Перечень учебников |
Учебники онлайн |
|
|---|---|---|
СОБЫТИЯ В ВЕСТ-ИНДИИ ПОСЛЕ ВЗЯТИЯ ЙОРКТАУНА – СТОЛКНОВЕНИЯ ДЕ ГРАССА С ХУДОМ – МОРСКОЕ СРАЖЕНИЕ У ОСТРОВОВ СВЯТЫХМорская борьба была сейчас же перенесена в Вест-Индию. События, которые последовали за тем, предшествовали во времени как сражениям Сюффреня, так и окончательной выручке Гибралтара, но они отличаются таким самостоятельным значением, что требуют отдельного рассмотрения и имеют в то же время столь близкое отношение к окончанию войны и к условиям мира, что составляют драматический финал первой и ступень перехода ко второму. Так, в самом деле, и подобает, чтобы блестящая, хотя бы и нерешительная, морская победа заключила историю войны, по существу, морской. Капитуляция Йорктауна состоялась 19-го октября 1781 года, и 5-го ноября де Грасс, не поддаваясь настояниям Лафайета и Вашингтона, чтобы флот содействовал перенесению войны далее к югу, отплыл из Чесапика. Он достиг Мартиники 26-го числа, через день после того, как маркиз де Булье (Marquis de Bouille), командовавший французскими войсками в Вест-Индии, отбил смелым внезапным нападением голландский остров Сент-Эсташ. Оба военачальника затем согласились на соединенную экспедицию против Барбадоса, осуществлению которой, однако, помешали сильные пассатные ветры. После этой неудачи французы обратились против острова Сент-Кристофер, или Сент-Китс (план XVIII). 11-го января 1782 года флот с шестью тысячами солдат на кораблях стал на якорь на западном берегу острова у Бастера, главного его города. С берега не было оказано никаких препятствий, так как маленький гарнизон, в шестьсот человек, удалился в укрепленный пост, на десять миль к северо-западу, на Бримстон-Хилл, – уединенной обрывистой возвышенности, командующей подветренным берегом острова. Французские войска высадились и преследовали гарнизон, но так как позиция оказалась слишком сильной для атаки открытою силою, то начались осадные операции. Французский флот остался на якоре на рейде Бастера. Между тем вести об этом нападении достигли до сэра Самуила Худа, который последовал за де Грассом с континента [c.518]* и, вследствие продолжавшегося отсутствия Роднея, был главнокомандующим флотом на Вест-Индской станции. Он отплыл с Барбадоса 14-го числа, встал на якоре под Антигуа 21-го и посадил на свои корабли весь отряд войск, какой только можно было взять оттуда, в числе около семисот человек. Вечером 23-го числа флот направился к острову Сент-Китс, неся паруса с таким расчетом, чтобы они позволили ему подойти к неприятелю уже на рассвете следующего утра. У англичан было только двадцать два корабля, против двадцати девяти французских, причем последние были вообще сильнее, чем корабли противника соответствующих классов; чтобы понять начальные планы Худа и их последующие изменения, необходимо проследить за очертаниями берега; на этом стоит остановиться, так как, несмотря на безрезультатность его попытки, поведение его в течение последовавших за тем трех недель составляет самый блестящий образец военных действий во всей войне. Острова Сент-Китс и Невис (планы XVIII и XIX), будучи разделены только узким каналом, непроходимым для линейных кораблей, составляют, в сущности, один остров; и так как их общая ось имеет направление с северо-запада на юго-восток, то для парусных кораблей, при пассатных ветрах, необходимо обходить южную оконечность Невиса, откуда ветер делается уже попутным для достижения всех якорных стоянок на подветренном берегу островов. Бастер удален почти на двенадцать миль от западной оконечности Невиса (форт Чарльз), и его рейд тянется по направленно с востока на запад. Французский флот стоял здесь на якоре в беспорядке, в три или четыре ряда (план XVIII, А), не ожидая атаки, и корабли, стоявшие в западном углу рейда, не могли достигнуть тех, которые стояли в восточном, без лавировки – процесс медленный, а под огнем и опасный. Важнейшее обстоятельство, о котором следует далее заметить, это – такое положение всех восточных кораблей, что суда, приближавшиеся с юга, могли пройти к ним при обычном ветре. Поэтому Худ, читаем мы, намеревался появиться здесь на рассвете, в боевом строю и готовым к сражению и напасть на восточные корабли, дефилируя мимо них всем флотом (а, а') и сосредоточивая, таким образом, огонь всех своих кораблей на немногих неприятельских; затем, повернув так, чтобы избежать огня других, он предполагал, поворотив сначала через фордевинд, а затем оверштаг, пройти медленно со всем [c.520] своим флотом мимо части неприятеля, избранной им для атаки. План был смелый, но бесспорно основательный в принципе; едва ли могло случиться, чтобы следствием его не вышло ничего хорошего, и если бы только де Грасс не выказал большей находчивости, чем выказывал до тех пор, то можно было бы надеяться даже и на решительные результаты1. Однако и наилучшие начертанные планы могут не удаваться, так и план Худа был разрушен недосмотром вахтенного начальника на шедшем впереди фрегате, который вышел из ветра и на который поэтому наскочил линейный корабль. Последний при этом также получил такие повреждения, которые задержали движение флота на несколько часов, потребовавшихся на их исправление. Французы были таким образом предупреждены о приближении неприятеля, и де Грасс, хотя и не подозревая о предположенной атаке, боялся, чтобы Худ не прошел под ветер от него и не расстроил осады Бримстон-Хилла – предприятие, столь безрассудно смелое для слабых сил Худа, что трудно себе представить, как де Грасс допустил возможность его, не замечая в то же время слабости своей собственной якорной позиции. В час пополудни 24-го числа увидели английский флот, обходивший южную оконечность Невиса, в три часа де Грасс вступил под паруса и направился к югу. К закату солнца Худ повернул на другой галс и лег также к югу, как будто бы отступая, но он был значительно на ветре у своего противника и сохранял это преимущество в течение всей ночи. На рассвете оба флота были под ветром Невиса – английский близ острова, французский в расстоянии около девяти миль от него (план XIX). Некоторое время было потрачено на маневрирование, в котором целью Худа было согнать французского адмирала еще более под ветер, так как после неудачи своей первой попытки он составил еще более смелый план – занять место якорной стоянки, оставленное его несообразительным противником, и утвердиться там в неприступной позиции. В этом он успел, как будет видно ниже, но, чтобы понять оправдание этого явно рискованного движения, необходимо указать, [c.521] что Худ таким образом становился между осаждавшими Бримстон-Хилл и их флотом; или, если бы последний встал на якорь близ холма, то английский флот оказался бы между ним и его базою на Мартинике, готовый перехватить припасы или вспомогательные отряды противника, направленные сюда с юга. Коротко говоря, позиция, на которой Худ надеялся утвердиться, была на фланге коммуникационной линии противника – позиция, тем более выгодная, что на острове не было средств для продовольствия целого отряда войск, так внезапно высаженного на него. Кроме того, оба флота поджидали подкреплений, Родней был на пути и мог прибыть ранее французского подкрепления – что он и сделал, и вовремя, чтобы спасти остров Сент-Китс – чего он не сделал. Надо помнить также, что это было только четыре месяца спустя после того, как был взят Йорктаун; дела Англии шли плохо, кое-что следовало бы сделать, а кое-что предоставить случаю, и Худ знал себя и своих офицеров. Можно прибавить также, что он знал и своего противника. В полдень, когда склоны холмов Невиса покрылись любопытными и заинтересованными в результате зрителями, английский флот быстро построился в линию на правом галсе и лег на север, по направлению к Бастеру (план XIX, А, А'). Французы в этот момент шли в строе кильватера к югу, но сейчас же повернули на другой галс и направились на неприятеля в строе пеленга2 (А, А'). В два часа британский флот был уже в таком положении, что Худ сделал ему сигнал встать на якорь. В двадцать минут третьего французский авангард подошел на расстояние пушечного выстрела к английскому центру (В, В, В), и скоро затем был открыт огонь, причем нападавшие совершенно правильно направляли свои усилия, главным образом, на арьергардные английские корабли, которые, как это часто бывает при очень длинных кильватерных строях, растянулись, чему в этом случае способствовала еще медленность хода четвертого корабля, считая от концевого, Prudent. Французский флагманский корабль, Ville de Paris, стодвадцатипушечный, под флагом де Грасса, [c.522]* бросился в образовавшийся таким образом разрыв, но ему помешал Canada, семидесятичетырехпушечный корабль, командир которого, Корнуолис, брат лорда Корнуолиса, обстенил все паруса и сдался назад перед носом огромного неприятеля для поддержки арьергарда, этому примеру благородно последовали Resolution и Bedford, бывшие непосредственно впереди него (а). Представлявшаяся теперь картина была полна движения, при крайнем воодушевлении противников. Английский авангард, избежавший атаки, быстро становился на якорь (b) в назначенной ему диспозиции. Командовавший эскадрой, находившийся в центре, гордо полагаясь на искусство и доблесть своих командиров, сделал сигнал передним кораблям поставить все паруса и занять свои места, не обращая внимания на опасность, угрожавшую арьергарду. Последний, атакованный на близком расстоянии противником, численно превосходившим его, невозмутимо шел к своей цели, убавив паруса, и встал на якорь, последовательно, в линии кильватера (В, В'), при громе орудий французов, смущенных своею неудачею. Де Грасс продефилировал мимо врага, разрядив по нему орудия, и отошел, взяв опять к югу и уступив, таким образом, свою прежнюю якорную стоянку слабейшему, но более искусному сопернику. Якорное место, так блистательно занятое Худом, не было в точности тем, какое занимал накануне де Грасс, но так как оно закрывало последнее и командовало им, то заявление Худа, что он овладел местом, оставленным его противником, по существу, верно. Следующая ночь и утро прошли в перемене и усилении строя, который, в окончательном его виде, указан на плане XVIII буквами В, В'. Авангардный корабль встал на якорь в расстоянии около четырех миль к юго-востоку от Бастера, так близко к берегу, что другой корабль не мог бы пройти между ним и этим берегом и даже не мог бы подойти к нему при господствовавших ветрах, вследствие близости мыса и мели, прикрывавших его позицию. От этого пункта линия флота направлялась на вест-норд-вест, до двенадцатого или тринадцатого корабля (на протяжении от одной с четвертью до полутора миль), от которого поворачивала довольно круто к северу, так что последние шесть кораблей расположились почти по меридиану. Флагманский корабль Худа, Barfleur, девяностопушечный, был вершиною образовавшегося таким образом исходящего угла. [c.524] Собственно французский флот мог бы занять свою прежнюю стоянку, но против нее, как и против всех других подветренных позиций, говорили вышеприведенные соображения до тех пор, пока Худ оставался на своем месте. Необходимо было поэтому принудить его оставить последнее; но это было, однако, крайне трудно, вследствие вышеописанной тщательно обдуманной с тактической стороны диспозиции его. Его левый фланг прикрывался берегом. Всякая попытка анфилировать фронт, т.