Ренессанс, то есть возрождение античной культуры, имел огромное значение для становления экспериментальных наук. После падения Восточной римской империи (1453) многие интеллектуалы отправились на Запад. Точно так же, как арабы за несколько веков до этого принесли с собой знание философии Аристотеля, эти интеллектуалы принесли с собой новое знание об античной греческой философии, в особенности философии Платона. Перенесение греческих теорий в XV век помогло создать сочетание условий, которое сделало возможным возникновение экспериментальной науки, а именно: с одной стороны, имелись адекватные понятия и теории, заимствованные из греческой философии, и теоретическая ученость, приобретенная в процессе занятий средневековой схоластической философией. С другой стороны, вновь пробудился, будучи проявлением типичной для Ренессанса секуляризации знания, интерес к использованию, преобразованию природы и контролю над ней.

Ранее отмечалось, что в позднее Средневековье произошел переход от концептуального реализма к номинализму. В определенном смысле он был частью поворота к конкретным вещам, что также способствовало возникновению экспериментальных наук. Но важными были и спекулятивные греческие теории - механистическая атомистическая теория Демокрита и, прежде всего, концептуально-реалистическая неоплатонистская философия математики. Последняя, помимо прочего, оказала сильное влияние на представителя Ренессанса Николая Кузанского (Nicholas of Cusa, 1401-1464).

Но какова бы ни была роль этих различных факторов, уникальным оказалось именно сочетание теории и практической заинтересованности в изучении природы. В эпоху Ренессанса это сочетание впервые в истории полностью актуализировало заложенные в нем возможности. В большинстве культур заинтересованность в преобразовании природы зачастую не подкреплялась адекватными теориями (и социальными предпосылками). В результате возникают врачебное искусство и магия, но не естествознание и технология. Античные греки во многом были исключением. Грубо говоря, они обладали теориями, но не проявляли практического интереса к использованию природы. Для греческих философов теории представляли ценность сами по себе.

Конечно, сказанное является большим упрощением. Возникновение естественных наук в эпоху Ренессанса было результатом длительного предшествующего процесса, в ходе которого происходило развитие как естественно-научных понятий в лоне средневековой философии, так и технических познаний в рамках ремесел и сельского хозяйства [1]. С учетом этой оговорки можно сказать, что естествознание не возникло только из теории или только из практического интереса. Необходимо было одновременное сосуществование этих факторов, что и произошло в эпоху Ренессанса.

1 О соотношении науки и практических знаний см. Д.Бернал. Наука в истории общества. - М., 1956.

В XVII веке была создана классическая механика, основа экспериментальных математических наук. С этого момента к истине стали иметь отношение три интеллектуальных сферы - теология, философия и естествознание, а не только первые две, как это было в Средневековье. Поэтому для философии оказалось важным найти свое место по отношению к науке. Многие философы Нового времени - можно упомянуть рационалистов Декарта и Лейбница, эмпирицистов Локка и Юма, трансценденталиста Канта - заняты демаркацией границ между философией и естествознанием.

Однако было бы неправильно сказать, что философия оставила теологию и обратилась только к естествознанию. Христианская теология еще длительное время была незыблемым основанием для большинства философов [см. Декарт, Локк, Беркли].

Даже при наличии в эпоху Ренессанса средневековой теоретической учености, адекватных теорий и понятий из греческой философии, а также практического интереса к использованию природы, становление естественных наук не проходило безболезненно. Средневековый человек спорил и спорил великолепно. С интеллектуальной точки зрения, период расцвета Средневековья был рационалистическим временем. Но аргументация в основном направлялась против других аргументов и не была связана с природой. Человек спорил и знал, какие аргументы эффективно воздействуют на участников спора. Однако сейчас речь шла об использовании природы, о том, чтобы сделать природу участником дискуссии. Как вопрошать природу, как вовлечь ее в диспут?

Для нас ответ не составляет никакого труда. Он может быть найден в физических учебниках для средней школы. Но в то время ответ отнюдь не был простым. Прошло, по крайней мере, два века, прежде чем были найдены правильные вопросы, правильные понятия и методы. С интеллектуальной точки зрения, этот период (XV-XVI века) можно назвать "битвой вокруг метода". Во многих отношениях он являлся эпохой путаницы, смутным временем. Это было время алхимии, время Фауста, время страстной заинтересованности в господстве над природой, в получении золота из простых металлов, в изготовлении эликсира вечной молодости. Однако отсутствовало знание, как всего этого добиться.

Метафорически выражаясь, Ренессанс не был периодом, когда средневековый мрак был полностью развеян светом. Часто он был временем, когда свет, казалось, почти исчезал. Доведем эту мысль до крайности. Ренессансные централизованные государства были менее демократичными, чем средневековые феодальные королевства. Сожжение ведьм в период Реформации, вера в дьявола и инквизиция, вероятно, были хуже средневековой жестокости. Аналогично этому, Ренессанс в интеллектуальном плане во многих отношениях был более смутным, чем Средневековье [1].

1 Памятуя о холодном и рациональном стиле Фомы Аквинского [Гл. 6], процитируем одного из ренессансных натурфилософов Джордано Бруно (Giordano Bruno, 1548-1600). В его диалоге один из участников говорит о материи в следующих словах. Аристотель в Физике "желая разъяснить, что такое первая материя, ...берет для сравнения женский пол; пол, говорю я, капризный, хрупкий, непостоянный, изнеженный, ничтожный, бесчестный, презренный, низкий, подлый, пренебрегаемый, недостойный, злой, пагубный, позорный, холодный, безобразный, пустой, тщеславный, нескромный, безумный, вероломный, ленивый, противный, мерзкий, неблагодарный, обрубленный, изуродованный, несовершенный, незаконченный, недостаточный, ограниченный, укороченный, уменьшенный, эту ржавчину, крапиву, плевел, чуму, болезнь, смерть" (Дж.Бруно. О причине, начале и едином. Перевод М.Дынника. - В кн.: Дж.Бруно. Диалоги. - М., 1949. - С. 251). Это может служить напоминанием о проблематичности современного расхожего возвеличивания Ренессанса и, соответственно, принижения Средневековья. Люди видели морского змея во времена Реформации (XVI век), а не во времена викингов!

Мы не должны впадать в соблазн простого пересмотра оценок и морализаторства по поводу Ренессанса. Его интеллектуальная "смутность" была следствием попыток найти новое, что потребовало определенного времени.

Но на протяжении XVII в. начали формироваться экспериментальные науки. В свете этого интеллектуальная "смутность" Ренессанса оказалась переходной фазой, которая была необходима для нового начала интеллектуальной жизни.

Особенно плодотворным было возобновление интереса к таким греческим учениям, как атомная теория Демокрита: природа образована из малых материальных частиц, которые движутся в пустом пространстве. Исключительно важной предстала и философия математики Платона и пифагорейцев: математика является ключом к природным явлениям. Сейчас мы имеем науку, которая использует математический язык (формулы, выводы и модели) и количественные понятия (масса, сила, ускорение и т.д.), которые известны нам по классической механике. Эта наука не является ни чисто дедуктивной, ни чисто индуктивной, а гипотетико-дедуктивной.

