Перечень учебников |
Учебники онлайн |
|
|---|---|---|
СОБЫТИЯ В ОСТ-ИНДИИ – СЮФФРЕНЬ ОТПЛЫВАЕТ ИЗ БРЕСТА – ЕГО БЛЕСТЯЩАЯ МОРСКАЯ КАМПАНИЯ В ИНДИЙСКИХ МОРЯХТаково было положение дел, когда в январе 1781 года французская эскадра из шести линейных кораблей и трех фрегатов появилась у берега. Английский флот под начальством сэра Эдуарда Хьюджеса ушел в это время в Бомбей. Гайдер обратился за помощью в атаке Куддадлора к французскому коммодору графу д'Орву (d'Orves). Лишенный поддержки со стороны моря и окруженный мириадами туземцев, город этот должен был пасть. Д'Орв, однако, отказал в просьбе Гайдера и возвратился к Иль-де-Франсу. В то же самое время против Гайдера выступил сэр Эйр Кут (Eyre Coote), один из способнейших английских офицеров в Индии. Гайдер сейчас же снял осаду с окруженных им постов, и после ряда операций, продолжавшихся в течение весенних месяцев, был вызван к сражению 1-го июля 1781 года. Полное поражение его возвратило англичанам открытую страну, спасло Карнатик и положило конец надеждам партизан Франции, пребывавших в недавнем владении ее, в Пондишери. Удобный случай пошатнуть положение Англии был пропущен. Между тем, как раз в это время был на пути в Ост-Индию французский офицер, сильно отличавшийся по свойствам духа от своих предшественников. Следует припомнить, что когда де Грасс отплыл из Бреста в Вест-Индию 22-го марта 1781 года, то с его флотом вышел тогда отряд из пяти линейных кораблей под начальством Сюффреня. Последний отделился от главного отряда 29-го числа упомянутого месяца, взяв с собою несколько транспортов, предназначенных для мыса Доброй Надежды, тогда голландской колонии. Французское правительство узнало, что из Англии была отправлена экспедиция для захвата этой важной станции на пути в Индию, и спасение ее составляло первую миссию Сюффреня. Действительно, эскадра коммодора Джонстона1 вышла в [c.464] море первой и встала на якорь 11-го апреля в Порто-Прая (Porto-Praya) – португальской колонии на островах Зеленого мыса. Она состояла из двух линейных кораблей и трех пятидесятипушечных, с фрегатами и меньшими судами, кроме тридцати пяти транспортов, большей частью вооруженных. Не ожидая атаки, – не потому, что полагался на нейтралитет порта, а потому, что считал свое назначение тайной, неизвестной Франции, – английский коммодор встал на якорь в диспозиции, не отвечавшей боевым требованиям. Случилось так, что в момент отплытия Сюффреня из Бреста один из кораблей, предназначавшихся сначала в Вест-Индию, был переведен в его эскадру. Корабль этот, поэтому, не имел запаса воды, достаточного для дальнейшего плавания, что, вместе с другими причинами, заставило Сюффрена также зайти в Порто-Прая. 16-го апреля, через пять дней после прибытия Джонстона, он подошел к острову рано утром и отправил к месту якорной стоянки для рекогносцировки корабль с медной обшивкой в подводной части. Так как он приближался с востока, то берег в течение некоторого времени скрывал от него английскую эскадру; но в три четверти девятого часа передовой корабль Artesien сделал сигнал, что в бухте стоит на якоре неприятельская эскадра. Бухта Порто-Прая открыта к югу и тянется с востока на запад на протяжении около полутора миль; условия ее таковы, что корабли стоят обыкновенно в северо-восточной ее части, близ берега (план XIII)2. Англичане расположились там в неправильной линии, в WNW-м направлении. И Сюффрень, и Джонстон были удивлены, увидев друг друга, – последний особенно; инициатива боя предоставлялась по положению дела командиру французской эскадры. Мало кто был способнее Сюффреня, как по природному темпераменту, так и по личному опыту, к принятию быстрого решения, требовавшегося обстоятельствами. В рассматриваемом случае на поведение его, кроме пылкого характера и врожденного воинского духа, влияло еще то обстоятельство, что он научился – в действиях Боскауэна по отношению к эскадре Де ла Клю, в которой служил, – не полагаться на способность Португалии внушать уважение к ее нейтралитету. Он [c.465] знал, что враждебная эскадра была предназначена для мыса Доброй Надежды. Вопрос для него был только в том, следует ли торопиться на Мыс, пока есть шанс придти туда первым, или атаковать англичан здесь, в надежде нанести кораблям их повреждения, достаточные для того, чтобы остановить их дальнейшее движение. Он решился на последнее; и хотя корабли его эскадры, не будучи одинаковыми ходоками, были рассеяны, он решился войти в бухту сейчас же, чтобы не потерять выгоды внезапного нападения. Сделав сигнал приготовиться к бою на якоре, он занял на своем флагманском семидесятичеты-рехпушечном корабле Heros, место головного, обрезал близко юго-восточный мыс бухты и направился прямо на английский, флагманский корабль (f). За ним близко последовал семидесятичетырехпушечный Hannibal (линия ab); передовой шести-десятичетырехпушечный корабль Artesien (с), также шел с ним, но два арьергардные корабля были еще далеко сзади. Английский коммодор приготовился к сражению сейчас же, как увидел неприятеля, но не успел исправить свой строй. Сюффрень стал в пятистах футах от флагманского корабля (по случайному совпадению называвшегося также Неrо), на правом его траверзе, и, имея таким образом неприятельские корабли с обоих бортов, открыл огонь. Hannibal стал на якорь впереди своего коммодора (b) и так близко, что последний должен был потравить канат и сдаться назад (a); но его командир, не зная о намерении Сюффреня игнорировать нейтралитет порта, не послушался сигнала его изготовиться к бою и совсем не сделал этого: его палубы были загромождены анкерками (бочонками для воды), так как он собирался пополнить запас воды, и орудия не были раскреплены. Он не увеличил своей ошибки каким-либо колебанием, но смело последовал за флагманским кораблем, принимая пассивно огонь противника, на который некоторое время не мог отвечать. Приведя, он прошел наветреннее своего начальника, избрал позицию с искусством и искупил смертью свою первую ошибку. Оба упомянутые корабля поместились так, чтобы пользоваться батареями обоих бортов. Artesien, в дыму, принял ост-индский коммерческий корабль за военный, при прохождении по борту его (с') он лишился командира, который был убит наповал как раз, когда изготовился отдать якорь. Так как критический момент был упущен вследствие этого, то Artesien начал дрейфовать, увлекая за [c.466]* собою ост-индский корабль (с"). Остальные два корабля, пришедшие слишком поздно, не могли придержаться достаточно к ветру и были отнесены за сферу боя (d, e). Сюффрень, видя, что должен принять бремя сражения только с двумя кораблями, обрубил канат и поставил паруса. Hannibal последовал его движению; но так велики были его аварии, что его фок и грот-мачты полетели за борт, к счастью, не ранее того, как он вышел из бухты, которую оставил разбитым до полной непригодности к дальнейшей службе. Оставляя совершенно в стороне вопросы международного права, мы должны сказать, что замысел и исполнение атаки Сюффреня, с военной точки зрения, заслуживают внимания. Чтобы судить о них правильно, мы должны рассмотреть, какова была цель возложенной на него миссии и каковы были главные факторы за и против этой атаки. Главной его целью была защита мыса Доброй Надежды против английской экспедиции, главным средством выполнить это был приход туда первым; препятствием успеху был английский флот. Для предупреждения прибытия последнего перед Сюффренем открывались два пути: или спешить туда, в надежде выиграть в скорости, или разбить неприятеля так, чтобы совсем отнять у него возможность прийти туда. Поиски его в море – за исключением случая получения весьма вероятных сведений о нем – были бы потерею времени; но когда счастье натолкнуло Сюффреня на противника, то гений его подсказал ему заключение, что обладание морем в южных водах, как решающее вопрос, должно быть обеспечено безотлагательно. Вот в каких сильных выражениях говорит он сам об этом: “Уничтожение английской эскадры разрушило бы в корне все планы и проекты этой экспедиции, дало бы нам на долгое время преобладание в Индии – преобладание, результатом которого мог бы быть славный мир, – и помешало бы англичанам прийти на мыс Доброй Надежды прежде меня – цель, которая была достигнута и составляла главную задачу моей миссии”. Он получил неверные известия о силе английской эскадры, считая ее большею, чем она была на самом деле; но он застиг ее при невыгодных для нее обстоятельствах и врасплох. Быстрое решение начать бой было, поэтому, правильно, и оно составляет самую выдающуюся заслугу Сюффреня в этом деле, так как он отложил на момент – вычеркнул, так сказать из своей головы – конечные цели своего крейсерства, [c.468] но, поступая так, он отступал от традиций французского флота и от обычной политики своего правительства. Нельзя поставить ему в вину, что он не получил от командиров своих кораблей поддержки, которую вправе был ожидать. Об авариях и о небрежности, которые повели за собою их неудачу, уже было упомянуто; но при условии, что в распоряжении Сюффреня были три лучших корабля эскадры, едва ли может быть сомнение в том, что он был прав, воспользовавшись неожиданностью и понадеявшись на то, что два остальные корабля, бывшие в резерве, успеют подойти вовремя. Положение, занятое кораблем Сюффреня и кораблем Hannibal, позволявшее им стрелять с обоих бортов – другими словами, развить наибольшую силу – было соображено превосходно. Сюффрень, таким образом, воспользовался вполне преимуществом, какое дали ему внезапность его нападения и беспорядок в эскадре неприятеля. Этот беспорядок, согласно английским отчетам, лишил возможности участвовать в бою два пятидесятипушечных корабля англичан – обстоятельство, которое, не делая чести Джонстону, подтвердило логичность Сюффреня в стремительности его атаки. Если бы он получил помощь, на которую, по всем данным, был вправе рассчитывать, он бы уничтожил английскую эскадру; но и тем, что случилось в действительности, он спас колонию мыса Доброй Надежды в Порто-Прая. Неудивительно, поэтому, что французское правительство, несмотря на свою традиционную морскую политику и на дипломатические затруднения, причиненные ему нарушением нейтралитета Португалии, горячо и великодушно признало энергичность деятельности Сюффреня, какую оно не привыкло видеть в своих адмиралах. Говорили, что Сюффрень, который был свидетелем осторожных движений д'Эстьена в Америке и участвовал уже в Семилетней войне, приписывал отчасти неудачи, понесенные французами в море, любви их к тактике, называвшейся им маскою робости, но что результаты боя в Порто-Прайя, по необходимости начатого без предварительного соглашения с командирами кораблей эскадры, убедили его, что система и метод имеют свое значение3. Конечно, его тактические комбинации впоследствии были высшего порядка, особенно в его первоначальных сражениях на Востоке (ибо в позднейших [c.469] сражениях он, кажется, опять отказался от них под влиянием затруднений, причинявшихся ему недобржелательством или заблуждениями командиров его судов). Но его великая и выдающаяся заслуга лежит в ясности, с какою он признал, что флоты Англии как представители морской силы ее были настоящими врагами морской силы Франции, и что поэтому их следовало атаковать прежде всего, когда был хоть малейший признак того, что шансы боя равны. Далекий от того, чтобы закрывать глаза на значение тех конечных целей, которым деятельность французского флота так постоянно подчинялась, он тем не менее видел ясно, что путь к обеспечению этих целей состоял не в сбережении своих кораблей, но в уничтожении кораблей неприятеля. Атака, а не оборона, была в его глазах путем к морской силе, а эта сила была также и средством к влиянию на результаты борьбы на суше, по крайней мере в странах, отдаленных от Европы. Он имел мужество принять эти воззрения английской политики после сорока лет службы во флоте, державшемся противоположной системы, но в приложении этих воззрений на практике он внес метод, которого нельзя было найти ни у одного английского адмирала его времени – за исключением только, быть может, Роднея – и большую пылкость, чем проявлял последний. Тем не менее образ действий его не был только вдохновением момента, а являлся результатом ясных взглядов, которых он держался и которые выражал и прежде. При всей его природной страстности, он обладал настойчивостью сознательного убеждения. Так, он писал д'Эстьену – после неудачной попытки уничтожить эскадру Баррингтона в Санта-Лючия – жалуясь на половинный комплект команды на его и на других кораблях, с которых люди были высажены для атаки английских войск: “Несмотря на малые результаты двух канонад 15-го декабря (направленных против эскадры Баррингтона) и на неудачу, понесенную нашими сухопутными силами, мы можем еще надеяться на успех. Но единственное средство достигнуть его, это – энергичная атака враждебной эскадры, которая неспособна, при нашем превосходстве, оказать сопротивление, несмотря на береговые батареи неприятеля, так как действие последних будет нейтрализовано, если мы свалимся с ее кораблями на абордаж или отдадим якоря на местах их буйков. Если же мы будем медлить, она может уйти… Кроме [c.470] того, пока наш флот не комплектован, он не в состоянии ни плавать, ни сражаться. Что случилось бы, если бы прибыл флот адмирала Байрона? Что случилось бы с кораблями, не имеющими ни экипажа, ни адмирала? Их поражение было бы причиной потери и армии, и колонии. Если же мы уничтожим эту эскадру, то неприятельская армия, терпя недостаток во всем в бедной стране, принуждена будет скоро сдаться. Тогда пусть приходит Байрон, мы будем рады его видеть. Я думаю, нет необходимости указывать на то, что для этой атаки нам нужны люди и доброе согласие в планах между теми, которые будут выполнять их”. Сюффрень также осуждал д'Эстьена за то, что он после сражения при Гренаде упустил случай взять в плен четыре корабля эскадры Байрона, с перебитым рангоутом. Вследствие сочетания неудач, атака в Порто-Прая не имела того решительного результата, какого заслуживала. Коммодор Джонстон снялся с якоря и последовал за Сюф-френем; но он считал, что его силы недостаточны для открытой атаки французов, при решительном характере их коммодора, и боялся потерять время в погоне за ним – под ветер от порта своего назначения. Он успел, однако же, отбить ост-индский корабль, который Artesien увел у него. Сюффрень продолжал свой путь и встал на якорь у мыса Доброй Надежды, в бухте Симона, 21-го июня. Джонстон подошел туда две недели спустя, но, узнав от передового корабля, что французские войска высадились на берег, он отказался от какого-либо предприятия против этой колонии и ограничился только успешной атакой пяти голландских Ост-Индских кораблей, стоявших в Салданской бухте (Saldanha Bay), – атакой, которая бедно вознаградила неудачу военного предприятия; затем он вернулся в Англию, предварительно послав линейные корабли в Ост-Индию для соединения их там с эскадрой сэра Эдуарда Хьюджеса. Увидев, что безопасность мыса обеспечена, Сюффрень отплыл к Иль-де-Франсу и прибыл туда 25-го октября 1781 года. Граф д'Орв, как старший, принял там командование соединенной эскадрой. После окончания необходимых исправлений флот отплыл в Индию 17-го декабря. 