Приложение В. Развитие экономической науки

§ 1.Мы видели, что экономическая свобода имеет свои корни в прошлом, но в основном она является продуктом совсем недавнего времени, теперь мы проследим параллельное с ней развитие экономической науки. Социальные условия, существующие в наши дни, представляют собой результат развития ранних арийских и семитских институтов при помощи греческой мысли и римского права, но современные экономические теории испытывали очень небольшое непосредственное влияние теорий античности.

Соответствует действительности, что современная экономическая теория имеет общее происхождение с другими науками, относящееся к тем временам, когда возрождалось изучение работ классических авторов. Но промышленная система, которая была основана на рабстве, и философия, которая рассматривала производство и коммерцию с презрением, содержали в себе мало такого, что было бы близким по духу работящим городским ремесленникам, которые были столь же горды своим мастерством и своим занятием, сколь и своим участием в управлении государством. Эти сильные, но малокультурные люди могли бы много выиграть от заимствования философского мышления и широкого кругозора великих мыслителей прошлого. Однако в действительности они самостоятельно занялись решением собственных проблем в собственных интересах, и современная экономическая теория имеет в своих истоках некоторую жестокость и ограниченность поля зрения, как и пристрастие к рассмотрению богатства скорее в качестве цели, чем средства обеспечения человеческой жизни. Непосредственным объектом интереса этой теории в целом были государственные доходы, а также результаты и выгоды налогообложения, и здесь государственные деятели свободных городов, как и великих империй, находили свои экономические проблемы все более настоятельными и все более трудными, по мере того как торговля становилась все более широкой, а война все более дорогостоящей.

Во все эпохи, но особенно в раннем средневековье государственные деятели и купцы старались обогатить государство путем регулирования торговли. Одной из основных целей их устремлений являлось обеспечение драгоценными металлами, которое они считали лучшим показателем, если не главным источником, процветания как отдельного человека, так и целой нации. Но путешествия Васко да Гамы и Колумба привели к возвышению значения некогда второстепенных проблем коммерции у наций Западной Европы и приобретению ими доминирующей роли. Теории относительно важности драгоценных металлов и лучших средств обеспечения источников их поступления в какой-то мере превратились в основу для суждения о достоинствах государственной политики, решения вопросов войны и мира и образования союзов, игравших главную роль в возвышении и падении наций; временами же эти теории оказывали большое воздействие на миграцию людей по поверхности земного шара.

Законодательные акты, касающиеся торговли драгоценными металлами, были лишь отдельной группой среди огромного числа юридических документов, которые с разной степенью детализации и строгости преследовали цель предопределить каждому индивидууму, что он должен производить и как он должен это делать, сколько он должен заработать и как он должен потратить свой заработок. Природная склонность тевтонцев к единству придала исключительную силу обычаям в начале средневековья. И эта сила оказалась на стороне торговых гильдий, местных властей и национальных правительств, когда они поставили перед собой задачу преодолеть беспокойную тенденцию к переменам, которая прямо или косвенно возникла в результате торговли с Новым Светом. Во Франции эта тевтонская предвзятость направлялась римской гениальностью в области систематизации, и патерналистское государство достигло своего зенита; торговое регулирование Кольбера вошло в легенды. Именно в это время впервые сформировалась экономическая теория, получила известность так называемая "меркантилистская" теория, и регулирование осуществлялось с невиданными доселе искусством и строгостью.

По мере того как шли годы, возникла тенденция к экономической свободе, и те, кто восставал против новых идей, привлекали на свою сторону авторитет меркантилистов предшествующего поколения. Но дух регулирования и ограничения, который можно обнаружить в их теориях, принадлежал прошлому, многие изменения, к осуществлению которых они сами стремились, были направлены на свободу предпринимательства. В частности, они утверждали в противовес тем, кто желал абсолютно запретить экспорт драгоценных металлов, что он должен быть разрешен во всех случаях, тогда торговля в конечном счете приведет к большему поступлению в страну золота и серебра, чем к их оттоку из страны. Но, подняв, таким образом, вопрос о том, не выиграет ли государство, позволив торговцу вести свое дело по своему усмотрению в каждом конкретном случае, они положили начало новому направлению мышления, и это направление незаметными шагами двигалось в сторону экономической свободы, и существовавшие тогда условия способствовали этому в не меньшей мере, чем умонастроения и характер западноевропейцев. Движение ширилось вплоть до того момента, когда во второй половине XVIII в. созрели условия для выдвижения доктрины, утверждавшей, что благосостояние общества почти всегда страдает, если государство пытается противопоставить свои собственные искусственные регулирующие нормы "естественной" свободе каждого человека вести свои дела по своему собственному усмотрению [Тем временем "камералистские" исследования способствовали развитию научного анализа общественной экономики, первоначально лишь ее финансовой стороны, а начиная с 1750 г. во все большей степени и материальных - в отличие от человеческих - условий существования богатства народов. ].

§2. Первая систематическая попытка сформировать экономическую науку на широкой основе была пред принята примерно в середине XVIII в. группой государственных деятелей и философов, которую возглавлял Кенэ, благородный лекарь Людовика XV. [Сочинение Кантильона "О природе торговли" (Сantil1оn. Sur la Nature de Commerce), написанное в 1755 г. и отличающееся широтой взглядов, не без оснований в какой-то мере может претендовать на систематичность. Оно отличается остро той и в определенных отношениях опережает свое время, хотя сейчас представляется, что в ряде важных вопросов оно было предвосхищено Николасом Барбоном, писавшим на шестьдесят лет раньше Кантильона. Каутц первым признал важность работы Кантильона, а Джевонс заявил, что он был истинным основателем политической экономии. Правильную оценку его места в экономической теории см. в статье Хиггса в: Quarterly Journal of Economics, vol. VI.] Краеугольным камнем их политики было повиновение Природе. [В течение двух предшествующих веков авторы, писавшие по экономическим вопросам, неизменно апеллировали к Природе, каждый участник споров утверждал, что его схема была более естественной, чем схема других, а философы XVIII в., некоторые из которых оказали огромное влияние на экономическую теорию, были склонны искать критерий правоты в соответствии Природе. В частности, Локк во многом предвосхитил работы французских экономистов в отношении общей направленности его апелляций к Природе и некоторых важнейших деталей его теории. Но Кенэ и других работавших с ним французских экономистов толкали к поиску естественных законов общественной жизни некоторые дополнительные обстоятельства по сравнению с теми, что существовали в Англии.