В математике и логике мы начинаем с некоторых предпосылок (аксиом) и с помощью определенных правил дедукции приходим к соответствующим утверждениям (теоремам). Мы называем этот способ аргументации дедукцией (Евклид). Противоположностью дедукции является индукция. Это способ аргументации, основанный на обобщении утверждения о конечном числе случаев определенного вида на все случаи этого вида. Например, в течение последних десяти лет, посещая городской зоопарк, мы наблюдали лебедей, и каждый раз они оказывались белыми. На основании этого мы сделали обобщение и утверждаем: "Все лебеди белые". Но это более сильное утверждение, чем то, на которое мы имеем право. Ведь мы не наблюдали всех лебедей. Вполне возможно, что в зоопарке живут и другие лебеди, которых мы не видели. Мы также не видели лебедей в других местах и, конечно же, мы не наблюдали лебедей, которые существовали до нашего рождения, и мы никогда не увидим лебедей, которые появятся на свет после нашей смерти. Отношение между тем, что мы наблюдаем, и тем, что мы утверждаем, похоже на отношение между конечным числом и бесконечностью. Конечно, мы можем проверить обобщенное или индуктивное утверждение "все лебеди белые", проводя все новые наблюдения и собирая информацию от тех, кто видел лебедей в других местах и в другие времена. Если окажется, что кто-то действительно видел лебедя, который не был белым, то наше утверждение окажется опровергнутым. Однако независимо от того, как много нами проведено наблюдений лебедей, которые являются белыми, отношение между числом таких наблюдений и числом возможных наблюдений будет похоже на отношение между конечным и бесконечным множествами. Это означает, что индуктивные утверждения могут быть опровергнуты, но никогда не могут быть полностью подтверждены [1].

1 См. Поппер, Гл. 29.

Во время ренессансной битвы вокруг метода стало стратегически необходимым освободиться от дедуктивного научного идеала, который во многих отношениях господствовал в средневековой схоластической философии (но вряд ли в греческой философии). Дело в том, что чистая дедукция не ведет к новому знанию. Получаемое с ее помощью утверждение неявно содержится в предпосылках. Дедуктивные выводы являются правильными, но стерильными в отношении нового знания. Однако в эпоху Возрождения стремились именно к новому знанию. Поэтому критика дедуктивного метода была направлена не на то, что он неправилен, а на то, что он бесплоден.

Один из видных участников этого эпистемологического конфликта Фрэнсис Бэкон [1] (Francis Bacon, 1561-1626) выступал против дедукции как научного идеала. Тем не менее очевидно, что дедукция ифает важную роль и в науке Нового времени. Принципиально новое заключается в том, что дедукция стала неотъемлемой частью динамической комбинации гипотез, дедуктивных выводов и наблюдений. Эта комбинация известна как гипотетико-дедуктивный метод.

1 С одной стороны, Фрэнсис Бэкон критически относился к человеческим предрассудкам (idolae mentis), а, с другой, развил положительное учение о новой науке (novum organon). При этом он сознавал недостаточность лишь одного сбора наблюдений. Однако, следуя Аристотелю, он искал "форму" (сущность) вещей, а не математически сформулированные законы природы.

Индуктивно обобщая утверждение "восемь наблюдавшихся мною в городском зоопарке лебедей были белыми" и получая в результате утверждение "все лебеди белые", мы не вводим новых понятий. Речь продолжает идти о белых лебедях. Но если мы выдвигаем гипотезу, что движущиеся на поверхности стола шары подчиняются закону F=ma (сила равна произведению массы на ускорение), то мы перепрыгиваем от понятий наблюдаемого уровня - шары, стол и т.д. - к выраженным в формулах понятиям абстрактного уровня - сила, масса, ускорение. Мы никогда не увидим "силу", "массу", "ускорение". Они являются понятиями, которые введены на основе определенной гипотезы и выражены с помощью языка математики. Другими словами, мы не получаем индуктивным путем формулу вида F=ma. Мы "изобретаем" такую формулу. В рассматриваемом отношении не столь важно, как мы ее изобретаем.

Процесс формулировки гипотезы (возможно, на языке математики) отличается от процесса индукции. Является гипотеза разумной или нет, решает ее проверка. Исходя из гипотезы, мы выводим определенные утверждения о вещах, которые должны иметь место, если гипотеза верна. Затем мы пытаемся увидеть, действительно ли эти вещи имеют место. Таким образом, дедукция становится частью процесса проверки гипотезы [1]. Вот почему мы говорим о гипотетико-дедуктивном методе.

1 См., в частности, К.Поппер. Логика научного исследования - В кн.: К.Поппер. Логика и рост научного знания. - М., 1983. Поппер утверждает, что теории, которые не могут быть фальсифицированы (опровергнуты), не являются научными. Таким образом, согласно Попперу, примитивный фрейдизм и примитивный марксизм не являются научными теориями. Чем большее число различных попыток фальсификации выдержала теория, тем больше она является надежной (см. Гл. 29).

(Важно, что представленный выше цикл воспроизводит себя в ходе продолжающегося научного исследования).

Если гипотеза подтверждена достаточно хорошо (исходя из господствующих представлений о том, что означает "достаточно хорошо") и если проверка не опровергает ее, то тогда гипотеза рассматривается как теория, которая может дать нам новое знание.

Это знание не является на все 100% определенным, так как логически возможно, что последующие наблюдения могут опровергнуть теорию. На практике гипотетико-дедуктивное исследование является непрерывно развертывающимся циклом переходов между выдвигаемыми гипотезами, выводами из них, наблюдениями и проверками выводов на основе наблюдений.

Так как проверка гипотезы часто требует создания особых условий (полностью круглых шаров, совершенно плоского стола, отсутствия движений воздуха и т.д.), мы говорим об эксперименте. При этом предполагается, что подлинная проверка является систематической и ведет к получению наблюдений, которые могут ослабить гипотезу.

С помощью гипотетико-дедуктивного метода мы можем предсказывать и при известных обстоятельствах контролировать природные процессы. Здесь мы имеем определенное совпадение теории и практического интереса. Знание - сила (Ф.Бэкон). Знание, основанное на гипотетико-дедуктивном методе, дает нам как понимание природных явлений, так и возможность контроля над ними.

Итак, мы рассмотрели вкратце три метода (дедукцию, индукцию и гипотетико-дедуктивный метод) и отметили, что в позднем Ренессансе подчеркивалось прежде всего различие дедукции и индукции. В целом новая наука стала пониматься как основанная на гипотетико-дедуктивном методе. Так выглядит проблема метода со стороны естествознания. Но во время Реформации вновь стал важным анализ текстов и, следовательно, потребовался иной метод. Протестанты стремились вернуться к Библии. Однако что на самом деле говорит Библия? Прошли многие столетия после ее написания и могли ли люди периода Реформации адекватно понять, что было сказано в рамках античной иудейской традиции? Ни один из трех упомянутых методов не был эффективным для понимания Библии. Проблема понимания текстов из другой культуры является проблемой не контроля в технологическом смысле, но проникновения в горизонт понимания, в рамках которого творил автор этих текстов. Поэтому интерпретативный метод, герменевтика, приобрел в эпоху Реформации новую актуальность, хотя герменевтика столь же стара, как и философия.

В XVII в. одни философы оказались очарованными понятиями классической механики, других пленил метод. Но последние были разного мнения о том, что собой являет этот метод. Британские эмпирицисты (Локк, Беркли, Юм) думали, что новое и существенное заключается в его эмпирическом и критическом духе. Они подчеркивали важность критики познания, основанного на опыте. Классические рационалисты (Декарт, Спиноза, Лейбниц) считали, что существенным является дедуктивный и математический характер метода. Они делали упор на его дедуктивную природу. Мы еще вернемся к рассмотрению этих двух основных направлений философии XVII-XVIII веков и проследим их развитие вплоть до возникновения трансцендентальной кантовской философии.

