурные признаки (иной язык, обычаи, традиции и т. п.). Могут быть религиозные верования (иные идолы, тотемы боги, религия) или социально-экономический уклад (иной способ общественного производства и способ жизни, кочевой или оседлый, земледельческий или скотоводческий и т. п.). Такими признаками могут становиться и политическое устройство (иные способы устройства власти и управления) или идеологическая доктрина (иные системы ценностей), и т. д. фиксация одного или нескольких таких непривычных и потому удивляющих, бросающихся в глаза признаков сопровождается их наделением негативной оценкой (“они” всегда “плохие” по определению, поскольку отличаются от “нас”, по тому же определению, безусловно “хороших”). Свойственные “им” качества, обычно, оцениваются аналогично. Их внешность, обычаи, традиции, способ жизни и т. д,, как правило, “неправильные”. В отношении языка они “немые”, т. е. “не мы”, “немцы” —поскольку не говорят по-нашему. В отношении богов и религии они — “неверные”, в отличие от “нас”, всегда либо “правоверных”, либо “православных”, и т. д. “Им” приписываются все возможные негативные, “нам” же — все возможные позитивные качества. На этом всегда базировалось и до сих пор держится национальное самосознание. Эти механизмы функционируют практически во всех националистических и расистских идейно-политических концепциях.

В действии антитезы “мы” и “они” проявляется влияние естественного психологического механизма, посредством которого человек осознает свою национально-этническую (а первоначально родовую, клановую и племенную), а затем и иные, уже сугубо социальные принадлежности. С ее помощью он идентифицирует себя со своей группой, разделяя ее ценности и отождествляя себя со всем положительным, “эталонным”, свойственным именно своей группе. Противопоставление собственной общности иным группам всегда способствовало фиксации и активному закреплению своих этнических отличий, их осмыслению и созданию на этой основе самых разных (от экономических — к духовным, идеологическим и политическим) способов укрепления своей общности. Причем противостоять можно не только аналогичным, национально-этническим, но и иным социальным группам.

На политическом уровне примеров этого масса. рассмотрим менее известный, но не менее типичный. Так, свой переворот в Аргентине в 1944 г. Х. Перон осуществил, опираясь на лозунг “национальной революции”, которая построит общество справедливости, имеющее силы противостоять как американскому империализму, так и международному большевизму. Он говорил об особом “обществе вертикальных профсоюзов”, подчиненных национальному, а не классовому принципу, и достиг победы.

На бытовом психологическом уровне решению задач консолидации способствует еще один выработанный исторически, но сохранивший свое действие до сих пор механизм национально-этнических стереотипов. Как уже демонстрировалось выше, такие стереотипы — это эмоциональные, картиночно, даже лубочно яркие, но внутренне абстрактно обобщенные, содержательно выхолощенные и упрощенные, сугубо плоскостные (хотя и претендующие на всеобъемлемость и абсолютизацию) оценочные образы “типичных представителей” иных национально-этнических групп. Они складываются на основе одностороннего, субъективного, подчас разового впечатления и излишне эмоционального восприятия членов иной этнической группы за счет абсолютизации одного или нескольких поведенческих качеств (например, черт характера или психологических качеств), напрямую, механически связываемых с какими-то внешними признаками, контрастными по сравнению с чертами собственной нации.

Классический пример такого рода — до сих пор господствующий в сознании китайского населения стереотип европейца-“долгоносика”. Сравним два ракурса восточной физиогномики: “Тонкий нос означает, что обладатель оного склонен к пустой драчливости и злости, так как у собак нос такой же в точности”. И наоборот: “При наличии носа широкого и мясистого в человеке искать должно наивность и ласковость, ибо такой же нрав у теленка, а как известно, телята широконосы”.

С данными стереотипами сходен по механизму порождения известный славянский стереотип: “те, у кого нос крючком, все жулики”. Особый пример построения целой серии рафинированных национально-этнических стереотипов предложил в свое время едва ли специально над этим задумывавшийся Л.Н. Толстой: “Пфуль был одним из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи — науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо-обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании что он есть гражданин благоустроиннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен именно потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам себе выдумал, но которая для него есть абсолютная истина”.