22-го января 1782 года был взят английский пятидесятипушечный корабль Hannibal. 9-го февраля граф д'Орв умер, и Сюффрень сделался главнокомандующим, с чином коммодора. Несколько дней спустя увидели берег к северу от Мадраса, но, вследствие противных [c.471] ветров, на вид города подошли только 15-го февраля. Там, под защитой орудий фортов, стояли на якоре девять больших кораблей. Это был флот сэра Эдуарда Хьюджеса, расположенный в боевом строю, а не в беспорядке, как флот Джонстона4. Здесь, в пункте встречи между этими двумя грозными бойцами, из которых каждый был типичным представителем свойств своей расы, один – непреклонной настойчивости и искусства в морском деле англичан, а другой – пылкости и тактических знаний французов, слишком долго сдерживавшихся и ложно направленных ошибочной системой, уместно привести точные сведения о материальных силах противников. Во французском флоте было двенадцать кораблей: три 74-пушеч-ных, семь 64-пушечных и два 50-пушечных, один из которых, Hannibal, был недавно взят у англичан. Противопоставленный этому флоту английский флот состоял из девяти кораблей: двух 74-пушечных, одного 70-пушечного, одного 68-пушечного, четырех 64-пушечных и одного 50-пушечного. Следовательно неравенство, двенадцать против девяти, было решительно не в пользу англичан; и похоже на то, что преимущество в силе каждого корабля отдельно было также не на их стороне. Должно помнить, что, прибыв в Ост-Индию, Сюффрень не нашел там ни одного дружественного порта или рейда, никакой базы для снабжения кораблей провизией или для исправления их в случае нужды. Французские посты все пали к 1779 году; и быстрота его движения, спасшая Мыс, все-таки не привела его в Индию своевременно для того, чтобы помешать захвату здесь англичанами голландских владений. Важная гавань Тринкомали, на Цейлоне, была взята как раз за месяц до того, как Сюффрень увидел английский флот в Мадрасе. Но если ему, таким образом, все приходилось брать с бою, то [c.472] Хьюджес имел многое, что мог потерять. Сюффреню в первый момент встречи с врагом принадлежало численное превосходство и возможность занять наступательное положение, со всеми его преимуществами в выборе инициативы. На долю Хьюджеса выпали тревоги оборонительного положения, при меньшей численности его флота и при многих открытых нападению пунктах, и неизвестности, на какой из них падет удар. В то время все еще было справедливо – хотя и не так безусловно, как тридцать лет назад – что господство в Индии обусловливалось обладанием моря. Годы, предшествовавшие рассматриваемым теперь событиям, значительно усилили в Индии Англию и соответственно ослабили Францию. Поэтому для Сюффреня необходимость уничтожить своего неприятеля представлялась относительно настоятельнее, чем для его предшественников, д'Ание и других, тогда как Хьюджес мог рассчитывать на большую силу в английских владениях и, таким образом, нес несколько меньшую ответственность, чем адмиралы, бывшие здесь до него. Тем не менее, море было все еще важнейшим фактором в наступавшей борьбе, и для надлежащего обладания им было необходимо довести флот неприятеля до большей или меньшей беспомощности и иметь сколько-нибудь надежно обеспеченную базу. Для последней цели Тринкомали, хотя и с нездоровым климатом, был гаванью, значительно лучшею, чем все остальные на восточном берегу; но англичане владели им еще недостаточно долго для того, чтобы организовать надлежащее его снабжение. Хьюджес, поэтому, необходимо должен был возвратиться в Мадрас для исправления аварий после сражения и был вынужден, впредь до полной своей готовности опять выйти в море, предоставить Тринкомали самому себе. Сюффрень, с другой стороны, нашел все порты одинаково лишенными морских припасов, тогда как естественные преимущества Тринкомали делали завладение им вопросом очевидной важности, и Хьюджес так и понимал это. Поэтому, независимо от традиций английского флота, которые побуждали Хьюджеса к атаке, и влияние которых ясно сказывается между строками его писем, Сюффрень видел в приближении своем к Тринкомали угрозу, долженствовавшую вызвать его противника из порта в море. Но Тринкомали не был единственным предметом забот его; война между Гайдер Али и англичанами настоятельно побуждала Сюффреня [c.473] захватить какой-нибудь порт на материке, где можно было бы высадить трехтысячный отряд солдат, бывших на его эскадре, для совместного действия против общего врага, и откуда можно было бы пополнять, по крайней мере, продовольственные запасы. Все, поэтому, соединилось для того, чтобы заставить Хьюджеса выйти из Мадраса и искать случая нанести поражение французскому флоту или, по крайней мере, задержать его. Метод его действий должен был обусловливаться как его собственным искусством, так и искусством противника и изменчивым фактором – погодой. Для него было крайне желательно не вступать в бой иначе, как на выбранных им самим условиях, – другими словами, без преимущества положения, вознаграждающего слабость его сравнительно с противником. Так как флот в открытом море не может обеспечить себе преимущество местности, то благоприятное положение для слабейшего парусного флота, это – наветренное; оно дает инициативу боя во времени и некоторый выбор в методе атаки; оно представляет наступательное положение, но позволяет пользоваться им для обороны, пока обстоятельства не гарантируют успеха наступления. Подветренное положение не оставляет для слабейшего иного выбора, кроме бегства или принятия сражения на условиях противника. Каково бы ни было искусство Хьюджеса, должно признать, что задача его была трудная. Тем не менее кажется ясным, что она сводилась к двум условиям. Первое требовало попытки нанести французскому флоту такой удар, который уменьшил бы превосходство его силы, второе вызывалось необходимостью воспрепятствовать Сюффреню занять Трин-комали, обладание которым опиралось всецело на флот5. Для [c.474] Сюффреня же, с другой стороны; было ясно, что если бы он нанес эскадре Хьюджеса, в бою с нею, урон больший, чем какой потерпел бы сам, то этим обеспечил бы себе свободу действий во всех направлениях. Сюффрень, увидев флот Хьюджеса в Мадрасе 15-го февраля, встал на якорь в четырех милях к северу. Но, найдя, что позиция противника, поддерживаемая береговыми батареями, слишком сильна для того, чтобы атаковать ее, он опять вступил под паруса, в четыре часа пополудни, и лег на курс к югу. Хьюджес также снялся с якоря и, пролежав всю ночь под малыми парусами, также на южном курсе, на рассвете увидел, что враждебная эскадра отделилась от конвоировавшегося ею отряда, причем военные корабли были около двенадцати миль к востоку, а транспорты – на девять миль к юго-западу от него (план XIV, А, А). Это рассеяние было следствием беспечности французских фрегатов, которые совершенно не следили за неприятелем. Хьюджес сразу воспользовался таким положением и погнался за транспортами (с), зная, что линейные корабли Сюффреня должны последовать за ним. Его корабли, обшитые в подводной части медью, быстро нагнали транспорты и захватили шесть из них, из которых пять были английскими призами. На шестом были триста солдат и военные припасы. Хьюджес таким образом дал противнику реванш. Сюффрень, конечно, последовал за ним в общей погоне, и около трех часов пополудни четыре лучших ходока его были лишь на две или на три мили от самого заднего из английских кораблей. Последние тогда были сильно рассеяны, но по сигналу все соединились к семи часам вечера. В течение ночи обе эскадры пролежали на юго-восточном курсе, под малыми парусами. На рассвете 17-го числа – в день первого из четырех сражений, состоявшихся между этими двумя флотоводцами в течение семи месяцев, – враждебные флоты были в расстоянии от шести до восьми миль друг от друга – французы на NNO от англичан (В, В), которые были в строе кильватера, на левом галсе (а), затрудненные слабостью ветра и даже частыми затишьями. Адмирал Хьюджес объяснял, что надеялся выйти этим курсом на ветер относительно неприятеля, когда задует морской бриз, чтобы завязать бой на близком расстоянии. Ветер продолжал дуть слабо, но с частыми шквалами от NNO; французы, идя полным ветром, пользовались порывами [c.475] его дольше и приближались к англичанам быстро, при этом курс противника помогал намерению Сюффреня атаковать арьергард его. Хьюджес, увидев, что последний рассеян, построился в строй фронта, спустившись (b), и дал время кораблям его приблизиться к центру; это движение в строй фронта продолжалось до сорбка минут четвертого часа пополудни, когда, увидев невозможность уйти от атаки по желанию противника, Хьюджес привел к ветру на левом галсе и стал ожидать его (С). По своей ли собственной ошибке или нет, j но он оказался теперь в наихудшем возможном положении, ожидая атаки со стороны сильнейшего неприятеля, владевшего инициативой боя. Арьергардный корабль Хьюджеса, Exeter, не примкнул к линии, и кажется не было причины, почему бы не сделать его авангардным, повернув на правый галс и таким образом приблизив к нему другие корабли. Метод атаки (С) Сюффреня излагается им и Хьюджесом различно, но различие это касается, впрочем, только деталей; главные факты обоими передаются одинаково. Хьюджес говорит: “Неприятель спустился к нашему арьергарду в неправильном строе двойного фронта”, и в этом строе продолжал держаться до момента столкновения, когда “три неприятельские корабля в первой линии спустились прямо на Exeter, тогда как еще четыре корабля второй линии, предводительствуемые Hews, на котором Сюффрень держал свой флаг, обошли с внешней стороны первую линию, пройдя к нашему центру. В пять минут пятого три неприятельские корабля открыли огонь по Exetefy, который отвечал на него вместе со своим передним мателотом; завязался общий бой от нашего арьергарда до центра, причем головной корабль неприятеля, с тремя другими из второй линии, подвинулся еще по направлению к центру, но все-таки не далее траверза нашего центрального корабля Superbe; во время боя или дул слабый ветер, или совсем штилело; по временам лил сильный дождь. При таких обстоятельствах восемь лучших кораблей неприятеля атаковали пять наших, так как авангард нашей линии, состоявший из Monmouth, Eagle, Burford и Worcester, не мог принять участие в сражении, не повернув на другой галс”, для исполнения чего не было достаточного ветра. Здесь мы оставим их и приведем объяснения Сюффреня и его взгляды на свое положение. В донесении морскому министру он говорит: [c.476]* “Я должен был уничтожить английскую эскадру не столько благодаря своему численному превосходству, сколько благодаря выгодной диспозиции, в которой атаковал ее. Я атаковал арьергардный корабль и прошел вдоль английской линии до шестого корабля, таким образом я сделал три корабля неприятеля бесполезными для него, так что мои двенадцать кораблей имели дело только с шестью противниками. Я начал бой в три с половиною часа пополудни, встав в голове своего флота и сделав сигнал построить линию насколько возможно лучше, без этого я не стал бы сражаться. В четыре часа я сделал сигнал трем кораблям поставить арьергард неприятеля в два огня, а остальной эскадре – приблизиться к неприятелю на пистолетный выстрел. Этот сигнал, хотя и репетированный, не был однако же исполнен. Я не подавал сам примера, чтобы