Мы отмечали, что эпоха Ренессанса была крайне противоречивой. Открытие заново античной греческой философии сыграло свою роль в вооружении Ренессанса хорошими теориями. Однако откуда возник интерес к применению знания?

Перед тем, как мы очертим ответ, стоит вспомнить некоторые конкретные результаты этого пробудившегося практического интереса: изобретение пороха (XIV в.), искусство книгопечатания (XV в.) и великие географические открытия (XV- XVII века). Мы также помним, что практический интерес, который был одним из факторов, сделавшим возможным новое естествознание, возник в период перехода от феодальной к ранне-капиталистической экономике.

Вообще говоря, феодальные классы не были непосредственно заинтересованы в господстве над окружающим и его использовании. Однако короли в возникающих национальных государствах, государственные советы и, прежде всего, третье сословие усиливавшихся городов были заинтересованы в методах, которые бы помогли достичь господства над природой. К их числу относятся способы производства огнестрельного оружия (для колонизации, ставшей возможной после так называемых географических открытий) и гипотетико-дедуктивный метод с вытекавшими из него технологическими последствиями для развивающейся индустрии (например, для горного дела) [1].

Возникновение гипотетико-дедуктивной науки не являлось чисто интеллектуальным явлением [2]. Но даже если иметь в виду ее практическую направленность, то это не означает, что отдельные ренессансные ученые руководствовались только практическими интересами. Правильнее было бы говорить о социальных факторах, влиявших на науку как коллективную форму деятельности.

1 Примером могут служить становление промышленности в Дании во время правления Кристиана IV (Christian IV, 1577-1648), а также сотрудничество Фредерика III (Frederik III, 1609-1670) и третьего сословия Копенгагена.
2 В определенном смысле гипотетико-дедуктивная наука и ранний капитализм связаны друг с другом. Однако это не означает, что данная наука является "капиталистической", то есть, что она может существовать только в капиталистическом обществе!

Защитник индуктивного метода Ф.Бэкон писал как о новой науке (Novum Organon = новое средство), которая могла бы дать нам власть над природой, так и о новом обществе (Nova Atlantis), которое с помощью науки могло бы стать земным раем. Бэкон выразил мечту о технологическом господстве над природой. Именно технологическая рациональность должна привести в это новое общество. Другими словами, методологические и политические проблемы рассматривались в тесной связи друг с другом. Именно наука будет тем средством господства над природой, которое создаст предпосылки для построения счастливого общества. Сегодня ясно, что в основном предвидение Бэкона оказалось правильным. Гипотетико-дедуктивная наука сделала возможным улучшение жизни людей и играет определенную роль в процессе формирования независимой человеческой личности [1].

1 Это привело не только к способности делать больше вещей (строить мосты и космические станции). Наука, не в последнюю очередь в Новое время, сделала людей более автономными, предоставив им более открытый и свободный взгляд как на самих себя, так и на природу. Как показывает исследование космоса, этот взгляд не всегда носит сиюминутную практическую нацеленность.

Бэкон проводит различие между собой, Аристотелем, который думал, что счастливое общество, прежде всего, нуждается в хорошем праксисе, и мыслителями Средневековья, которые помещали рай в потусторонний мир и рассматривали земной мир как более или менее неизменный. Бэкон создал политическую утопию, которая в противоположность статической утопии платоновского идеального государства, находится в состоянии прогрессивного исторического развития. Отметим, что речь идет о земном развитии, в ходе которого должно изменяться общество, и цель которого находится внутри истории, а не после нее. Другими словами, здесь начала формироваться современная вера в прогресс. Стержнем истории уже не является Божественная история спасения, а скорее человеческая способность использовать природу и господствовать над ней. История движется вперед и движется человеком.

Бэкон также занимался педагогикой в том смысле, что он желал помочь своим последователям двигаться к более истинному познанию и более разумным представлениям. Он показывает, как легко могут искажаться и офаничиваться мысли и представления. Он выделяет четыре вида человеческих предрассудков (идолов). Первые - это идолы рода (idola tribus), которые представляют собой неправильные представления, укорененные в человеческой природе. Их примерами являются склонность к принятию желаемого за действительное, рассмотрение абстракций в качестве реальных вещей, доверие к непосредственному опыту, не основанное на более тщательном изучении того, какими в действительности являются воспринимаемые вещи. Вторые - это идолы индивида (idola specus), так сказать, неправильные представления, коренящиеся в присущих каждому человеку уникальном характере, воспитании и окружении. Каждый смотрит на мир со своей колокольни! Третьи - это идолы площади (idola fori), которые являются искажениями, проистекающими из-за использования языка. Мы используем термины типа "рок", "перводвигатель" и думаем, что они являются ясными понятиями, указывающими на нечто реальное. Четвертые - это идолы театра (idola theatri), которые являются ложными представлениями, навязываемыми философской традицией. Таким образом, Бэкон предложил целую профамму просвещения людей и борьбы против невежества и предрассудков. Здесь его способ мышления предвосхищает эпоху Просвещения (XVIII век).

При обсуждении возникновения экспериментального математического естествознания мы упоминали классическую механику. Однако научным переворотом, оказавшим в то время наибольшее влияние на самопонимание человека, был переход астрономии от геоцентрической к гелиоцентрической системе мира. Астрономия, строго говоря, основывается не на эксперименте, а на систематических наблюдениях и математических моделях. Мы в состоянии экспериментировать с шарами и маятниками, но не со звездами и планетами!

Однако в астрономии также применяется гипотетико-дедуктивный метод и с помощью понятий говорится о материальных телах и их движениях. Но ее непосредственной опытной основой является наблюдение, а не эксперимент. В этой связи будет полезно рассмотреть несколько различных взглядов на опыт.

1. Говоря о жизненном опыте, мы не подразумеваем систематическое наблюдение или экспериментирование, а имеем в виду уникальные для каждого человека процессы его формирования, воспитания и образования. Все эти процессы происходят непосредственно с человеком и получают в нем специфические, присущие только ему преломления. В психологии эта концепция опыта используется, когда говорят о социализации детей. Здесь мы имеем в виду развитие понятий и приобретение компетенции. Например, когда ребенок становится способным притворяться, то у него уже сформировалось различие между тем, что есть на самом деле, и тем, что только кажется действительным. Ребенок научился использовать это различие в разных социальных ситуациях. (Не вдаваясь в детали, скажем, что этот вид жизненного опыта включает нечто, что не может быть сообщено всем другим. Только те, кто лично пережил подобный опыт, способен на его понимание. Следовательно, в таких ситуациях существует определенное "скрытое знание", которое не может быть передано только одними словами. Но обычно мы переживаем подобный опыт не одни, а совместно с другими, которые разделяют с нами его понимание и часто учат нас. Такой тип нашего опыта, следовательно, не является недоступным для других).
2. В науке опыт предстает в форме систематического наблюдения. Основываясь на отдельных понятиях, ученый наблюдает и регистрирует определенный тип явлений. Исходя из понятия формы правления, мы наблюдаем, например, греческие города-государства и записываем результат в форме, понятной для тех, кто интересуется этой же темой (Аристотель). Или мы наблюдаем анатомические особенности рептилий и птиц на разных островах Галапагосского архипелага (Дарвин). Мы не просто "видим", мы "смотрим сквозь определенные понятия". Мы не стремимся увидеть все, но пытаемся рассмотреть определенные особенности в границах избранного поля исследований. Затем мы записываем результат таким образом, чтобы он был понятен другим и мог быть проверен ими. Подобный вид опыта может быть подвергнут интерсубъективному контролю. На основе такого опыта мы в состоянии формулировать гипотезы, которые могут быть усилены или ослаблены новыми наблюдениями. Другими словами, в этом случае мы в состоянии проводить исследования с помощью гипотетико-дедуктивного метода.
3. В некоторых случаях мы можем влиять на условия проведения научного опыта. Например, мы можем заниматься не наблюдением произвольных падающих объектов, но провести ряд испытаний, в которых определенные объекты падают с выбранной нами высоты. При этом мы можем провести новые испытания столько раз, сколько нам необходимо. Здесь для проверки наших гипотез нам не нужно совершать путешествия на удаленные острова. Мы можем выяснить, какие факторы мы хотим иметь постоянными, а какие - изменяющимися. Так, мы можем систематически менять вес, объем падающих тел или высоту падения одного и того же тела. Короче говоря, сейчас мы можем экспериментировать в самой широкой области, начиная от физики и кончая психологией. Что касается астрономии, то в ней, конечно, наши возможности экспериментирования ограничены выбором разных средств наблюдения, но мы не в состоянии экспериментировать с такими изучаемыми объектами, как Солнце, Земля и другие небесные тела.

