Перечень учебников |
Учебники онлайн |
||||||||||||||||||||
---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
Типы индивидуального приспособленияТеперь от этих культурных образцов перейдем к рассмотрению типов приспособления индивидов в обществе, имеющем такую культуру. Хотя в центре нашего внимания все еще будет оставаться культурное и социальное происхождение различных разрядов и типов от клоняющегося поведения, мы перенесем наше внимание с образцов культурных ценностей на типы приспособления к этим ценностям индивидов, занимающих разные позиции в социальной структуре. Здесь мы рассмотрим пять типов приспособления. Они схематич но представлены в следующей таблице, где (+) обозначает «приня тие», (—) — «отвержение», а (±±) — «отвержение господствующих ценностей и замену их новыми».
Анализ того, каким образом социальная структура оказывает на индивидов давление, побуждающее их к принятию того или иного из этих альтернативных способов поведения, следует предварить замечанием, что люди могут переходить от одной альтернативы к другой по мере вовлечения в разные сферы социальной деятельности. Эти категории относятся к ролевому поведению в специфических типах ситуаций, но не к личности. Это типы более или менее устойчивых реакций, а не типы организации личности. Рассмотрение этих типов приспособления в нескольких сферах поведения поставило бы сложную задачу, невыполнимую в рамках этой главы. Поэтому мы сосре доточим внимание на экономической деятельности — в широком смысле «производства, обмена, распределения и потребления това ров и услуг» — в нашем конкурентном обществе, где богатство при обрело высокую символическую ценность.
/. Конформность Чем выше степень стабильности в обществе, тем более типичным и распространенным становится первый тип приспособления: кон формность как к культурным целям, так и к институционализиро ванным средствам. Не будь это так, поддержание стабильности и преемственности общества стало бы невозможным. Сеть ожида ний, конституирующая всякий социальный порядок, поддержива ется модальным поведением его членов, выражающим подчинение установленным, хотя, возможно, и постоянно меняющимся культур ным образцам. И лишь благодаря тому, что поведение, как правило, ориентируется на основные ценности общества, мы можем говорить о том, что скопление людей образует общество. До тех пор, пока не сложился запас ценностей, разделяемых взаимодействующими индивидами, существуют только социальные отношения, если можно так назвать беспорядочные взаимодействия людей, — но не общество. Так, в середине века мы можем говорить об Обществе Наций прежде всего как о фигуре речи или как о воображенной цели, но не как о социологической реальности. Поскольку наш интерес сосредоточен прежде всего на источни ках девиантного поведения и поскольку мы уже коротко проанализи ровали механизмы, делающие конформность в американском обще стве модальной реакцией, вряд ли нужно еще что-то добавлять к тому, что уже было сказано об этом типе приспособления. //. Инновация Сильное культурное акцентирование цели успеха открывает до рогу этой форме приспособления, состоящей в использовании институционально запрещенных, но часто эффективных средств дос тижения хотя бы подобия успеха — богатства и власти. Эта реакция возникает, когда индивид усвоил культурное акцентирование цели, не интернализировав при этом в равной степени институциональные нор мы, регулирующие пути и средства ее достижения. С точки зрения психологии, при больших эмоциональных вло жениях в цель можно ожидать появления готовности идти на риск, и эта установка может приниматься членами всех социальных слоев. С точки зрения социологии, возникает вопрос, какие свойства нашей социальной структуры располагают к этому типу приспособления, производя тем самым в одном социальном слое большую частоту де- виантного поведения, чем в другом. На высших уровнях экономики давление к инновации нередко стирает различие между честным деловым соперничеством и жесто кими практиками, лежащими по ту сторону нравственности. Как