§ 80. Истинный смысл философии Мальбранша

Мальбранш разумеет под духом, или душой, не что иное, как Я, непосредственную, лишь тождественную с собой самость, непередаваемую, простую, единичную самость человека, которая как единичная самость лишь в чувстве является и познает себя объектом, знает о себе лишь столько, сколько испытывает, переживает. Душа, говорит Мальбранш, познает себя не через идеи, но лишь через самочувствие, через опыт внутреннего чувства: Je sens mos perceptions я чувствую мои восприятия (то есть не идеи, которые всеобщи или объективны, но их воздействия на меня, как они, будучи всеобщими и в то же время моими, находятся во мне, или представления, чувства получаемые мной от идеи); “не зная их, так как не имея ясной идеи о моей Душе, я могу лишь внутренним чувством открыть модификации, к которым я способен” (Ответ г-ну Режи 48). “Когда мы видим вещи в нас, то видим лишь наши чувства, а не вещи” (Изыск истины. Поэтому Мальбранш понимает под вещами, которые находятся в душе, или под модификациями или определениями души главным образом лишь самостные определения души, то есть не только чувства страдания, удовольствия, но также и чувственные ощущения, как теплота, цвет, которые школой Декарта считались просто определениями души. Конечно, он считает модификациями, среди коих он приводит sensations ощущения, passions страсти и inclinations наклонности, также pures intellections чистые понятия. Но под этими pures intellections можно понимать только представления вообще и чистые понятия, поскольку они мыслятся не в отношении к объекту, но лишь в отношении к самости, выражают нечто субъективное, действуют на самочувствие индивида.

Из этого понимания духа, в основании коего лежит только представление о человеке, поскольку он отличается от внешнего мира и от других, понимает свою внутреннюю, собственную самость и называет её своей душой, своим духом, с необходимостью вытекает мысль, что мы видим все вещи в боге, и в то же время собственно ясен её смысл. Ибо то, что составляет сущность отдельного духа как отдельного, что делает человека индивидуальным человеком, есть именно его непосредственное, внутреннее самосознание или самочувствие, его Я, или самость, принцип его чувств, страстей, склонностей и прочих модификаций. В этом отделе путаница бесконечна. Но она не только в словах: Я, самость, единичный дух, человек, индивид, но она и на деле, в сущности отвлечения, в философии, которая отделяет деятельность мышления от человека и делает её самостоятельной сущностью, под которую, однако, всегда непроизвольно подводится чувственный образ человека. Я мыслю, я существую. Но что такое Я в этом “я мыслю”? Полностью ли оно содержится в этом мышлении? Нет! Только Я, поскольку оно мыслящая сущность. Таким образом, у нас есть ещё другое Я, которое является не мыслящим, а протяженным, чувственным существом. Но зачем ты делишь меня на две сущности? Почему это Я, эта чувственная, протяженная сущность, не должна быть также мыслящей? Потому что Я— каждый. Я—универсальный, а протяженная сущность единична? Но разве каждый не является также этим протяжением? Разве ты соглашаешься в мышлении с другими людьми не потому, что ты одинаков с ними телом? Мог ли бы ты брататься с философом, если бы он в знак своей дружбы вместо человеческой руки подал тебе лапу кошки или медведя? (1847). Но человеку, несомненно, присущи всеобщие и необходимые идеи, имеющие силу для всех, относительно которых все согласны;

он имеет предметом идеальные объекты, которые всеми понимаются и должны пониматься одинаково. Чувство принадлежит ему, оно в нем, оно его; но идеальный объект нечто большее, чем он, это не кость от его кости, не плоть от плоти, это не его собственное, а всеобщее, это не в нем, поскольку он единичное, особенное, существо, ибо в нем как единичном может быть лишь субъективное, могут находиться лишь отдельные идеи, которые, однако, уже не идеи, а чувства, аффекты; таким образом, идеальный объект находится лишь в том, что всеобще, принадлежит лишь тому, что само не то или иное, но всеобщее существо. Но последнее есть бог, так что идеи принадлежат всеобщему существу, а не человеческому отдельному существу. Они в боге, но именно потому, что бог есть всеобщее существо, они в то же время идеи человека, общие для бога и человека. “Мы видим их (творения) только в нем (боге), только через него, только как его, я хочу сказать, в тех же идеях, что и его самого. Так что мы мыслим, как он. Благодаря тем же идеям мы имеем некоторое общение с ним” (Ответ г-ну Режи). Если же идеи находятся в боге, то мы созерцаем и познаем вещи "только в боге, ибо мы познаем их лишь через идеи.