Роскошь французского двора и привилегии высших классов, разрушавшие Францию, демонстрировали худшую сторону искусственной цивилизации и заставляли вдумчивых людей стремиться к более естественному состоянию общества. Юристы, среди которых находилась большая часть лучших моральных и интеллектуальных сил страны, были преисполнены почтения к "естественному закону", разрабатывавшемуся юристами школы стоиков поздней Римской империи, а по мере приближения века к своему завершению сентиментальное восхищение "естественной" жизнью американских индейцев, разожженное Руссо, начало оказывать влияние на экономистов. Вскоре они получили название "физиократы", или приверженцы, или сторонники естественного закона; это наименование произошло от названия книги Дюпона де Немур "Физиократия или естественная конституция наиболее выгодного управления человеческим родом", опубликованной в 1768 г. (Dupont de Nemours. Physiocratie ou Constitution Naturelle de Gouvemement Ie plus avantageux an Genre Humain). Можно отметить, что их энтузиазм в отношении сельского хозяйства, а также естественности и простоты сельской жизни частично был заимствован у их учителей из школы стоиков.]

Они первыми провозгласили доктрину свободной торговли в качестве широкого принципа деятельности, продвинувшись в этом смысле даже дальше таких передовых английских писателей, как сэр Дадли Норт, и многое в общем духе и характере их подхода к политическим и социальным вопросам было пророческим по отношению к более поздним временам. Однако они допустили ошибку, которая была широко распространена в то время даже среди ученых-естественников, но которая после длительной борьбы была устранена из физической науки. Они путали этический принцип соответствия природе, который выражается в повелительном наклонении и предписывает определенные законы деятельности и те каузальные законы, которые наука открывает, задавая вопросы природе, и которые выражаются в изъявительном наклонении. В силу этой и других причин их деятельность представляла лишь небольшую непосредственную ценность.

Но ее косвенное влияние на современное положение в области экономической теории было очень большим. Во-первых, четкость и логическая состоятельность их доводов привели к тому, что они оказали большое влияние на последующее мышление. И во-вторых, основным мотивом их исследований не являлось, как это обстояло с большинством их предшественников, увеличение богатства купцов и пополнение казны королей: они стремились уменьшить страдания и унижения, которые приносила крайняя нищета. Таким образом, они придали экономической теории ее современную цель поиска таких знаний, которые могут повысить качество человеческой жизни. [Даже благородный Вобан (когда писал в 1717г.) был вынужден извиняться за свою заинтересованность в благосостоянии народа, утверждая, что его обогащение было единственным путем обогащения короля: "бедные крестьяне - бедное королевство, бедное королевство - бедный король" С другой стороны, Локк, оказавший большое влияние на Адама Смита, предвосхитил горячую филантропию физиократов, как это он сделал и в отношении их специфических экономических воззрений. Их любимая фраза Laissez faire, laissez alter повсеместно применяется в наши дни неправильно. Laissez faire означает, что каждому должно быть позволено заниматься, чем он хочет и как он хочет, что все виды деятельности должны быть открыты каждому, что государство не должно, как настаивали кольберисты, предписывать производителям, какую ткань они должны выпускать. Laissez aller (или passer) означает, что должно быть разрешено беспрепятственное движение людей и товаров из одного места в другое, и особенно из одного района Франции в другой, без взимания дорожных пошлин и налогов, а также без вызывающих раздражение правил. Следует заметить, что laissez aller являлось командой церемониймейстера в средние века начать сражение на турнире.]

§ 3. Следующий великий шаг вперед, самый великий шаг, когда-либо совершенный экономической теорией, был связан с деятельностью не школы, а отдельного человека. В действительности Адам Смит не был единственным выдающимся экономистом своего времени. Незадолго до него важный вклад в экономическую теорию был осуществлен Юмом и Стюартом, великолепные исследования экономических фактов были опубликованы Андерсоном и Янгом. Однако широта мышления А. Смита позволила ему включить все лучшее, что было у его современников, англичан и французов, и, хотя он, несомненно, заимствовал многое от других, чем больше сравниваешь его с теми, кто был до него, и с теми, кто появился после него, тем более утонченным представляется его гений, тем шире кажутся его знания и более последовательным — мышление. Он прожил длительное время во Франции, где встречался со многими физиократами; он внимательно изучал английскую и французскую философию своего времени и практически познал мир, совершив множество путешествий и установив тесные связи с шотландскими коммерсантами. Эти преимущества были дополнены непревзойденной наблюдательностью, рассудительностью и логичностью. В результате, в том, в чем он отличается от своих предшественников, он гораздо ближе к правде, чем они, в то же время вряд ли найдется экономическая истина, известная нам сейчас, о которой он не догадывался бы. Поскольку же он был первым, кто написал трактат о богатстве со всеми его основными социальными аспектами, только исходя из этого он мог претендовать на роль основоположника современной экономической теории [Ср. короткое, но убедительное изложение вопросов, по которым А. Смит мог претендовать на первенство, в кн. Wagner. Grundlegung, Ed. 3, S. 6, а также: Н а с b а с h. Untersuchungen iiber Adam Smith (в которой заметки о голландском влиянии на французов и англичан заслуживают особого внимания) , а также в статье Л. Л. Прайса "Адам Смит и его отношения с новейшей экономической теорией" в Economic Journal, vol. III. Каннингем в книге "История", § 306, убедительно говорит, что "его великое достижение заключено в обособлении концепции национального богатства, в то время как предшествующие авторы рассматривали его в сознательном подчинении национальной власти" но возможно, это сопоставление носит слишком острый характер. Кэннан в своем введении к "Лекциям об Адаме Смите" показывает значение влияния, оказанного на него Хатчинсоном. ] .