отмечал Веблен, «в каждом конкретном случае нелегко, а подчас и не возможно до решения суда сказать, что перед нами: достойная похва лы предприимчивость или уголовное преступление». Вся история крупных американских состояний пропитана тяготением к институ ционально сомнительным инновациям, свидетельством чему служит восхищение «баронами-разбойниками» XIX века. Невольное восхищение этими «практичными, ловкими и преуспевающими людьми», часто выражаемое в частной обстановке, а нередко и публично, — про дукт культурной структуры, в которой священная и неприкосновен ная цель фактически освящает средства. И в этом нет ничего нового. Нисколько не предполагая, что Чарльз Диккенс был абсолютно точ ным наблюдателем американской жизни, и отдавая себе полный отчет в том, что он был кем угодно, но только не беспристрастным наблюда телем, процитируем его проницательные заметки об американском «умении «ловко обделывать дела»: этим умением позолочены для них и мошенничество, и грубое злоупотребление доверием, и растрата, произведенная как общественным деятелем, так и частным лицом; и оно позволяет многим плутам, которых стоило бы вздернуть на виселицу, дер жать высоко голову наравне с лучшими людьми... Нарушение условий сделки, банкротство или удачное мошенничество расцениваются не ис ходя из золотого правила «поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступи ли с тобой», а в зависимости от того, насколько ловко это было продела но... Мне сто раз пришлось вести следующий диалог: — Ну разве не постыдно, что такой человек, как имярек, наживает состояние самым бесчестным и гнусным путем, а его граждане терпят и поощряют его, несмотря на все совершенные им преступления? Ведь он же нарушает общественную благопристойность! Да, сэр. Ведь он же общепризнанный лжец! Да, сэр. Ведь его секли, пороли, гнали в шею! Да, сэр. И это совершенно бесчестный, низкий, распутный человек! Да, сэр. Ради всего святого, в чем же тогда его заслуга? Видите ли, сэр, он ловкий человек». В таком карикатурном изображении конфликта культурных ценностей Диккенс был, разумеется, лишь одним из многих остроумных писателей, беспощадно исследовавших последствия превознесения финансового успеха. Когда пришлые острословы иссякли, их дело продолжили уроженцы страны. Артемус Уорд высмеивал «общие ме ста» американской жизни до тех пор, пока они не стали казаться до странности несуразными. «Доморощенные философы» Билл Арп и Нефтяной Вулкан [позднее Везувий] Нэсби поставили остроумие на службу разоблачению святынь, разбивая в пух и прах образы обще ственных деятелей и испытывая при этом нескрываемое удовольствие. Джош Биллингс вместе со своим альтер эго Дядюшкой Изеком ясно высказал то, в чем многие не смогли бы добровольно признаться: что удовлетворение относительно, ибо «самое большое счастье в этом мире состоит в обладании тем, чего не могут достать другие». Все они увле ченно демонстрировали социальные функции тенденциозных острот и, как позднее показал Фрейд в монографии «Остроумие и его отно шение к бессознательному», использовали их как оружие «нападения на все большое, достойное и могущественное, которое защищено от непосредственного унижения внутренними задержками или внешни ми обстоятельствами...»* Но пожалуй, наиболее показательным в этом отношении было облечение Амброзом Бирсом остроумия в та кую форму, которая со всей очевидностью показала, что слово «остроумие» не утратило связи со своей исходной этимологией и все еще означало силу, с помощью которой человек познает, учится и думает. Свой характерно ироничный и проницательный очерк о «преступлении и его коррективах» Бирс начинает со следующего замечания: «Социологи уже давно пылко обсуждают теорию о том, что импульс к совершению преступления — это болезнь и что согла сие в открытую им обладать — тоже болезнь». После такого вступле ния он описывает способы, с помощью которых преуспевающий мо шенник приобретает социальную легитимность, и переходит к анатомическому анализу несоответствий между культурными ценностями и социальными отношениями.