е. обстреливать его продольным огнем, проходя вдоль другого фланга, была бы встречена залпами шести или восьми кораблей, поддерживавших арьергард. Фронт командовал подходами к Бастеру. Атаке же его с тыла, с северо-запада, препятствовал пассатный ветер. К этим затруднениям присоединялось еще то обстоятельство в пользу англичан, что атаку приходилось вести под парусами, против кораблей на якоре, для которых потеря рангоута не имела непосредственного значения и которые, стоя на шпрингах3, очень легко могли обстреливать своими залпами широкую площадь. Несмотря на это, как здравые политические соображения, так и чувство оскорбленного самолюбия, побуждали де Грасса к бою, на который он и решился на следующий день, 26-го января. Его метод нападения на столь тщательно построенную линию противника, в кильватерной колонне из двадцати девяти кораблей, был крайне ошибочен; но можно сомневаться, чтобы кто-либо из флотоводцев той эпохи решился нарушить традиционный боевой строй4. Худ, в своей неудавшейся первой атаке, намеревался сделать то же самое, но он надеялся тогда на внезапность своего нападения и на плохой строй неприятеля, [c.525] и кроме того, при той позиции, какую занимали тогда французы, было возможно подойти к их восточным кораблям, подвергаясь только малому сосредоточению огня их. Теперь было не то. Французы построились в кильватерную колонну и направились с юга на восточный фланг линии Худа. Когда авангардный корабль дошел до вышеупомянутого мыса, ветер зашел ему с носа, так что он мог подойти только к третьему кораблю в английском строе, первые четыре корабля которого, пользуясь своими шпрингами, сосредоточили против него свои орудия. Англичане полагают, что упомянутый авангардный французский корабль носил имя Pluton, и если так, то его командиром был д'Альбер де Рион (d'Albert de Rions), – по мнению Сюффреня, наиболее выдающийся офицер французского флота. “Разрушение, причинявшееся меткими залпами, – писал один английский офицер, очевидец сражения, – было так ужасно, что большие куски досок летели с разбитого корпуса корабля прежде, чем он вышел из-под меткого, сосредоточенного огня решительных противников. По мере дальнейшего следования вдоль британской линии, он получал первый огонь каждого корабля ее. В результате он пришел в такое состояние, что должен был спуститься и уйти к острову Сент-Эсташ. И таким образом все корабли прошли, один за другим вдоль линии (план XVIII, В, В'), расточая свои выстрелы последовательно, в доблестном, но печальном, безрезультатном однообразии на всем протяжении. Во второй раз, в тот же день, де Грасс атаковал противника в том же строе, но пренебрегая английским авангардом и направив свои усилия лишь на арьергард и на центр его. И эта атака была так же бесплодна, и, кажется, была исполнена не энергично. С этого времени до 14-го февраля Худ сохранял свою позицию в виду французского флота, который оставался в крейсерстве в открытом море и к югу. 1-го числа прибыло посыльное судно от Кемпенфельдта, с известием о рассеянии французских подкреплений, шедших в Вест-Индию, что должно было возобновить надежды Худа на то, что его смелая попытка может иметь успех в случае прибытия Роднея. Этому, однако, не суждено было случиться. Бримстон-Хилл сдался 12-го числа, после славной обороны. 13-го числа де Грасс отвел свой флот, состоявший теперь из тридцати трех линейных кораблей, к Невису и встал там на якорь. Ночью [c.526] 14-го числа Худ созвал на свой корабль всех командиров, приказал им поставить их часы точно по своим, и в 11 часов вечера все корабли, один за другим, без сигнала и без шума, обрубили канаты и, вступив под паруса, легли на север, обойдя оконечность острова незамеченными французами или, по крайней мере, без всяких препятствий со стороны их. Как со стратегической, так и с тактической точек зрения планы и диспозиции Худа были превосходны, и исполнение их делало честь искусству и настойчивости его самого и подначальных ему командиров. Операция его, рассматриваемая отдельно, представляется вполне блестящей, рассматриваемая же по отношению к общему положению Англии в то время, она представляет данные к еще более высокой оценке качеств адмирала5. Остров Сент-Китс, сам по себе, мог и не стоить большого риска, но для увенчания флага Англии каким-либо значительным успехом было существенно важно, чтобы в ведение ею морской войны были внесены энергия и смелость. Материальный успех не был достигнут. Шансы, хотя приблизительно и равные, все-таки обратились против Худа, но каждый человек в его флоте должен был чувствовать блеск смелого предприятия, подъем духа, являющегося всегда следствием благородно исполненного долга. [c.527] Если бы этот флотоводец был главнокомандующим в операциях, когда на ставке были более серьезные интересы, если бы он был первым, а не вторым при Чесапике, то Корнуолис мог бы быть спасен. Описанная операция – занятие якорной стоянки, оставленной неприятелем – была бы почти такою же и там; и оба положения могут вынести поучительное сравнение с выручкой Сюффренем Куддалора. Поведение де Грасса в описанном сейчас деле также должно рассматриваться не только по отношению к частному случаю, но и к общим условиям войны, и разобрав его именно таким образом, а также в сопоставлении с тем, как де Грасс действовал в других благоприятных случаях, которыми не сумел воспользоваться, мы можем произнести надлежащую оценку военных способностей последнего. Такое сопоставление, однако, лучше отложить до не очень далекого в нашем изложении конца кампании. Здесь же мы считаем в высшей степени полезным обратить внимание на то, что упущение де Грассом случая разбить эскадру Худа на якоре, при условии, что его силы по крайней мере на пятьдесят процентов превосходили силы последнего, строго согласовалось с принципом французов подчинять деятельность флота так называемым частным операциям. Ничто не может быть поучительнее указания влияния неверного принципа в бедственном сражении. Сравнительная слабость сил Худа была такова, что умаляла для наступательных целей значение его командующей позиции. Де Грасс, пока держался на ветре, сохранял свои сообщения с Мартиникой и был достаточно силен при этом для того, чтобы, в случае необходимости, установить сообщение с войсками, стоявшими перед Бримстон-Хиллом. Было вероятно, как это и подтвердили события, что частная операция, взятие острова Сент Китс, удастся, несмотря на присутствие здесь английского флота, а “французский флот всегда предпочитал славу обеспечения территориального завоевания, быть может, более блестящей, на менее существенной славе взятия немногих неприятельских кораблей. Таким образом пока де Грасса нельзя еще обвинять в какой-либо ошибке, кроме той, что он не стал выше традиции отечественного флота. Однако за несколько дней до сдачи острова и до отплытия английского флота к нему присоединились два линейных корабля, сообщившие ему о рассеянии отряда подкреплений и продовольственных судов, ожидавшихся из [c.528] Европы6. Для него выяснилось тогда, что флот его не может усилиться до прибытия Роднея, после которого противник сделается сильнеее его. До тех же пор у него было тридцать три линейных корабля, а в нескольких милях от него стояли на якоре двадцать два английских, ожидавших, как он это знал, его атаки; тем не менее, он позволил им уйти беспрепятственно. Его собственное объяснение показывает, что он не хотел атаковать неприятеля на якоре: “Через день после капитуляции Бримстон-Хилла надлежало близко наблюдать за Худом и вступить с ним в бой, как только он снимется с якоря и отойдет от завоеванного острова. Но наша провизия была на исходе; у нас оставалось ее только на тридцать шесть часов. Несколько продовольственных судов прибыли в Невис, и вы, конечно, согласитесь, что прежде, тем думать о сражении, надо было обеспечить продовольствие. Я отплыл к Невису – оставаясь все время на ветре и не упуская из виду неприятеля, так как был всего в расстоянии полторы лиги от него – чтобы погрузить на свои корабли необходимые припасы так скоро, как только возможно. Худ отплыл ночью, без сигналов, и на следующее утро я нашел только больного, которого он оставил на берегу”7. Другими словами, Худ, настаивавший на своем плане с величайшей смелостью и искусством, пока имел хоть какой-либо шанс на успешное сопротивление, отказался ждать атаки противника, когда условия сложились крайне неблагоприятно для него. Что же сказать о вышеприведенной ссылке графа де Грасса на недостаток провизии? Разве он не знал за месяц перед тем, на сколько дней хватит у него запаса ее? Разве он не знал за четыре дня до отплытия Худа, что в то время, как последний, наверное, должен получить подкрепления, он, де Грасс, по всей вероятности, не может рассчитывать в предстоявшей кампании ни на один корабль сверх вошедших уже в состав его флота? Далее, если занятая англичанами позиция была настолько сильна, насколько могли сделать ее такою сообразительность, профессиональное искусство и смелость противника, то не имела ли она и слабых пунктов? [c.529] Разве не находились подветренные корабли в этой диспозиции под ветром у де Грасса и разве не мог бы последний задержать их, если бы они попытались вылавировать на ветер? Если нельзя было подойти к авангарду противника, то что мешало де Грассу атаковать двумя или даже тремя своими кораблями третий и дальнейшие корабли неприятельской линии? Письмо Сюффреня, относящееся к подобному же положению дел при Санта-Лючии, но написанное за три года перед описываемыми теперь событиями, кажется почти пророчеством: “Несмотря на малые результаты двух канонад 15-го декабря (1778 г.)