не стать в положение, при котором три арьергардные корабля могли повернуть на другой галс и обойти меня. Однако, за исключением Brilliant, который обошел арьергард, ни один корабль не был так близок к неприятелю, как мой, и не получил столько выстрелов”. Главный пункт различия этих двух описаний состоит с том, что Сюффрень утверждает, будто его флагманский корабль прошел вдоль всей английской линии, от арьергардного до шестого корабля, тогда как Хьюджес говорит, что французы разделились на две линии, которые, по приближении, направились -одна на арьергард, а другая на центр его эскадры. Последний маневр был бы лучшим; так как, если головной корабль атакующего прошел, как утверждает Сюффрень, вдоль линии неприятеля, от арьергардного до шестого корабля, то он неизбежно подвергался, последовательно, первому огню шести кораблей, который должен был бы перебить его рангоут и расстроить линию. Сюффрень также указывает на намерение поставить арьергард между двух огней, расположив три корабля под ветром у него. Два из них заняли это положение. Далее Сюффрень указывает на причину, по которой не подходил ближе на своем корабле, бывшем головным; но так как и следовавшие за ним корабли не приближались к неприятелю, то Хьюджес и не обратил внимания на этот маневр. Французский коммодор был серьезно и, кажется, справедливо рассержен на бездеятельность некоторых своих командиров. На помощника своего (второго флагмана) он жаловался министру: “Будучи впереди, я не мог видеть хорошо то, [c.478] что происходило в арьергарде. Я приказал г. де Тромелэну (de Tromelin) делать сигналы кораблям, которые могли быть возле него; он же только репетовал мои собственные, не исполняя их”. Эта жалоба была вполне справедлива, 6-го февраля, за десять дней до боя, он писал своему помощнику следующее: “Если мы будем так счастливы, что окажемся на ветре, то, так как в английской эскадре всего восемь или, самое большое, девять кораблей, я намереваюсь поставить ее арьергард между двух огней. Если ваша дивизия будет в арьергарде, то вы увидите, по своему положению, какое число кораблей наших останется за линией неприятеля, и тогда сделайте им сигнал обойти последнюю6 (т.е. сражаться с подветренной стороны)… Во всяком случае я прошу вас указать вашей дивизии маневры, какие, но вашему мнению, наилучше обеспечат успех сражения. Надежда взять Тринкома-ли и Негапатам, а может быть и весь Цейлон, должна заставить нас желать генерального сражения”. Последние строки этой выдержки выясняют взгляд Сюффреня на положение в индийских морях, которое требовало сперва разбития враждебного флота, а затем захвата некоторых стратегических портов. Верность этого взгляда настолько же несомненна, насколько и то, что он совершенно противоречит обычным правилам французов, согласно которым порт должен был бы считаться первостепенным предметом действий, а флот неприятеля – второстепенным. Генеральный бой был первым желанием Сюффреня, и поэтому, не боясь ошибки, можно сказать, что уклонение от такого боя должно бы было быть первою целью Хыоджеса. Попытка последнего занять наветренное положение была, следовательно, правильна, и так как в феврале месяце морской бриз в Мадрасе задувает с юго-востока около одиннадцати часов утра, то Хьюджес, вероятно, поступил хорошо, держась по этому направлению, хотя результат и обманул его ожидания. [c.479] Де Гишен, в одном из сражений с Роднеем, избрал для своей эскадры такой курс, при котором рассчитывал быть на ветре с вечерним бризом, и имел успех. О том, как воспользовался бы Хьюджес преимуществом наветренного положения, можно судить только по его собственным словам, – что он добивался его для боя на более близкой дистанции. В этом нет надежного обещания какого-либо искусного пользования тактическим преимуществом. Сюффрень также выясняет, в обращении к Тромелэну, свой взгляд на обязанности второго в порядке командования, – взгляд, который вполне может быть поставлен в параллель с тем, что высказал об этом же предмете Нельсон в своем знаменитом приказе перед Трафальгаром. В этом первом своем сражении Сюффрень вел главную атаку сам, предоставив управление тем, что может быть названо резервом – или, по крайней мере, вспомогательною силою – своему помощнику, который, к несчастью для него, не был Колингвудом и совершенно не сумел поддержать его. Вероятно, что занятие Сюффренем головного положения не было следствием какого-либо особенного теоретического соображения его, а произошло потому, что корабль его был лучшим ходоком в эскадре и что поздний час дня и слабость ветра делали необходимым завязать с неприятелем бой возможно скорее. Но этим Сюффрень, кажется, сделал ошибку. Действия головного корабля под флагом командующего – не необходимо, но весьма естественно – принимаются за пример; и факт, что Сюффрень не приближался к противнику, руководствуясь превосходными тактическими основаниями, заставил командиров кораблей, шедших в кильватер ему, естественно, почти простительно, сохранять ту же дистанцию, несмотря на сигналы. Противоречие между приказаниями и примером – подобное тому, которое так знаменательно проявилось при Виксбурге в нашей Междоусобной войне, поселив недоразумения и разлад между двумя доблестными офицерами, – не должно бы допускаться. Дело начальника тактично предупреждать недоразумения путем самого тщательного предварительного разъяснения как буквы, так и духа своих планов. Это особенно важно по отношению к сражениям на море, где дым, слабый ветер и такелаж могут сделать весьма затруднительным чтение сигналов, служащих между тем почти единственным средством сношений. Нельсон так и поступал обыкновенно; [c.480] не чужд был этой идее и Сюффрень. “Необходимы диспозиции, установленные по подробном соглашении с теми, которые должны исполнять их”, – писал он д'Эстьену за три года до боя с Хьюджесом. Но если еще можно признать право на извинение за командирами, следовавшими движениям своего начальника и сражавшимися, то уже совсем нельзя извинить командиров арьергардных кораблей, и особенно помощника Сюффреня, знавшего планы последнего. Он должен был бы заставить арьергардные корабли занять подветренное положение, исполняя этот маневр сам в голове арьергарда, если это было необходимо. Ветер позволял сделать это, так как два командира действительно сражались с подветра. Один из них без всяких приказаний, действуя по побуждениям своей собственной доброй воли и мужества, как бы предупреждая слова Нельсона, что “ни один командир, который ставит свой корабль борт о борт с неприятельским, не может делать этим большой ошибки”, сблизился с англичанами. Он заслужил особенное одобрение Сюффреня, которое было уже само по себе и честью и наградой. Было ли неудовлетворительное поведение столь многих его товарищей следствием того, что они не были сильны в морском деле, или проявлением партийного духа и вероломной злонамеренности – это не важно для военного писателя вообще, но должно интересовать французских офицеров, ревниво относящихся к чести их корпорации. Жалобы Сюффреня, после нескольких, неудач, сделались очень горячими. “Я сердечно огорчен, – писал он, – беспрестанными нарушениями долга в нашем флоте. Я только что потерял случай уничтожить английскую эскадру… Все, да, все – могли бы подойти близко к противнику, так как мы были на ветре и впереди, и ни один не сделал этого. Некоторые из них вели себя храбро в других сражениях. Я могу приписать это только желанию привести крейсерство к концу, злой воле и невежеству, так как подозревать что-либо худшее я не решаюсь. Результат был ужасен. Я должен сказать, вам, Monseigneur, что офицеры, которые долго были на Иль-де-Франсе, не моряки и не воины. Не моряки, так как они не были в море, а их меркантильный дух, независимый и недисциплинированный, безусловно противен воинскому духу”. Это письмо, написанное после его четвертого сражения с Хьюджесом, должно быть принято с некоторыми оговорками. Не только кажется, что сам Сюффрень, поторопившийся [c.481] в этом последнем случае по своей горячности, был, частью, ответственен за беспорядок своего флота в сражении, но нельзя не сказать, что и другие обстоятельства, а более всего характер некоторых из порицавшихся им офицеров, делают обвинение их в огульной злонамеренности преувеличенным. С другой же стороны, правда, что после четырех генеральных сражений, при численном превосходстве на стороне французов, при таком искусном и энергичном начальнике, каким был Сюффрень, английская эскадра, говоря его собственными словами, “все еще существовала”; и не только существовала, но и не потеряла даже ни одного корабля. Единственное заключение, которое можно вывести из этого, высказано французским морским писателем: “Количество исчезло перед качеством”7. Не существенно, произошла ли неудача от неуменья или от злонамеренности французских командиров. Неудовлетворительность командиров отдельных судов, обнаружившаяся на поле битвы, не влияла на общее ведение кампании, где сказались качества одного только начальника. Бой 17-го февраля, длившийся два часа, окончился, вследствие перемены ветра на юго-восточный, в шесть часов пополудни: англичане оказались таким образом на ветре, и их авангардные корабли получили возможность принять участие в сражении. Так как наступила ночь, то Сюффрень в половине седьмого привел свою эскадру к ветру и лег в бейдевинд, на правый галс, на NO, тогда как Хьюджес направился к югу под малыми парусами. Капитан французского флота Шевалье утверждал, что Сюффрень на следующее утро намеревался возобновить бой. Но в таком случае он должен был бы принять меры, чтобы не упустить противника. Тактика Хьюджеса – не вступать в бой без какого-либо преимущества на своей стороне, – слишком ясна для того, чтобы допустить предположение, что он останется спокойно ждать атаки, при условии полной неспособности к бою одного своего корабля, Exeter, потерпевшего так сильно вследствие сосредоточения нападения на него многих врагов. Это настолько ясно, что делает более вероятным предположение о том, что Сюффрень не желал возобновить бой сейчас же, видя естественное к тому основание в серьезных повреждениях в своем флоте и в ненадежном поведении своих офицеров. На [c.482] следующее утро враждебные флоты были уже вне вида друг друга. Продолжавшийся северный ветер и печальное состояние двух кораблей заставили Хьюджеса идти в Тринкомали, где защищенная гавань позволила ему сделать необходимые исправления. Сюффрень, озабоченный своими транспортами, прошел к Пондишери, где встал на якорь вместе с ними. Он хотел затем следовать дальше, для нападения на Негапатам, но командир сухопутных войск предпочел действовать против Куддалора. После переговоров и соглашений с Гайдером Али армия высадилась к югу от Порто-Ново и осадила Куддалор, который и сдался 4-го апреля. Между тем Сюффрень, горя желанием действовать против главного предмета своих операций, вышел опять в море 23-го марта. Он надеялся отрезать два линейных корабля, ожидавшихся из Англии, но запоздал: оба они (семидесятичетырехпу-шечные) присоединились 30-го марта к главным силам в Мадрасе, куда Хьюджес возвратился уже 12-го марта, после двухнедельных работ по исправлению кораблей в Тринкомали. Вскоре после присоединения к нему упомянутого подкрепления, он отплыл опять в Тринкомали, с войсками и военными припасами для гарнизона. 8-го апреля на северо-востоке показалась эскадра Сюффреня, державшая также к югу. Хьюджес продержался на прежнем курсе в этот и два следующих дня, при слабых северных ветрах. 