Добропорядочный американец, как правило, терпеть не может мо шенничества, но возмещает эту суровость благожелательной терпимостью к мошенникам. Единственное, что ему для этого требуется, — это знать мошенников лично. Все мы довольно громко «изобличаем» воров, если не имеем чести быть с ними знакомыми. Но если уж мы их знаем, то — вот те раз! — наше отношение к ним сразу меняется, несмотря на явственно рас ходящийся вокруг них аромат трущоб и тюрем. Мы можем знать, что они виновны в преступлении, но встречаемся с ними, пожимаем им руку, вместе выливаем, а если они к тому же еще богаты или чем-то иным при мечательны, приглашаем их в свои дома и считаем за честь часто бывать у них. Мы «не одобряем их методы»; дескать, пусть они это поймут, и это будет для них достаточным наказанием. Представление о том, будто под леца хоть на йоту волнует, что думает о его методах человек, ведущий себя с ним корректно и дружелюбно, явно изобрел какой-нибудь юморист. В постановке водевилей у Марса он, вероятно, сделал бы себе целое состо яние. [И еще;] Если бы мошенникам отказывали в общественном призна нии, их стало бы намного меньше. Некоторые стали бы лишь усерднее заметать следы своего присутствия на окольных путях неправедности, но другие надругались бы таки над собственной совестью и отказались от неудобств мошенничества ради неудобств честной жизни. Ведь недостой ный человек ничего на свете так не боится, как лишиться пожатия чест ной руки и остаться наедине с ледяной, неотвратимой пощечиной без различного взгляда. Богатые мошенники водятся у нас потому, что есть «респектабель ные» люди, которые не стыдятся подавать им руку, видеться с ними, го ворить, что они их знают. В этом сквозит предательский отказ пристру нить их; крикнуть во весь голос, что они тебя ограбили, значит изобли чить своих сообщников. Можно мило улыбаться мошеннику (а большинство из нас делают это много раз в день), если не знаешь, что он мошенник, и если тебе не сказали об этом другие. Но если об этом знаешь или если тебя об этом предупредили, то продолжать при этом улыбаться ему значит быть лице мером — либо просто лицемером, либо льстивым лицемером, в зависи мости от того места в жизни, которое занимает одаряемый улыбкой мошенник. Простых лицемеров больше, чем льстивых, ведь заурядных мо шенников больше, чем богатых и выдающихся; правда, и улыбок им достается меньше. Американцев будут грабить до тех пор, пока американский характер остается таким, какой он сейчас, пока сохраняется терпимость к удачливым негодяям и пока американская изобретательность прово дит воображаемое различие между публичным и частным характером, коммерческим и личным поведением человека. Короче говоря, американцев будут грабить до тех пор, пока они этого заслуживают. Ни один человеческий закон не сможет это остановить, ничто не в силах это остановить, ибо невозможно отменить высший и более спасительный закон: «Что посеешь, то и пожнешь» м . Бирсу, жившему в эпоху процветания американских «баронов- разбойников», было трудно не заметить появление того, что позже получило известность как «должностное преступление». Тем не ме нее он сознавал, что далеко не все крупные и драматичные отступ ления от институциональных норм в высших экономических стратах предаются огласке, а отклонения в кругу скромного среднего класса становятся достоянием гласности, может быть, даже в еще меньшей степени. Сазерленд неоднократно доказывал с документа ми на руках, что среди бизнесменов преобладают «должностные пре ступления». Кроме того, он отмечает, что многие из этих преступлений так и не были наказаны — либо потому, что не были раскрыты, либо, если они все-таки были раскрыты, в силу «статуса бизнесме на, тенденции ухода от наказания и сравнительно неорганизован ного возмущения общественности в отношении должностных пре ступников» 15 . Исследование, охватившее около 1700 человек, в ос новном представителей среднего класса, показало, что «незарегистрированные преступления» — обычное дело для вполне «рес пектабельных» членов общества. 99% опрошенных признались, что совершили по крайней мере одно из сорока девяти преступлений, внесенных в уголовный кодекс штата Нью-Йорк; каждое было дос таточно серьезным, чтобы при самом суровом приговоре повлечь за собой тюремное заключение сроком не менее чем на 1 год. Среднее число преступлений среди взрослых (сюда не входят нарушения, со вершенные в возрасте до 16 лет) составило 18 для мужчин и 11 для женщин. Целых 64% -мужчин и 29% женщин признали себя винов ными в совершении одного или более уголовного преступления, ко торые, согласно законодательству штата Нью-Йорк, являются ос нованием для лишения их всех гражданских прав. Один из лейтмо тивов этих открытий выражен в словах священника, подававшего ложные сведения о продаваемом товаре: «Сначала я пытался вести себя честно, но это не всегда приносит успех». Опираясь на эти результаты, авторы делают сдержанный вывод, что «число действий, содержащих с правовой точки зрения состав преступления, намного превосходит число официально зарегистрированных преступлений. Противозаконное поведение отнюдь не относится к числу социальных или психологических аномалий; на самом деле это впол не обычная практика» 16 .