Но главная и основная идея, в которой мы созерцаем все вещи, есть протяжение, ибо все вещи вне нас, то есть все тела протяженны, и эта идея не отвлечена от восприятия особенных, протяженных вещей и не образована из смутного, сопоставления их в одной идее. Напротив, для того чтобы я видел нечто представляющее тело, чтобы я воспринимал его как тело или как нечто протяженное, предполагается идея протяжения. Видеть — значит лишь воспринимать протяженное, как таковое, и потому в самом чувственном восприятии — видении — предполагается идея протяжения. Я могу видеть вещи лишь в пространстве, то есть в протяжении, они являются для меня объектом лишь в нем и через него; так что пространство, протяжение или их идея находится во мне ранее, чем идея определенных протяженных вещей. Поэтому все особенные вещи я могу созерцать, познавать и мыслить лишь во всеобщей и бесконечной идее протяжения. “Все тела присутствуют в душе смутно и вообще, потому что они заключены в идее протяжения”. Эта идея или созерцание протяжения и всех вещей в нем есть необходимое, общее всем духам, во всех равное себе самому, вечное созерцание, т. с. созерцание необходимого и всеобщего характера, следовательно, созерцание самого бога. “Эта идея вечная, неизменная, необходимая для всех духов и для самого бога; так что она весьма отлична от изменчивых и частных свойств нашего духа”. Чтобы не понять этой идеи ложно, не следует лишь представлять себе, что мы имеем чувственные представления, или ощущения, вещей также в боге, что я вижу, например, это дерево определенной высоты, особенного цвета в боге. Не это чувственно определенное видение, а простое видение в этом определенном видении, всеобщее и необходимое видение, а именно что я должен видеть дерево как протяженное, могу видеть его как это дерево с его особенной формой и цветом, лишь поскольку я созерцаю его как протяженное, — это есть видение в боге. Чувственные качества или ощущения находятся лишь во мне; во мне, особенном, определенном существе, ощущающем всеобщее, способное ко всем возможным формам и определениям протяжение под влиянием внешних тел, когда я вижу их, становится особенным, определенно ощутимым. “Надо остерегаться ошибки, так как я не говорю, что мы имеем чувства в боге, но лишь что бог действует в нас, ибо бог, конечно, знает ощутимые вещи, но он не чувствует их. Когда мы замечаем нечто ощутимое, то в нашем восприятии находятся чувство и чистая идея. Чувство есть модификация нашей души. Но идея, которая связана с чувством, находится в боге” (Изыск истины.

Смысл основного и главного положения Мальбранша, что мы видим все вещи в боге, может быть наглядно представлен таким образом: душа есть особенная, определенная сущность, подобно тому как материя и все материальные вещи также определенные, особенные сущности, то есть душа, или человек, есть смутная, неясная, темная сущность так же, как и материальные вещи, ибо особенность, определенное свойство затемняет предмет, например чистая вода светла, прозрачна, но вода с особыми ингредиентами и свойствами мутна. Поэтому душа не может познавать и видеть вещи в себе или через себя, ибо для этого необходим свет, она как особенная сущность так же мало может познавать вещи в себе и через себя, как мы можем воспринимать вещи и цвет с помощью определенного особенного света, так как созерцание красок предполагает созерцание света, только в нем возможно. Поэтому один лишь бог есть свет людей, ибо он не особенная, а всеобщая сущность без свойств; один он есть чистая, ясная сущность, не затемненная никакой определенностью; поэтому мы лишь в нем можем иметь созерцание вещей, как мы только в свете видим цвета и обладающие цветом вещи. “Идеи, видимые нами в нем, озарены светом”.