Все науки используют опыт в смысле систематического наблюдения (2), но только некоторые в состоянии экспериментировать с исследуемыми объектами (3). Можно также сказать, что любая научная деятельность предполагает согласованные действия ученых, основанные на том типе обучения, который имеет место при формировании и социализации человека (1). Обучение науке означает приобретение знаний не только о некоторых фактах, но и о том, как получены эти факты и знания о них. Все это предполагает владение определенными способами мышления и действия.

На основе этих замечаний может быть прояснена битва вокруг картины мира, развернувшаяся в астрономии XVI в. Эти события хорошо известны, поэтому напомним только главные.

Николай Коперник (Nicolaus Copernicus, 1473-1543) предложил астрономическую модель с Солнцем в качестве центра планетной системы. Эта гелиоцентрическая система противоречила господствовавшей геоцентрической системе, восходящей к Птолемею и признававшейся Церковью. Напомним, кстати, что гелиоцентрическая модель некогда уже предлагалась греческим астрономом Аристархом из Самоса (Aristarchus, ок. 310-230 до Р.Х.) Однако именно коперниканская модель привела в эпоху Ренессанса и Реформации к подрыву авторитета церкви и аристотелевской традиции. Коперник, конечно, не стремился к этому. Он только по настоянию друзей опубликовал работу О вращениях небесных сфер (De revolutionibus orbium coelestium) буквально в конце своей жизни. Но именно коперниканское учение вызвало интеллектуальные дискуссии.

Гелиоцентрическая система оказалось революционной не только для церкви и аристотелево-птолемеевой традиции. Она революционизировала наш непосредственный жизненный опыт. Коперник дал нам возможность дистанцироваться от опыта, в центре которого мы находимся, и взглянуть на мир с совершенной другой позиции. Учение Коперника потребовало способности видеть мир и нас самих в совершенно новом ракурсе. Человек как субъект должен был посмотреть на окружающий мир и самого себя с совершенно иной, чем раньше, точки зрения.

Это рефлексивное дистанцирование и это "обращение" перспективы называется коперниканской революцией. Кант использовал эти обстоятельства для нового обоснования человеческого познания. Для других эти обстоятельства подрывали веру в человеческий разум. Раньше люди представляли мир, исходя из субъективной перспективы, в центре которой они находятся. Сейчас человеку пришлось отказаться от этого ложного самовозвеличивания и смотреть на себя, как на песчинку в мироздании! Этот отказ вместе с эволюционной теорией Дарвина и учением Фрейда о бессознательном дал подлинную оценку веры в человеческий разум. Подобные рассуждения стали своего рода образцом для критики традиционного доверия человеческому разуму и идеи привилегированного места человека во вселенной. (Конечно, при этом предполагается, что лицо, выступающее с подобной критикой, имеет веские основания для такого пессимизма. Но если оно действительно обладает ими, то дела с разумом обстоят не так уж и плохо!)

Итак, астрономическая теория, основывающаяся на систематических наблюдениях и математических моделях, поставила под сомнение освященный веками жизненный опыт. В результате человек пережил кризис, который привел к пересмотру его точки зрения на самого себя. Имея в виду сказанное выше о различных типах опыта, отметим, что новые теории, основанные на научном эксперименте (тип 2), оказали преобразующее влияние на наш жизненный опыт (тип 1). Другими словами, произошло "онаучивание" точки зрения человека на самого себя.

Но это изменение точки зрения человека на самого себя было двойственным. Оно не только вело к своего рода понижению космического ранга человека, но и к приобретению им нового положительного самосознания. Новая картина мира разрушала представление о совершенстве небесных сфер и об их качественном превосходстве над населенной человеком частью вселенной. Более того, прогресс, только что осуществленный в исследовании вселенной, содержал возможность нового, положительного самопонимания. Именно здесь находятся корни земной и научно обоснованной веры в прогресс, которой характеризуется Просвещение и последующие эпохи. В этой вере, конечно, много претензий, но в ней определенно отсутствует отрицательное представление человека о самом себе.

Как и многие выдающиеся деятели начала Нового времени, Иоганн Кеплер (Johannes Kepler, 1571-1630) находился под влиянием и нового и старого. Он опровергает представление о том, что небесные сферы являются качественно отличными от земного мира, и ищет механическое объяснение движениям планет. Однако для Кеплера математические законы движения имели и метафизическое измерение. Эта смесь математики и метафизики указывает на его связь со старой традицией, восходящей к пифагорейцам. Но в целом его интерес к механическому объяснению всего во вселенной, от высокого до низкого, помог заложить основания новых естественных наук.

С помощью наблюдений, сделанных Тихо Браге (Tycho Brahe, 1546-1601), Кеплер уточнил модель Коперника. Орбиты являются не окружностями, по которым с постоянной скоростью движутся планеты, а эллипсами, в центральном фокусе которых находится Солнце. Планета движется по эллипсу с переменной скоростью, зависящей от расстояния до Солнца. На этой основе Кеплер существенно упростил модель Коперника и сформулировал законы перемещения планет по их орбитам.

Естественно, возник вопрос о том, какая из моделей лучше соответствует действительности. Не является ли гелиоцентрическая модель не только "более экономной" (более простой), но также и истинной? В результате конфликт гелиоцентризма с Церковью серьезно обострился. Позднее, когда ньютоновская теория всемирного тяготения объяснила, почему планеты движутся по эллиптическим орбитам с переменной скоростью, аргументы в пользу гелиоцентрической системы мира значительно усилились. Модели Коперника и Кеплера получили, таким образом, весомое подтверждение со стороны других фундаментальных теорий естествознания.

Законы Кеплера гласят:

1. Каждая планета движется по эллипсу, в одном из фокусов которого находится Солнце.
2. Каждая планета движется в плоскости, проходящей через центр Солнца, причем радиус-вектор, соединяющий Солнце и планету, описывает равные площади в равные промежутки времени.
3. Квадраты времен обращения планеты вокруг Солнца относятся как кубы их средних расстояний от Солнца [1]. (Среднее расстояние равно половине главной оси эллипса.)

1 См. Кеплера законы. - В кн. Физический энциклопедический словарь. М., 1983. - С. 280.

Крупнейшими представителями математико-экспериментальной науки выступают Галилео Галилей (Galileo Galilei, 1564-1642) и Исаак Ньютон (Isaac Newton, 1643-1727). В их работах зародилась новая физика, противоречащая аристотелевской традиции. Мы уже говорили о понятии материальной частицы, механическом причинном объяснении и гипотетико-дедуктивном методе, которые были составными частями этого нового, математически сформулированного естествознания. Поэтому будем кратки.