Но сколь бы ни различалась интенсивность девиантного пове дения в разных социальных стратах — а мы из многочисленных ис точников знаем, что официальная статистика преступности, регу лярно показывающая более высокий ее уровень в низших соци альных стратах, далека от совершенства и надежности, — из нашего анализа ясно видно, что самый сильный толчок к отклоняющемуся поведению получают низшие страты. Конкретные примеры позво лят нам выявить социологические механизмы, втянутые в производ ство этих давлений. В ряде исследований было показано, что в не которых специализированных областях порок и преступление яв ляются «нормальной» реакцией на ситуацию, когда культурный акцент на денежный успех был усвоен, а доступ к общепризнанным и законным средствам достижения этого успеха — почти полностью перекрыт. Профессиональные возможности людей в этих областях ограничиваются преимущественно ручным трудом и малоквалифи цированной конторской работой. В условиях характерной для аме риканцев стигматизации ручного труда, которая оказалась почти в равной степени присущей всем социальным классам американского общества' 7 , и в условиях отсутствия реальных возможностей выйти когда-нибудь за пределы этого уровня результатом становится от четливая склонность к девиантному поведению. Статус неквалифицированного труда и вытекающий из него низкий уровень доходов никак не могут, с точки зрения установленных стандартов человечес кой ценности, конкурировать с теми обещаниями власти и высокого дохода, которые исходят от организованного порока, рэкета и пре ступности' 8 .
С точки зрения наших задач, в этих ситуациях можно выделить два ключевых элемента. Во-первых, установленные культурные ценности дают стимул стремиться к успеху; во-вторых, классовая структура ог раничивает доступные пути продвижения к этой цели главным образом девиантным поведением. Это сочетание культурного акцента и социальной структуры как раз и производит сильное принуждение к отклонению. Обращение к законным каналам «заполучения денег» сдерживается классовой структурой, которая не полностью открыта на всех уровнях для талантливых людей 19 . Несмотря на нашу настой чиво пропагандируемую идеологию «открытых классов» 20 , достижение цели (успеха) случается относительно редко и заметно затруднено для тех, в чьем распоряжении есть только низкое образование и скудные экономические ресурсы. Господствующее в культуре дав ление ведет к постепенному затуханию законных, но в общем и це лом неэффективных усилий и ко все большему применению незакон ных, но более или менее действенных средств. К тем, кто занимает место в низинах социальной структуры, культура предъявляет несов местимые требования. С одной стороны, она призывает их ориенти ровать свое поведение на перспективу обретения крупного состояния («Каждый человек — король», — говорили Марден, Карнеги и Лонг), с другой стороны, в значительной степени лишает их возмож ности сделать это институционально. Следствием этого структур ного несоответствия является высокий уровень девиантного пове дения. Равновесие между предписанными культурой целями и средствами становится очень шатким по мере того, как все больше дела ется акцент на достижение наделенных престижем целей любыми средствами. В этом смысле фигура Аль Каноне выражает триумф аморального интеллекта над морально предписанной «неудачей» в условиях, когда закрыты или сильно сужены каналы вертикальной мобильности в обществе, которое всячески превозносит экономичес кое изобилие и социальное восхождение для всех его членов 11
Последнее уточнение имеет первостепенное значение. Из него видно, что если мы желаем понять социальные корни отклоняюще гося поведения, то мы должны принять во внимание не только ис ключительное акцентирование денежного успеха, но и другие аспек ты социальной структуры. Высокая частота девиантного поведения не порождается самим по себе отсутствием возможностей или этим возвеличиванием денежного успеха. Сравнительно жесткая модифи кация классовой структуры, каковой является кастовый порядок, может заходить в ограничении возможностей гораздо дальше, чем сегодняшнее американское общество. Именно когда система куль турных ценностей превозносит до небес, ставит буквально выше всего некоторые общие цели успеха и навязывает их всему населению в целом, в то время как социальная структура жестко ограничивает или полностью перекрывает для значительной части того же самого населения доступ к одобряемым способам достижения этих целей, — имен но тогда принимает широкие масштабы девиантное поведение. Иначе говоря, наша эгалитарная идеология косвенно отрицает существо вание таких индивидов и групп, которые бы не конкурировали друг с другом в погоне за денежным успехом. Более того, одна и та же сово купность символов успеха считается применимой ко всем. Считает ся, что цели выходят за классовые границы, не удерживаются в их пре делах; и в то же время реальная социальная организация устанавливает различия в доступности этих целей для разных классов. В этой среде главная американская добродетель, «честолюбие», пестует глав ный американский порок, «девиантное поведение».