11-го числа, в пятидесяти милях к северу от Тринкомали, он увидел берег Цейлона и спустился по направлению к порту. Утром 12-го числа опять показалась на северо-востоке французская эскадра, под всеми парусами – очевидно стремившаяся догнать противника. Это было как раз в тот день, когда Родней и де Грасс встретились в Вест-Индии, но здесь противники поменялись ролями: здесь французы, а не англичане добивались боя. Скорости отдельных кораблей в обеих эскадрах были весьма различны, в каждой имелись корабли, как обшитые медью в подводной части, так и не обшитые. Хьюджес увидел, что худшие ходоки его не в состоянии уйти от лучших ходоков противника -– условие, которое всегда побуждает отступающую силу в конце концов рискнуть на бой, если только она не может решиться бросить арьергардные корабли, и которое показывает, что ради безопасности, а также и ради действительности эскадры, необходимо, чтобы в ней суда одного и того же класса имели все известный минимум [c.483] скорости. Та же самая причина – опасное положение отделившихся кораблей – в тот же день, на другом театре войны, побудила де Грасса к рискованному маневру, следствием которого было для него большое несчастье. Хыоджес, по лучшим соображениям, решился сражаться, и в девять часов утра построил свою линию на правом галсе (план XV, А), направив к берегу свою эскадру в стройном порядке; при промежутках между кораблями в два кабельтова. Мы приведем сначала описание боя в донесении Хьюджеса, которое опять отличается от описания Сюффреня и приписывает последнему тактику, вполне несогласную с тою, о какой говорит он сам, и делающую больше чести его искусству. “Неприятель – по направлению на NO от нас, в расстоянии шести миль, при ветре, близком к NO – продолжал маневрировать, изменяя позиции своих кораблей в линии до пятнадцати минут после полудня, когда спустился (а) на нас; при этом пять кораблей его авангарда прошли вперед (b) для того, чтобы завязать бои с кораблями нашего авангарда, а другие семь кораблей (b') направились прямо на наши три центральные корабля: Superbe, его передний мателот Monmouth, и его задний мателот Мопагса. В половине второго начали обмениваться выстрелами авангарды обеих эскадр; через три минуты я сделал сигнал вступить в бой. Французский адмирал на Heros, и младший флагман сзади его, на L'Orient (оба семидесятичетырехпушечные) спустились к Superbe8 на пистолетный выстрел. Heros удерживал свое положение, сильно обстреливая противника и получая сам жестокий огонь в течение девяти минут, а затем, сильно поврежденный, атаковал Monmouth, сражавшийся в это время с другими неприятельскими кораблями, чем очистил место для своего арьергарда, чтобы последний поддержал атаку нашего центра, где происходил самый жаркий бой. В три часа Monmouth потерял бизань-мачту, сбитую ядрами неприятеля, а через несколько минут и грот-мачту и вышел из линии под ветер (С, с); а в сорок минут четвертого, так как ветер, вопреки ожиданию, продолжал заходить к северу, без всякого морского бриза, и боясь посадить свои корабли на мель, я сделал сигнал повернуть через фордевинд и затем [c.484]* привести в бейдевинд, в линии баталии, на левом галсе, все еще сражаясь с неприятелем”. В этом бою – самом жестоком из всех, состоявшихся между этими суровыми бойцами, – имело место крайнее сосредоточение сил. В нем англичане потеряли 137 человек убитыми и 430 ранеными на одиннадцати кораблях. Из этого числа два центральных корабля, флагманский и его передний мателот, потеряли 104 убитыми и 198 ранеными, т.е. 53% всей потери эскадры, которой они составляли всего 18%. Эти потери были гораздо тяжелее по отношению к размерам кораблей, чем павшие на долю головных кораблей двух колонн при Трафальгаре, стопушечный9. Материальные повреждения в корпусе, рангоуте и т.п. были еще серьезнее. Английская эскадра была совершенно разбита вследствие сосредоточения неприятеля против малой части ее. Хьюджес, будучи слабее противника, когда бой начался, сделался еще слабее его через выбытие из строя двух кораблей, и свобода действий для Сюффреня еще усилилась. Но насколько такое сосредоточение сил Сюффреня было намеренным? Для ответа на этот вопрос мы должны обратиться к страницам двух французских писателей10, которые основали свое повествование на его собственных официальных депешах, хранящихся в морском министерстве. О степени перевеса французов в описанном бою надо судить по сравнению несчастных случаев и повреждений, полученных их отдельными кораблями. Так как очевидно, что если бы обе эскадры получили одинаковую сумму повреждений, но при этом в английском флоте последние пали на два корабля, которые не могли бы поэтому изготовиться к новому бою ранее, как через месяц или позже, тогда как у французов они распределились между двенадцатью кораблями, позволив им быть готовыми к новому бою уже через несколько [c.486] дней, то пришлось бы признать, что победа, стратегически и тактически, осталась за французами11. Что касается цели Сюффреня, то ничто не указывает на то, что он хотел исполнить маневр атаки, описанный Хьюджесом. Имея двенадцать кораблей против одиннадцати английских, он намеревался, кажется, последовать обычным английским приемам – построить линию, параллельную неприятельской, спуститься всем флотом вместе и атаковать каждым своим кораблем соответственный корабль линии противника. К этому он прибавил одну простую комбинацию: двенадцатый французский корабль, не имея противника, должен был сражаться с арьергардным английским кораблем, с подветренной его стороны, чем последний ставился, следовательно, в два огня. В действительности сосредоточение против авангарда и центра, какое описывает Хьюджес, в тактическом отношении ниже подобного же сосредоточения против центра и арьергарда колонны. Это замечание верно даже по отношению к паровым судам, которые, хотя и менее подвержены потере движущей силы, все-таки же должны повернуть на 16 румбов для того, чтобы перейти из авангарда в арьергард, необходимо теряя при этом много драгоценных секунд; но оно еще более верно по отношению к парусным судам, особенно при слабых переменных ветрах, которые характеризуют время смены муссонов, когда именно и происходило сражение. Нельсон резко выражал свое презрение к современному ему русскому флоту, говоря, что не задумался бы атаковать его авангард, в расчете на приведение этим в расстройство всей его линии, вследствие недостаточного искусства в морском деле в среде русских моряков; но, хотя и не будучи много лучшего мнения об испанцах, он сосредоточил главную атаку на арьергард союзных флотов при Трафальгаре. Имея же дело с такими моряками, какими были командиры кораблей флота Хьюджеса, было бы тем более ошибочно атаковать авангард, вместо арьергарда: только мертвый штиль мог бы вынудить последний не принимать участие в бою. Приведем теперь описание атаки Сюффреня капитаном Шевалье. После упоминания о построении Хьюджеса в кильватер на правом галсе, он говорит: [c.487] “Этому маневру подражали французы, и обе эскадры составляли параллельные линии, лежа приблизительно к WNW (А, А). В одиннадцать часов, когда наша линия хорошо выровнялась, Сюффрень сделал сигнал спуститься на WSW всем вместе. Наши корабли плохо сохраняли свои места в строю, и авангард, составленный из лучших ходоков, подошел первый на дистанции пушечного выстрела к неприятелю12. В час передовые корабли английского флота открыли огонь но Vegeur и Artesien, (французский авангард). Эти два корабля, приведя в бейдевинд для ответа на огонь неприятеля13, сейчас же получили приказание опять спуститься. Сюффрень, который желал решительного боя, сохранял свой курс, принимая без ответа выстрелы, направленные на его корабль. Подойдя на пистолетный выстрел к Supreme, он привел к ветру (В), и на его грот мачте появился сигнал открыть огонь. Так как у адмирала Хьюджеса было только одиннадцать кораблей, то Bizarre, согласно диспозиции, предписанной нашим главнокомандующим, должен был атаковать с кормы арьергардный корабль английского флота и обойти его с ветра. В момент, когда раздались первые пушечные выстрелы, наши худшие ходоки не были еще на своих местах. Повинуясь букве, а не духу приказаний коммодора, капитаны этих кораблей привели к ветру в то же самое время, как предшествовавшие им. Результатом этого вышло то, что французская линия образовала кривую (В), в авангарде которой были Artesien и Venguer, а в арьергарде; – Bizarre, Ajax и Seevere – почему эти корабли и находились очень далеко от тех, которые соответствовали им в неприятельской линии”. Очевидно из всего этого описания, составленного горячим поклонником Сюффреня, имевшим полный доступ к официальным бумагам, что французский начальник задумал атаку, элементарную по замыслу и трудную по исполнению; чтобы хорошо сохранять строй при свободном ходе, нужно большое искусство, особенно когда корабли имеют разные скорости, как это и было в эскадре Сюффреня. Чрезвычайные повреждения, которые потерпели Superbe и Monmouth, неоспоримо вследствие сосредоточения огня на них, не могут [c.488] быть приписаны диспозиции Сюффреня. “Повреждения, полученные флагманским кораблем Heros в начале боя, не позволили ему оставаться возле Superbe. He будучи в состоянии обстенить своевременно марсель, так как брассы на нем были перебиты, он прошел вперед и мог держаться только на траверзе Monmouth”14. Это объясняет бедствие последнего корабля, уже потерпевшего повреждения и теперь атакованного сильнейшим противником. Superbe освободился от Сюффреня только для того, чтобы быть атакованным следующим французским кораблем, одинаково сильным; и когда Monmouth сдрейфовал или спустился под ветер, то и французский флагманский корабль также подрейфовал, так что в течение нескольких мгновений он обстреливал Superbe по носу из своих кормовых орудий (С, d). Одновременно с этим Superbe был еще атакован с траверза и с кормы двумя французскими кораблями, которые, – по сигналу или нет, – пришли на помощь своему коммодору. Рассмотрение результатов боя показывает, что у французов потери распределились гораздо равномернее, чем у англичан. По крайней мере три корабля последних окончили бой, не потеряв ни одного человека; тогда как у французов такое благополучие досталось на долю только одного корабля. С особенным жаром, кажется, сражались три французских корабля – два семидесятичетырехпушечные и один шестидесятичетырехпушечный – до некоторой степени случайно сосредоточившие свой огонь против двух английских, из которых один был семидесятичетырех-, а другой – шестидесятичетырехпушечный. Если враждебные корабли соответствующих рангов были равносильны, и если считать только по одному борту, то выходит, что сто шесть французских орудий действовали против шестидесяти девяти английских. Поведение адмирала Хьюджеса в течение трех дней, предшествовавших сражению, подверглось со стороны некоторых лиц неодобрительной критике за то, что он воздерживался от нападения на французов, хотя они большую часть времени были под ветром, имея перевес над англичанами только в одном корабле и притом идя в значительно растянутом строе. Полагали, что Хьюджес имел случай разбить противника по частям15. [c.489] Дошедшие до нас сведения слишком скудны для того, чтобы можно было основательно обсуждать такое мнение, которое, вероятно, было отражением кают-компанейских толков молодых офицеров флота. Отчет самого Хьюджеса о положении обоих флотов не ясен и в одной важной подробности прямо противоречит французскому. Если же вышеупомянутый случай действительно представлялся английскому адмиралу, то последний, не захотев воспользоваться им, продолжал держаться решения, с которым отплыл – не искать и не избегать неприятеля, а идти прямо в Тринкомали для высадки войск и выгрузки припасов, бывших у него на кораблях. Другими словами, в таком случае он руководствовался в своих действиях скорее французской, чем английской морской политикой – пожертвованием возможной атакой неприятельского флота в пользу частной цели. Если по этой причине он действительно упустил благоприятный случай сразиться с врагом при выгодных для себя условиях, то конечно в результатах описанного сейчас боя имел основания горько сожалеть о том; но за недостатком точных сведений, самое интересное, на что мы можем указать, это – впечатление, произведенное боем на общество и на моряков в Англии: оно рельефно показывает, в какой сильной мере последняя считала атаку неприятельского флота первейшей обязанностью своего адмирала. Можно также сказать, что если бы Хьюджес атаковал противника, то едва ли бы ему пришлось хуже, чем пришлось на самом деле оттого, что он дождался нападения, и конечно, он потерпел бы еще больше, если бы командиры эскадры Сюффреня были так же хороши, как ее командующий. После сражения, к закату солнца, обе эскадры встали на якорь, предполагая, что глубина в том месте около пятнадцати саженей, но вследствие неверного промера три французских корабля приткнулись к коралловым рифам. Здесь противники оставались целую неделю в расстоянии двух миль друг от друга, исправляя повреждения. Хьюджес, вследствие разбитого состояния своего корабля Monmouth, ожидал атаки; однако Сюффрень, окончив свои исправления 19-го числа, снялся с якоря и остался здесь еще в течение суток, приглашая противника к бою, но не желая начинать его сам. Он понял состояние неприятеля так живо, что чувствовал необходимость оправдать свой поступок перед морским министром, что и сделал, указав в своем объяснении на восемь [c.490] причин, останавливаться на которых здесь нет необходимости. Заметим только, что последняя состояла в недостатке способностей и единодушной поддержки со стороны подначальных ему командиров. Невероятно, чтобы Сюффрень впал в заблуждение в сторону излишней осторожности. Напротив, наиболее отличительный его недостаток как главнокомандующего состоял в горячности, которая при виде неприятеля переходила в резкое нетерпение и увлекала его иногда в бой слишком поспешно и не в надлежащем строе. Но если в деталях управления боем, в своих тактических комбинациях, Сюффрень и терпел неудачи вследствие своей пылкости и неисполнения долга со стороны большей части командиров кораблей, то в общем ведении кампании, в стратегии, где личные качества главнокомандующего и сказываются главным образом, его превосходство было очевидно и венчалось блестящим успехом. Там пылкость его выказывалась в энергии, неутомимой и заразительной. Страстность его горячей провансальской крови преодолевала затруднения, создавала ресурсы из ничего и чувствовалась на каждом корабле, бывшем под его командой. Нет военного урока более поучительного и более продолжительного значения, чем быстрота и сообразительность, с которыми он, не имея ни порта, ни припасов, постоянно держал в готовности к бою свой флот, пока его медлительный противник мелочно копался над своими исправлениями. Сражение принудило англичан оставаться бездеятельными в течение шести недель, пока Monmouth был окончательно исправлен. К несчастью, положение