… мы все-таки можем еще ожидать успеха, но единственное средство достигнуть его, это – энергичная атака враждебной эскадры, которая неспособна при нашем превосходстве оказать сопротивление, несмотря на береговые батареи, так как действие последних будет нейтрализовано, если мы свалимся с ее кораблями на абордаж или отдадим якоря на места их буйков. В случае же нашей медлительности, тысячи обстоятельств могут спасти их. Они могут воспользоваться ночью для отплытия”. Не может быть никакого сомнения в том, что англичане продали бы свое поражение дорого, но за всякие серьезные результаты в войне приходится платить, и в общем итоге лучшие из них окажутся самыми дешевыми. Ясное понимание немногих простых принципов – что флот неприятеля был господствовавшим фактором в предстоявшей кампании, что поэтому он был истинным предметом действий и что часть его, раз удалось застигнуть ее в отдельности, следовало постараться разбить без замедления – спасло бы де Грасса от большой стратегической ошибки, но здесь только к месту заметить, что такое понимание сделало бы его исключением в личном составе французского флота. Теперь приближался час, когда французский адмирал должен был почувствовать, даже если и не понимал этого, последствия своей ошибки, которою он выиграл жалкий островок и упустил английский флот. Родней вышел из Европы 15-го января, с двенадцатью линейными кораблями. 19-го февраля он стал на якорь у Барбадоса и в тот же день Худ достиг Антигуа после отплытия своего от острова Сент-Китс. 26-го февраля обе эскадры встретились на ветре от Антигуа, составив, таким образом, соединенный флот из тридцати четырех линейных кораблей. На следующий день де Грасс [c.530] встал на якорь в Форт-Рояле, уйдя этим от погони, немедленно начатой Роднеем. Английский адмирал возвратился в Санта-Лючия, где к нему присоединились еще три линейных корабля из Англии, увеличив численность его флота до тридцати семи вымпелов. Зная, что из Франции ожидался большой караван судов, до прибытия которого ничего нельзя было предпринять, Родней послал часть своего флота в крейсерство, на ветер, к северу до самой Гваделупы, но офицер, командовавший конвоем французского каравана, подозревая о том, что это будет сделано, держался еще значительно севернее упомянутого острова и достиг благополучно Форт-Рояля, на Мартинике, 20-гo марта. Военные корабли, бывшие с ним, подняли численность флота де Грасса до тридцати трех линейных кораблей и двух пятидесятипушечных. Целью соединенных усилий Франции и Испании в этом году было завоевание Ямайки. Ожидали соединения у Французского мыса (теперь Сар Haitien), на Гаити, пятидесяти линейных кораблей и двадцати тысяч войск. Часть последних была уже на месте этого rendez-vous; и де Грасс, назначенный командовать соединенными флотами, должен был взять все надежные войска с Мартиники и припасы с французских островов и конвоировать их к месту сбора в Гаити. Воспрепятствование этому соединению и было задачей, возложенной на Роднея. Район, в пределах которого состоялись важные операции в течение последовавших нескольких дней, обнимает расстояние ста пятидесяти миль с юга на север и заключает острова Санта-Лючию, Мартинику, Доминику и Гваделупу в поименованном порядке8 (см. план XI). В то время первый был в руках Англии, а остальные – в руках Франции. Окончательное и решительное для того момента столкновение противников произошло между Доминикой и Гваделупой, немного к западу от них. Эти острова отстоят друг от друга на двадцать три мили, но пролив между ними суживается до тринадцати миль тремя островками, носящими название “острова Святых” и лежащими на десять миль южнее Гваделупы. Полагают, что де Грасс намеревался, вместо того, чтобы отплыть прямо к Французскому мысу, пройти кружным путем близ островов, которые, будучи дружественными или [c.531] нейтральными, дали бы убежище каравану в случае необходимости. Погоня английского флота, догнавшего его близ Доминики, заставила де Грасса отказаться от этого плана и, послав караван в Бос-Тер, на южной оконечности Гваделупы, попытаться в то же время вылавировать всем флотом через вышеупомянутый пролив и пройти восточнее острова, чтобы отвлечь таким образом англичан от транспортов и избавиться от тактических затруднений, причинявшихся ему присутствием последних. Аварии некоторых кораблей помешали этой попытке и привели к битве, бедственной для него и роковой для соединенного предприятия. Якорные стоянки враждебных флотов на Мартинике и Санта-Лючии отстояли друг от друга на тридцать миль. Господствующий восточный ветер обыкновенно благоприятен для перехода от первой ко второй, но сильное западное течение, при частых штилях или при слабых ветрах, сносило под ветер парусные корабли, шедшие с Санта-Лючии к Мартинике. Цепь фрегатов поддерживала сигналами сообщение между английскими сторожевыми кораблями, державшимися близ Мартиники, с флагманским кораблем Роднея в бухте Грос-Айлот. Деятельность кипела на обеих станциях; французы были заняты многочисленными приготовлениями, необходимыми для большего военного предприятия, англичане же, хотя и не имея такой сложной задачи, все-таки находились в том состоянии ожидания и готовности к внезапному сражению, которое требует постоянной бдительности и умственного напряжения. 5-го апреля Родней был извещен, что неприятельские войска садятся на суда, и 8-го, вскоре после рассвета, сторожевые фрегаты сделали сигнал, что французы выходят из порта. Английский флот сейчас же начал сниматься с якоря и к полудню вышел из гавани в числе тридцати шести линейных кораблей. В два с половиной часа пополудни с передовых фрегатов увидели французский флот, к закату же солнца его можно было видеть и с марсов центральных кораблей. Англичане пролежали на север всю ночь, и на рассвете 9-го числа были на траверзе Доминики, но большая часть кораблей их заштилела. Ближе к берегу, к северо-востоку, виднелся французский флот с караваном: собственно боевой флот состоял из тридцати трех линейных кораблей, кроме меньших судов; в караване же было сто пятьдесят судов, под специальной [c.532]* охраной двух пятидесятипушечных кораблей. Неправильные и переменные ветры, обычные в ночное время и в ранний час дня близ берега, рассеяли это нестройное сборище судов. Пятнадцать линейных кораблей были в проливе между Доминикой и островами Святых, видимо вылавировывая на ветер в полосе свежего пассата, остальные же линейные корабли и большая часть каравана все еще штилели под Мартиникой (план ХХ, положение I, b); Французские корабли, однако, постепенно, один за другим, наполняли паруса, благодаря задувавшему с берега слабому ветру; и те из них, которые, к своему благополучию, не зашли еще так далеко в открытое море, как английские, отошли от острова и вошли в полосу более постоянного ветра, дувшего в пролив, усилив группу, которая обладала теперь основным элементом морской силы – подвижностью. В то же самое время слабые порывы ветра от юго-востока долетели до английского авангарда, которым командовал Худ, отнеся его слегка к северу от главной части флота, по направлению к двум отделившимся французским кораблям (i) и последние упали под ветер в течение ночи и разделили участь заштилевшего без движения английского флота, носы неподвижных кораблей которого направлялись по всем румбам компаса. Худ подошел уже к отсталым французам на дистанцию пушечного выстрела, когда легкий порыв ветра с северо-запада дал им возможность отойти от противника и приблизиться к остальным их кораблям в проливе. Чем дальше подвигался английский авангард, тем свежее становился ветер, и когда, наконец, он совсем вышел из пролива Святых, то попал в полосу пассата. Де Грасс приказал сигналом каравану идти к Гваделупе, и это приказание было исполнено так хорошо, что все суда каравана скрылись из виду по направлению к северу, к двум часам пополудни, и не появятся уже в нашем дальнейшем изложении. Так как оба упавшие под ветер французские корабля, о которых выше было упомянуто, не ушли еще от опасности нападения на них английского авангарда, получившего теперь благоприятный ветер, и так как этот авангард сильно отделился от своего арьергарда и центра, то де Грасс приказал своему авангарду спуститься и вступить в бой. Сигнал этот был исполнен судами, которым он был сделан, и тремя другими – в общей сложности, четырнадцатью или пятнадцатью кораблями, начавшими [c.534] сражение в половине десятого утра, оно продолжалось, с перерывами, до четверти второго. Худ скоро принужден был лечь в дрейф, чтобы не отделяться слишком от главного флота, французы же продолжали держаться на ходу, приближаясь с арьергарда и проходя