Этот теоретический анализ может помочь объяснить изменчивые корреляции между преступностью и бедностью 22 . «Бедность» — не изолированная переменная, действующая одинаково везде, где бы ее ни находили; это лишь одна из переменных, входящая в комплекс опознаваемо взаимосвязанных социальных и культурных перемен ных. Самой по себе бедности и сопутствующего ей ограничения воз можностей еще недостаточно, чтобы вызвать явно высокую интен сивность преступного поведения. Даже пресловутая «нищета посре ди изобилия» не обязательно приведет к этому результату. Но когда бедность и связанные с ней невыгодные условия соперничества за культурные ценности, одобренные всеми членами общества, соеди няются с акцентированием культурой денежного успеха как наивыс шей цели, нормальным следствием этого становится высокая интен сивность преступного поведения. Так, очень приблизительная (и не обязательно надежная) статистика преступности говорит, что в Юго- Восточной Европе бедность меньше коррелирует с преступностью, чем в Соединенных Штатах. Казалось бы, экономические жизнен ные шансы бедных в этом европейском регионе являются даже менее обещающими, чем в нашей стране, а стало быть, ни бедность, ни ее связь с ограниченными возможностями недостаточны для объяснения этих меняющихся корреляций. Однако когда мы рассматриваем всю конфигурацию — бедность, ограниченность возможностей и навязывание культурных целей, — появляется некоторая основа для объясне ния более высокой корреляции между бедностью и преступностью в нашем обществе, нежели в других, где более жесткая классовая струк тура соединена с разными для каждого класса символами успеха.
Жертвы этого противоречия между культурным акцентировани ем денежных амбиций и общественным ограничением возможнос тей не всегда сознают структурные источники сдерживания их устремлений. Разумеется, они часто сознают расхождение между инди видуальной ценностью и общественными вознаграждениями. Но они не обязательно понимают, откуда оно берется. Те, кто находит его источник в социальной структуре, могут отчуждаться от этой струк туры и становятся готовыми кандидатами на пятый тип приспособ ления (мятеж). Между тем другие — а их, видимо, подавляющее боль шинство — могут относить свои трудности на счет более мистичес ких и менее социологических источников. Ибо, как заметил в этой связи Гилберт Мэррей, выдающийся исследователь античности и воп- реки-самому-себе-социолог, «лучшая почва для суеверий — это такое общество, в котором судьбы людей кажутся практически никак не связанными с их достоинствами и усилиями. Стабильное и хоро шо управляемое общество, грубо говоря, склонно гарантировать, что Добродетельный и Прилежный Ученик достигнет успеха в жизни, а Порочный и Ленивый — нет. В таком обществе люди склонны при давать особое значение цепочкам причинности, которые можно ра зумно помыслить или увидеть. Но в [обществе, страдающем от ано мии], обычные добродетели прилежания, честности и доброты, по- видимому, приносят мало пользы» 23 . И в таком обществе люди обыч но находят опору в мистицизме, начинают все списывать на Судьбу, Случай, Удачу. Действительно, и самые «преуспевшие», и самые «непреуспевшие» в нашем обществе нередко объясняют этот результат «удачей». Так, например, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд заявил, что 95% крупных состояний «обязаны удаче» 24 ; а один из ведущих дело вых журналов, объясняя в редакционной статье социальные преиму щества, приносимые большим личным богатством, считает необхо димым добавить к мудрости как фактору обогащения еще и удачу: «Когда человек благодаря мудрому вложению денег — пусть даже во многих случаях не без помощи удачи — накапливает пару-дру- гую миллионов, он ничего у нас не отнимает» 25 . Точно так же и ра бочий часто объясняет экономический статус «случаем». «Рабочий видит вокруг себя много опытных и квалифицированных людей, оставшихся без работы. Если у него есть работа, он чувствует, что ему повезло; если нет — считает себя жертвой неудачного стече ния обстоятельств. Рабочий может не видеть почти никакой связи между заслугами и их последствиями» 1 *'.