Но открытая им область была слишком велика, чтобы ее мог исследовать один человек, и многие истины, которые порой попадали в его поле зрения, затем ускользали от него. Поэтому его авторитет можно привлекать в поддержку многих ошибочных взглядов, хотя при более тщательном изучении всегда становится ясно, что он продвигался в сторону истины. [Например, он не совсем избавился от преобладавшего в его время смешения законов экономической науки с этическим требованием соответствия природе. "Естественное" иногда означает для него то, что действительно создают существующие силы либо имеют тенденцию к созданию, иногда же то, что в соответствии с его желаниями, обусловленными его человеческой природой, должны были бы создать эти силы. Таким же образом он иногда считает сферой деятельности экономиста развитие науки, а в других случаях - продвижение вперед одной из областей искусства руководства. Но насколько бы ни был зачастую неточным его язык, при более внимательном изучении мы обнаруживаем, что он хорошо представлял себе, к чему он стремился. Когда он искал каузальные законы, т.е. естественные законы, как их называют теперь, он использовал методы естественных наук, когда же он занимался практическими наставлениями, он в целом знал, что излагает лишь свои собственные взгляды на то, что должно иметь место, даже если он, видимо, призывает авторитет природы в их защиту.]

Он развивал выдвинутую физиократами доктрину свободной торговли с такой большой практической мудростью и с такими обширными знаниями реальных условий коммерческой деятельности, что превратил эту доктрину в огромную силу в реальной жизни, и он известен самым широким образом как в Англии, так и за границей своим утверждением о том, что правительство, вмешиваясь в торговлю, повсеместно наносит вред. Приводя многие примеры того, как деятельность индивидуального предпринимателя только в собственных интересах может наносить ущерб обществу, он вместе с тем утверждал, что, даже если правительство поступает, руководствуясь самыми лучшими намерениями, оно почти всегда служит обществу хуже, чем предприятие частного владельца, насколько бы эгоистичным он ни оказался. Настолько велико было впечатление, произведенное на мир его защитой этой доктрины, что большинство немецких авторов имеют в виду главным образом ее, когда говорят о Smithianismus [Популярное использование этого термина в Германии подразумевает не только убежденность Адама Смита в том, что свободная игра частных интересов даст больше для общественного блага, чем может дать вмешательство правительства, но и то, что почти всегда она достигает идеально наилучших результатов. Но ведущие немецкие экономисты хорошо знали о том, что он всегда настоятельно доказывал наличие во многих случаях противоречий между частными интересами и общественным благом, и старое значение термина Smithianismus оказывается дискредитированным. См., например, длинный список подобных противоречий, имеющихся в "Богатстве народов", в работе Книса 'Политическая экономия", гл. III, § 3, а также Фейлбоген "Смит и Тюрго" и работу Цейса (F e i 1 b о g e n. Smith und Turgot; Z с у s s. Smith und der Eingennutz).].

Но в конце концов, не в этом состояла его главная работа. Его важнейшей задачей являлось объединение и развитие рассуждений его английских и французских современников и предшественников о стоимости. Наибольшее значение его деятельности, приведшей к возникновению целой эпохи в экономической мысли, состояло в том, что он первым осуществил тщательное и научное исследование способа, посредством которого стоимость измеряет человеческую мотивацию, с одной стороны, давая количественную характеристику желаний покупателей получить благо, а с другой стороны - усилий и жертв (или "реальных издержек производства") со стороны его производителя [На связь стоимости с издержками производства указывали физиократы и многие ранние авторы, среди которых можно упомянуть Харриса, Кантильона, Локка, Барбона, Петти и даже Гоббса, который намекал, хотя и неопределенно, что многое зависит от труда и воздержания, применяемых человеком при обработке и накоплении даров природы, получаемых от земли и моря, - proventus terrce et aquae, labor et parsimonia.] .

Возможно, что он сам не понимал всего скрытого смысла своей деятельности; этого смысла определенно не улавливали и многие из его последователей. Но при всем этом лучшая экономическая работа, опубликованная после "Богатства народов", отличается от книги, вышедшей перед ней, более четким проникновением в сущность достижения равновесия и количественного определения посредством денег, желания к обладанию какой-либо вещью, с одной стороны, а с другой - всех различных усилий и самолишений, которые прямо или косвенно содействуют ее созданию. Сколь ни были бы важны шаги, предпринятые другими в этом направлении, прогресс, достигнутый им, был настолько велик, что в действительности он открывал новый взгляд на вещи и поэтому имел эпохальное значение. В данном вопросе он и экономисты, которые предшествовали ему и появились после него, не изобретали нового академического понятия, они просто добивались определенности и точности понятий, известных из повседневной жизни. В действительности обычный человек, не имеющий аналитического склада ума, склонен рассматривать деньги в качестве более непосредственного и точного измерителя мотивации и счастья, чем это имеет место на самом деле, и частично подобная ошибка связана с тем, что он не задумывается над способом, посредством которого происходит подобное измерение. Экономический язык кажется более техническим и менее реальным, чем язык повседневной жизни. Но в действительности он оказывается более реальным, поскольку он отработан более тщательно и в большей мере учитывает различие и трудности. [Адам Смит четко понимал, что, хотя экономическая наука должна основываться на изучении фактов, факты являются на столько сложными, что ничему непосредственно они научить не могут, их следует толковать на основе последовательных рас суждений и тщательного анализа. По словам Юма, "Богатство народов" настолько "обильно насыщено любопытными факта ми, что должно привлечь общественное внимание". Именно это и делал А. Смит - он не очень часто доказывал вывод при помощи детальной индукции. Данные, использованные им для доказательства, представляли собой главным образом факты, известные каждому, - факты физического, умственного и морального порядка. Но он иллюстрирует свои доказательства любопытными и поучительными примерами; таким образом он вдыхает в них жизнь и придает им силу, заставляет своего читателя почувствовать, что он имеет дело с проблемами реального мира, а не с абстракцией, и его книга, хотя и не удачная по структуре, является образцовой методологически. Превосходство Адама Смита и Рикардо, каждого по-своему, хорошо отражено в книге проф. Никольсона "Кембриджская новая история", т. X, гл. XXIV (N i с h о 1 s о п. The Cambridge Modem History).]