мимо противника с на ветра, последовательно, на полудистанции пушечного выстрела от него (план ХХ, положение I). Каждый корабль их, после прохождения головного корабля английской дивизии, поворачивал оверштаг и спускался обратно к югу до позиции, с которой мог снова занять свое место в строю для атаки, – описывая таким образом непрерывную неправильную кривую, эллиптической формы, на ветре у своих противников. Тяжесть атаки пала на восемь или на девять английских кораблей, но число их последовательно увеличивалось, по мере того, как один корабль за другим выводился порывами ветра из штилевой области под Доминикой, но и французы получали подкрепления по той же причине. Пока бой шел таким образом, часть английского центра – восемь кораблей, один из них под флагом Роднея (положение I, а), – тщательно пользуясь всяким, даже слабым, порывом ветра, сумели подойти ближе к берегу, где и получили морской ветер, более сильный здесь, чем в открытом море. Сейчас же за тем – это было около одиннадцати часов утра, эти корабли легли на север, будучи теперь сзади, но на ветре, относительно как английского авангарда, так и относительно нападавших на него (положение II, а). Последние, видя это, повернули оверштаг и, прекратив на время бой, направились к югу, для соединения со своим центром с тем, чтобы поставить восемь кораблей Роднея между двух огней. В половине двенадцатого французы снова построились в кильватер, на правом галсе, так как большая часть кораблей их была уже в полосе ветра, тогда как английский арьергард все еще штилел. Численный перевес на стороне французов позволил им растянуться с севера на юг вдоль всего протяжения английской линии, тогда как последняя все еще была разорвана большим промежутком между авангардом и центром (положение II). Нападение на Худа, поэтому, было энергично возобновлено, но французский центр и арьергард (b), бывшие в полосе ветра, не подходили ближе и обстреливали дивизию Роднея с большой дистанции. В четверть второго часа французы, увидев, что вся британская линия приближается, прекратили [c.535] стрельбу, и в два часа Родней спустил боевой флаг, так как неприятель удалился. Сражение 9-го апреля свелось в сущности не более, как к артиллерийскому поединку. Один французский корабль Caton, шестидесятичетырехпушечный, получил повреждения, которые заставили его удалиться к Гваделупе. Два английских корабля были на время выведены из строя, но исправили повреждения, не оставляя своего флота. Существенное преимущество было поэтому на стороне последнего. Мнения о поведении графа де Грасса в этот день различны, но они разделяются по отношению к рассмотренному уже нами основному принципу – а именно: должны ли были действия адмирала определяться конечной целью, или же непосредственною возможностью разбить флот неприятеля. Факты дела таковы: шестнадцать судов английского флота – весь арьергард и четыре из центра (положение II, с) – все время не были в состоянии открыть огонь по противнику. Французские же корабли, по-видимому, все, от первого до последнего, могли принять участие в сражении. В начале его только восемь или девять английских кораблей были противопоставлены пятнадцати французским. В конце – двадцать английских боролись против тридцати трех французских, и эти условия сохранялись неизменными в течение четырех часов. Таким образом, де Грасс встретился с враждебным флотом, превосходившим его флот, по крайней мере численно, но волею провидения силы англичан разделились так, что почти половина их не могла сражаться. Все корабли де Грасса были в полосе ветра, на командиров их он мог положиться. Что же мешало ему атаковать девять кораблей Худа со своими пятнадцатью, поставив каждый из шести кораблей арьергарда противника между двумя своими? Если бы девять кораблей Худа были серьезно разбиты, то и дальнейшие движения Роднея были бы безнадежно расстроены. Французы потеряли только пять кораблей в своем поражении три дня спустя. Рассматривавший это дело морской суд, однако, так формулировал французскую доктрину: “Решение настаивать на бое только с частью своего флота может считаться со стороны адмирала актом благоразумия, который мог вызваться конечными целями кампании”. По этому поводу один французский профессиональный писатель естественно замечает, что если только атака была необходима во всяком [c.536] случае, то было бы благоразумнее предпринять ее всеми силами, чтобы на каждый отдельный корабль пришлось меньше аварий; между тем как в конце концов весь флот неизбежно был бы привлечен к поддержке всякого корабля, который, потеряв рангоут, не в состоянии был бы снова выйти на ветер. Три раза в течение одного года фортуна давала де Грассу случай атаковать английские флоты при решительных шансах в его пользу9. Ее расположение к нему наконец истощилось. Через три дня он должен был увидеть, как решительны для конечных задач кампании могут быть результаты одного сражения и потеря нескольких кораблей. С 9-го числа до утра 12-го французский флот продолжал лавировать на ветер между Доминикой и островами Святых, в неправильном строе. Англичане же ночью 9-го числа пролежали в дрейфе для исправления повреждений. На следующий день они возобновили погоню за французами, но те уже успели далеко уйти от них. Ночью 10-го числа два корабля, Jason и Zele, столкнулись между собою. Последний был больным местом французского флота в течение этих дней. Он был одним из тех, которые чуть не попались в руки неприятеля 9-го числа, и сделался также причиною и конечного бедствия. Повреждения Jason'а были так велики, что он должен был спуститься к Гваделупе. 11-го числа главная часть флота была на ветре у островов Святых, но Zele и еще один корабль увалились так далеко под ветер, что де Грасс должен был спуститься для прикрытия их, потеряв таким образом много в выигранном им ранее расстоянии. На следующую ночь Zele опять столкнулся – на этот раз с флагманским кораблем де Грасса, который потерял несколько парусов, тогда как первый, не имевший права на уступку ему дороги и бывший вполне виноватым, лишился и бушприта и фок– мачты. Адмирал послал фрегату Astree приказание взять Zele на буксир… И здесь появляется на момент на страницах нашей истории знаменитая и трагическая фигура, так как капитаном фрегата Astree был злополучный исследователь Лаперуз, тайна исчезновения которого с двумя кораблями и [c.537] со всем их экипажем оставалась столь долго нераскрытой. Два часа были потрачены на взятие корабля фрегатом на буксир – работа, исполненная не бойко при благоприятной погоде и настоятельной спешности, но все-таки к 5 часам утра оба судна были уже на пути в Бос-Тер, куда еще ранее прибыли Caton и Jason, так же, как и караван. Французский флот потерял таким образом из своего боевого состава три корабля со времени ухода с Мартиники. Отправленные в Бос-Тер фрегат с разбитым кораблем не успели еще отойти далеко, как слабый свет утренней зари возвестил приближение 12-го апреля – дня, вдвойне знаменитого в морских летописях: солнце, не вполне еще за– катившееся над утомленными эскадрами Сюффреня и Хьюджеса, вставшими на якорь после жесточайшего их боя близ Цейлона, в то же самое время своими ранними лучами осветило начало битвы между Роднеем и де Грассом близ островов Святых10. Последняя, по своим результатам, была величайшим морским сражением этого столетия, ее влияние на ход событиий было очень велико, хотя далеко не так решительно, как могло быть; она сопровождалась обстоятельствами необыкновенного, хотя до некоторой степени искусственного блеска, и в особенности возбудила интерес к себе маневром – на который смотрели тогда как на весьма смелый и решительный – “прорывом через линию противника”. Должно прибавить, что оценка этой битвы вызвала целую бурю противоречий, и масса деталей ее, как они записаны очевидцем, достойным доверия, так запутанны и противоречивы, главным образом вследствие непостоянства ветра, что невозможно сделать теперь ничего более, как только попытаться согласить их в полном описании. Несмотря на то, основные черты битвы могут быть изображены с достаточной точностью, и это мы прежде всего и сделаем в сухом и кратком очерке, который затем уже можно будет дополнить деталями, придающими краски, жизнь и интерес этой великой картине. На рассвете (около половины шестого)11 английский флот, который повернул на правый галс в два часа пополуночи, [c.538] при ветре от юго-востока12, – более южном, чем бывает обыкновенно в этот час утра (план ХХI, А), – находился в расстоянии около пятнадцати миль от островов Святых, – пеленгуя их по румбу NNO – и в расстоянии десяти миль от французского флота, шедшего к югу, в северо-восточном от него направлении. Этот последний флот в течение ночи был сильно рассеян, так что расстояние между самыми наветренными, или самыми восточными, и самыми подветренными кораблями его равнялось восьми или десяти милям13 и флагманский корабль Ville de Раris находился в числе подветренных. Тревога за Zele задержала французского адмирала, с сопровождавшими его кораблями под малыми парусами, на южном курсе, на левом галсе (А)14. Англичане на правом галсе, пользуясь дувшим в полосе их нахождения ветром, держали на ост-норд-ост и таким образом, как только рассвело, увидели французов “на подветренном крамболе, а один из кораблей де Грасса (Zele) – на буксире фрегата, прямо под ветром у нас (а) со снесенными бушпритом и фок-мачтой, лежавшими на баке”15. Для того, чтобы угнать французов дальше под ветер, Родней отделил четыре корабля в погоню за Zele. Де Грасс, как только заметил это, сделал сигнал своему флоту спуститься, чего и желал Родней, и в то же время построиться в линию баталии, призывая таким образом к себе корабли, лежавшие на ветре. Англичане также быстро построились в кильватер, и корабли, посланные в погоню, были отозваны в 7 часов утра. Де Грасс, видя, [c.539] что, держась на