Сюффреня не позволяло ему сейчас же начать наступательные действия. У него не хватало людей, провизии и, особенно, запасного рангоута и такелажа. В официальном письме после сражения он писал: “Я не имею запасных материалов для исправления такелажа, на эскадре недостает, по крайней мере, двенадцати запасных стенег”. Транспорты с необходимыми припасами ожидались в Пуант де Галле (Point de Galles), который, как и весь Цейлон, за исключением Тринкомали, был тогда еще голландским владением. Сюффрень поэтому встал на якорь в Батакало, к югу от Тринкомали, расположившись, таким образом, между Хьюджесом и могущими прийти с моря английскими кораблями и благоприятно для защиты конвоировавшихся им судов, которые присоединились к нему здесь. [c.491] 3-го июня он отплыл в Транкебар (Tranquebar) – датское владение, в котором оставался две или три недели, создав этим источник беспокойства на коммуникационной линии англичан между Мадрасом и их флотом в Тринкомали. После того он отплыл в Куддалор для сношений с начальником сухопутных сил и Гайдером Али. Последнего он нашел в состоянии сильного недовольства слабым содействием со стороны французского военачальника. Сюффрень, однако, сумел приобрести расположение Гайдера, и тот выразил желание видеть его на обратном пути из замышлявшейся им тогда экспедиции: верный своему правильному инстинкту, коммодор стремился опять встретиться с английским флотом, после поражения которого он намеревался атаковать Негапатам. Он не страдал предрассудком своих товарищей по профессии, он всегда имел в виду необходимость, как политическую, так и стратегическую, поддерживать союз с султаном и упрочить господство и на морском побережье и внутри страны, но он ясно сознавал, что первым шагом к этому было обеспечение обладания морем через уничтожение английского флота. Настойчивость и энергия, с какими он преследовал эту цель, несмотря на большие препятствия, а также ясность, с какою он видел ее, составляют отличительные заслуги Сюффреня среди группы французских флотоводцев, равных ему по мужеству, но связанных путами ложной традиции и преследованием ложного предмета действий. Между тем Хьюджес, поставив временные мачты на Monmouth, ушел в Тринкомали, где исправлялись другие повреждения на его эскадре и где были высажены на берег больные; но очевидно, что, как это было выше уже упомянуто, англичане владели портом еще не достаточно долго для того, чтобы оборудовать его и завести там склад необходимых припасов, так как он говорит: “я буду в состоянии поставить новые мачты на Monmouth из запасного рангоута нескольких кораблей”. Несмотря на то, его средства превосходили те, которые имелись в распоряжении его противника. В течение стоянки Сюффреня в Транкебаре, затруднявшей для англичан сообщения между Мадрасом и Тринкомали, Хьюджес все еще оставался спокойно в последнем порту, отплыв в Не-гапатам только 23-го июня, днем позже того, как Сюффрень достиг Кудцалора. Враждебные эскадры, таким образом, опять сблизились, и Сюффрень поспешил с приготовлениями [c.492] к атаке, как только услышал, что противник находится там, где можно застичь его. Хьюджес ожидал его. Прежде своего отплытия, однако, Сюффрень нашел случай написать домой: “Со времени моего прибытия на Цейлон – частью при помощи голландцев, частью благодаря взятым нами призам – эскадра снабжена на шестимесячную кампанию в море; а запасом пшеницы и риса я обеспечен более, чем на год”. Это приобретение было справедливым источником гордости и довольства собою. Без порта и лишенный средств, французский коммодор обеспечил себя лучше, чем его противник, к услугам которого были транспорты и торговые суда. Такой результат был следствием находчивости Сюффреня и деятельности его крейсеров, вдохновлявшейся им самим. А между тем у него было всего только два фрегата, – класс судов, на который адмирал должен, главным образом, опираться в таких хищнических военных действиях. 23-го марта, как провизия, так и другие запасы его были почти на исходе. Шесть тысяч долларов деньгами и провизия конвоировавшихся им судов были его единственными средствами. С тех пор он выдержал суровый бой, имевший последствиями огромную убыль в команде, порчу такелажа и расход боевых припасов. После этого боя 12-го апреля у него оставалось пороху и снарядов только для одного такого же сурового боя. Три месяца спустя он уже мог донести своему начальству, как выше упомянуто, что может оставаться в море еще шесть месяцев без дальнейших снабжений. Таким результатом он был обязан всецело самому себе, своей самодеятельности и, можно сказать без преувеличения, великому уму. Этого не ожидали в Париже; напротив, там полагали, что эскадре придется возвратиться для пополнения всего необходимого к Иль-де-Франсу. Не думали, чтобы было возможно обеспечить удовлетворительные условия у враждебного берега, так далеко от ближайшей базы. Сюффрень думал иначе; он рассчитал, с чисто военным взглядом на вещи и истинным пониманием значения своего дела, что успех операций в Индии обусловливался “обладанием морем и, следовательно, непрерывным нахождением там его эскадры”. Он не побоялся попытаться сделать то, что всегда считалось невозможным. Чтобы вполне оценить эту твердость духа, носящую отпечаток гения, ее надо рассмотреть по отношению к обстоятельствам современной Сюффреню эпохи и эпохи, предшествующей ей. [c.493] Сюффрень родился 17-го июля 1729 года и во время войны 1739 и 1756 годов был уже на службе. В первый раз он был под огнем в Тулонском сражении Мэттьюса, 22-го февраля 1744 года. Он был современником д'Эстьена, де Гишена и де Грасса и, следовательно, жил ранее дней Французской Революции, когда восстание народа показало людям, как часто бывает возможным то, что привыкли считать невозможным16, ранее тех дней, когда Нельсон и Наполеон надсмеялись над словом невозможность. Его образ действий имел поэтому в то время еще и другую заслугу – оригинальность; но его возвышенный характер был способен на еще более высокие проявления. Убежденный в необходимости удержать эскадру на ее станции, он осмелился не только игнорировать ропот своих офицеров, но и экстренные приказания правительства. Придя в Батакало, он нашел там депеши, требовавшие возвращения его к Иль-де-Франсу. Вместо того, чтобы повиноваться им как средству снять с себя бремя ответственности, он ослушался их, дав свои объяснения и заявив, что на месте он мог лучше судить, чем министр в Европе о том, чего требовали обстоятельства. Такой вождь заслуживал лучших подчиненных и лучшего сотоварища, чем тот, какого он имел в начальнике сухопутных сил. Позволяли или нет условия общей морской борьбы уничтожить английское ост-индское владычество – это остается сомнительным; но верно то, что между всеми адмиралами трех наций не было ни одного, который был бы так способен достигнуть такого результата, как Сюффрень. Мы увидим его в более суровых испытаниях и всегда на высоте положения. После полудня 5-го июля эскадра Сюффреня пришла на вид английской, стоявшей на якоре у Куддалора. Через час внезапный шквал снес грот и крюйс-стеньги у одного из французских кораблей. Адмирал Хьюджес снялся с якоря, и оба флота маневрировали всю ночь. На следующий день выгодный ветер позволил англичанам занять наветренное положение; [c.494] противники шли оба в линии баталии правым галсом, держа на SSO, при ветре от SW. Так как потерпевший аварию французский корабль провел ночь в непростительной бездеятельности, не исправив своих повреждений, то число кораблей, готовых к сражению, было с каждой стороны одинаковое – по одиннадцати. В одиннадцать часов утра англичане спустились все вмести и атаковали противника – корабль против корабля, но, как и бывает обыкновенно при таких условиях, арьергардные корабли не подошли так близко к противнику, как бывшие впереди их (план XVI, положение I). Капитан Шевалье старательно выставляет на вид, что их неудача была прекрасным возмездием за неудачу французского арьергарда 12-го апреля17, но упускает заметить в этом сопоставлении, что французский авангард, как и этом случае, так и снова затем, 3-го сентября, маневрировал так же плохо, как и арьергард. У внимательного читателя остается мало сомнения в том, что, в общем, французские командиры, как моряки, были ниже своих противников. В течение первой части боя четвертый корабль во французской линии, Brilliant (а), потерял свою грот-мачту, вышел из линии (а') и сдался постепенно назад и под ветер (а"). В час пополудни, когда бой сделался наиболее жарким, ветер внезапно переменился к SSO, задув в левую скулу кораблей (положение II). Четыре английских корабля, – Burford, Sultan (s), Worcester и Eagle, – увидев своевременно перемену ветра, придержались влево, к линии французов; другие же были застигнуты врасплох, паруса их обстенились, и они увалились под ветер. Французские же корабли, за исключением двух, Brilliant (а) и Sevure (b), рыскнули влево. [c.495] Таким образом, вследствие перемены ветра, главные части враждебных флотов разошлись, и только четыре английских корабля сошлись с двумя французскими. Правильность строя была нарушена. Brilliant, оставшийся далеко позади, попал под огонь двух вышеупомянутых английских арьергардных кораблей, Worchester и Eagle, которые приблизились к нему. Сюффрень лично пришел к нему на помощь (положение III, а) и прогнал англичан, которым угрожало также приближение двух других французских кораблей, повернувших через фордевинд в исполнение сигнала и направившихся на запад. Пока происходила эта частная схватка, другой французский корабль, Sevure (b), был атакован английским Sultan (s) и, если верить французскому капитану де Силлар (М. de Cillart), еще двумя другими английскими кораблями. По положению его в линии вероятно, что Burford также атаковал его. Как бы то ни было, только Sevure спустил свой флаг; но в то время, когда Sultan уходил от него, поворачивая через фордевинд, он возобновил огонь, обстреливая противника продольно. Приказание сдаться, отданное французским командиром и приведенное в исполнение формальным, общепринятым заявлением, было игнорировано его подчиненными, которые стреляли по неприятелю, когда флаг на их корабле был уже спущен. В действительности поступок французов в этом случае подходит под постыдный термин ruse de guerre, но было бы несправедливо утверждать, что он был сделан намеренно. Взаимные положения противников были таковы, что Sultan не мог бы обеспечить за собою своего приза: приближались другие французские корабли, которые должны были отбить его. Негодование подчиненных французских офицеров на слабость своего командира поэтому заслуживает оправдания, их отказ повиноваться ему может быть извинен им, как людям, ставшим лицом к лицу с вопросом о неожиданном отнятии у них чести в пылу сражения и при болезненном ощущении стыда. Несмотря на то, нельзя не сказать, что щепетильная добросовестность, кажется, требовала, чтобы они ждали освобождения своего от других рук, не связанных поступком их командира, или, по крайней мере, чтобы пощадивший их противник не пострадал от них. Капитан, отрешенный от должности, отправленный домой Сюффренем и разжалованный королем, жестоко скомпрометировал себя в попытке оправдаться: “Когда капитан [c.496] де Силлар увидел, что французская эскадра удалялась – ибо все корабли, за исключением Brilliant, легли на другой галс – он полагал, что бесполезно уже продолжать обороняться и спустил флаг. Корабли, сражавшееся с ним, немедленно прекратили свой огонь, и тот, который был справа от него, начал удаляться. В этот момент Sevure спустился вправо, и его паруса наполнились. Капитан де Силлар приказал тогда возобновить огонь из орудий нижней батареи – единственной, в которой прислуга была еще на своих местах, и присоединился к своей эскадре18. Это сражение было единственным из пяти сражений Сюфрена у берегов Индии, в котором английский адмирал был нападающим. В нем нельзя найти никакого указания на какие-либо военные соображения или тактические комбинации, но с другой стороны, Хьюджес постоянно выказывал способности, сообразительность и предусмотрительность искусного моряка, так же, как и несомненное мужество. Он был, поистине, превосходным представителем среднего английского морского офицера середины XVIII столетия, и если нельзя не осуждать общего невежества его в самой важной части его профессии, то полезно заметить, в какой мере полное обладание другими ее деталями и настойчивая решимость не уступать противнику вознаграждали этот серьезный недостаток. Как римские легионы часто исправляли ошибки своих начальников, так и английские командиры и матросы часто спасали то, что терялось ошибками их адмиралов – ошибками, которых ни командир, ни матросы не понимали и даже, вероятно, не подозревали. Нигде эти солидные качества не выказывались так ясно, как в сражениях Сюффреня, потому что нигде в других случаях им и не предъявлялись такие требования. Нет в морских летописях более великолепных примеров отчаянного, но все-таки полезного [c.497] сопротивления подавлявшему неравенству, чем явленные кораблями Monmouth. 