Таким образом, смысл главного положения Мальбранша не иной как бог есть разум или дух в нас или дух, разум в нас есть бог. Истина, познанная и высказанная уже греками. “Эмпедокл посредством бога внутри себя (под чем можно разуметь не что иное, как дух или разум) понимал бога в природе” Sextus Empir. Adv. gramm. (Секст Эмпирик. Против грамматиков). У Еврипида также встречается предложение: разум в каждом из нас бог. “Она (то есть субстанция бога) есть свет или всеобщий разум духов” 1. Так как Мальбранш понимает дух лишь в смысле отдельного духа, считает его тождественным с человеком, который имеет свое собственное, индивидуальное существование лишь в своей моральной и ощущающей самости, в чувстве и сердце, — словом, так, как он является объектом теологии и эмпирической психологии, то с его стороны было вполне правильно и последовательно (и в этом, и только в этом, он был философом), что он помещал в боге общие понятия, общие и необходимые идеи, которые, как таковые, не принадлежат единичному духу, не могут ни находиться в нем, ни исходить из него, и заставлял его видеть и познавать вещи лишь через бога. Лейбниц в своем Исследовании принципов Мальбранша, которого он критикует и оценивает со своей собственной точки зрения, приспособляет принцип Мальбранша к своим мыслям следующим образом: “Я убежден, что бог — единственный непосредственный внешний объект души, так как один он вне души действует непосредственно на душу. И наши мысли со всем, что находится в нас, поскольку оно представляет некоторое совершенство, производятся непосредственно его непрерывным действием. Таким образом, поскольку мы получаем наши конечные совершенства от его бесконечных, мы находимся под его непосредственным влиянием. Поэтому вечные идеи в боге непосредственно действуют на наш дух, когда мы имеем мысли, относящиеся к нему и участвующие в нем. Лишь в этом смысле можно сказать, что наш дух видит все в боге”. Но большой недостаток Мальбранша состоит в том, что он исходит из этого представления духа и всех вытекающих из него последствий и, таким образом, вообще не свободен от теологии. От этого слияния теологических, особенно августиновских, понятий с его философией проистекают все слабые, непонятные, произвольные стороны, неясности и противоречия в ней. Отсюда происходят многие неподходящие выражения и представления, встречающиеся у него: он выводит из благодати, воли, могущества бога то, что он должен был выводить из внутренней необходимости, из определенных понятий, дающих познание. Это заметил уже Локк, который, как ни прав он во многих отдельных пунктах, в существенных вопросах неправильно понимает его, не вникает в истинный смысл. Он правильно подчеркивает то противоречие Мальбранша, что последний ставит созерцание и познание вещей в зависимость сначала от единства духа с богом, а затем от благодати, воли его, заставляет бога открывать духу лишь то, что ему нравится. Но главный недостаток, вытекающий из слияния теологических представлений и философского мышления, следующий. Правда, бог определен у него как всеобщая сущность; все сущности, даже материальные, содержатся в нем и сняты;

поэтому материя не является для бога непреодолённой реальностью, его противоположностью, и потому дух может также созерцать и познавать вещи в нем, так как в нем противоположность устранена и материя положена как идеальная. Но разделение или, скорее, пропасть между духовным, интеллигибельным и материальным, чувственным миром оказывается в действительности укрепленной. Материя устраняется не истинным, положительным образом, то есть понимается не в своей необходимости. Ибо бог, всеобщее, бесконечное, абсолютно реальное существо, определяется как в высшей степени духовная, в высшей степени нематериальная, то есть отделенная от всякой материи, сущность, и в этой именно нематериальности состоит его существенное определение. Поэтому материя (и с нею природа) считается небожественной, ничтожной, нереальной, так как она определяется как выделенная богом; но такое отрицательное, выделенное, отвергнутое, считающееся ничтожным остается именно поэтому своеобразной, изолированной, хотя скрытной, но тем не менее хитрой и коварной, сущностью во мраке.

Правда, бог, по учению Мальбранша, содержит в себе также и природу, или материю, телесные вещи; но он содержит их лишь как нематериальные вещи, как идеи, лишенные всего материального; материальные вещи остаются выделенными из бога, идеи — отделенными от них. Поэтому нельзя также понять, каким образом дух может созерцать материальные вещи в боге, и остается нерешенным, действительно ли дух воспринимает вещи материальные как материальные или же только идеи их. Поэтому Мальбранш говорит также иногда, что дух видит самые вещи, иногда же — что он видит лишь идеальные объекты, идеи вещей. Допустим даже, что, как говорит Мальбранш, мы видим вещи в боге, в их истине, так, как они существуют в действительности, так что, видя лишь идеальные объекты, мы все-таки видим не “призраки”, однако восприятие материального, как такового, восприятие материи вообще остается непонятным. “Мы видим истину, лишь когда видим вещи, как они существуют, и мы никогда не видим их в настоящем виде, если не видим их в том, кто заключает их интеллигибельным образом”. Таким образом, материальные вещи как материальные, материя, или природа, остаются чуждой, не содержащейся необходимо в организме целого, чуждой, непонятной сущностью, их бытие является неразрешимой загадкой. Она не имеет иного основания, кроме мощи и воли бога, то есть она не имеет никакого основания, является не необходимой, но абсолютно случайной и произвольной. “Творение материи произвольно и зависит от воли творца. Если наши идеи представляют нечто, то это только потому, что богу угодно было создать существа, соответствующие им. Хотя бы бог не сотворил тел, духи могли бы иметь о них идеи”.