§ 4. Ни один из современников Адама Смита и его непосредственных последователей не обладал столь широким и гармоничным мышлением, как он. Но они проделали превосходную работу; каждый занимался определенным видом проблем, к которому его привлекала естественная склонность его дарования или особые события того времени, в которое он писал. На протяжении остальной части XVIII в. основные экономические работы носили исторический и описательный характер и касались условий трудящихся классов, особенно в сельскохозяйственных районах. Артур Янг продолжал неподражаемые описания своего путешествия, Иден писал историю бедняков, которая послужила одновременно исходной основой и образцом для всех последующих историков промышленности, в то время как Мальтус путем тщательного исследования истории показал, какие силы на деле управляли ростом населения в различных странах и в различное время.

Но в целом наиболее влиятельным среди непосредственных последователей Адама Смита был Бентам. Сам лично он мало писал об экономике, но во многом задал тон формировавшейся в начале XIX в. школе английских экономистов. Его логика была бескомпромиссной, и он враждебно относился ко всем ограничениям и регулирующим постановлениям, для существования которых не могло быть выдвинуто четкого обоснования, его же безжалостные требования о том, что они должны оправдывать свое существование, диктовались условиями его эпохи. Англия добилась своего исключительного положения в мире благодаря быстроте, с которой она приспосабливалась к любому новому экономическому движению, в то время как из-за приверженности к старомодным порядкам нации Центральной Европы не смогли воспользоваться большими природными ресурсами своих стран. Поэтому английские предприниматели были склонны считать, что влияние обычаев и сантиментов на деловые вопросы является вредным, что в Англии оно по крайней мере снижалось в прошлом, продолжает снижаться и в ближайшем будущем исчезнет полностью; приверженцы же Бентама не замедлили сделать вывод о том, что у них нет необходимости уделять большое внимание обычаям. Им казалось достаточным рассмотреть тенденции в деятельности отдельного человека, исходя из предположения, что этот человек всегда занят поиском того направления деятельности, которое лучше всего будет способствовать реализации его интересов, и он может беспрепятственно и быстро двигаться в этом направлении. [Другой путь воздействия на окружавших его молодых экономистов был связан с его страстным стремлением к безопасности. В действительности он был настойчивым реформатором. Он был врагом всех искусственных различий между разными классами людей; он подчеркивал, что счастье одного человека столь же важно, как и счастье любого другого, и что целью всякой деятельности должно быть увеличение общей суммы счастья; он допускал, что при прочих равных условиях эта общая сумма будет тем выше, чем более равномерно будет распределено богатство. Тем не менее его разум был настолько напуган Французской революцией и настолько большим злом казалась ему малейшая угроза безопасности, что, каким бы смелым аналитиком он ни был, он ощущал в себе и воспитывал в своих учениках почти суеверное благоговение перед существующими институтами частной собственности.]

Имеется некоторая доля правды в обвинениях, которые часто выдвигались против английских экономистов в начале XIX в., в том, что они пренебрегали достаточно глубоким изучением вопроса о том, нет ли возможности предоставить более широкое поле коллективным действиям в экономических и социальных сферах за счет действий индивидуальных, а также в том, что они преувеличивали силу конкуренции и быстроту ее воздействия; есть также некоторые основания, хотя и очень небольшие, для обвинений в том, что их работа омрачена излишней жесткостью схем и даже редкостью эмоций. Эти недостатки частично объяснялись непосредственным влиянием Бентама, частично они были связаны с духом той эпохи, выразителем которой он был. Но в некоторой мере они были вызваны и тем обстоятельством, что экономические исследования вновь во многом велись людьми, чья сила состояла скорее в энергичных действиях, чем в философских размышлениях.

§ 5. Государственные деятели и купцы вновь погружались в проблемы денег и внешней торговли, даже с еще большей энергией, чем они это делали в те времена, когда эти проблемы впервые были затронуты в начальный период великих экономических перемен, происходивших на закате средневековья. На первый взгляд могло показаться вероятным, что их связь с реальной жизнью, их широкий опыт и их огромные знания действительности должны были бы привести их к широкому изучению человеческой природы и использованию обширной базы для обоснования их доказательств. Однако те, кто получил образование лишь в практической жизни, зачастую склонны к чересчур быстрым обобщениям на основании своего личного опыта.

Пока они не выходили за рамки своей собственной сферы, их работы были великолепными. Теория денежного обращения представляет собой именно ту часть экономической науки, в которой лишь небольшой ущерб может быть нанесен отказом принимать во внимание какие-либо человеческие мотивы, кроме стремления к богатству, и блестящая школа дедуктивного доказательства, возглавлявшаяся Рикардо, оказывалась в данном случае в безопасной зоне. [О нем часто говорят как о типичном англичанине, но именно таковым он и не был. Его могучая конструктивная оригинальность есть признак высшей гениальности для всех наций. Но его отвращение к индукции и его восторги перед абстрактными доказательствами есть результат не его английского воспитания, а, как это отмечает Бейджгот, его семитского происхождения. Почти каждая ветвь семитской расы имела некий специфический гений, позволявший обращаться с абстракциями, и некоторые из них имели склонность к абстрактным расчетам, связанным с профессией финансовых дельцов и ее современным развитием, а способность Рикардо, не спотыкаясь, прокладывать свой путь по скрытым тропинкам к новым и неожиданным результатам никогда не была превзойдена. Но даже для англичанина трудно идти таким путем, и его зарубежные критики, как правило, не смогли определить действительное направление и цель его работы. Дело в том, что он никогда не пытался объяснить свою позицию, он никогда не показывал, какова его цель в разработке сначала одной гипотезы, а затем -другой и как путем надлежащего сочетания результатов его различных гипотез можно осветить множество разнообразных практических вопросов. Первоначально он не задавался целью публиковать свои работы, а стремился лишь устранить собственные сомнения и, возможно, сомнения нескольких своих друзей по особо сложным проблемам. Подобно ему они были практичными людьми, обладавшими огромными знаниями в области жизненных реалий, и в этом состоит одна из причин его предпочтения широких принципов, созвучных общему опыту, по сравнению с частными индуктивными выводами, сделанными на основе избирательной группировки фактов. Однако его симпатии были на стороне рабочего человека, и он поддерживал своего друга Юма в его защите права рабочих объединяться в интересах взаимопомощи таким же образом, как это могли делать их наниматели. См. ниже. Приложение I.]