Выпячивание отдельных и игнорирование всех прочих качеств и признаков иной национально-этнической группы ведет к искажению реальности и препятствует процессам объективного познания, однако для национального самосознания это и не обязательно. Стереотипы выполняют иные функции, прежде всего, решая задачи сплочения общности против негативно представляемых (стереотипные представления о своей нации всегда позитивны) стереотипизированных других наций. К аналогичным по действию механизмам относится уже упоминавшийся этноцентризм. Не случайно, например, в древности были распространены представления о своих национально-этнических общностях как о “центрах вселенной”, окруженных многочисленными и неприятными во всех отношениях “варварами”. В таких представлениях и виден синтез феноменов этноцентризма и стереотипизации, обычно частый для массовой национально-этнической психологии.

Разумеется, основополагающей стратегической детерминантом развития национального самосознания в историческом плане были, помимо и на фоне действия этнопсихологических факторов, еще и реальные материальные, исторически обусловленные потребности развития общностей. Это было связано с формированием экономических общностей людей, относящихся к одним национальным группам, и определялось, прежде всего, общностью территории их проживания, на которой с течением времени формировалось единое общее рыночное экономическое пространство.

Именно экономическая общность, усиливавшая психологическую общность “мы”, еще больше консолидировала разделенные феодальными и племенными границами национально-этнические общности в единые нации, и вела их уже к более рациональному осознанию себя как единого целого. Катализаторами, стимулирующими и ускоряющими развитие национального самосознания, обычно служили такие факторы, как внешняя агрессия, порабощение, колонизация, несущие в себе угрозу ассимиляции, культурного или полного физического уничтожения национальных общностей. В подобных условиях формирование национального самосознания резко ускорялось, и вполне могло временно опережать становление экономических общностей и наций как таковых. Так, например, национально-освободительная борьба против колониализма привела к становлению развитых форм национального самосознания значительно раньше ликвидации феодально-племенного образа жизни и соответствующей ему патриархально-племенной психологии в целом ряде стран Азии и Африки в XX веке.

Очевидное противостояние своей национально-этнической группы иным общностям способствует ускорению осознания и перевода в рациональный план, в разряд узко трактуемого национального самосознания, всех эмоционально-чувственных основ национальной психологии, психического склада нации. Это включает в себя не только осознанное национальное самоопределение, осознание своей принадлежности к общности, единства интересов и целей и необходимости совместной борьбы за их осуществление. Сюда же включается и пробуждение целой гаммы осознанных национальных чувств, появление особого рода “национального самочувствия”. Оно включает чувство сопричастности к судьбе своей общности, любовь к исторической национальной родине (подчас независимо от места реального рождения и проживания человека), преданность своему народу, уважение его национальных особенностей и национальной культуры. Сюда же относятся такие чувства, как желание “припасть к могилам предков”, своеобразная ностальгия, сочетающаяся с национальной гордостью или чувством тревоги за судьбу своего народа, готовность к жертвам во имя нации и т. п.

На основе подобного комплекса соответственно возникает эмоционально окрашенное, но уже вполне осознанное и целеустремленное в поведенческом плане состояние психики в целом, соответствующее определенному настрою человека и выражающееся, например, в волевом устремлении к борьбе за независимость своего народа, его свободу и суверенитет. Многочисленные примеры политического поведения такого типа, обусловленные данным настроем, известны в истории национально-освободительных движений и осуществлявшихся ими антиколониальных революций. Импульсивность, динамичность и заразительность данных компонентов национального самосознания могут делать такие явления массовыми в соответствующие периоды исторического развития. Достаточно вспомнить б0-е годы XX века, когда за короткий срок прошла целая полоса национально-освободительных революций в бывших европейских колониях в Африке и Азии.