12-го апреля, и Exeter, – 17-го февраля. Один случай, рассказывавшийся о последнем корабле, стоит привести здесь. “В конце боя, когда Exeter был уже в разрушенном состоянии, старший офицер подошел к коммодору Кингу (King) спросить его, что делать с кораблем, так как два противника опять спускались к нему. Коммодор лаконически отвечал: “Ничего не надо делать, как только сражаться, пока он не потонет”19. Он был спасен. Сюффрень, напротив, потерял в это время всякое терпение в раздражении на дурное поведение своих командиров. Силлар был отправлен домой, но кроме него еще два других командира, люди с сильными связями, и один из них родственник самого Сюффреня, были отрешены от командования. Как ни была необходима и уместна эта мера, немногие, кроме Сюффреня, решились бы на нее, потому что, насколько тогда было ему известно, он был еще только капитаном первого ранга, а даже и адмиралам не было позволено такое обращение с подчиненными офицерами. “Вы, может быть, будете сердиты, Monseigneur, – писал он, – на то, что я не прибегнул к строгости раньше; но я прошу вас помнить, что устав не дает этой власти даже офицеру в генеральских чинах, в каковых я не состою”. Превосходство энергии и воинских качеств Сюффреня начало особенно заметно влиять на исход борьбы между ним и Хьюджесом непосредственно после сражения 6-го июля. Борьба была суровая, но воинские качества начали брать верх, как это, конечно, и должно было быть. Убыль в людях в последнем сражении была в пользу англичан в отношении одного к трем; с другой стороны, английский флот по-видимому пострадал более противника в парусах и в рангоуте – в движущей силе. Оба флота встали на якорь вечером – англичане близ Негапатама, французы – под ветром, близ Куддалора. 18-го июля Сюффрень был опять готов к выходу в море, тогда как в тот же день Хьюджес еще только решился идти в Мадрас для окончания своих исправлений. Сюффрень был еще затем задержан политической необходимостью официального визита к Гайдер Али, после которого отплыл в Батакало и, прибыв туда 9-го августа, ожидал там [c.498] припасов и подкреплений из Франции. 21-го последние прибыли, и два дня спустя он отплыл, теперь с четырнадцатью линейными кораблями, в Тринкомали, став на якорь близ города 25-го числа. На следующую ночь войска были высажены на берег, батареи возведены, и поведена энергичная атака. 30-го и 31-го два форта, составлявшие оборонительную силу атакованных, сдались, и этот важнейший порт перешел в руки французов. Убежденный, что Хьюджес должен скоро появиться здесь, Сюффрень согласился с готовностью на соблюдение по отношению к побежденным всех воинских почестей, какие потребовал губернатор, удовольствовавшись только существенным результатом. Через два дня, 2-го сентября вечером, английский флот был усмотрен французскими сторожевыми фрегатами. В течение шести недель, которыми Сюффрень воспользовался так деятельно и производительно, английский адмирал оставался спокойно на якоре, исправляя повреждения. Нет ни одного точного известия, которое позволило бы решить, насколько такая продолжительная стоянка его была неизбежна, но, имея в виду хорошо известное искусство английских моряков той эпохи в их профессии, едва ли можно сомневаться, что, обладай Хьюджес неутомимой энергией своего великого соперника, он мог бы выиграть те несколько дней, которые решили судьбу Тринкомали, и дать сражение для спасения этого порта. В самом деле, такое мнение подсказывается донесениями самого Хьюджеса, указывающими, что и 12-го августа корабли были почти готовы, и тем не менее, хотя и ожидая нападения на Тринкомали, он не отплыл до 20-го числа. Потеря этой гавани принудила его покинуть восточный берег, который сделался небезопасным при приближении северовосточного муссона, и дала важное стратегическое преимущество Сюффреню, не говоря уже о политическом влиянии этого факта на туземных правителей в Индии. Чтобы вполне оценить этот контраст между двумя адмиралами, необходимо также уяснить себе, насколько различны были их положения по отношению к материалам для исправлений корабельных повреждений. После сражения 6-го числа Хьюджес нашел в Мадрасе запасный рангоут, трос, боевые припасы, провизию, и вообще весь необходимый материал. Сюффрень в Куддалоре не нашел ничего. Для приведения эскадры в хорошее боевое состояние ему нужно было [c.499] девятнадцать новых стенег, мачты, реи, такелаж, паруса и т.д. Для того, чтобы выйти в море во что бы то ни стало, ему пришлось снять мачты с фрегатов и меньших судов и передать их на линейные корабли; для вооружения же фрегатов пришлось совершенно разружить английские призы, затем посланы были суда в Малакксгий пролив раздобыть материал на другой рангоут и строевой лес. Дома на берегу были разобраны для употребления досок и бревен на починку корабельных корпусов. Затруднения эти увеличивались еще характером якорного места, представлявшего открытый рейд с частым волнением, а также близостью английского флота, но работа кипела на глазах начальника эскадры, который, подобно лорду Хоу в Нью-Йорке, вдохновлял рабочих своим постоянным появлением между ними. “Несмотря на чрезмерную тучность, Сюффрень обнаруживал горячий пыл юности; он был везде, где шла работа, под его энергичным побуждением самый тяжелый труд выполнялся с невероятною быстротою. Однако офицеры выставляли ему на вид плохое состояние флота и необходимость порта для линейных кораблей, но он возражал на это, что “до тех пор, пока Тринкомали не будет взят, открытые рейды Коромандельского берега будут исполнять назначение порта”20. В самом деле, именно эта деятельность эскадры у Коромандельского берега и обеспечила успех при Тринкомали. Оружие, которым сражался Сюффрень, устарело теперь, но результаты, завоеванные его настойчивостью и изобретательностью в изыскании средств, принадлежат к числу неумирающих уроков истории. В то время, как свойства военачальников сказывались таким образом на ходе борьбы двух европейских держав в Индии, другие, не менее долговечные уроки заносились на страницы истории правительствами этих держав, сделавшими много для восстановления равновесия. Одновременно с тем, как английское министерство, после известия о сражении при Порто-Прая, снарядило в ноябре месяце 1781 года большую и стройную экспедицию, конвоировавшуюся сильною эскадрою из шести линейных кораблей под командою деятельного офицера, для подкрепления флота Хьюджеса, французы посылали представителю своего флота в Индии сравнительно скудную помощь в маленьких отдельных отрядах, по-видимому, [c.500] предпочитая обеспечить их безопасность скорее тайною, чем силою. Вследствие этого Сюффрень, борясь с бесчисленными затруднениями, еще имел источник огорчения в известиях что то тот, то другой из небольших отрядов, посланных к нему на выручку, перехватывался неприятелем или принуждался преследованиями последнего возвращаться во Францию, не успев выйти из европейских вод. Действительно, тогда было мало безопасности для слабых отрядов в северу от Гибралтарского пролива. Таким образом преимуществами, завоеванными деятельностью Сюффреня, в конце концов пришлось пожертвовать. До падения Тринкомали французы были сильнее в море, но в течение последовавших за тем шести месяцев чаша весов перетянулась на сторону их противников прибытем английских подкреплений под начальством сэра Ричарда Бикертона (Richard Bickerton). Как только Тринкомали сдался, французский коммодор с обычною своею быстротою приготовился к дальнейшей безотлагательной деятельности. Орудия и люди, бывшие на берегу, снова заняли свои места на кораблях, а порт был обеспечен гарнизоном, достаточно сильным для того, чтобы французский флот не беспокоился уже об охране его. Этот великий моряк, который, соответственно средствам, бывшим в его распоряжении, сделал так много, как никто из деятелей, известных в истории, и который так знаменательно иллюстрировал сферу и влияние морской силы, не имел намерения стеснять движения своего флота или рисковать своим важным завоеванием через ненужное обременение кораблей защитою порта. Когда Хьюд-жес появился близ последнего, то уже английский флот был в силах одним сражением вырвать обратно из рук французов этот пост, теперь снабженный надлежащим гарнизоном. Без сомнения, успешная кампания уничтожением французской морской силы или изгнанием ее из этих вод, дала бы такой результат, но Сюффрень имел все основания думать, что какая бы неудача ни постигла его в данный день, в общем он будет в состоянии с избытком сосчитаться со своим противником. Морские порты должны защищаться сами; сфера флота – открытое море; его цель, или задача – наступление скорее, чем оборона, его предмет действий – морская сила неприятеля, где бы ни пришлось ее найти. Сюффрень видел теперь опять перед собою эскадру, которою могло быть обеспечено за англичанами обладание морем; он знал, что к ней должны [c.501] прибыть до следующего сезона сильные подкрепления и спешил атаковать ее. Хьюджес, огорченный тем, что не успел прибыть вовремя, – так как прежде нерешительный бой мог бы сохранить за англичанами то, возвращение чего теперь не могло быть достигнуто и решительным боем, – никоим образом не был расположен помериться силами с врагом. Но по здравом размышлении, он отступил к юго-востоку, убегая, согласно выражению Сюффреня, в хорошем порядке; регулируя скорость по медленнейшему своему кораблю и много раз меняя курсы, он достиг того, что погоня за ним неприятеля, начавшаяся с рассветом, привела к результатам только в два часа пополудни. Целью англичан было завлечь Сюффреня так далеко под ветер от порта, чтобы, в случае повреждения кораблей его, ему было не легко возвратиться в последний. У французов было четырнадцать линейных кораблей против двенадцати английских. Это превосходство, вместе с здравым пониманием военного положения в Индии, еще увеличивало всегдашнюю жажду боя со стороны Сюффреня, но его корабли ходили плохо и были скудно укомплектованы равнодушными и неудовлетворенными людьми. Эти обстоятельства в долгом и утомительном преследовании противника раздражали и затрудняли горячего коммодора, все еще сознававшего ту неотложность деятельности, в силу которой он в течение двух месяцев торопил операции эскадры. Сигнал следовал за сигналом, маневр следовал за маневром в попытках сохранения в его эскадре правильного строя, “То они спускались, то приводили к ветру, – говорит английский адмирал, который тщательно наблюдал за противником, – в неправильном строе и как будто в нерешимости, что делать”. Но Сюффрень продолжал настаивать на своем, и в два часа пополудни, когда его флот был уже в двадцати пяти милях от своего порта, частью уже построившись в линию в весьма близком расстоянии от неприятеля, сделал сигнал привести к ветру для исправления строя прежде, чем окончательно спуститься. Масса ошибок при выполнении этого маневра скорее ухудшила, чем улучшила дело; и коммодор, потеряв, наконец, терпенье, тридцать минут спустя сделал сигнал атаки (план XVII, А), а вслед затем другой – вступить в бой на дистанции пистолетного выстрела. Так как все исполнялось неловко и медленно, то он приказал сделать пушечный выстрел, по морскому обычаю, для подтверждения сигнала, к несчастью, это [c.502]* было понято его собственным экипажем как приказание начать бой, и флагманский корабль разрядил всю свою батарею. Этому примеру последовали другие корабли, хотя они и находились еще на полудистанции пушечного выстрела от неприятеля, что, при тогдашнем состоянии артиллерии, сулило нерешительный исход сражения. Таким образом, в конце концов, и как результат ряда печальных для французов ошибок и плохого знания морского дела, бой начался при весьма невыгодных для них обстоятельствах, несмотря на их численное превосходство. Англичане, которые отступали под малыми парусами, хорошо управляясь ими, были в хорошем боевом строе и в совершенной готовности, тогда как их противник не был собственно ни в каком строе (В). Семь кораблей его вышли вперед21 и образовали теперь неправильную группу впереди английского авангарда и так далеко от него, что могли принести мало пользы, тогда как в центре образовалась вторая беспорядочная группа, в которой корабли, заслоняя друг друга, взаимно мешали действию своей артиллерии. При таких обстоятельствах все бремя сражения пало на флагманский корабль Сюффреня (а) и на два другие, поддерживавшие его; тогда как в самом арьергарде малый линейный корабль, поддерживавшийся лишь большим фрегатом, один сражался с английским арьергардом; но скоро оба они, пересиленные противником, вынуждены были отступить. Едва ли какая-либо военная операция могла быть исполнена хуже: французские корабли в сражении не поддерживали друг друга, они так скучились, что взаимно заслоняли свои орудия и без нужды увеличивали цель для неприятеля; таким образом, далекие от сосредоточения своих усилий, три корабля Сюффреня, почти не поддерживавшиеся другими, были предоставлены сосредоточенному огню английской линии22. “Время шло, и наши три корабля (В, а), атакованные на траверзе центром английского флота и обстреливавшиеся анфиладным огнем авангарда и арьергарда его, [c.504] сильно страдали. После двух часов паруса на Hews были в лохмотьях; весь его бегучий такелаж был перебит, и он не мог больше управляться. Illustre потерял свои бизань-мачту и грот-стеньгу”. При этом беспорядке во французской линии были разрывы, которые представили бы большие выгоды для более энергичного