Затем экономисты занялись теорией внешней торговли и устранили из нее многие недостатки, оставшиеся после Адама Смита. Нет другого раздела экономики, за исключением теории денег, который бы столь строго соответствовал рамкам чисто дедуктивного мышления. Действительно, всестороннее рассмотрение политики свободной торговли должно учитывать многочисленные соображения, не являющиеся чисто экономическими, однако большинство их, хотя и важны для стран с аграрной экономикой, особенно для молодых государств, имеют несущественное значение для Англии.

На всем протяжении этого периода в Англии не пренебрегали и изучением экономических фактов. Статистические исследования Петти, Артура Янга, Идена и других были умело продолжены Туком, Маккуллохом и Портером. И хотя, возможно, соответствует действительности, что в их работах необоснованно большое внимание уделяется тем фактам, которые представляют непосредственный интерес для торговцев и других капиталистов, этого нельзя сказать о великолепной серии парламентских запросов относительно условий существования трудящихся классов, которые были сделаны под влиянием экономистов. Фактически сбор государственными органами и частными лицами статистических данных и сведений об экономической истории, который осуществлялся в Англии в конце XVIII и в начале XIX вв., может рассматриваться как зарождение систематических исторических и статистических исследований в области экономики.

Тем не менее их работе присуща определенная ограниченность: она была действительно исторической, но в своей основной части она не была "сравнительной". Юм, Адам Смит, Артур Янг и другие, руководствуясь своим инстинктивным провидением и примером Монтескье, иногда сравнивали социальные факты, относящиеся к различным эпохам и различным странам, и извлекали уроки из таких сравнений. Но никто не уловил идеи о систематическом подходе к сравнительному изучению истории. В результате авторы того времени, насколько бы способными и добросовестными они ни были в своих поисках реальных жизненных фактов, вели свои исследования наугад. Они упускали из поля зрения целые группы фактов, которые, как мы теперь видим, имеют жизненно важное значение, и зачастую не могли наилучшим образом использовать собранные ими факты. И эта узость подхода еще больше усиливалась, когда они переходили от сбора фактов к общим рассуждениям относительно этих фактов.

§ 6. Ради упрощения аргументации Рикардо и его последователи часто рассматривали человека в качестве постоянной величины и никогда не давали себе труда изучить возможные вариации. Люди, которых они знали самым тесным образом, были жителями больших городов, и они иногда настолько небрежно излагали свои мысли, как если бы подразумевали, что другие англичане были в очень большой степени подобны тем, которых они знали в больших городах.

Они знали, что обитатели других стран имели собственные специфические особенности, заслуживающие изучения, но, видимо, считали такие различия поверхностными и неизбежно подлежащими устранению, как только другие нации ознакомятся с лучшим образом жизни, которому англичане были готовы их научить. Тот же самый образ мышления, который толкнул наших юристов к навязыванию английского гражданского права индийцам, заставил наших экономистов разрабатывать свои теории, подразумевая, что мир состоит из горожан. И хотя это нанесло небольшой ущерб, пока речь шла о рассмотрении проблем денег и внешней торговли, они впали в заблуждение в вопросе об отношениях между различными промышленными классами. Это заставило их говорить о труде как о товаре, не пытаясь осмыслить точку зрения рабочего и не останавливаясь ради того, чтобы учесть его человеческие страсти, инстинкты и привычки, симпатии и антипатии, его классовую ненависть и привязанность, его стремление к знаниям и к получению возможностей для свободных и решительных действий. Поэтому они приписывали силам спроса и предложения гораздо более сильное механическое и систематическое воздействие, чем можно было обнаружить в реальной жизни, и выдвигали законы, касающиеся прибыли и заработной платы, которые оказывались недейственными даже для Англии их собственного времени. [Что касается заработной платы, то в выводах, которые они делали из своих собственных посылок, возникали даже логические ошибки. Если вернуться к источникам этих ошибок, то они представляют собой не что иное, как последствия небрежной формы изложения. Но ими охотно воспользовались те, кто мало заботился о научном изучении экономики и стремился лишь к цитированию этих доктрин ради того, чтобы добиться сохранения неизменного положения рабочего класса, и, возможно, ни одна другая великая школа мыслителей не пострадала в такой мере от способа, посредством которого ее "паразиты" (если использовать термин, который обычно применяют к ним в Германии) , делая вид, что они идут по пути упрощения экономических доктрин, на деле провозглашали их в отсутствии условий, необходимых для того, чтобы эти доктрины оказались действенными. Мисс Мартино придала некоторое правдоподобие этим заявлениям своими едкими выступлениями против фабричных законов, в этом же духе писал и Сениор. Но мисс Мартино не была экономистом в прямом смысле этого слова, она признавалась, что никогда не прочитывала более одной главы в какой-либо экономической книге, прежде чем взяться за работу над статьей, иллюстрирующей экономические принципы, поскольку боялась, что ее мышление окажется под чрезмерным влиянием, а незадолго до своей смерти она выразила справедливое сомнение относительно какой бы то ни было обоснованности принципов политической экономии (в том виде, как она их понимала). Сениор выступил против фабричных законов, когда он лишь начал изучать экономическую теорию, через несколько лет он официально отрекся от своей точки зрения. Иногда говорят, что Маккуллох был противником законов, на деле же он горячо поддерживал их. Тук руководил подкомиссией, доклад которой относительно использования женского и детского труда на шахтах привел к решительным выступлениям общественности за его запрещение.]

Но их наиболее серьезная ошибка состояла в том, что они не видели, насколько подвержены изменениям обычаи и институты, существующие в промышленности. В частности, они не видели, что нищета бедняков является основной причиной их слабости и неумелости, которые и являются причиной их нищеты, они не обладали присущей современным экономистам верой в возможность огромного улучшения положения рабочего класса.