Это подтвердилось и массовым стремлением населения ряда республик СССР к достижению реального суверенитета в ходе радикальных реформ социально-политической системы общества и национально-государственного устройства (конец 80-х — начало 90-х гг.). Широта, динамика и интенсивность распространения подобных явлений и определяемые ими политические последствия во многом были связаны с особенностями национального характера, уровнем национальной культуры, а также с политико-психологической историей общностей. Под историей здесь понимается степень предшествующей социально-политической дискриминации национального сознания данной общности и тот уровень развития национального самосознания, который уже был ею когда-то достигнут (включая, например, прежнее наличие собственной государственности, к восстановлению чего и устремились советские республики Прибалтики и Закавказья).

Развитие национального самосознания oтличaeтся не прямолинейным, а скорее волнообразным, синусоидальным характером. Его подъемы и спады определяются как уже названными факторами, так и форматом национально-этнической группы. Известно: чем меньше общность, тем более обостренно переживаются в ней проблемы национального самосознания, и тем более вероятны его резкие всплески. Наоборот, чем больше такая общность, тем увереннее чувствуют себя ее представители, тем меньше озабоченности данными проблемами, и тем менее вероятно их внезапное обострение. Представители большой нации, как правило, не нуждаются в необходимости постоянного подтверждения и самоутверждения их национального самосознания. Связанные с ним вопросы давно решены на соответствующей государственно-политической основе. Поэтому для их сознания естественной является озабоченность более широким кругом наднациональных или интернациональных проблем.

Развитие национального самосознания в политическом плане может играть двоякую роль. С одной стороны, это может быть безусловно прогрессивный процесс, ведущий к качественно новому уровню развития национально-этнической общности. Однако такое позитивное развитие возможно лишь при условии того, что национальное самосознание не пойдет по пути собственной абсолютизации и не станет особого рода сверхценностью, не закроет для представителей общности иных возможностей развития сознания, не ограничит его осознанием национально-этнической идентичности, В противном случае, с другой стороны, развитие национального самосознания может обернуться своей противоположностью — редукцией ценностно-смысловых структур сознания к низшим уровням, отрицанием ценностей, принадлежащих общностям более высокого порядка — например, общечеловеческих, сведением сознания до узких рамок клановьгх, феодально-племенных, националистических или расистских идейно-политических взглядов.

С политико-психологической точки зрения, в большинстве случаев обострение национально-этнических проблем в современном мире связано с ослаблением связей более высокого порядка, объединяющих людей в наднациональные группы. Простой пример: стоило ослабнуть интернациональным государственным связям в экс-СССР к концу 80-х гг., как начался подъем национального самосознания и, соответственно, всплеск национальных движений. Вначале они требовали обособления в культурной сфере (возрождение национальных языков, восстановление обучения на национальных языках, национальных средств массовой информации и т. п.), затем перешли к открытым требованиям политической независимости и государственного суверенитета, а закончилось это образованием самостоятельных государств и крушением интернационального государства, которое пыталось выстроиться на наднациональной, социально-классовой основе. Затем подобный путь начали повторять национальные республики в составе Российской Федерации, воспользовавшись предложением первого президента России Б. Ельцина “брать суверенитета столько, сколько сможете”. Возник особый статус Татарстана, а вслед за ним и феномен Чечни.

Психологически все было понятно. Всем людям свойственна глубинная внутренняя потребность отождествлять себя с большой группой. Как писал когда-то поэт В. Маяковский: “Страшно человеку, когда один. Плохо одному, один — не воин...”. Групповые “обручи”, связывающие людей в группы, находятся не только снаружи, но и внутри сознания. Можно убрать границы, пограничников и колючую проволоку — но если связи сильны, то российский, например, народ, никуда не разбежится из пределов привычного проживания. И наоборот, немецкий народ смел берлинскую стену ради восстановления национальных связей. По мере ослабления психологических связей, удерживающих людей в одних больших группах (например, социальных) усиливаются связи, объединяющие их в другие группы — возможно, даже низшего, как бы “пройденного” в истории порядка. Например, национальные. Или даже родовые — в случае распада наций, например, при больших политических катаклизмах, войнах и т. п. Та же Чечня, в которой не успело восстановиться национальное сознание и, соответственно, не сложилось национальное государство, вернулась к родоплеменной (“тейповой”) форме организации жизни.