Галилей, живший за два поколения до Ньютона, был центральной фигурой в борьбе против аристотелевского толкования основных научных понятий и способов объяснения. Он опровергал их не только на философском уровне, но и по-новому проводя научные исследования. Хорошо известны эксперименты Галилея со свободно падающими телами, которые послужили основой для формулировки законов движения, отличных от аналогичных законов аристотелевской физики. Известны также его поддержка коперниканской системы и реакция на нее инквизиции, под давлением которой Галилей был вынужден отречься от своих научных убеждений.

Верно, что в дальнейшем были высказаны сомнения относительно использования Галилеем экспериментальных методов. Действительно ли он использовал экспериментальные результаты для объективной проверки своих гипотез или же правильнее сказать, что они были иллюстрациями выводов, уже сделанных им на теоретическом уровне? (Иногда даже высказывается мнение, что Галилей подтасовывал записи своих наблюдений). Но как бы там ни было, Галилею следует воздать должное за то, что он был пионером разработки новых физических понятий и методов исследования.

Разрабатывая новые экспериментальные методы и механические понятия, Галилей придавал большое значение математике, которую он считал языком "книги природы". "Философия написана в грандиозной книге, которая открыта нашим глазам. Мы можем прочитать ее лишь тогда, когда выучим ее язык и усвоим знаки, которыми она написана. А написана она на языке математики, буквами которого являются треугольники, круги и другие геометрические фигуры. Без них человек не в состоянии понять даже единственное слово" этой книги. [См. Il Saggiatore, 6 вопрос].

Сэр Исаак Ньютон, родившийся в семье мелкого землевладельца, стал профессором математики Кембриджского университета и президентом Королевского общества. Он является исключительно выдающейся фигурой как физики, так и общей интеллектуальной истории. Его основной труд Математические принципы натуральной философии (Philosophiae naturalis principia mathematica) был опубликован в 1687 г.

Как известно, Ньютон сформулировал три закона движения и закон всемирного тяготения, создал теорию исчисления бесконечно малых (одновременно с Лейбницем, но независимо от него) и теорию цветового состава естественного света. Его физические теории обосновали предшествующие теории как в астрономии (кеплеровские законы движения планет), так и в механике (галилеев закон свободного падения). Ньютоновская физика является исследованием природы на основе гипотетико-дедуктив-ного метода, в котором решающая роль принадлежит эксперименту. В ней используются выраженные в математической форме понятия материальной частицы, пустого пространства, действующих на расстоянии механических сил (причин). Идея действия на расстоянии расходится с обычным представлением, которое, помимо прочего, можно найти у Декарта (Ньютон тщательно изучал его в молодости).

Первый закон Ньютона. Всякое тело продолжает удерживаться в своем состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменять это состояние.

Второй закон Ньютона. Изменение количества движения пропорционально приложенной движущей силе и происходит по направлению той прямой, по которой эта сила действует.

Третий закон Ньютона. Действию всегда есть равное и противоположное противодействие, иначе - взаимодействия двух тел друг на друга между собою равны и направлены в противоположные стороны [1].

1 И.Ньютон. Математические начала натуральной философии. Перевод с латинского и комментарии А. Крылова. - М., 1989. - С. 39-41.

Ньютоновский закон всемирного тяготения. Два тела взаимно притягивают друг друга с силой, прямо пропорциональной их массам и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними.

Помимо физики, Ньютон интересовался теологическими вопросами и написал объемные трактаты по теологии. Занимался он и алхимией, пытаясь добиться превращения одних веществ в другие. Однако его изыскания в области химии оказались менее плодотворными, чем исследования по математике и физике.

В связи со сказанным подчеркнем следующее. В лице Ньютона физика продемонстрировала триумф науки над традициями и предрассудками, а сам Ньютон стал основным предшественником эпохи Просвещения. Возникновение физики было обязано философии в плане как формирования механистической картины мира, так и выработки рационалистической и эмпирицистской позиций. В свою очередь, Ньютон придал новые импульсы развитию философии. Особенно это видно на примере Канта, который пытался эпистемологически обосновать новую физику. Согласно Канту, понятия пространства и времени укоренены в неизменных особенностях нашего способа познания явлений. Кроме того, Кант полагал, что он показал, что и категория причины также является необходимой формой нашего познания. Тем самым новая наука предоставляет нам аргументы против скептицизма, утверждающего, что мы не можем быть уверенными в том, что одна и та же причина приводит к тем же следствиям при каждом своем воспроизведении. Ведь это скептическое утверждение казалось подрывающим саму основу экспериментального метода, предполагающего определенное постоянство природы.

Как главный основоположник новой физики, Ньютон является символом мощи человеческого мышления. Начиная с него, наука оказалась связанной с идеей прогресса. Идея Бэкона о знании как силе и, следовательно, источнике процветания и прогресса получила средства реализации. Наука, а не теология, стала верховным авторитетом в вопросах истины и превратилась в посюстороннюю, земную силу господства над природными процессами. Философия и религия вынуждены были искать свое место по отношению к науке. В этом заключается социальное и интеллектуальное значение математического и экспериментального естествознания, в возникновении которого столь существенную роль сыграл Ньютон. Но это значение наиболее полно проявилось в XVIII веке.

Мы видели, как новая астрономия и новая физика возникли из внутреннего конфликта с предшествующей научной традицией и оказались противоречащими господствовавшим философским и теологическим представлениям и интересам. Этот конфликт одновременно развертывался как на теоретическом, так и на институциональном уровнях, поскольку затрагивал и теологические взгляды и церковно-политические реалии. Если посмотреть на университетскую традицию позднего Средневековья, то именно теология, право и медицина составляли содержание высшего образования, а их изучение открывало путь к научной профессии. При переходе к Новому времени в этих дисциплинах происходила внутренняя трансформация и возникали внутренние конфликты. В теологии возникли реформаторские течения, восходившие к номиналистическим концепциям (непосредственно к Лютеру и опосредованно к Оккаму). В юриспруденции начались поиски более светского обоснования существовавших правовых институтов, вначале с помощью теории договора и теории естественного права Альтузия и Гроция, потом теорий Гоббса и Локка и, наконец, идей Просвещения, Североамериканской и Французской деклараций прав человека. В медицине, помимо прочего, происходил переход к современным научным представлениям. Примером может служить появление в первой половине XVII в. теории Гарвея (William Harvey, 1578-1657) о кровообращении. Взяв в качестве исходного пункта медицину, рассмотрим бегло развитие биологических наук.

Следует вначале отметить, что все три высшие университетские дисциплины того времени - теология, право и медицина - были нормативными, герменевтическими дисциплинами. Теология истолковывала Священное Писание, юриспруденция - юридические законы и правовые явления, а медицина - болезни. Для теологии нормативным было откровение, для юриспруденции - естественный закон и действующее право, а для медицины - идея здоровой жизни.

Под влиянием механистической картины мира медицина, в конце концов, обратилась к поискам механистических объяснений. В результате возник конфликт между аристотелевским пониманием биологических явлений и новым галилеево-ньютоновским идеалом науки.

Парацельс (Paracelsus, 1493-1541), в основном, остается в рамках аристотелевской традиции, связанной с именами Гиппократа и Галена. Болезнь рассматривалась ими как нарушение равновесия между основными элементами тела. Но для Парацельса основными элементами являются соль, сера и ртуть, что отражает его связь с современной ему алхимической традицией. Сегодня не составляет труда указать присущие ей необоснованные спекуляции. Но алхимия имела теоретическую и практическую стороны. Своей лабораторной деятельностью алхимики заложили условия для возникновения химии. Как врач, Парацельс пытался найти особые ингредиенты растений для того, чтобы лечить конкретные заболевания. В этих исследованиях проглядывают зачатки научного метода, хотя представления о том, какие ингредиенты ведут к каким результатам, часто не имели под собой оснований.