Социалисты решительно отстаивали тезис о совершенстве человека. Но их взгляды не основывались на обширных исторических и научных исследованиях, и излагались настолько экстравагантным образом, что вызывали презрение со стороны деловитых экономистов того времени. Социалисты не изучали доктрин, на которые сами же нападали, и не составляло трудности доказать, что они не понимали природы и эффективности существующей экономической организации общества. Поэтому экономисты не давали себе труда тщательно рассмотреть какую-либо из их доктрин, особенно это относилось к их рассуждениям относительно человеческой природы. [Некоторое исключение следует сделать в отношении Мальтуса, чьи исследования проблем населения были подсказаны очерком Годвина. Но он, если говорить строго, не принадлежал к рикардианской школе и не был деловым человеком. Полвека спустя Бастиа, яркий писатель, но не глубокий мыслитель, выдвинул экстравагантную доктрину о том, что естественная организация общества под влиянием конкуренции представляет собой не только лучшее, что может быть практически осуществлено, но и лучшее, что можно себе представить теоретически.]

Но социалисты были людьми, которые остро ощущали скрытые пружины человеческих действий и кое-что знали о них, экономисты же не принимали их во внимание. В глубине их страстных, напыщенных разглагольствований были скрыты тонкие наблюдения и плодотворные предложения, из которых экономисты и философы могли многому научиться. И постепенно влияние социалистов начало сказываться. Конт многим обязан им, а жизненный кризис Джона Стюарта Милля, как он сообщает в своей биографии, наступил в результате чтения их работ.

§ 7. Когда мы сравниваем современную точку зрения на жизненно важную проблему распределения богатства с точкой зрения, преобладавшей в начале XIX столетия, мы обнаруживаем, что наряду со всеми изменениями в деталях и улучшениями в научной точности исследований имеет место фундаментальное изменение в подходе, поскольку, если раньше экономисты исходили в своих доводах из того, что характер человека и его производительность должны были рассматриваться в качестве фиксированной величины, современные экономисты постоянно помнят о том, что это является продуктом обстоятельств, в которых он жил. Отчасти причина такого изменения точки зрения экономистов состояла в том, что перемены в человеческой природе в течение последних пятидесяти лет происходили настолько быстро, что привлекали к себе внимание; частично причина состояла в непосредственном воздействии отдельных авторов, социалистов и т.д., а частично — в косвенном действии схожих изменений в некоторых областях естественных наук.

В начале XIX в. происходило быстрое развитие физико-математических наук, а эти науки, как бы значительно ни отличались они друг от друга, имеют общую черту, состоящую в том, что предмет их изучения постоянен и неизменен во всех странах и во все времена. Люди имели представление о прогрессе науки, но им мало что было известно о ее сущности и развитии. Столетие спустя начали медленно прокладывать себе путь биологические науки, и человечество более четко представило природу развития органической жизни. Люди узнали о том, что, если предмет науки проходит через различные стадии развития, законы, применяемые к одной стадии, в редких случаях могут применяться в неизменном виде в отношении других стадий: законы науки должны развиваться соответственно развитию тех вещей, которые рассматривает эта наука. Влияние этого нового понятия постепенно распространилось на науки, имеющие отношение к человеку, и проявилось в работах Гёте, Гегеля, Конта и других.

Наконец биологическая теория совершила качественный скачок, ее открытия приковали внимание всего мира, как это было в свое время с открытиями в области физики, заметное изменение уровня имело место в этических и исторических науках. Экономическая теория не осталась в стороне и с каждым годом все больше внимания уделяла изменчивости человеческой природы и тому, каким образом характер человека воздействует на преобладающие методы производства, распределения богатства и сам подвергается их воздействию. Первым важным проявлением нового движения явилась публикация великолепной книги Джона Стюарта Милля "Основы политической экономии" [Джеймс Милль воспитывал своего сына в строгом соответствии с принципом Бентама и Рикардо, он выработал у него активное стремление к ясности и определенности. В 1830 г. Джон Милль написал очерк о методах экономической теории, в котором он предлагал установить более четкие границы научных абстракций. Он столкнулся с неявным предположением Рикардо, что никакой мотив деятельности, за исключением стремления к богатству, не должен в большой мере приниматься во внимание экономистом; он утверждал, что такое предположение представляется опасным лишь до тех пор, пока оно не будет четко сформулировано, и он почти решился написать трактат, который должен был сознательно и определенно базироваться на нем. До того как он опубликовал в 1848 г. свою великую работу по экономике, в тональности его мышления и чувств произошли изменения. Милль назвал свою работу "Основы политической экономии и некоторые аспекты их приложения к социальной философии" (важно, что он не сказал "к другим отраслям социальной философии" ср.: In gram. History, р. 154), и он не сделал в ней попытки провести четкую грань между рассуждениями, которые предполагают, что единственным мотивом человека является стремление к богатству, И рассуждениями, которые этого не предполагают. Изменение в его позиции представляло собой часть великих изменений, происходивших в окружавшем его мире, хотя он полностью не осознавал их влияние на себя самого.].

Последователи Милля продолжали, подобно ему, удаляться от позиции, занятой непосредственно последователями Рикардо, и человеческий элемент в противопоставлении механическому элементу занимал все более выдающееся положение в экономической теории. Не говоря о еще живущих авторах, новый характер проявился в исторических исследованиях Клиффа Лесли и многообразной деятельности Бейджгота, Кернса, Тойнби и других, но прежде всего в работах Джевонса, который обеспечил себе постоянное и заметное место в экономической истории благодаря редкому сочетанию в этих работах многочисленных высочайших достоинств самого различного порядка.

Высокое понятие социального долга получает повсеместное распространение. В парламенте, в печати и с трибун провозглашение человечности звучит все более четко и откровенно. Милль и следовавшие за ним экономисты содействовали поступательному развитию этого общего движения, и в свою очередь это движение способствовало их прогрессу. Частично в силу этой причины, частично вследствие современного развития исторической науки проводившееся ими исследование фактов имело более широкий и философский характер. Соответствует действительности, что исторические и статистические работы некоторых более ранних экономистов были превзойдены лишь в редких случаях, если это вообще имело место. Однако большим количеством недоступной им информации в наши дни может воспользоваться любой, и экономисты, не обладающие ни знаниями Маккуллоха в области практической коммерции, ни его огромной исторической эрудицией, получают возможность составить более широкое и более ясное, чем он, представление о соотношении экономической доктрины и реальных жизненных фактов. В этом им содействует общий прогресс, который имеет место в методах всех наук, включая историю.