противника. “Если бы неприятель повернул тогда оверштаг, – писал начальник штаба французского флота в своем дневнике, – то мы были бы отрезаны и, вероятно, уничтожены”. Ошибки сражения, в котором отсутствовало сколько-нибудь правильное распределение сил, сказались на результатах. Со стороны французов сражалось четырнадцать кораблей, они потеряли восемьдесят два убитыми и двести пятьдесят пять ранеными; из всего этого числа шестьдесят четыре убитых и сто семьдесят восемь раненых, или три четверти, пришлись на долю трех кораблей, два из последних потеряли свои грот– и бизань-мачты и фор-стеньгу, – другими словами, сделались совершенно беспомощными. Это было повторением, в большем масштабе, бедствия, которому подверглись два корабля Хьюджеса 12-го апреля, но в тот день английский адмирал, будучи под ветром и слабее своего противника, должен был принять бой на его условиях, тогда как здесь потеря пала на долю нападавшего, который, кроме преимущества наветренного положения и выбора способа атаки, обладал еще и численным превосходством. Следует отдать должное в этом сражении Хьюджесу, который, хотя и страдая недостатком предприимчивости и не выказав никакого признака тактического искусства или coup d'oeil, обнаружил все-таки и сообразительность и распорядительность в способе своего отступления и в уменьи держать в руках свои корабли. Не легко распределить по справедливости порицание, которого заслуживает его противник. Сюффрень, не задумываясь, осуждает своих командиров23. Однако справедливо указывалось, что многие из офицеров, осуждавшихся таким образом огульно, вели себя раньше хорошо, как под командой Сюффреня, так и под командой других адмиралов; что строй французского флота при преследовании противника был неправильный, что сигналы Сюффреня следовали один за другим со смущающей быстротой, и наконец, что [c.505] случайности, с которыми всегда надо до некоторой степени считаться, сложились против французов, точно так же, как и неопытность некоторых из их командиров. Можно думать также, что доля причин несчастья должна быть приписана горячей и необдуманной поспешности Сюффреня, имевшего недостатки при своих великих качествах, – недостатки, на которых невольно играл его осторожный и сдержанный противник. Достойно замечания, что в донесениях Хьюджеса нет ни малейших жалоб на подначальных ему командиров. Шесть из них пали в бою, и о каждом он говорит в выражениях простой, но, очевидно, искренне доброй оценки; об оставшихся же в живых он часто отзывается с большою похвалою, и в частностях, и в общем. Замечательный контраст между двумя флотоводцами и между судовыми командирами обеих сторон придает особенную поучительность рассматриваемой морской кампании среди других; урок, преподанный ею, находится в полном согласии с опытом всей военной истории с самого начала. Сюффрень отличался гением, энергией, огромной настойчивостью, здравыми военными идеями и был также образованным моряком. Хьюджес, видимо, обладал всеми техническими сведениями по морской профессии и, вероятно, командовал бы кораблем так же хорошо, как любой из его командиров; но он не обнаружил никаких следов качеств, необходимых для офицера на генеральском посту, для флотоводца. С другой стороны, не настаивая снова на искусстве подчиненных английского адмирала и преданности их своему долгу, очевидно, что, чему бы это ни приписывали, французские корабли в отдельности управлялись несравненно хуже, чем корабли их противников. По заявлениям Сюффреня, четыре раза – и уж наверное три раза – английская эскадра была спасена от тяжелого бедствия превосходством в качествах ее офицеров над качествами офицеров французских. Хорошие войска часто исправляли результаты дурного командования ими; но в конце концов, лучший военачальник восторжествует. Явно, что так было и в индийских морях в 1782 и 1783 годах. Война обрезала скоро борьбу, но не прежде, чем исход ее ясно обозначился. Сражение 3-го сентября, подобно сражению 6-го июля, закончилось вследствие перемены ветра к юго-востоку. При этой перемене английский флот повернул через фордевинд и построился опять на другом галсе. Французы также повернули [c.506] через фордевинд, и их авангардные корабли, будучи теперь на ветре, спустились между своими потерпевшими повреждения кораблями и линией (С) неприятеля. К закату солнца Хьюджес повернул к северу, потеряв надежду отбить Тринкомали, но удовлетворенный суровым возмездием, какое воздал своему успешному противнику. Та твердость духа, которая была не последним из качеств Сюффреня, подверглась тяжелому испытанию вскоре после сражения при Тринкомали. При возвращении в порт семидесятичетырехпушечный корабль его Orient встал на мель и погиб вследствие дурного управления им; единственным утешением было спасение его рангоута для двух потерявших мачты кораблей. Перебитые мачты других кораблей были опять заменены мачтами с разоруженных фрегатов, экипаж которых также понадобился на корабли для замещения убитых в сражении. Исправления производились с необычной энергией, оборона порта была совершенно обеспечена, и 30-го сентября эскадра отплыла к Коромандельскому берегу, где присутствие ее настоятельно требовалось французскими интересами. Она достигла Куддалора в четверо суток; но здесь другой неспособный командир разбил Bizarre, шестидесятичетырехпушечный корабль, становясь на якорь. Вследствие потери этих двух кораблей, Сюффрен, при последовавшей за тем встрече с неприятелем, мог противопоставить ему только пятнадцать линейных кораблей против восемнадцати; в такой мере общие результаты дела зависят от индивидуальной способности и заботливости участников его. Хьюджес был у Мадраса, в девяноста милях к северу, куда удалился сейчас же после последнего сражения. В донесениях он называет повреждения кораблей своих весьма серьезными, но потери так распределились между ними, что трудно оправдать его в том, что он не преследовал французов. В это время года муссон, который в течение четырех или пяти месяцев дует от юго-запада, меняется на северо-восточный, дуя по направлению к восточному берегу полуострова, где нет хороших гаваней. Происходящее от этого волнение делает часто доступ к берегу невозможным и, таким образом, не позволяет флоту оказывать поддержку армии. Эта смена муссона сопровождается часто жестокими ураганами. Оба флота поэтому должны были удалиться из мест, где их стоянка могла бы быть и опасной и бесполезной. Если бы [c.507] Тринкомали не был вырван из рук Англии, то Хьюджес, при хорошем состоянии своей эскадры, мог оставаться там до прибытия подкреплений и припасов, ожидавшихся скоро из Англии, так как порт этот, хотя и нездоровый, был безопасен и хорошо расположен. Бивертон уже достиг Бомбея и был теперь на пути в Мадрас с пятью линейными кораблями. По положению дела Хьюджес считал необходимым идти на этот сезон в Бомбей, выйдя – или, скорее, будучи выгнан в море ураганом, – 17-го октября. Четыре дня спустя, Бикертон достиг Мадраса, не встретившись с адмиралом. С энергией, которая всегда была ему свойственна, он сейчас же отплыл назад и был снова в Бомбее 28-го ноября. Корабли Хьюджеса, рассеянные штормом и потерпевшие много аварий, вошли также на Бомбейский рейд через несколько дней, один за другим. Сюффрень оставался в Тринкомали, но тем не менее ему было не легко решить, что делать дальше. Порт был безопасен, и он не боялся нападения английского флота; но зато с другой стороны, помимо того, что климат этой местности был нездоров в период прибдижавшагося муссона, было сомнительно, чтобы здесь удалось достать провизию, необходимую для надлежащего питания экипажа. Коротко говоря, порт этот, хотя и обладая стратегическим значением, по силе и по положению, был неудовлетворителен по своим ресурсам. Вместо Тринкомали возможно было еще избрать Ачин (Acheen) – гавань на другом берегу Бенгальского залива, на западной оконечности острова Суматры. Этот порт отличался здоровым климатом, представлял возможность добыть там достаточно провизии и так расположен по отношению к северо-восточному муссону, что из него корабли могли достигнуть Коромандельского берега скорее, чем из Бомбея, под конец сезона, когда, вследствие более умеренного ветра, стоянка там была возможна. Эти простые соображения не были, однако, единственными элементами в действительно трудной задаче, представлявшейся тогда Сюффреню. Малые результаты, достигнутые истекшей кампанией, не должны скрывать факта, что были возможны и значительные результаты и что многое могло зависеть от решения Сюффреня. Посылка французами подкреплений небольшими частями не только влекла за собою большие потери, но и порождала неуверенность среди команды рассеянных вследствие этого отрядов, из которых одни не знали, в каких условиях находились другие. Эта неизвестность, [c.508] потери и медлительность сильно влияли на политическое положение французов в Индии. Когда Сюффрень только что прибыл к берегам последней, на руках у англичан был не только Гайдер Али, но и маратхи, мир с которыми был подписан 17-го мая 1782 года; но, вероятно, вследствие разногласий в их среде, обмен ратификаций не последовал ранее декабря. Как у маратхов, так и при дворе Гайдер Али было разделение интересов; и те и другой поставили на вид французам – которые, хотя и подозревая о договоре их с Англией, не могли добиться точных о нем сведений – что все зависело от относительной военной силы их и англичан. Присутствие и действия Сюффреня представляли все, что Франция могла показать: престиж его гения, взятие Тринкомали, его успех в боях. Французская армия, запертая в Куддалоре, зависела от султана и в денежном отношении, и в продовольствии, и в подкреплениях. Даже флот обращался к нему за деньгами, за мачтами, за боевыми припасами, за хлебом. Англичане, с другой стороны, стояли на твердой почве; хотя в общем противник и взял над ними верх в сражениях, но они не потеряли ни одного корабля, и известно было, что сильная эскадра Бикертона прибыла в Бомбей. Наибольшее же значение имел тот факт, что в то время, как французы искали денег, англичане щедро сыпали их. Для французов было невозможно держаться против врага без туземных союзников; для них было существенно, следовательно, воспрепятствовать тому, чтобы и Гайдер заключил с англичанами мир. В этом-то вопросе и чувствовались особенно недостаток поддержки и ошибочное направление центрального правительства Франции. Начальство над военными силами французов в Индии как сухопутными, так и морскими, было вверено генералу де Бюсси (de Bussy), некогда одному из блестящих сотрудников Дюпле, теперь же разбитому подагрой инвалиду шестидесяти четырех лет. С расчетом на сохранение тайны своих действий, Бюсси отплыл из Кадикса в ноябре 1781 года с двумя линейными кораблями на Тенерифе, где к нему должен был присоединиться караван судов, вышедших из Бреста в декабре. Этот караван, однако, был захвачен англичанами, и только два судна его спаслись и прибыли к де Бюсси. Последний продолжал с ними свой путь и, узнав у мыса Доброй Надежды, что сильная эскадра Бикертона была на пути к нему, счел необходимым высадить там значительную часть своих войск. Он достиг Иль-де-Франса 31-го мая. [c.509] Следующий караван из восемнадцати транспортов, отплывший в Индию в апреле, был также застигнут неприятелем на пути. Два из четырех конвоировавших его военных кораблей были взяты, так же, как и десять транспортов; остальные возвратились в Брест. Третий отряд был более счастлив, достигнув мыса Доброй Надежды в мае; но он был задержан там на два месяца печальным состоянием кораблей и экипажа. Эти неудачи заставили де Бюсси остаться на острове до соединения с ожидавшимися с Мыса кораблями, и Сюффрень в этот критический момент не знал настоящего положения дел. Генерал только написал ему, что, не будучи в состоянии достигнуть берега до наступления неблагоприятного сезона, он назначает ему readez-vous в Ачине. Такая неопределенность произвела тяжелое впечатление на Гайдера Али, уверенного сначала, что надо ожидать прибытия де Бюсси в сентябре и затем узнавшего о прибытии вместо него Бикертона и об измене своих старых союзников маратхов. Сюффрень был принужден сделать вид, что имеет уверенность в прибытии скорой помощи, чему в действительности не верил, и это, вместе с влиянием его личного характера и успехов, побудило султана продолжать войну. Устроив это, эскадра отплыла в Ачин 15-го октября, где и встала на якорь 2-го ноября. Через три недели после того от Бюсси прибыло судно с вестью, что его отплытие должно быть задержано на неопределенное время вследствие эпидемии, свирепствовавшей между его войсками. Сюффрень поэтому решился поспешить со своим возвращением к берегу и отплыл 20-го декабря. 