Парацельс принадлежит гиппократовской медицинской традиции в том смысле, что он подчеркивает значение медицинской практики и опыта. Тем самым он противостоит интерпретативной медицинской тенденции, в которой врачи больше внимания уделяли истолкованию или даже объяснению болезни, чем ее лечению. Интересно, что в те времена медицинская профессия имела достаточно размытые границы. Например, хирургические вмешательства осуществлялись в основном цирюльниками, а не врачами.

"Онаучивание" медицины происходило под влиянием новой физики (Гарвей в XVII в.) и постепенно под воздействием новой химии (Лавуазье, Lavoisier, 1743-1794, XVIII в.). Этот процесс особенно усилился в XIX в.

Условием прогресса являлось обновление знания об анатомии и физиологии человека. Для свободного доступа к использованию античного анатомического наследия (Эрасистрат, Герофил) необходимо было снять ограничения на вскрытие трупов. Леонардо да Винчи (Leonardo da Vinci, 1452-1519) с его универсальным гением оказался также одним из пионеров в области углубления анатомических знаний с помощью вскрытий. Однако ведущую роль в этой области сыграл Андреас Везалий (Andreas Vesalius, 1514- 1564). Английский анатом Уильям Гарвей продолжил эту работу, что привело к новому взгляду на систему кровообращения. Гарвей рассматривал сердечно-сосудистую систему в качестве замкнутой системы, в которой сердце функционирует как насос. Такой подход объяснял кровообращение механической причиной, что было гораздо лучше старых воззрений, предполагавших, что кровь исчезает, а затем появляется снова.

Таким образом, развитие, с одной стороны, анатомии и, с другой, физики и химии, способствовало тому, что медицина стала обретать черты научно обоснованной дисциплины. Противоположность аристотелевской и галилеево-ньютоновской перспектив в биологических науках выразилась в конфликте так называемого витализма и механического понимания биологических явлений. Могут ли все особенности органической (живой) природы быть поняты с помощью тех же самых механических и материалистических понятий, которые мы находим в новом естествознании, имеющем дело с неорганической (мертвой) природой? Или же биологические науки должны обладать специфическими понятиями для того, чтобы раскрыть явления жизни? "Виталистами" обычно называют тех, кто считает, что биологии необходимы особые понятия для постижения органических процессов. "Редукционисты" отрицают такую необходимость, стремясь объяснить процессы жизни так же, как и явления неживой природы. Иначе говоря, они "сводят" (редуцируют) биологию к физике [о проблеме редукции см. Гл. 9]. Таким образом, аристотелианцы были виталистами, а приверженцы галилеево-ныотоновской науки - редукционистами.

Пограничной для нового естествознания и философии оказалась проблема взаимосвязи человека как познающего субъекта и природы как механико-материалистической системы [см. Гл. 7]. Сходная проблема возникает при объяснении человеческих действий [см. Гл. 19 и 27]. Более того, практикующий врач одновременно должен владеть и научным пониманием болезни пациента, и пониманием его самочувствия, самооценки и социальной ситуации. Можно опровергать представление о достаточности механистической перспективы для решения всех этих проблем и вместе с тем считать, что именно она необходима для научных объяснений биологических явлений. Ведь именно мы владеем совершенно уникальным опытом, связанным с нашим собственным телом как живым организмом. (Когда человек рассматривает свою сексуальность исключительно в биохимических терминах, мы имеем дело с определенным видом психического отклонения). Итак, налицо психосоматическое взаимодействие, то есть взаимодействие психики и тела. В таком случае, какого рода наблюдения и объяснения должны использоваться в биологических дисциплинах?

Со временем этот конфликт утих. Однако похожие проблемы возникают при обсуждении представлений о человеке, связанных с эволюцией, экологией и так называемой "холистской" медициной [см. Гл. 4].

Понятия классической механики напоминают нам понятия как демокритовского учения об атомах, так и механистической картины мира (XVII-XVIII века). Вселенная рассматривается как состоящая из бесчисленных малых невидимых материальных частиц, которые обладают исключительно количественными свойствами.

Они двигаются в пространстве и сталкиваются друг с другом согласно механическим законам, а не в соответствии с какими-либо намерениями или целями. Такие понятия оказались плодотворными для механики, что вдохновило философов (Гоббса, Декарта, Лейбница, Спинозу) на их использование в философии [1].

1 Конечно, среди сторонников механистической картины мира существовали разные взгляды на то, как следует понимать материю, силы и пространство. Например, Ньютон верил в существование абсолютной пустоты, а Декарт и Гоббс - нет.

Подобный переход от научной теории к философии был достаточно проблематичным. Ведь плодотворность определенных понятий при исследовании одного аспекта реальности не означает, что они дают истинную картину всех явлений во вселенной. Поэтому перенесение понятий классической механики, являвшейся научной теорией, в сферу механистической картины мира или механистического мировоззрения, относившегося к компетенции философии, породило ряд интересных проблем.

Философская теория гораздо более претенциозна, чем научная. Так, механистическое мировоззрение в качестве философской теории сталкивается с трудностями, похожими на те, которые возникали перед демокритовским учением об атомах. Если ее количественные понятия дают подлинную картину всего происходящего во вселенной, то как можно объяснить, что мы действительно ощущаем цвет, запах, боль, и т.д., то есть качества? Или как можно объяснить нашу уверенность в том, что мы в состоянии различать материальные и ментальные феномены? Образно говоря, если мы можем использовать только понятия вроде "величина", "вес", "форма", "расстояние", то в какой форме мы можем поблагодарить хозяйку дома за великолепно приготовленный яблочный пирог? В подобном случае мы не много выразим, сказав, что пирог был "большим" и "тяжелым".

Поэтому перед теми, кто был воодушевлен механистическими и материалистическими понятиями, возникла следующая дилемма. С одной стороны, мы воспринимаем качества (чувственные качества: запах, цвет, вкус) и ментальные явления (я, вы в противоположность этой горе или тому дереву). С другой стороны, если единственно правильными являются только эти механистические и материалистические понятия, то качества и ментальные явления не могут существовать. Решения этой дилеммы различаются в зависимости от степени приверженности механистическим понятиям.

Можно сказать, что наибольшим ортодоксом был Гоббс. Очевидно, он утверждал, что качества и ментальные явления в своей основе материальны и механистичны (материалистический монизм).

Декарт поступал согласно пословице - чтобы овцы были целы и волки сыты. Природа (res extensa) соответствует механистическим и материалистическим представлениям, тогда как душа (res cogitans) - нет. Определяя эти две сферы res extensa и res cogitans как логические противоположности, он одновременно утверждал, что они взаимно влияют друг на друга. В то же время он использовал такое понятие влияния, которое требовало тождественности причины и следствия (этим он аргументировал психофизический дуализм). В результате Декарт столкнулся с логической дилеммой, поскольку он постулировал определенное тождество двух факторов, которые ранее определил как логически разные. Эта дилемма относится к числу логико-философских, концептуальных проблем, а не проблем, которые могут быть разрешены эмпирическим путем.