том же курсе, совсем потеряет наветренное положение, привел к ветру опять на левом галсе (c'); как раз к этому времени бриз изменил направление, задув сначала от OSO и затем от О, в его пользу и к невыгоде англичан, почему шансы враждебных эскадр в борьбе за наветренное положение сделались почти одинаковыми. Однако французы оказались победителями в последней, благодаря превосходству в мореходных качествах их судов, которое позволило им выбраться так далеко на ветер относительно англичан в предшествовавшие дни, и если бы не неуклюжее маневрирование Zele, то могли бы и совсем уйти от противника (план ХХI, В). Их передние корабли первыми прошли точку пересечения быстро сходившихся курсов, тогда как английский головной корабль, Marlborough, врезался в линию французского флота между шестым и десятым кораблями (показания об этом различны). Конечно бой к этому времени уже начался, так как девятый корабль французской линии, Brave, открыл огонь по Marlborough в 7 ч. 40 м. утра. Так как англичане не имели предначертанного намерения прорвать неприятельскую линию, то головной их корабль, повинуясь сигналу Роднея, спустился и прошел близко вдоль подветренного борта противника, что сделали последовательно и другие английские корабли, по мере прихода в кильватер Marlborough. Сражение приняло таким образом обычный и нерешительный характер, сведясь к прохождению враждебных флотов друг мимо друга контргалсамии но однако слабость ветра способствовала тому, что бой сделался более жарким, чем бывает обыкновенно при таких условиях, так как корабли двигались со скоростью только от трех до четырех узлов. Так как курсы противников опять расходились южнее пункта их встречи, то де Грасс сделал сигнал спуститься на четыре румба к SSW, введя таким образом свой авангард (В, а) в бой с неприятельским арьергардом и не позволяя последнему достигнуть его арьергарда без повреждений. Однако две опасности угрожали французам при дальнейнием сохранении ими того же курса (S или SSW): во-первых, последний приводил их в полосу штилей, господствовавших близ северной оконечности Доминики, а во-вторых, непостоянство ветра делало возможным, что в случае, если он зайдет к югу, неприятель прорвется через их линию и, выйдя на ветер, получит таким образом возможность вынудить их к [c.540]* решительному бою, которого французы, по всегдашней политике своей, так избегали; это второе обстоятельство именно и случилось. Де Грасс поэтому в половине девятого часа сделал своему флоту сигнал повернуть всем вместе через фордевинд и лечь на один галс с английским флотом. Но исполнение сигнала было невозможно: флоты были слишком близки друг к другу для такой эволюции. Тогда он сделал другой сигнал: привести круто к ветру и затем повернуть через фордевинд последовательно, что также не удалось, и в пять минут десятого то, чего он страшился, случилось. Ветер зашел к югу, задержав ход всех трех французских кораблей, которые не успели спуститься ранее, т.е. у которых английские корабли были близко под ветром (план ХХI, С). Родней, на корабле Formidable, в это время как раз поравнялся с четвертым из кораблей, шедших сзади того, на котором был де Грасс. Придержавшись круто к новому направлению ветра, он прошел через французскую линию, сопровождаемый пятью следовавшими за ним кораблями (С, а), тогда как почти в тот же момент и по тем же причинам шестой его корабль (С, b) прошел в промежуток французской линии, образовавшийся у него на траверзе, и за ним последовал весь английский арьергард. Линия баталии французского флота была, таким образом, прорвана в двух местах такими сомкнутыми колоннами неприятельских кораблей, которые заставили бы ее корабли потерять их места в строю, если бы даже перемена ветра и не присоединилась к тому, чтобы затруднять их действия. Все основания, на которых построена линия баталии – взаимная поддержка и свобода действия артиллерии каждого отдельного корабля – были нарушены теперь для французов и, напротив, соблюдены для английских дивизий, прорвавшихся через их линию; описанным маневром последних французы, кроме того, были сбиты под ветер. Вынужденные, таким образом, расстроить свою первоначальную линию, они должны были построиться в новую и соединить три группы, на которые были разделены – трудная тактическая задача при всяких обстоятельствах и вдвойне трудная при моральном удручении перед лицом бедственной неудачи и в присутствии сильнейшего неприятеля, который, хотя также не сохранив строя, был все-таки в лучшем порядке и почти уверен, что стяжает лавры победы. Кажется, что французы не сделали никакой серьезной попытки построиться в новую линию; соединиться же они [c.542] пытались, но только уходя от противника в беспорядочной массе. После различных перемен ветра и движений дивизий французский флот в полдень оказался в следующей диспозиции (план ХХI, D): центр (с) отстоял на две мили к северо-западу от авангарда (v), под ветром у него; арьергард же (r) был еще дальше от центра и также под ветром у него. Оба флота теперь то штилели, то пользовались короткими порывами ветра. В половине второго часа пополудни задул слабый ветер с востока, и де Грасс сделал сигнал построить линию опять на левом галсе; так как это не удалось, то он, между тремя и четырьмя часами, сделал сигнал построиться в линию на правом галсе. Оба сигнала и общий тон описаний показывают, что французы после разрыва их линии, ни разу не построились в новую; все их маневры клонились, если только не вели необходимо к тому, чтобы спуститься всем флотом как можно ближе к самой подветренной части его (D). Следствием такого движения естественно было то, что наиболее поврежденные корабли отставали и были взяты в плен, один за другим, кораблями английского флота, преследовавшего их без всякого правильного строя, в котором и не было надобности, так как и без него взаимная поддержка кораблей была обеспечена. Вскоре после шести часов вечера флагманский корабль де Грасса, Ville de Раris спустил свой флаг перед кораблем Barfleur, несшим флаг сэра Самуэлла Худа. Французские описания говорят, что тогда его окружали девять кораблей противника, и нет причины сомневаться в том, что он сражался до последней возможности. Имя сдавшегося корабля – в память города, которым он был принесен в дар королю – его огромные размеры и факт, что ни один французский флотоводец не был до тех пор взят в плен в сражении, соединились для придания особенного блеска победе Роднея. Были также взяты в плен еще четыре линейных корабля16, и, что довольно знаменательно, на них оказался весь артиллерийский парк, предназначавшийся для захвата Ямайки. Таковы были главные черты битвы при островах Святых, или, как ее иногда называют, битвы 12-ro апреля, известной у французов под именем битвы при Доминике. Теперь [c.543] надлежит привести некоторые детали ее, которые ранее были опущены для ясности изложения, но которые влияли на исход ее. Когда день занялся, французский флот был сильно расстроен и в беспорядке17. Де Грасс под влиянием своих опасений за судьбу Zele так торопился, что его линия не была надлежащим образом построена к началу сражения. Авангардные корабли еще были вне линии (В, а), да и остальные еще настолько не дошли до своих надлежащих мест, что де Водрейль (de Vaudreuil), командовавший арьер гардной дивизией и вступивший в бой последним, говорил, что линия строилась под ружейным огнем. Англичане же, наоборот, уже совсем построились, и единственное изменение, какое они сделали в нем во время боя, состояло в уменьшении промежутка между кораблями с двух кабельтов до одного (семьсот футов). Знаменитый прорыв англичан через линию противника не был преднамеренным, а явился следствием перемены ветра, нарушившей правильность строя французских кораблей и увеличившей промежутки между ними; промежуток же, через который прошел Родней, был особенно широк потому, что корабль Diademe вышел из ветра, паруса его обстенились и он был переброшен на другой галс (С, с). Сэр Чарльз Дуглас говорит, что непосредственным последствием прорыва флагманского корабля через линию “было сближение в одну кучу, если только не совершенная свалка, четырех ближайших кораблей неприятеля” на север от Роднея, подходивших последовательно “к вышеупомянутому пункту (с)”… “Эта несчастная группа, составляя теперь только одну большую цель для выстрелов, была атакована кораблями Duke, Namur и Formidable (девяностапушечными), всеми сразу, получив несколько залпов от каждого из них, причем ни один снаряд не прошел даром и велик, должно быть, был урон, произведенный ими”. Duke (С, d), бывший непосредственно впереди флагманского корабля, последовал за своим передним мателотом под ветер вышеупомянутой группы; но когда командир его увидел, что Formidable пересек линию неприятеля, он сделал то же самое, пройдя севернее четырех неприятельских кораблей и поставив таким [c.544] образом группу их между двух огней. Вахтенный журнал корабля Magnanime, одного из этих четырех, упоминает о прохождении своем между двумя трех дечными кораблями, обстреливавшими оба борта его. После того, как строй был таким образом нарушен, Родней спустил сигнал о построении в линию, оставив при этом однако тот, который предписывал его флоту вступить в бой на близкой дистанции, и в то же самое время приказал своему авангарду, который вышел теперь севернее неприятельского арьергарда, повернуть оверштаг и снова соединиться с английским центром. Исполнение этого маневра сильно замедлилось вследствие повреждений в парусах и рангоуте, полученных кораблями при прохождении их под огнем неприятеля. Флагманский корабль Роднея и бывшие с ним повернули оверштаг. Арьергард же, под командой Худа, вместо того, чтобы держать опять к северу для соединения с центром, вышел сначала на ветер, но за тем заштилел на большом расстоянии от остальной части флота. В позднейшее время много обсуждали вопрос о