18. Изначальное чувствование

Итак, вначале это — нерасчлененное чувствование, в котором заключена вся природа. Это первородное чувствование, которое является уже единством в точке пробуждения и становится сознанием себя; но еще не сознание, не мысль. И оно не может ею быть. Потому что, дабы быть мыслью, нужно, чтобы это чувствование, которое есть все, мыслило, пробуждалось, т.е. действовало. Снимало эту свою непосредственную форму бытия. Как и в самом деле оно ее снимает — и не может не снимать. Потому что, если вдуматься, эта его форма бытия — еще нечто абстрактное (что идеально мы различаем в лоне реальности, которая конкретно является единственно возможной, — реальности мысли; она хотя и чувствование, но осознанное чувствование — чувствование, осознанное в сознании). Последнее есть чувствование чувствования — чувствование, которое делает себя собственным объектом, и в силу этого делает себя Я, сознанием, которое в точном смысле слова является сознанием себя (самосознанием).

Такова единственная конкретная реальность, которая может быть; ибо, если бы существовала другая, эта другая, ограничивая реальность сознания, детерминировала бы его — и в силу этого лишала бы его той свободы, без которой сознание вырождается в механизм, и сходит на нет ценность того утверждения, которое неявно содержится в каждом акте сознания.

А с другой стороны, тот опыт, на который нам должно полагаться, настолько свидетельствует нам о существовании ощущения, насколько заставляет нас аргументировать его с помощью сознания, которое мы о нем имеем; т.е. поскольку он является уже не ощущением, но сознанием, мыслью об ощущении. Можно сказать, что оно существует, поскольку его нет. И поэтому говорить об ощущении имеет смысл, если подразумевается мысль, которая его содержит в себе как свой объект [1].

1 Над этими существенными замечаниями я приглашаю поразмыслить всех торопливых и поверхностных критиков, по поводу моей «Философии искусства» (Filosofia dell'arte. Milano, 1931) говоривших о натурализме или натуралистическом мистицизме; о возрождающемся реализме, который будто бы угрожает (в силу моей непредусмотрительности?) ослабить или разрушить мой идеализм; и об интеллектуализме, которому — после того, как я с ним полемизировал на протяжении более чем тридцати лет! — я сегодня, наконец, якобы сдался, и т. д. и т. п. Такова пошлость дилетантов (хотя я к ним и обращаю свое приглашение поразмыслить над ней, почитать более внимательно, изучить и подумать, прежде чем выносить суждение, но хорошо понимаю, что это не сможет быть очень полезным); впрочем, она могла бы стать своевременным предостережением и для тех, кои являются не то что не дилетантами, а, более того, профессорами с окладистой бородой — и должны были бы читать, но не читают, а полагаются при вынесении суждений на милые изобретения легкомысленных дилетантов, дабы пописывать все на слух и полагаться на дерзкие суждения критиков, для которых критика стала слепым излиянием неудержимой злобы.