Национально-этнические проблемы в ряде других стран обостряются в силу того, что отдельные этнические общности никак не могут встроиться в общенациональное устройство. В этом корни сепаратизма басков в Испании или католиков в Северной Ирландии. Внешние причины могут быть разными — социально-экономическими или религиозными, но внутренние, политико-психологические причины одинаковы.

Одновременно с ростом национального самосознания в отдельных случаях и, соответственно, с регрессом политического поведения к до социальным, национально-этническим механизмам и общностям, в массе превалируют другие тенденции. В большинстве, идет развитие межнациональных тенденций. Оно может проявляться и называться по-разному. Лидеры советского социалистического эксперимента несколько десятков лет говорили об образовании “новой исторической общности” в виде “советского народа”. Правда, времени не хватило — общность оказалась неустойчивой и рассыпалась. Американцы за двести лет сконструировали практически то же самое — новую историческую общность, “американский народ”, хотя и на совершенно иной, как выяснилось, более устойчивой основе. Канадцы периодически балансируют на грани то укрепления единства столь же многонациональной общности, то ее распада по национально-языковому принципу. В мире достаточно примеров и первого, и второго, и третьего, промежуточного типа.

Экс-СССР, как и любому большому государству, было свойственно стремление к геополитической экспансии. Это оправдывалось идеологией интернационализма, но служило поводом для упреков в “экспорте революций”. США, как большому государству, свойственно то же самое стремление к той же самой экспансии. Только оправдывается оно несколько иной идеологией — транснациональных финансовых связей и интересами транснациональных корпораций. Это также вызывало упреки, но уже в стремлении к роли “мирового жандарма”.

Два примера — с диаметрально противоположной идеологией, с противоположными геополитическими интересами противостоявших друг другу больших социальных групп. Однако абсолютно одинаковая политико-психологическая сущность, которая выражается в трех основных положениях. Во-первых, людям органично свойственно объединяться в группы для того, чтобы чувствовать себя увереннее и защищенное. Во-вторых, группы, состоящие из этих людей, стремятся стать супер-группами — в общем, для того же самого. В-третьих, стремясь к этому, вольно или невольно, люди преодолевают ограничения национально-этнической психологии, постепенно формируя феномен глобализации человечества. Интернациональное единство (скажем пролетариата) или транснациональные интересы (допустим, промышленных компаний) — две стороны одной социально-политической медали, а психологически, вообще одно и то же. Хотя для осознания этого большинством человечества еще должно пройти немалое историческое время.

Вот почему в 2000-м году по ряду стран мира прошла серия вандалистских акций “борцов против глобализации” — этих “новых пролетариев” и “новых националистов” XXI века, бунтующих против охватывающей и “порабощающей” теперь уже весь мир глобальной финансово-экономической “паутины”. Вот почему периодически вспыхивают внутринациональные и межнациональные конфликты. Потому, что человеческая психика достаточно инерционна. Потому, что прежние, сохраняющиеся в ней групповые связи никогда и никуда не исчезают. Они только переходят на низшие этажи, становясь, например, менее осознанными, более автоматизированными и потому менее заметными. Родовая психология в нашем поведении никуда не исчезла, она сохраняется в обычном семейном поведении. Племенная психология живет в земляческих связях. Национальная сохраняется в эмигрантских диаспорах. Вся наша жизнь состоит из подобных примеров.

Главная политико-психологическая проблема данной темы проста: если эти связи все равно существуют в нашей психике, как сохранить их в бесконфликтном состоянии?