том, разумно ли поступил Родней, прорвавшись через неприятельскую линию, и кому именно, если только можно кому-либо вообще, приписать честь этого маневра. Последний пункт не имеет серьезного значения, но все-таки можно упомянуть, что сын сэра Чарльза Дугласа, начальника штаба Роднея, привел массу положительных доказательств – единственно допустимых в том случае, когда речь идет об умалении заслуги лица, вполне ответственного за результаты – что инициатива исходила от Дугласа и что последний с трудом лишь добился согласия Роднея. Степень достоинства самого маневра гораздо важнее всякого вопроса о личной репутации. Некоторые доказывали, что маневр этот не только не заслуживает похвалы, но, напротив, был неудачен; и в защиту Роднея говорили, что он был исполнен скорее в силу обстоятельств, чем намеренно. Было бы лучше, по их мнению, продолжать идти под ветром, вдоль арьергарда французов, обстреливая его огнем всей английской линии, и после того обойти упомянутый арьергард и поставить его между двух огней. Но державшиеся такого мнения слишком легко забывали, что поворот на другой галс, каким бы то ни было образом, после такой схватки был возможен только для части сражавшихся кораблей, и что для тех, которые сделали бы [c.545] это, было бы весьма трудно догнать ушедших вперед противников, за исключением лишь случая серьезных повреждений у последних. Поэтому рекомендуемая ими атака, представляющая точное воспроизведение Уэшантского сражения, приводится в действительности к прохождению флотов друг мимо друга контргалсами, с распределением огня по всей неприятельской линии, без возможности сосредоточения его на какую-либо часть последней. Уместно и должно заметить теперь же, что перемена курса Роднеем позволила одиннадцати арьергардным кораблям французов (D, r) спуститься под ветер, приняв огонь только части неприятельской линии, тогда как английский авангард обстреливался почти всем французским флотом. Упомянутые корабли французов были, однако, таким образом совершенно выведены из сферы сражения в серьезный момент боя и на значительный промежуток времени, согнанные под ветер, и еще более лишились бы возможности оказать какую-либо помощь своему флоту, если бы сам де Грасс не вынужден был спуститься маневром дивизии Худа, прорвавшей линию впереди третьего корабля от него. Тринадцать авангардных французских кораблей, повинуясь последнему разобранному ими сигналу, придержались круто к ветру; де Грасс, с группою из шести кораблей (С, е), сделал бы то же самое, если бы дивизия Худа не зашла ему с носа. Результат маневра одного только Роднея имел бы, поэтому, последствием разделение французского флота на две части, отстоящие одна от другой на шесть миль, причем одна из них безнадежно далеко под ветром. Англичане, заняв наветренное положение, легко могли бы задержать одиннадцать подветренных кораблей противника и окружить девятнадцать наветренных в подавляющем превосходстве сил. Но разрыв французской линии в двух местах изменил несколько положение дела; группа из шести кораблей де Грасса расположилась между наветренной и подветренной частями его флота в двух милях от первой и в четырех милях от последней (D). Едва ли необходимо настаивать на тактических преимуществах такого положения для англичан, если даже и не принимать во внимание морального впечатления замешательства, происшедшего среди французов. Вдобавок к этому можно вывести весьма замечательный урок из непосредственных последствий действия английской артиллерии при прохождении кораблей через [c.546] неприятельскую линию. Из пяти французских кораблей, взятых в плен, три были те, за кормами которых прорвались английские дивизии18. Вместо того, чтобы отвечать на стрельбу противника, при прохождении в одинаковых с ним условиях, контргалсами, причем каждый корабль имел бы поддержку в своем переднем и заднем мателотах, французские корабли, возле которых прошли прорвавшиеся колонны, приняли каждый последовательно огонь кораблей всей неприятельской дивизии. Так, тринадцать кораблей Худа продефилировали мимо двух задних кораблей французского авангарда, Cesar и Hector, сильно разбив их сосредоточенным огнем; тогда как подобным же образом и с подобными же результатами шесть кораблей Роднея прошли мимо Glorieux. Это сосредоточение огня дефилированием (concentration by defiling) перед концевым кораблем колонны противника в точности соответствует сосредоточению огня во фланг линии и имеет специальный интерес, потому что при успешном исполнении оно было бы и теперь столь же действительно, как было всегда. Англичане, если бы сразу овладели преимуществами своего положения, могли бы стрелять по кораблям, бывшим по обе стороны промежутка, через который они прошли, что сделал, однако, один только Formidable; остальные же стреляли лишь с правого борта и многие, без сомнения, только слишком поздно поняли все, чем могли бы воспользоваться. Естественными результатами маневра Роднея, таким образом, были; 1) занятие наветренного положения, а с ним и приобретение возможности наступательного образа действий; 2) сосредоточение огня против части неприятельского строя, и 3) внесение во флот неприятеля беспорядка и разделение сил его, которое могло сделаться, и сделалось, очень значительным, поведя за собой дальнейшие тактические преимущества для англичан. Нельзя считать действительным возражение, что французы, если бы управлялись [c.547] лучше, могли бы соединиться скорее: маневр, представляющий хороший шанс на преимущество перед противником, не теряет своей заслуги от того, что ему может быть противопоставлено быстрое движение последнего, подобно тому, как хороший удар рапирою остается таковым, хотя бы его и можно было отпарировать. Шансы англичан состояли в том, что силы французов, при обходе с носу арьергардных кораблей их, в то время как авангард их продолжал идти прежним курсом, разделялись весьма невыгодно для них и такой маневр англичан не терял своего смысла от того, что разделенные группы французских кораблей, если бы лучше управлялись, могли бы соединиться скорее, чем сделали это в действительности. Если же Родней поступил бы так, как рекомендовалось некоторыми, а именно повернул бы на другой галс после прохождения мимо арьергарда неприятеля, то бой обратился бы в преследование последнего после того, как обе стороны, обменявшись канонадой при одинаковых условиях, потерпели бы, надо думать, равносильные аварии. Сигналы о беспомощности были многочисленны в обоих флотах. Независимо от тактики маневрирования враждебных флотов, была некоторая разница и в вооружении их, которая способствовала тактическому преимуществу одного из них, и потому на ней следует остановиться. Французские корабли были лучше английских по мореходным качествам и имели более сильное боевое вооружение. Сэр Чарльз Дуглас, выдающийся офицер, деятельного и глубокого склада ума, относившийся с особенным вниманием к деталям по части морской артиллерии, исчислил, что, по весу орудий, тридцать три французских корабля превосходили тридцать шесть английских на силу четырех восьмидесятичетырехпушечных кораблей, и что и после потери Zele, Jason'а и Katon'а на стороне французов еще оставалось преимущество, равносильное артиллерии двух семидесятичетырехпушечных кораблей. Французский адмирал ла Гравьер допускает вообще, что в ту эпоху калибр французских орудий был выше, чем английских. Лучшая конструкция французских кораблей и их большее углубление позволяли им ходить и лавировать лучше, чем и объясняется отчасти успех усилий де Грасса выйти на ветер; в полдень 11-го числа только три или четыре корабля его флота были видны с марса английского флагманского корабля, который был всего на дистанцию пушечного выстрела от них 9-го числа. Только [c.548] неудачное маневрирование Zele и Magnanime согнали де Грасса с его выгодной позиции и оправдали настойчивость Роднея, положившегося на помощь случая в достижении намеченной цели. Большую эскадренную скорость французских кораблей до некоторой степени трудно объяснить, так как, хотя и несомненно обладая лучшими обводами, они не все были обшиты медью в подводной части, потому что такая обшивка еще не была так широко распространена во французском флоте, как в английском, так что в первом были еще некоторые корабли, не обшитые медью и с дном, испорченным червоточиною19. Лучшая способность французских судов к лавировке была, однако, замечена английскими офицерами и хотя вышеупомянутый выигрыш их в наветренном положении и должно приписать отчасти тому обстоятельству, что Родней после сражения 9-гo числа пролежал некоторое время в дрейфе – вероятно, для исправления серьезнейших повреждений, полученных небольшим отрядом его судов в горячей схватке с противником, значительно превосходившим его численно. В описании этого сражения было упомянуто, что французы держались на полудистанции пушечного выстрела, это делалось ими для того, чтобы нейтрализовать преимущество англичан, состоявшее в том, что у них было большое число карронад и других орудий малого веса, но большего калибра, которые в близком бою были весьма действенны, но при больших дистанциях были бесполезны. Второй в порядке командования, де Водрейль, которому было вверено ведение этой атаки, прямо утверждает, что если бы он держался в пределах досягаемости карронад, то корабли его были бы скоро обиты. Как ни смотреть на те основания, в силу которых французы отказались попытаться разбить неприятеля, в том положении его, в каком была английская дивизия, не может быть вопроса в том, что если целью де Водрейля было только помешать преследованию противником обитых кораблей де Грасса, то тактика его 9-го числа была во всех отношениях превосходна. Он нанес противнику огромный вред, подвергая свои силы наименьшему риску. 