Ни один из этих философов не сомневался в том, что мы воспринимаем. Напротив, для них исходным пунктом была подтвержденная опытом корреляция между душой и телом. Для философов XVII века проблема состояла в том, как эта корреляция может быть объяснена теоретически. Пытаясь ее объяснить, они более или менее догматически использовали механистические понятия.

Можно было попытаться избегнуть декартовой дилеммы, отрицая существование реальной причинной связи между душой и телом/ материей. Когда пара часов показывает одно и то же время, это не значит, что они влияют друг на друга. Это означает, что они сделаны и заведены Богом так, чтобы показывать одно и то же время. Нечто похожее имеет место для души и тела. Когда я желаю поднять свою руку и моя рука поднимается, то это происходит не потому, что моя воля вызвала подъем руки. Это происходит потому, что душа и тело находятся в таком согласии друг с другом, что эти два моих действия осуществляются параллельно (психофизический параллелизм).

В настоящее время принято говорить об изменении фундаментальной перспективы (сдвиге парадигмы), имевшем место в эпоху Ренессанса [1]. Проиллюстрируем эти понятия на нескольких примерах из науки.

1 См. Т.Кун. Структура научных революций. - М., 1977, а также Гл. 29.

До Ренессанса в астрономии господствовало представление, что Земля является центром вселенной, а Солнце, звезды и планеты вращаются вокруг Земли. Это представление было связано с теологическими и философскими воззрениями на Землю, место обитания человека как центра творения. В этом суть геоцентрической картины мира.

Вопреки этой картине все чаще и чаще высказывались утверждения, что в центре находится не Земля, а Солнце. Земля вместе со звездами и планетами вращается вокруг Солнца. В этом суть гелиоцентрической картины мира.

Переход от геоцентрической к гелиоцентрической картине мира был связан с точным описанием формы планетарных орбит (Кеплер). Однако этот переход произошел не потому, что геоцентрическая картина мира была опровергнута новыми наблюдениями. Старая картина мира также могла объяснить новые наблюдения, но только за счет своего все большего и большего усложнения.

Мнения ученых разделились. Не все из них думали, что гелиоцентрическая система является правильной.

Кто из них был прав? Сегодня ответ мог бы быть таким - с позиций кинематики, и те, и другие. Что рассматривать в качестве "выделенной точки" - Землю или Солнце - это вопрос выбора системы отсчета. Кинематически можно объяснить все данные наблюдений в любой системе отсчета [1].

1 Речь здесь идет о логической возможности выбора в рамках кинематической точки зрения. - С. К.

Конфликт геоцентрической и гелиоцентрической картин мира иллюстрирует, каким образом две разные теории могут объяснять одни и те же данные. Часто это называют ситуацией множественности теорий в смысле множественности объяснений. С эпистемологической точки зрения интересно, что из этой ситуации следует: если найдено одно объяснение, то не исключена возможность того, что могут быть найдены и другие. Таким образом, существует объективная причина для толерантности в отношении других соперничающих объяснений. На теоретическом уровне всегда могут существовать различные точки зрения, в силу чего идея одного подлинного синтеза всего научного познания - научной картины мира - оказывается проблематичной.

Что же случилось в результате перехода от геоцентрической к гелиоцентрической картине мира? На современном жаргоне говорят, что произошел сдвиг парадигмы, изменение фундаментальных научных взглядов, которое не может быть объяснено просто как опровержение одной из конкурирующих теорий. Сдвиг парадигмы связан и с тем, что группа ученых, придерживающихся новых взглядов, одерживает победу над ученым сообществом, имеющим традиционные воззрения. В таких ситуациях возникают большие проблемы в общении между конкурирующими сторонами, так как разногласия касаются именно фундаментальных представлений.

Современные теоретики науки (например, Томас Кун, Thomas Kuhn, 1922-1996), которые делают упор на фундаментальное значение в истории науки таких сдвигов парадигм, склонны рассматривать их в качестве событий почти иррациональных с точки зрения внутреннего развития науки. Можно попытаться объяснять эти сдвиги социологически, но при этом они остаются почти непостижимыми в плане внутренней логики науки. В дополнение к этому достаточно проблематичными оказываются и разговоры о научном прогрессе. Парадигмы сменяют друг друга. Означает ли это, что наука движется вперед, развивается? Отсутствует какая-либо верховная научная точка зрения, которая давала бы нам право говорить, что новая парадигма лучше старой. Можно лишь утверждать, что они отличаются друг от друга [1].

Так, не вдаваясь в детали, можно охарактеризовать в упрощенном виде позицию Куна и его последователей. Для дальнейшего этих замечаний о типе научно-теоретических проблем, возникающих в связи с конфликтом геоцентрической и гелиоцентрической систем мира, будет достаточно.

Переход к гелиоцентрической системе мира означал многое для ренессансного понимания человека. После пребывания в центре конечного мира люди обнаружили себя на одной из малых планет бесконечной вселенной. Вселенная стала менее "домашней". "Вечное молчание этих бесконечных пространств пугает меня" [Паскаль, Мысли, § 206].

В Новое время произошел также переворот в механике, заключавшийся в переходе от аристотелевской к галилеево-ньютоновской механике [2]. Но в основном это был переход от теории, ветретившейся с трудностями в объяснении наблюдаемых фактов, к теории, которая их объясняла.

1 Определенные перспективы в решении этих и подобных проблем дает так называемый структуралистский подход в философии науки и его обобщения. См. W.Stegmaller. Structure and Dynamics of Theories. - Berlin, 1976 (Основные идеи этого подхода см. М.Бургин и В.Кузнецов. Номологические структуры научных теорий. - Киев, 1993 - В. К.).
2 Используя обозначение галилеево-ньютоновская механика, мы только стремимся указать на новую механическую парадигму, отличающуюся от аристотелевской парадигмы и характеризуемую такими законами, как закон свободного падения (Галилей) и законы движения (Ньютон). Но, конечно, Галилей и Ньютон были представителями разных периодов развития науки. Ньютон, родившийся в год смерти Галилея, развил механику значительно дальше, чем это сделал Галилей. Мы не утверждаем, что они обладали одинаковыми взглядами, например на проблемы научного метода. Напомним читателю, что и внутри аристотелизма существовали различные школы и интерпретации. Поэтому использование таких обозначений, как "аристотелевская" или "галилеево-ньютоновская", требует осторожности.

Аристотель объяснял движение неорганических вещей (камней, повозок, стрел и т.п.) тем, что все вещи стремятся к своему естественному месту. Тяжелые вещи (камни) падают вниз, поскольку их естественное место ближе к поверхности земли. Легкие вещи (дым) поднимаются вверх, поскольку их естественное место расположено выше. В каком-то смысле движения вещей объяснялись их целями, а целью вещи является ее естественное место. Очевидно, что неорганические вещи не обладают каким-либо представлением о цели. Столь же очевидно, что они сами не могут сделать ничего для достижения своей цели. Однако для Аристотеля вселенная иерархизирована, имеет низ и верх, а различные вещи принадлежат разным уровням космоса.

В результате Аристотель не имел каких-либо проблем при объяснении, например, движения падения. Принимаемые им предпосылки уже содержат утверждение, что тяжелые тела падают. Проблемой для аристотелевской физики было не само падение, а его скорость. Аристотель полагал, что тяжелые тела падают быстрее легких. Согласно новой механике, все свободно падающие тела движутся с одинаковой скоростью, если отсутствует сопротивление воздуха. Иногда это различие объясняют тем, что будто бы физики-аристотелианцы пренебрегали наблюдениями. Вот если бы они только посмотрели вокруг себя, то они скорректировали бы свои взгляды! Ситуация оказывается, однако, более сложной. Аристотель использовал иное понятие пространства, чем новая механика. Для него пространство всегда заполнено. Он не признавал идею пустого, свободного от трения пространства, Пространство понималось им как нечто, подобное таким "средним" элементам, как воздух и вода. Поэтому среда, в которой падают тела, всегда оказывает сопротивление. И, действительно, если мы бросим медный шар и гусиное перо в наполненном воздухом пространстве, то, конечно, шар будет падать быстрее.