Таким образом, экономическое мышление теперь является более точным, чем в прошлом: предполагаемые в любом исследовании посылки излагаются с более жесткой определенностью, чем раньше. Однако подобная возросшая точность в некоторых аспектах оказывает разрушительное воздействие — она демонстрирует, что многие из более старых применений общих рассуждений были несостоятельными, поскольку не было предпринято попыток продумать все подразумевавшиеся предположения и выяснить, могли ли они обоснованно выдвигаться при данных конкретных обстоятельствах. В результате были разрушены многие догмы, казавшиеся простыми только потому, что они были неопределенно выражены, но которые именно в силу этой причины использовались сторонниками одной из враждующих сторон (главным образом класса капиталистов) в качестве оружия в их борьбе. На первый взгляд может показаться, что эта разрушительная работа снизила ценность для экономической теории процесса общих рассуждений, в действительности же она привела к противоположным результатам. Она расчистила почву для более нового и мощного механизма, который создается настойчиво и терпеливо. Он позволил нам бросить более широкий взгляд на жизнь, увереннее, хотя и медленнее, продвигаться вперед, занимать более научную и гораздо менее догматичную позицию, чем те добрые и великие люди, которые первыми взяли на себя тяготы борьбы с трудностями, создаваемыми экономическими проблемами, и благодаря чьим пионерским исследованиям мы можем ныне продвигаться более легким путем.

Это изменение, возможно, следует рассматривать как движение вперед от той ранней стадии в развитии научного метода, на которой природные процессы представлялись заведомо упрощенными, с тем чтобы эти процессы могли быть описаны короткими доступными фразами, к той более высокой стадии, на которой они исследуются более тщательно и изображаются в большем соответствии с реальностью, даже за счет некоторой потери простоты и определенности, как и доступности. И вследствие этого общая теория в экономической науке быстро прогрессировала и завоевывала более прочные позиции при жизни того поколения, при котором она на каждом шагу подвергалась враждебной критике, чем во времена, когда она достигла пика своей популярности и ее авторитет редко подвергался сомнению.

До сих пор мы рассматривали недавний прогресс лишь с точки зрения Англии, но прогресс в Англии явился лишь одной из сторон более широкого движения, распространившегося на весь западный мир.

§ 8. У английских экономистов было много критиков и много последователей в других странах. Французская школа непрерывно развивалась начиная с деятельности ее великих мыслителей XVIII в. и избежала многих ошибок и заблуждений, особенно в отношении заработной платы, которые были распространены между второстепенными английскими экономистами. Со времен Сэя она проделала большую полезную работу. В лице Курно она имела конструктивного мыслителя высочайшего ранга, в то время как Фурье, Сен-Симон. Прудон и Луи Блан выдвинули многие наиболее ценные, как и многие наиболее необузданные, идеи социализма.

Вероятно, наибольшего относительного продвижения вперед на протяжении последних лет добились американцы. В предшествующем поколении, как предполагалось, "американская школа" экономистов состояла из группы сторонников протекционизма, следовавших за Кэри. Однако в настоящее время формируется новая школа энергичных мыслителей, и имеются признаки того, что Америка выдвигается на ведущие позиции в области экономической теории, подобно тому как она уже заняла такие позиции в области экономической практики.

Имеются признаки пробуждения новых сил в двух старых обителях экономической науки — Голландии и Италии. В еще большей мере это относится к активной аналитической работе австрийских экономистов, привлекающей большое внимание во всех странах.

Но в целом наиболее важная экономическая работа на Европейском континенте за последнее время была проделана в Германии. Признавая ведущую роль Адама Смита, немецкие экономисты больше, чем кто-либо другой, были раздражены, как они считали, островной узостью и самоуверенностью рикардианской школы. Особое возмущение у них вызывал способ, посредством которого английские защитники свободы торговли неявно предполагали, что положение, которое было выдвинуто в отношении промышленно развитой страны, какой была Англия, может быть без изменений применено к сельскохозяйственным странам. Блестящий ум и национальный энтузиазм Листа позволил опровергнуть это предположение, и Лист показал, что рикардианцы лишь в очень небольшой мере учитывали косвенные эффекты свободной торговли. Пока речь идет об Англии, пренебрежение таким воздействием не может нанести большого ущерба, поскольку в основном такие эффекты являются положительными, и поэтому усиливают прямой эффект свободной торговли. Но Лист отметил, что в Германии и тем более в Америке многие косвенные последствия имеют негативный характер, и утверждал, что наносимый ими вред перевешивает прямые выгоды. Многие из его доводов оказались недействительными, но некоторые из них были состоятельными, и, поскольку английские экономисты с презрением отказались от ведения терпеливой дискуссии, способные и ориентирующиеся на общественные интересы люди, находившиеся под впечатлением силы тех доводов, которые были разумными, вынуждены были пойти на их использование в интересах широкой пропаганды других аргументов, не являвшихся научными, но обладавших большой притягательной силой для трудящихся классов. Американские фабриканты привлекли Листа в качестве своего адвоката, и начало его славы, как и систематической защиты протекционистских доктрин в Америке, было положено в результате широкого распространения этими фабрикантами написанного Листом специально для них популярного трактата. [Уже отмечалось, что Лист упустил из виду тенденцию к синхронизации развития различных наций, вызываемую их взаимосвязью в современных условиях. Его патриотическая горячность во многом исказила его научные суждения, но немцы охотно прислушивались к его доводу о том, что каждая страна должна пройти через те же самые этапы развития, которые прошла Англия, и что эта страна защищала своих производите лей, когда осуществляла переход от сельскохозяйственного к промышленному этапу. Он искренне стремился к постижению истины, его метод совпадал со сравнительным методом исследований, который активно использовался всеми категориями ученых в Германии, но особенно историками и правоведами, прямое же и косвенное воздействие его мыслей было очень большим. Его "Очерки новой системы политической экономии" появились в Филадельфии в 1827 г. ("Outlines of a New System of Political Economy"), а его работа "Национальная система политической экономии" ("Das nationale System der Politi- schen CEkonomie") вышла в 1840 г. Вопрос о том, действительно ли Кэри многое заимствовал у Листа, является спорным - см. кн. мисс Хирст "Жизнь Листа" ("Life of List"), гл. IV. Что касается общего соотношения их доктрин, см.: К н и с. Политическая экономия, 2-е изд., с. 440 и след.]