В той мере, в какой рабочему приходится подстраиваться под иной раз непредсказуемые решения менеджеров, его начинают терзать тревоги и страх потерять работу; и это еще одна «благодатная почва» для веры в участь, судьбу и случай. Было бы полезно выяснить, ослабевают ли эти верования, когда организации рабочих редуцируют вероят ность ускользания их профессиональной судьбы из их рук. Между тем эти ссылки на случай и удачу выполняют разные фун кции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцен тируемых культурой целей, или теми, кто их не достиг. Для первых, с психологической точки зрения, это обезоруживающее выражение скромности. Говорить, что тебе просто улыбнулась удача, не разгла гольствуя о том, что ты совершенно заслуживаешь своей счастливой доли, — нечто бесконечно далекое от всякого подобия самодоволь ства. С социологической точки зрения, доктрина удачи, выдвигаемая преуспевшими, выполняет двойную функцию: она объясняет частое расхождение между заслугами и вознаграждениями и в то же время делает неприкосновенной для критики социальную структуру, допус кающую частое проявление этого расхождения. Ведь если успех преж де всего дело случая, если он заложен в слепой природе вещей, если он «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда при ходит и куда уходит»*, то, разумеется, он не подчиняется никакому контролю и будет проявлять себя в одной и той же степени, какова бы ни была социальная структура. Для не достигших успеха и особенно для тех из них, чьи заслуги и усилия не были достаточно вознаграждены, доктрина удачи обслу живает психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудачи. Она может также влечь за собой и дисфункцию: обуздание мотивации к продолжению усилий". С социологической точки зрения, как предположил Бакке 28 , эта доктрина может отражать непонимание того, как работает социальная и экономическая систе ма, и может быть дисфункциональной в той мере, в какой уничтожа ет основания бороться за структурные изменения в направлении более справедливых возможностей и вознаграждений.
Эта ориентация на шанс и риск, обостренная напряжением, связанным с крушением надежд, возможно, поможет объяснить повы шенный интерес к азартным играм — институционально запрещенной или в лучшем случае допускаемой, но никак не предпочтитель ной и не предписываемой форме деятельности, — который свойствен некоторым социальным стратам 29 . У тех, кто не применяет к колос сальной пропасти между заслугами, усилиями и вознаграждением доктрину удачи, может сформироваться индивидуалистическая и циничная установка по отношению к социальной структуре, ярче всего выраженная в культурном стереотипе: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь». В таких обществах, как наше, культура, чрезмерно акцентирую щая денежный успех для всех, и социальная структура, слишком ог раничивающая практическое обращение к одобренным средствам для большинства, создают тяготение к инновативным практикам, расхо дящимся с институциональными нормами. Однако эта форма при способления предполагает, что индивиды не были как следует социа лизированы, что и позволяет им отбрасывать институциональные средства, сохраняя при этом стремление к успеху. Тех же, кто полно стью интернализировал институциональные ценности, аналогичная ситуация скорее всего приводит к альтернативной реакции, когда цель отбрасывается, а конформность к нравам сохраняется. На этом типе реакции следует остановиться более подробно.