12-го числа де Грасс, позволив заманить себя в пределы досягаемости карронад, отказался от такой тактики, кроме того, что пожертвовал еще минутному побуждению [c.549] всей своей прежней стратегической политикой. Будучи скорострельными вследствие своей легкости, стреляя картечью и ядрами большего калибра, упомянутые орудия были особенно действительны на близкой дистанции и бесполезны на большой. В позднейшей своей депеше де Водрейль говорит: “Действие этого нового оружия особенно смертоносно в пределах дистанции ружейного выстрела: это оно нанесло нам такие серьезные повреждения 12-го апреля”. Были еще другие артиллерийские нововведения, по крайней мере на некоторых английских кораблях, которые, увеличив меткость, скорость стрельбы и угол обстрела, значительно подняли силу их батарей. Мы говорим здесь о введении замков, при которых выстрел из орудия мог производиться номером, наводившим последнее, а также о достижении возможности, усовершенствованиями в установке орудий, наводить их больше на нос и на корму, чем делалось это до тех пор. В одиночных боях, где корабли не связаны в своих движениях эскадренными требованиями, эти усовершенствования давали возможность обладателю их занять такое положение, откуда он мог поражать своего противника, не бывшего в состоянии отвечать ему – и действительно, имеются некоторые замечательные примеры такого тактического преимущества. В эскадренном же бою, какой теперь и рассматривается, преимущество англичан состояло в том, что они могли обстреливать противника косыми выстрелами, наводя орудия более на нос и на корму, когда противник проходил мимо, чем число выстрелов увеличивалось против прежнего вдвое и более и что уменьшало безопасный для противника промежуток при прохождении его между двумя враждебными ему судами20. Эти последствия теперь устаревших деталей заключают в себе никогда не стареющие уроки; они никоим образом не отличаются от последствий введения в боевое вооружение игольчатых ружей и мин. И в самом деле, все сражение 12-гo апреля 1782 года преисполнено глубоко поучительными уроками. Настойчивость в преследовании, занятие выгодного положения, сосредоточение своих усилий, разделение сил неприятеля, тактическое применение небольших, но важных усовершенствований в материальных средствах войны – все это было уже указано выше. Того, кого влияние сражения 9-го апреля на битву 12-гo апреля [c.550] не убедило в необходимости не упускать случая бить неприятеля по частям, нечего уже и пытаться убеждать в ней. Факт, что французы отказались от намерения атаковать Ямайку после поражения их флота, показывает решительно, что истинный путь к обеспечению достижения конечных целей состоит в поражении силы, которая угрожает им. Остается теперь рассмотрение изложенных событий по крайней мере еще в одном отношении, деликатном по своему характеру, но существенном для вывода из них полных уроков, а именно – каким образом эксплуатировалась победа и каковы были последствия ее для хода войны вообще. Подверженность парусных кораблей повреждениям в рангоуте и парусах – другими словами, в орудиях той подвижности, которая составляет главное свойство морской силы, – затрудняет сказать теперь, когда с тех пор прошло столько времени, что можно или чего нельзя было сделать после того или другого сражения. Этот вопрос связан не только с действительно полученными повреждениями, которые вахтенные журналы могли записать, но также и со средствами исправления их, с энергией и способностями экипажа, неодинаковыми на различных кораблях. Что касается, однако, того, что английский флот имел возможность эксплуатировать свою победу 12-го апреля более энергичным преследованием неприятеля, то мы имеем авторитетные свидетельства двух замечательнейших офицеров: сэра Самуюэдя Худа – второго в порядке командования флотом – и сэра Чарльза Дугласа – флаг-капитана, или начальника штаба адмирала. Первый выразил мнение, что можно было бы взять двадцать неприятельских кораблей, и сказал это Роднею на следующий день; тогда как начальник штаба был так огорчен неудачей и тем, как адмирал принимал его советы, что серьезно думал отказаться от своей должности21. Совет и критика легки; не может также никто чувствовать бремя ответственности так, как чувствует его человек, на которого оно возложено, но великие результаты не часто могут достигаться на войне без риска и усилий. Правильность суждений двух упомянутых офицеров подтверждается, [c.551] однако, выводом из французских донесений. Родней оправдывается в том, что не преследовал побежденного неприятеля, ссылкой на обитое состояние многих своих кораблей и на другие аварии, свойственные концу жаркого боя, и затем распространяется в соображениях о том, что могли бы сделать в ту ночь, в случае преследования, французы, которые “уходили во флоте из двадцати шести линейных кораблей22. Приняв во внимание то, что сделал французский флот в течение дня, нельзя не сказать, что эти соображения делают честь только воображению Роднея. Что же касается флота в двадцать шесть23 кораблей, то де Водрейль, потребовавший сигналом, после сдачи де Грасса, сбора флота около себя, увидел на следующее утро, что его сопровождает только десять кораблей, и ни один более не присоединился к нему ранее 14-го числа; после же того в течение нескольких дней к нему подошли еще пять кораблей, один за другим24. С этими силами он направился к месту rendez-vous у Французского мыса, где его ожидали другие пять кораблей, вместе с которыми его флот дошел до численности двадцати кораблей, исправивших там свои повреждения. Наконец, остальные пять из участвовавших в сражении бежали к Кюрасао (Curacoa), отстоящему на шестьсот миль от места боя, и не присоединились к флоту до мая месяца. “Флота из двадцати шести кораблей”, таким образом, не было в действительности; напротив, французский флот был весьма сильно рассеян и несколько кораблей его даже совсем от него отделились. Что же касается аварий в английском флоте, то, кажется, нет оснований думать, что они были серьезнее, чем у неприятеля; скорее они были менее серьезны, и любопытные сведения по этому предмету находим в письме сэра Джильберта Блэна (Sir Gilbert Blanc): “С трудом заставили мы французских офицеров поверить, что списки убитых и раненых, представленные с наших кораблей адмиралу, были верны, один из них даже резко спорил со мною, утверждая, что мы всегда обнародуем ложный отчет о своих потерях. Я тогда прошелся с ним по палубам корабля Formidable и обратил его внимание на [c.552] число пробоин, а также на то, как мало пострадал такелаж, и спросил его, вероятно ли, чтобы такие незначительные повреждения сопровождались потерею более, чем четырнадцати человек, которые были у нас убиты, число, наибольшее во всем флоте, за исключением кораблей Royal Oak и Monarch. Он согласился, что наш огонь, должно быть, был значительно сильнее и более меток, чем их”25. Остается таким образом мало сомнения в том, что победа не эксплуатировалась Роднеем со всею возможною энергией. Не ранее, как через пять дней после сражения была послана к Сан-Доминго дивизия Худа, которая и захватила в Монском проливе (Мова Passage) Jason и Caton, отделившиеся от своего флота до сражения и шедшие к Французскому мысу. Эти два корабля и два небольшие судна с ними были единственными послепобедными трофеями. В виду тех условий, при которых Англия вела войну, описанное упущение Роднея кладет серьезное пятно на его военную репутацию и сильно влияет на отведение ему места в плеяде выдающихся адмиралов. Он спас Ямайку на время, но не воспользовался случаем разбить французский флот. Он, подобно де Грассу, позволил непосредственному предмету действий заслонить перед своими глазами общее военное положение и тот фактор, который господствовал в последнем. Для того, чтобы оценить последствия ошибки Роднея и истинную нерешительность этого прославленного сражения, мы должны шагнуть на год вперед, когда в парламенте происходили дебаты об условиях мира, в феврале 1783 года. Одобрение или осуждение этих условий тогдашним министерством повело к осуждению многих соображений, но сущность дебатов сосредоточивалась на вопросе о том, оправдывались ли упомянутые условия относительными военными и финансовыми положениями воюющих сторон, или для Англии лучше было бы продолжать войну, чем помириться со сделанными ею жертвами. Что касается финансового положения, то вопреки мрачной картине, нарисованной защитниками мира, позволительно думать, что вероятно тогда было не более сомнения, чем теперь, о сравнительных ресурсах различных стран. Вопрос же о военной силе был, в сущности, вопросом о морской силе. Министерство доказывало, что во всем британском флоте едва насчитывалась [c.553] сотня линейных кораблей, тогда как численность флотов Франции и Испании вместе доходила до ста сорока кораблей, не говоря уже о голландском флоте. “При такой бросающейся в глаза слабости, сравнительно с неприятелем, какие надежды на успех могли мы извлечь как из опыта последней кампании, так и из нового распределения наших сил в той кампании, которая последовала бы за нею? В Вест-Индии мы не могли противопоставить более сорока шести кораблей тем сорока, которые в день подписания мира стояли в Кадикской гавани с шестнадцатитысячным отрядом войск на них, готовые к отплытию в ту часть света, где к ним присоединились бы двенадцать линейных кораблей из Гаваны и десять из Сан-Доминго… Не могли ли мы также с достаточным основанием предполагать, что кампания в Вест-Индии закончилась бы потерею самой Ямайки, явного предмета действий той огромной силы?”26 Без сомнения, эти доводы принадлежат убежденно партизану определенной партии и поэтому требуют больших поправок. Точность приведенных им сравнительных чисел отрицалась лордом Кеппелем, членом той же партии, и только незадолго перед тем стоявшим во главе Адмиралтейства, – пост, от которого он отказался, потому что не одобрял мирного договора27. Английские дипломаты так же как, как и моряки, должны были к тому