Немцы любят говорить о том, что физиократы и школа Адама Смита недооценивали значение национальной жизни; что они имели тенденцию жертвовать ею ради эгоистичного индивидуализма, с одной стороны, и ради вялого филантропического космополитизма — с другой. Они утверждали, что Лист оказал огромную услугу стране, стимулируя чувство патриотизма, которое является более щедрым, чем чувство индивидуализма, и более твердым и определенным, чем космополитизм. Можно усомниться в том, что космополитические симпатии физиократов и английских экономистов были столь сильны, как это считают немцы. Но совершенно ясно, что недавняя политическая история Германии усилила националистические настроения среди немецких экономистов. Окруженная могущественными и агрессивными армиями Германия может существовать, только опираясь на горячие национальные чувства, немецкие же авторы энергично, может быть, чересчур энергично, настаивали на том, что альтруистические чувства имеют более ограниченное влияние в экономических отношениях между странами, чем в экономических отношениях между индивидуумами.

Однако, хотя немцы испытывают националистические симпатии, они проявляют в своих исследованиях благородный интернационализм. Они захватили ведущее место в "сравнительном" исследовании экономики, как и всеобщей истории. Они сопоставили социальные и производственные явления в различных странах и в разные века; упорядочили их таким образом, что они проливают свет друг на друга и способствуют толкованию каждого из них в отдельности, их изучение проводилось в связи с наводящей на размышления историей юриспруденции. [Преимущества этой работы частично могут быть отнесены на счет объединения правовых и экономических исследований, проводившихся одновременно многими учеными в Германии и других странах континентальной Европы. Прекрасным примером этому может послужить вклад Вагнера в экономическую теорию.] Работы нескольких членов этой школы имеют оттенок преувеличения и даже узколобого презрения к доводам рикардианской школы, направление развития и цели которой они сами не смогли понять, что привело к гораздо более ожесточенным и нудным спорам. Но почти все без исключения лидеры этой школы были свободны от подобного узкого подхода. Трудно переоценить значение работы, которую они и их соратники в других странах проделали, чтобы проследить и объяснить историю экономических обычаев и институтов. Это одно из самых больших достижений нашего века и важное дополнение к нашему реальному богатству. Эта работа почти в непревзойденной степени расширила наши идеи, увеличила наши знания о самих себе и помогла нам понять эволюцию этической и социальной жизни человека, как и божественного принципа, воплощением которого она является. Основное внимание они уделили исторической трактовке науки и ее применению к условиям немецкой общественной и политической жизни, особенно к обязанностям германской бюрократии в области экономики. Но, возглавляемые блистательным Германном, они проделали тщательный и глубокий анализ, значительно расширивший наши знания, и в большой мере раздвинули границы экономической теории. [В таких вопросах англичане, немцы, австрийцы и поистине любая нация претендуют на большее, чем другие готовы им позволить. Частично это объясняется тем, что каждая нация имеет собственные интеллектуальные добродетели и теряет их в писаниях иностранцев, в то же время она не совсем понимает претензии, которые другие нации предъявляют в отношении ее недостатков. Однако основная причина заключается в том, что, поскольку любая новая идея развивается постепенно и зачастую разрабатывается более чем одной нацией одновременно, каждая из этих наций, вероятно, будет претендовать на нее и, таким образом, склонна недооценивать оригинальность других.]

Немецкая мысль дала также толчок изучению социализма и функций государства. Именно от немецких авторов, некоторые из которых были по происхождению евреями, мир получил наибольшую часть самых радикальных среди выдвинутых за последнее время предложений относительно использования мировой собственности на благо общества, лишь с незначительным учетом существующих свойств собственности. Правда, при более близком рассмотрении их работы оказываются менее оригинальными и менее глубокими, чем кажется на первый взгляд, но они получают огромную силу от их диалектической оригинальности, блестящего стиля и в некоторых случаях от далеко идущей, хотя и неравномерной исторической эрудиции.

Наряду с революционными социалистами в Германии существует большая группа мыслителей, пытающихся настаивать на недостаточности авторитета, который может быть получен из истории институтом частной собственности в его современной форме, и призывающих на основе широких научных и философских доказательств к пересмотру прав общества в отношении индивидуума. Политические и военные институты немецкого народа за последнее время усилили присущую им естественную тенденцию к опоре в большей, чем англичане, степени на государственное правление и в меньшей — на индивидуальную предприимчивость. И во всех вопросах, касающихся социальных реформ, английская и германская нации могут многому научиться друг у друга.

Однако среди всей этой исторической эрудиции и реформаторского энтузиазма возникает опасность, что трудная, но важная часть деятельности в области экономической науки может остаться незамеченной. Популярность экономической теории в какой-то мере привела к пренебрежительному отношению к тщательному и строгому доказательству. Всевозрастающее воздействие так называемого биологического взгляда на науку привело к оттеснению на задний план понятий экономического закона и измерения, как если бы такие понятия были чересчур трудными и строгими для применения в отношении живого и постоянно изменяющегося экономического организма. Но сама же биология учит нас, что позвоночные организмы достигли наивысшей степени развития. Современный экономический организм обладает позвоночником, и наука, которая имеет с ним дело, не должна быть бесхребетной. Она должна обладать той утонченностью и чувствительностью, которые требуются, чтобы она была в состоянии приблизиться к реальным явлениям окружающего мира, тем не менее необходим ей и прочный позвоночник тщательных логических доказательств и анализа.

Содержание