III . Ритуализм Ритуалистический тип приспособления легко поддается опреде лению. Он предполагает отвержение или понижение завышенных культурных целей великого денежного успеха и быстрой социальной мобильности до той точки, когда эти устремления могут быть удов летворены. Но хотя индивид отвергает культурное обязательство пы таться «обогнать весь мир», хотя он ужимает горизонты своих устрем лений, он продолжает при этом едва ли не с маниакальной навязчи востью соблюдать институциональные нормы. В вопросе о том, на самом деле ли это девиантное поведение, есть нечто от терминологической софистики. Поскольку приспособление здесь в конечном счете является внутренним решением, а внешнее поведение хотя и не предпочтительно с точки зрения культуры, но все-таки институционально дозволено, в ритуализме обычно не усматривают социальной проблемы. Близкие индивидов, выбравших этот путь приспособления, могут судить о них в рамках господствую щих культурных приоритетов, «сочувствовать им» и, как было в одном случае, переживать, что «дружище Джоунси явно погряз в рути не». Описываем ли мы такое поведение как девиантное или нет, оно явно представляет собой отступление от той культурной модели, в которой людей обязывают активно стремиться — желательно пользу ясь для этого институционализированными процедурами — к про движению вперед и вверх в социальной иерархии. Следует ожидать, что этот тип приспособления будет довольно часто происходить в обществе, где социальный статус человека во многом зависит от его достижений. Ибо, как часто отмечалось 30 , непрерывная конкурентная борьба порождает у людей острую тревогу за свой статус. Один из способов смягчения этой тревоги — постоян ное снижение человеком уровня своих притязаний. Страх порождает бездействие, или, точнее говоря, рутинизированное действие 31 . Синдром социального ритуалиста известен и поучителен. Его скры тая жизненная философия находит выражение в ряде культурных сте реотипов: «я стараюсь не выделяться», «я соблюдаю осторожность», «я довольствуюсь тем, что у меня есть», «не стремись высоко — и не бу дешь разочарован». Сквозной нитью через все эти установки прохо жем., например: H . S . Sullivan , « Modern Conceptions of Psychiatry », Psychiatry , 1940, Vol . 3, p . 111-112; Margaret Mead , And Keep Your Powder Dry ( New York , 1942), Chapter Vll ; Merlon , Fiske , Curtis , Mass Persuasion , p . 59—60. — Примеч. автора.
дит мысль, что высокие амбиции открывают дорогу разочарованию и опасности, тогда как скромные приносят удовлетворение и уверен ность. Это ответ на ситуацию, которая выглядит угрожающей и воз буждает недоверие. Такая установка неявно присутствует среди рабочих, тщательно следящих за соответствием своей производитель ности труда установленной норме выработки; такое поведение свой ственно промышленной организации, в которой рабочие имеют повод опасаться, что если их производительность труда будет то возрастать, то падать, управляющие «поставят их на заметку» и «что-нибудь слу чится» 32 . Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бю рократ, ревностно соблюдающий нормы в кассовом отделе частного банка или в дирекции государственного предприятия 33 . Короче гово ря, это форма приспособления, состоящая в том, что индивид пыта ется в частном порядке уйти от тех опасностей и фрустраций, которые кажутся ему неотъемлемым компонентом конкуренции за основные культурные блага, отказываясь от этих целей и тем больше привязы ваясь к безопасным рутинам и институциональным нормам. Если от американцев низшего класса в ответ на фрустрации, вызываемые преобладающим акцентом на большие культурные цели и фактом малых социальных возможностей, следует ожидать второго типа приспособления («инновации»), то от американцев низшего сред него класса следует ожидать большого представительства среди тех, кто прибегает к третьему типу приспособления, «ритуализму». Ибо именно в низшем среднем классе родители обычно оказывают на детей непрерывное давление, дабы те строго следовали моральным на казам общества, тогда как вероятность того, что их социальное вос хождение будет успешным, ниже, чем в высшем среднем классе. Стро гое дисциплинарное принуждение к подчинению нравам снижает ве роятность второго типа приспособления и повышает вероятность третьего. Суровое воспитание нагружает многих тяжелым бременем тревожности. Таким образом, образцы социализации низшего сред него класса способствуют появлению самой структуры характера, наиболее предрасположенной к ритуализму 34 . А потому именно в этом социальном слое будет чаще всего встречаться третья форма приспо собления 35 .