Причины конфликтов понятны: противоречия потребностей и интересов разных общностей могут доводиться идеологами до раскола сознания. Тогда конфликт неизбежен. Простейший политико-психологический выход из него — в психологически грамотно организованных переговорах, позволяющих либо совместить конфликтующие потребности и интересы, либо найти более широкие потребности и интересы, реализация которых удовлетворила бы конфликтующие стороны на более высоком уровне. Более сложный выход — организация психологически грамотной системы социально-политических акций, позволяющих либо совсем выйти из конфликта одной из сторон, либо найти тот уровень компромисса, который позволяет “сохранить лицо” (в виде основных потребностей и интересов), но не допускает взаимного истребления. В практике XX века эти вопросы объединены уже в политологическую проблематику “национального примирения” и “межнационального согласия”.

Национальное примирение — комплексный социально-политический и политико-психологический процесс, включающий широкий комплекс разносторонних, прежде всего социально-политических мер, имеющих целью прекращение внутринационального, внутригосударственного или регионального конфликта, умиротворение той или иной территории, достижение согласия между конфликтующими сторонами, прежде всего прекращение боевых действий и вооруженных акций противоборствующих сил, установление национального мира и согласия.

На 41-ой сессии Генеральной ассамблеи ООН в 1988 г. политика национального примирения была официально признана “базовой моделью урегулирования внутринациональных и региональных конфликтов”.

В политико-психологическом отношении наиболее значимы три аспекта национального примирения. Во-первых, в стратегическом отношении это один из наиболее очевидных путей материализации идей некон-фронтационного политического мышления. Во-вторых, в реалистическом плане, это наиболее конструктивный способ разблокирования целого ряда хронических внутр и национальных, а также межнациональных и даже региональных конфликтов и, в целом, снижения глобального противостояния в мире. В-третьих, национальное примирение — одна из наиболее продуктивных возможностей развития социальных процессов в тех странах, где начатые теми или иными силами преобразования (к которым можно отнести любую революцию, комплекс реформ и т. п.) столкнулись с непреодолимыми сраз у трудностями.

Национальное согласие — широкое обобщающее понятие, в общепринятом употреблении обозначаюшее, прежде всего, политико-психологические результаты и последствия эффективной и конструктивной общенациональной внутренней политики (политики национального согласия) — состояние гармонично взаимоотношений и успешного взаимодействия различных национально-этнических, социальных, поли-тических и др. сил обычно в пределах одного государственного образования; единство всей нации или различных групп, составляющих население многонационального государства, по какому-либо жизненно важному вопросу: результат успешного развития процессов, подразумеваемых политикой национального примирения.

Национальное согласие как долгосрочное состояние и основа развития общности базируется на адекватной именно для данной общности, понятной и устраивающей всех ее членов политике. Обычно она включает в себя постоянный поиск и достижение взаимоприемлемых компромиссов в вопросах целеустремленного сбалансированного развития государственно-территориального образования, которое удовлетворяло бы стратегические и, в определенных пределах, тактические интересы всех существующих в пределах этого образования групп. Такая политика также предусматривает наличие специальных механизмов переговорного характера (обычно встроенных в механизмы осуществления власти), обеспечивающих мирное урегулирование возникающих конфликтов и противоречий на демократической основе.

Национальное согласие как единовременное состояние единства по какому-либо одному вопросу функционирования территориально-государственного образования обычно представляет собой реакцию массового сознания и подавляющего большинства социально-политических сил страны на такие политические решения или действия, которые удовлетворяют большинство сложившихся в общности интересов и представлений о возможности разрешения данного рода проблем. Примером достижения национального согласия такого рода можно считать заключенный в 1989 г. всеми политическими силами Туниса “Национальный пакт ради примирения и согласия”, в разработке которого участвовали и психологи, а содержание которого сводилось к соглашению относительно перспективных направлений развития государства и общества после отстранения от власти прежнего президента Бургибы, что получило одобрение со стороны широких масс населения.