8-го января 1783 года он встал на якорь близ Ганжама (Ganjam), в пятистах милях к северо-востоку от Куддалора, откуда мог следовать попутным ветром, куда пожелает. Он поставил себе целью атаковать не только суда прибрежного плавания, но и английские фактории на берегу, так как бурун в это время был часто умеренный, но, узнав 12-го числа через захваченное им английское судно важную и печальную для французов весть о смерти Гайдера Али, он отказался от всех второстепенных операций и отплыл сейчас же в Кудцалор, надеясь обеспечить своим присутствием продолжение союза так же, как и безопасность гарнизона. Он прибыл туда 6-го февраля. В течение четырех месяцев его отсутствия появление вместо де Бюсси, ожидавшегося с войсками, Бикертона, который успел побывать и показаться туземцам на обоих берегах, серьезно [c.510] повредило делу французов. Мирный договор между англичанами и маратхами был ратифицирован, и первые, освобожденные от враждебных действий с последними и получив подкрепления, атаковали султана на западном, или Малабарском берегу. Влияние этой диверсии, конечно, сказалось и на восточном берегу, вопреки усилиям французов привлечь там на свою сторону нового султана. Между тем болезни в войсках на Иль-де-Франсе прекратились в ноябре, и если бы де Бюсси тогда вышел оттуда без замедления, то он и Сюффрень встретились бы теперь в Карнатаке, при полном обладании морем и с большими шансами в их пользу на берегу. Хьюджес прибыл только два месяца спустя. Оставаясь, таким образом, по-прежнему один, Сюффрень, после сообщения с Типу-Саибом (Tippoo Saib), новым Май-су рским султаном, отправился в Тринкомали; и только здесь, наконец, к нему присоединился 10-го марта де Бюсси, в сопровождении трех линейных кораблей и большого числа транспортов. Горя желанием доставить войска на поле битвы, Сюффрень отплыл с ними 15-го числа с лучшими ходоками своей эскадры и высадил их на следующий день в Порто-Ново. Он возвратился к Тринкомали 11-го апреля и встретился с флотом Хьюджеса из семнадцати линейных кораблей у входа в гавань. Так как с Сюффренем была только часть его сил, то боя не последовало, и англичане направились в Мадрас. В то время уже дул юго-западный муссон. Нет надобности следить шаг за шагом за несложными операциями в течение последовавших затем двух месяцев. Так как Типу был атакован на другой стороне полуострова, а де Бюсси обнаруживал мало энергии, тогда как Хьюджес стоял у берега с превосходными силами, то дела французов в этой стране, и до того не блестящие, сделались еще хуже. Сюффрень, имея только пятнадцать кораблей против восемнадцати английских, не желал идти под ветер Тринкомали, боясь, что последний может в таком случае попасть в руки неприятеля прежде, чем он успеет возвратиться туда. При таких условиях английские войска выступили из Мадраса, пройдя близко, но в обход Куддалора, и расположились лагерем к югу от него у берега моря, где поблизости стояли продовольственные суда для снабжения армии и легкие крейсера, адмирал же Хьюджес с главным флотом стоял на якоре милях в двадцати к югу, где, будучи на ветре, прикрывал другие силы. [c.511] Для того, чтобы вполне оценить заслугу дальнейших действий Сюффреня, необходимо обратить внимание на тот факт, что де Бюсси, хотя и бывший главнокомандующим сухопутными и морскими силами, не осмелился приказать ему оставить Тринкомали и идти к нему на помощь. Дав ему почувствовать всю крайность опасности, он сказал, что не следует оставлять порт иначе, как в том случае, если он услышит, что армия заперта в Куддалоре и блокирована английской эскадрой. Письмо об этом было получено 10-го июня. Сюффрень не ждал больше. На следующий же день он отплыл, и через сорок восемь часов его фрегаты увидели английский флот. В тот же самый день, 13-го числа, после жаркого боя, французская армия была заперта в городе, за очень слабыми стенами. Все зависело теперь от флотов. При появлении Сюффреня Хьюджес перешел на другое место, встав на якорь в расстоянии от четырех до пяти миль от города. В течение трех дней господствовали переменные ветры, но по возобновлении муссона 16-го числа, Сюффрень приблизился к неприятелю. Английский адмирал, не желая принять сражение на якоре и под ветром, в чем был совершенно прав, вступил под паруса, но, приписывая большее значение наветренному положению, чем воспрепятствованию соединения между морскими и сухопутными силами неприятеля, он отошел от берега в море с южным или зюйд-зюйд-остовым ветром, несмотря на численное превосходство своего флота. Сюффрень построился на том же галсе, и эту ночь и следующий день противники провели в маневрировании. В восемь часов вечера, 17-го числа, французская эскадра, не поддавшись попытке Хьюджеса увлечь ее в море, встала на якорь близ Куддалора и вступила в сообщение с главнокомандующим. Тысяча двести человек гарнизона были поспешно посажены на суда для замещения многих недостающих нумеров орудийной прислуги флота. До 20-го числа ветер, неожиданно установившись с запада, лишал Хьюджеса желанного преимущества, но наконец в этот день он решился ждать атаки и принять бой. Атака действительно и была предпринята Сюффренем, с пятнадцатью кораблями против восемнадцати, причем огонь был открыт в четверть пятого часа вечера и продолжался до половины седьмого. Потери обеих сторон были почти равны, но английские корабли, покинув как поле сражения, так и свою армию, возвратились в Мадрас. Сюффрень встал на якорь перед Куддалором. [c.512] Положение британской армии было тогда очень трудным. Продовольственные суда, от которых зависело снабжение ее необходимыми припасами, бежали перед сражением 20-го числа, и результат последнего сделал, конечно, невозможным их возвращение. Легкая кавалерия султана мешала сообщению между частями английских сил на суше. 25-го числа командующий армией писал, что находится “в непрестанной тревоге со времени ухода флота, ввиду свойств Сюффреня и огромного преимущества на стороне французов с тех пор, как мы предоставлены самим себе”. От этой тревоги он был освобожден только вестями о заключении мира, которые дошли до Куддалора 29-го числа из Мадраса через парламентера. Если у кого-либо осталось еще какое-нибудь сомнение относительно сравнительных достоинств английского и французского флотоводцев, то последние дни кампании должны устранить его. Хьюджес объясняет удаление свое с поля битвы большим числом больных и недостатком воды. Но ведь затруднения Сюффреня24 были так же велики, как и Хьюджеса; и если первый имел преимущество в обладании портом Тринкомали, то это только переносит спор шагом назад, так как он сам приобрел его превосходством стратегии своих операций и энергией своей деятельности. Далее, факты, что с пятнадцатью кораблями он принудил восемнадцать кораблей противника снять блокаду, освободил осажденную армию, усилил свой экипаж и выдержал решительный бой, делают впечатление, которое не должно умалять в интересах истины25. Вероятно, что самоуверенность Хьюджеса была сильно поколеблена предшествовавшими встречами с Сюффренем. [c.513] Хотя вести о мире, сообщенные Хьюджесом де Бюсси, опирались только на неофициальные письма, они все-таки были слишком положительного характера для того, чтобы оправдать продолжение кровопролития. Представители в Индии правительств враждебных держав вошли между собою в переговоры, и враждебные действия прекратились 8-го июля. Два месяца спустя дошли до Сюффрена, бывшего тогда в Пондишери, и официальные депеши. Его собственные слова, сказанные по поводу этого, заслуживают приведения их здесь, так как они показывают угнетавшие его впечатления, при которых он играл такую благородную роль: “Хвала Господу за мир! Так как ясно, что в Индии все было бы потеряно, хотя мы и имели средства взять верх, я жду ваших приказаний с нетерпением и сердечно прошу вас, чтобы ими мне дано было позволение уехать отсюда. Одна только война может сделать переносимой утомительность некоторых вещей”. 6-го октября 1783 года Сюффрень, наконец, отплыл из Тринкомали во Францию, остановившись на пути на Иль-де-Франсе и у мыса Доброй Надежды. Путешествие его на родину сопровождалось непрерывными и сердечными овациями. В каждом посещенном им порту ему оказывалось самое предупредительное и дружелюбное внимание со стороны людей всех классов и всех наций. Что особенно радовало его, так это чествование его английскими командирами. Так и должно было быть: никто не имел такого бесспорного права, как они, оценить его как воина. Ни в одном столкновении между Хьюджесом и Сюффренем, кроме последнего, у англичан не было более двенадцати кораблей, а между тем шесть их командиров положили жизнь в упорной борьбе с этим противником. В то время, когда Сюффрень был у мыса Доброй Надежды, дивизия из девяти кораблей Хьюджеса, возвращавшаяся с войны, стояла на якоре в гавани. Командиры этих кораблей – с храбрым коммодором Кингом (King), с корабля Exeter, во главе – горячо приветствовали адмирала. “Добрые голландцы приняли меня, как своего спасителя, – писал Сюффрень, – но из почестей, которыми баловали меня, ни одна не польстила мне более, чем признание моих заслуг и уважение, засвидетельствованные мне англичанами, находящимися теперь здесь”. По прибытии домой он был осыпан наградами. Оставив Францию капитаном, он возвратился туда контр-адмиралом; и немедленно затем король [c.514] учредил четвертую вакансию вице-адмирала, специально для Сюффреня, занимавшего ее до самой смерти, после которой вакансия эта была упразднена. Эти почести были завоеваны лично им; они были данью его неутомимой энергии и гения, выказанными не только в действительном бою, но и в стойкости, которою характеризовались все его действия в его трудном положении и которая всегда поднимала его до высоты последнего среди всех затруднений, создававшихся непрестанными нуждами и неудачами. Как в общем ведении операций, так и на поле битвы под огнем неприятеля, величавая решимость была отличительной заслугой Сюффреня, и если соединить ее с ясным и безусловным его убеждением в необходимости преследовать и разбить неприятельский флот, получатся, вероятно, главные свойства его как воина. Упомянутое убеждение было светом, им руководившим, а величавая энергия – духом, его поддерживавшим. Как тактик, от которого требуется уменье добиться однообразия и стройности действий и маневрирования кораблей эскадры, он часто оказывался несостоятельным и, вероятно, сам допустил бы, даже с некоторым презрением, справедливость критики его с этой стороны. Но так это или нет, он во всяком случае характеризовал всегда тактику – говоря здесь о тактике элементарной, или эволюционной, – как маску робости, и в его действиях было что-то, делавшее это определение правдоподобным. Такое презрение, однако, не безопасно даже и для гения. Способность кораблей маневрировать с соблюдением однообразия и точности слишком необходима для развития полной силы эскадры, чтобы можно было легко относиться к ней, она существенна именно для такого сосредоточения усилий в бою, которого Сюффрень правильно желал, но об обеспечении которой он не всегда достаточно заботился в предшествовавших диспозициях. Как ни парадоксально, но несомненно верно положение, что только флоты, способные совершать регулярные движения, сумеют вовремя отрешиться от них; только от командиров, которых практика в учебных маневрированиях ознакомила с переменными фазами последних, можно ожидать способности с готовностью и умело воспользоваться надлежащим случаем для независимых действий, какой может представиться на поле битвы. Хоу и Джервис должны были подготовить путь для успехов Нельсона. Сюффрень же ожидал [c.515] слишком многого от своих командиров. Он имел право ожидать больше, чем они дали ему, но не того быстрого понимания положения и не той крепости нервов, которые даются человеку, – за исключением лишь немногих баловней природы, – только как результат практики и опыта. Тем не менее, он был весьма выдающимся человеком. По принятии в соображение всех недостатков его, за ним все-таки остаются еще героические твердость духа, безбоязненность ответственности, так же, как и опасности, быстрота действий и гений, который безошибочно привел его к отрешению от традиций отечественного флота и к обеспечению за последним под его командой той главной роли, какая приличествует военному флоту, того наступательного образа действий, который дает обладание морем через уничтожение флота неприятеля. Если бы Сюффрень встретил в своих помощниках такую же подготовку, какую нашел Нельсон в командирах судов своих эскадр, то было бы мало места сомнению, что он уничтожил бы эскадру Хьюджеса, пока она была слабее французской, т.е. прежде, чем к ней могли бы прибыть подкрепления, а с уничтожением английского флота едва ли мог бы устоять и Коромандельский берег. Какое влияние это имело бы на судьбу полуострова или на условия мира, об этом, конечно, можно только догадываться. Сам же Сюффрень надеялся, что результатом обеспечения Францией превосходства в Индии мог бы быть славный для нее мир. Никаких дальнейших случаев отличия на войне не представлялось для Сюффреня. Остальные годы его жизни были проведены в почетных должностях на берегу. В 1788 году, при возникновении недоразумений с Англией, он был назначен командовать большим флотом, вооружавшимся в Бресте; но, не успев даже выехать из Парижа, он умер скоропостижно 8-го декабря, на шестидесятом году жизни. Кажется, тогда не было никакого подозрения о насильственных причинах его смерти, так как он был человеком чрезмерно тучным и апоплексического темперамента, но много лет спустя распространился слух, и по-видимому основательный, что он был убит на дуэли, вызванной его официальной деятельностью в Индии. Его старый противник на поле битвы, сэр Эдуард Хьюджес, умер в преклонном возрасте, в 1794 году |
||
|
|
© uchebnik-online.com |