Ньютоновская механика исходит из совершенно иных предпосылок. Пространство является пустым, то есть не оказывает сопротивления. Тела остаются в состоянии движения с постоянной скоростью в неизменном направлении до тех пор, пока они не сталкиваются друг с другом и не изменяют в результате этого свою скорость и направление движения. Это фундаментальное предположение не согласуется с обыденным опытом и является чисто концептуальной моделью. Речь об эмпирической проверке классической механики может идти только в специальных условиях, например, когда устранено сопротивление воздуха. Таким образом, существует и может плодотворно использоваться связь между абстрактными моделями и систематическими экспериментами.

С аристотелевской точки зрения трудно объяснить, почему стрела продолжает свое движение в почти горизонтальном направлении. Почему стрела сразу не устремляется к ее естественному месту? Так как вертикальное движение стрелы, ее падение, уже заложено в предпосылках аристотелевской физики, то объяснению подлежит именно горизонтальное движение.

В ньютоновской механике горизонтальное движение стрелы не представляет проблемы. Ее базисной предпосылкой является утверждение о том, что тело сохраняет состояние своего равномерного и прямолинейного движения. Но почему стрела падает на землю? В ньютоновской механике должно быть объяснено именно падение. Объяснение состоит в том, что в движение стрелы вмешивается гравитация - тела притягивают друг друга. Требуется также объяснить и изменение скорости стрелы - здесь свою роль играют силы трения.

Не касаясь большей эмпирической обоснованности новой механики по сравнению с аристотелевской, отметим, что эти две теории представляют собой интересный пример ситуации множественности теорий. Одно и то же явление - движение - объясняется разными теориями. Причем с точки зрения любой из этих теорий именно предпосылки другой теории требуют своего объяснения.

В чем заключался сдвиг парадигмы при переходе от аристотелевской к галилеево-ньютоновской механике? Помимо прочего, он состоял в повороте к более систематическому экспериментальному естествознанию, в котором математика так или иначе выступала как часть теорий и наблюдений. Это было и обращение к чисто механической причинности, так как были отброшены все телеологические представления. Последнее обстоятельство имеет важные следствия для понимания как человека, так и природы и ее развития. Конфликт между механическими причинными объяснениями и телеологическими объяснениями сохранил свое значение и в наши дни. В частности, он обнаруживается в дискуссиях о специфике гуманитарных и общественных наук [1].

1 О конфликте "аристотелевской" и "галилеевой" традиций см. G.H.von Wright. Explanation and Understanding. - Ithaca, 1971. См. также о ренессансной астрономии А.Коуre. From the Closed Worlds to the Infinite Universe. - N.Y., 1958 и S.Toulmin and J.Goodfield. The Fabric of the Heavens. - London, 1961.

Мы также можем сказать, что смена парадигмы в Новое время привела к тому, что вещи стали объектами, а человек превратился в субъект. Для прояснения смысла сказанного обратимся к оптике.

Раньше оптика рассматривалась как наука о зрении. Это означало, что она изучала и людей как видящих и познающих существ. В Новое время оптика превратилась в науку о световых лучах, их преломлениях и линзах. При этом исключалось упоминание о глазе, который видит. Глаз стал объектом, на который мы смотрим. Глаз, с помощью которого мы видим глаз в качестве объекта, перестал быть частью оптики. Видящий глаз и познающий человек были отнесены к области философской эпистемологии.

В конечном счете объекты науки стали чистыми объектами - объектами, которые обладают количественно измеримыми свойствами и лишены всякой субъективности. Они были отделены не только от познания и мышления, но и от так называемых вторичных чувственных качеств - цвета, запаха, вкуса и т.п. Вторичные качества стали истолковываться как привносимые человеком, субъектом, в его впечатления об объекте.

Это был радикально новый способ видения вещей и человека. Ранее постулировалась иерархия различных и обладающих своими особыми способностями форм бытия. Она включала неорганические тела, животных и растений, а затем и человека. Теперь эта иерархия свелась к простому дуализму. С одной стороны находятся объекты, обладающие количественными свойствами, о которых мы говорим и которые мы объясняем. С другой стороны находится субъект, который с помощью мышления и действия исследует объекты. Объекты принадлежат науке, в то время как субъект обладает двойственным статусом. Мы также можем научно исследовать человека, субъект. Следовательно, человек выступает определенного вида объектом. Одновременно именно человек является в науке познающим. Поэтому существует и некоторый эпистемологический "остаток", связанный с субъектом. Вопрос о том, как онтологически и эпистемологически следует понимать этот "остаток", сразу же превратился в предмет ожесточенных споров. Ответ на него зависел как от понимания связи души и тела, так и от принимаемых теорий познания (рационалистических, эмпирицистских и трансцендентальных).

По-новому даже стала употребляться терминология. Слово "субъект" происходит от словосочетания "subjectum" [1], буквально означающего "брошенное вниз" (das Darunter-Gewotfene), то есть "лежащее в основе". До Ренессанса человек не был подлинным субъектом в этом смысле. Лежащим в основе (субстанцией) столь же легко могли быть и вещи. Поэтому превращение человека в субъект, а всего многообразия вещей в объекты - то, что противостоит познающему субъекту, - оказалось действительно новым и революционным. В результате человек стал пониматься преимущественно как нечто фундаментальное (как subjectum), а вещи различными способами стали истолковываться как объекты для их познания познающим субъектом (вещи стали мыслиться как объекты).

1 См. M.Heidegger. "Die Zeit des Weltbildes". Holzwege. - Frankfurt am Main, 1957.

Развитие философии XVII-XVIII веков, от Декарта и Локка до Канта, демонстрирует превращение эпистемологии, центрированной вокруг человека, в общий фундамент философии. Поэтому философия Нового времени имеет право называться философией субъективности. Так, согласно Декарту, началом является сомнение и уверенность индивида, а согласно Локку, - индивидуальный опыт и рассудочная деятельность. Общим исходным пунктом для них является человек как субъект [1].

1 Здесь, как и вообще в истории философии, принято подчеркивать контраст или указывать на противоположности, например, между Платоном и Аристотелем, между стоиками и эпикурейцами, между рационалистами и эмпири-цистами. Но эти контрасты являются таковыми только на фоне некоторой общей проблемы. Поэтому подчеркивание либо контрастов, либо параллелей говорит одинаково много как о комментаторе, так и о том, что он комментирует.

Итак, трактовка человека как субъекта, а природы как объекта связана со сдвигом парадигмы в науке. Процесс превращения человека в субъекта и природы (и человека) в объект имел следствием возникновение отношения эксплуатации субъектом объекта. Использование научных причинных объяснений дает субъекту власть над объектом. Эта власть реализуется с помощью научных предсказаний и использования технических средств для достижения поставленных целей.

Человек уже не является в идеале социальным существом, zoon politikon, которое живет в гармонии со своим домашним окружением, oikos, внутри разумного сообщества, полиса и логоса. Человек оказывается субъектом, который с помощью технического знания делает себя властелином универсума объектов.

Поэтому Ренессанс является не столько возрождением, сколько рождением радикально нового, выходящего за рамки традиции. В этом смысле он является поворотным пунктом истории.