времени научиться сильно учитывать кажущуюся силу других флотов при определении действительного их значения. Несмотря на то, насколько отличалась бы оценка положения, и морального и материального, от имевшей место в действительности, если бы Родней пожал полные плоды победы, которою он был обязан скорее случаю, чем собственной заслуге, как ни неоспоримо велика она была. В письме, опубликованном в 1809 году, – анонимном, но с данными в пользу того, что оно написано сэром Джильбертом Блэном, врачом флота, стоявшим долгое время близко к Роднею, который постоянно хворал в течение своего последнего крейсерства, – утверждается, что адмирал “был не высокого мнения о своей победе 12-го апреля 1782 года”. Он предпочел бы, чтобы основой его репутации были его действия против де Гишена, 17-го апреля 1780 года, и “смотрел на эту [c.554] победу со своим слабейшим флотом над офицером, считавшимся им лучшим из представителей французской морской службы, как на такую, которою он – если бы не неповиновение подначальных ему командиров – мог бы стяжать себе бессмертную славу”28. Немногие исследователи будут склонны сомневаться в этой оценке достоинств Роднея в двух указанных случаях. Судьба, однако, решила, чтобы его слава опиралась на сражение, которое было блестящим само по себе, но в котором его личные качества принимали наименьшее участие, и не наградила его успехом там, где он наиболее заслуживал последнего. Главный акт его жизни, в котором соединились и действительная заслуга и серьезный результат – уничтожение флота Лангара близ мыса Сент-Винсент – был почти предан забвению, а между тем он выказал себя здесь в высшей степени замечательным моряком, и этот случай достоин сравнения с преследованием адмиралом Хоуком Конфланса29. В течение двух с половиною лет, которые протекли с тех пор, как Родней был назначен командующим флотом, он неоднократно имел серьезный успех и, как было указано, взял в плен французского, испанского и голландского адмиралов. “За это время он увеличил британский флот на двенадцать кораблей, взятых им у неприятеля, и уничтожил сверх того пять, принадлежавших последнему и – что придает всему этому особенное значение – Villе de Paris был единственным кораблем первого ранга, взятым в плен и введенным победителем в порт”. Несмотря на заслуги Роднея, партийный дух, который был тогда силен в Англии, проникнув даже в армию и во флот, привел к отозванию30 его от командования [c.555] вслед за падением министерства лорда Норта (North); и его преемник, человек, незнакомый со славою, уже отплыл для смены его, когда пришла весть об его победе. При упадке и расстроенном положении дел Англии в то время, эта весть возбудила восторженное ликование и заставила умолкнуть критические намеки на некоторые стороны прежнего поведения адмирала. Народ был тогда не в таком настроении, чтобы критиковать успех своего флотоводца, и при тех преувеличенных представлениях о добытых результатах, какие тогда господствовали, никто и не подумал о том, что была упущена возможность достигнуть результатов лучших. Это впечатление царило долго. Даже еще в 1830 году, когда впервые было издано жизнеописание Роднея, утверждалось, что “французский флот был так сильно разбит и ослаблен решительной победой 12-го апреля, что не был уже больше в состоянии оспаривать у Великобритании господство над морями”. Это – нелепость, которая простительна в 1782 году, но не в позднейшие дни спокойного разбора дела. Благоприятные для Англии условия мира были следствием финансовых затруднений Франции, а не ослабления ее морских сил; и если было преувеличение в уверениях защитников мира, что Англия не могла бы потерять Ямайку, то вероятно то, что она не могла бы отбить силою оружия другие острова, уступленные ей обратно по мирному договору. Память о де Грассе будет всегда связана с большими услугами, оказанными им Америке. Его имя, более, чем имя Рошамбо (Rochambeau), напоминает о существенной помощи, оказанной Францией молодой Республике в период боевой ее жизни, как имя Лафайета напоминает о моральной симпатии, так вовремя проявившейся. Поэтому события жизни де Грасса, после бедственного сражения с Роднеем, закончившего его деятельную карьеру, не могут не представлять интереса для американских читателей. После сдачи Ville de Рaris, де Грасс сопровождал английский флот и его призы в Ямайку, куда Родней зашел для исправления своих кораблей, явившись таким образом в качестветленника на театре предполагавшегося им завоевания. 19-го мая он оставил остров, все еще пленником, для следования в Англию. Как морские офицеры, так и английский народ, обходились с ним с тем лестным и добрым вниманием, которое естественно является в отношениях победителя к [c.556] побежденному и которого его личная доблесть, по крайней мере, не была недостойна. Говорят, что иногда он не отказывался показываться на балконе своей квартиры в Лондоне, внимая кликам черни в честь доблестного француза. Это недостойное неуменье оценить свое истинное положение естественно возбуждало негодование его соотечественников, тем более, что он был безжалостен и невоздержен в осуждении поведения своих подчиненных в неудаче 12-го апреля: “Он выносит свое несчастие, – писал сэр Джильберт Блэн, – с душевным спокойствием, сознавая, – как говорит он, – что исполнил свой долг… Он приписывает свою неудачу не сравнительной слабости своих сил, а постыдному бегству командиров своих кораблей, которым он делал сигнал собраться около него и даже кричал, чтобы они держались возле него, но которые, несмотря на то, покинули его”31. Подобные ноты звучали во всем, что он говорил о несчастном для него сражении. В письме с английского флагманского корабля, через день после сражения, он “приписывал бедствие последнего действиям большей части своих командиров, Одни не послушались его сигналов; другие, а именно командиры кораблей Languedoc и Couronne, т. е. его переднего и заднего мателотов, покинули его”32. Он, однако, не ограничился только официальными донесениями по этому делу, но, живя пленником в Лондоне, издал несколько брошюр на ту же тему, которые в большом числе разослал по Европе. Правительство, естественно полагая, что офицер не может так пятнать честь своей корпорации без достаточных оснований, решилось расследовать дело и неумолимо наказать всех виновных. Командиры кораблей Languedoc и Couronne были посажены в тюрьму, как только прибыли во Францию, и все документы, вахтенные журналы и т.п., относящиеся до этого дела, были собраны. Принимая в соображение все эти обстоятельства, нечего удивляться, что, по возвращении во Францию, де Грасс, говоря его собственными словами: “не нашел никого, кто протянул бы ему руку”33. Не ранее, как только к началу 1784 года все обвинявшиеся и свидетели были готовы явиться перед [c.557] военно-морским судом; но результатом его разбирательства было полное и самое широкое оправдание почти всех подсудимых; выяснившиеся же ошибки признаны были заслуживавшими снисхождения и за них определено было лишь весьма легкое наказание. “Несмотря на то, – осторожно замечает французский писатель, – нельзя не сказать вместе с судом, что пленение адмирала, командующего тридцатью линейными кораблями, представляет историческое событие, которое вызывает сожаление всей нации34. Что же касается до ведения сражения адмиралом, то суд нашел, что опасность, угрожавшая Zele утром 2-го апреля, была не таковою, чтобы оправдать факт, что весь флот спустился и шел полным ветром так долго, что поврежденный корабль был в полосе ветра, которым не мог пользоваться английский флот, бывший на пять миль южнее, и который позволил Zele прийти в Бос-Тер в десять часов утра, что бой не следовало начинать прежде, чем все корабли не вошли в линию; и наконец, что французскому флоту следовало построиться на одном галсе с английским, потому что, продолжая лежать к югу, он входил в пояс штилей и слабых ветров у северной оконечности Доминики35. Де Грасс был совсем не удовлетворен судебным решением и был до того. неблагоразумен, что написал письмо морскому министру с протестом и требованием нового разбора дела. Министр, приняв протест, отвечал де Грассу от имени короля. Упомянув о брошюрах, распространенных де Грассом так широко и сообщавших сведения, находившиеся в полном противоречии с данными на суде показаниями свидетелей, он заключил свое письмо такими вескими словами: “Проигрыш сражения нельзя приписать ошибке отдельных офицеров36. Из постановлений суда следует, что вы позволили себе повредить неосновательными обвинениями репутации нескольких офицеров для того, чтобы обелить себя перед общественным мнением в том несчастном результате, извинение за который вы могли бы, может быть, найти [c.558] в сравнительной слабости бывших в вашем распоряжении сил, в непостоянстве фортуны войны и в обстоятельствах, от нас не зависевших. Его Величество желает верить, что вы сделали все, что могли, для предотвращения неудач того дня, но он не может отнестись так же снисходительно и к вашим несправедливым порицаниям доброго имени тех офицеров его флота, которые совершенно очищены от обвинений, возведенных против них. Его Величество, недовольный вашим поведением в этом отношении, запрещает вам являться к нему. Я передаю его приказания с сожалением и присоединяю к ним свой вам совет удалиться, при таких обстоятельствах, в ваше имение”. Де Грасс умер в январе 1788 года. Его счастливый противник, награжденный пэрством и пенсией, жил до 1792 года. Худ был также возведен в звание пэра и командовал с отличием в первый период войн Французской Революции, возбудив восторженное восхищение Нельсона, служившего под его начальством, но резкая размолвка с Адмиралтейством заставила его удалиться от дел до стяжания какого-либо блестящего украшения своей репутации. Он умер в 1816 году в преклонном возрасте девяноста двух лет. |
||
|
|
© uchebnik-online.com |