Способами выявления и достижения национального согласия в таких ситуациях обычно являются “круглые столы” с участием максимально широкого крута политических партий и движений, представляющих подавляющее большинство членов общества. Пример такого рода — “круглый стол” ПОРП и оппозиционных ей сил, состоявшийся в 1989 г. в Польше. Он привел к достижению согласия в отношении перехода к новым формам социально-экономического и политического устройства жизни.

Сюда же относятся специальные процедуры типа общенациональных референдумов по тем или иным жизненно важным вопросам — например, проведенный в 1986 г. в Испании референдум по вопросу сохранения членства страны в НАТО и осуществлении политики нейтралитета. Сюда же относятся общенациональные плебисциты в виде опросов населения (например, проводившиеся в 1991 г. в ряде республик СССР опросы об отношении населения к самостоятельности и независимости данных территориально-государственных образований). Сюда же — существующие в ряде стран традиции “общенародного обсуждения” тех или иных жизненно важных проблем или документов программного для развития общества характера,

Национальное согласие как следствие развития процессов национального примирения представляет собой, прежде всего, психологическую демилитаризацию массового сознания, согласие всех основных групп и слоев общества в отношении необходимости решения существующих спорных вопросов мирным путем и готовности к быстрому прекращению вооруженных конфликтов. Такое национальное согласие является платформой для установления общенационального мира и выражает собой широкий предварительный консенсус взглядов, позиций и точек зрения, исключающий лишь эаведомо “непримиримые” направления. Такого рода национальное согласие, например, было достигнуто в ходе серии “неформальных встреч” представителей “основных кхмерских сторон” — внутриполитических сил Кампучии, вставших, при всех многочисленных различиях и противоречиях своих взглядов, на путь политики национального примирения, однако исключивших из числа возможных партнеров представителей наиболее экстремистской группировки Пол Пота — Йенг Сари, ответственной за допущенный в период своего правления геноцид в стране.

Национальное согласие в контексте политики национального примирения связано как с начальными этапами этой политики — согласием в отношении необходимости достижения примирения, так и с этапами ее осуществления. Национальное согласие является необходимым фоном развития и углубления примиренческих процессов. Тем более оно связано с конечными результатами такой политики — согласием в отношении форм и перспектив мирного, бесконфликтного функционирования национально-территориального образования. В стратегическом выражении, весь процесс национального примирения выступает как процесс выработки и поэтапного претворения в жизнь политической психологии национального согласия. В этом отношении следует иметь в виду, что помимо “нулевых вариантов” национального согласия, в которых процесс достижения согласия развивается “с нуля”, с момента полного рассогласования интересов в общенациональных масштабах и начальных этапов национального примирения, возможен и иной, более продуктивный превентивный вариант. Так, превентивное стратегическое национальное согласие в Уругвае в 1989 г. было установлено в связи с серьезнейшей проблемой, но по весьма конкретному вопросу. В результате призывов (и соответствующих политических действий) нового президента страны Сангинетти, демократически избранного после долгой цепочки военных диктатур, к “национальному примирению” и “забвению прошлого”, в ходе общенационального референдума стране предстояло решить вопрос о том, амнистировать ли тех лиц, которые были замешаны в осуществлении репрессий в период диктатуры, Общество стояло на грани раскола, который мог привести к непредсказуемым последствиям. Призывы к национальному согласию ради будущего страны, сохранению единства и консолидации всех сил на конструктивном созидательном развитии возымели действие: в ходе референдума победила сдержанная, примиренческая линия.

1. Нефедова И.К. Проблемы национальной психологии. — М., 1988.

2. Ольшанский Д.В. Польша: массовые настроения на этапе национального примирения. — М., 1989.

3. Ольшанский Д.В. Национальное примирение: Методологические и теоретические аспекты мирового опыта. — М., 1991.

4. Поршнев Б.ф. Социальная психология и история. — М., 1966.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Deutsch K.W. Tides among nations. —- N.Y., 1979.

7. Mead М., Metraux R. Aspects of the present. — N.Y., 1980.

8. Pye L. Politics, Personality and Nation-Building. — New Haven, 1962.