Однако следует еще раз подчеркнуть, как мы уже делали в нача ле этой главы, что мы рассматриваем лишь формы приспособления к противоречиям в культурной и социальной структурах: типы характера, или личности, не попадают в центр нашего внимания. Индиви ды, оказываясь вовлеченными в эти противоречия, могут переходить и действительно переходят от одного типа приспособления к друго му. Так, легко можно представить ритуалистов, педантично следую щих институциональным правилам, которые настолько пропитают ся этими нормами, что станут бюрократическими виртуозами; их сверхконформность будет реакцией на чувство вины, порождаемое в них их прежним неподчинением правилам (т.е. вторым типом при способления). А случающийся иногда переход отритуализма к дра матическим формам незаконного приспособления хорошо задоку ментирован в психиатрических историях болезни и часто становится темой проницательной художественной литературы. За вспышками демонстративного неповиновения следуют продолжительные периоды сверхуступчивости 36 . Но хотя психодинамические механизмы этого типа приспособления были довольно четко выявлены и связа ны с образцами воспитания и социализации в семье, требуется еще много социологических исследований, чтобы объяснить, почему эти образцы встречаются в некоторых социальных стратах и группах предположительно чаще, чем в других. Наши рассуждения всего лишь дают одну из возможных аналитических схем для социологического иссле дования этой проблемы. Differences in Child - rearing », American Sociological Review , 1946, Vol . 11, p . 698—710: «...ос новное значение социального класса для исследователей индивидуального развития со стоит втом, что он определяет и систематизирует разные среды обучения для детей, принадлежащих к разным классам». «Обобщая данные, представленные в таблицах, мы бы сказали, что дети из среднего класса [авторы не проводят различия между низ шим средним и высшим средним слоями] раньше и более настойчиво подвергаются влияниям, которые делают ребенка дисциплинированным, добросовестным, ответственным и покорным человеком. В процессе такого воспитания дети из среднего класса, вероятно, испытывают больше страданий от фрустрации их побуждений». — Примеч. автора.
Представление об успехе как о соотношении притязания и достижения, систематически фигурирующее в экспериментах с уровнем притязаний, имеет, разумеет ся, давнюю историю. Гилберт Мэррей ( op . cit ., p . 138—139) отмечает преобладание этого представления среди греческих мыслителей IV века. Карлейль в романе «Сар-тор Резартус» говорит о том, что «счастье» (удовлетворение) можно представить в виде дроби, где числителем является достижение, а знаменателем — притязание. В почти таком же смысле успех рассматривается Уильямом Джемсом ( William James , The Principles of Psychology ( New York , 1902), Vol . 1, p . 310). См . также : F.L. Wells, Op. ci'f.,p. 879;P.A. Sorokin, Social and Cultural Dynamics (New York, 1937), Vol. Ill , p . 161- 164. Решающим является вопрос о том, можно ли подвергнуть это знакомое пред ставление строгой экспериментальной проверке, в которой искусственная лабора торная ситуация точно воспроизвела бы характерные черты реальной жизненной ситуации, или более продуктивным методом исследования будет дисциплинированное наблюдение рутинного поведения в повседневной жизни. — Примеч. автора. зь Этот процесс впечатляюще изображен в романе Элинор Кларк: Eleanor Clark , The Bitter Box ( New York , 1946). Можно сослаться и на исследование Эриха Фромма, не принимая, правда, при этом его понятия «спонтанности» и «свойственной челове ку тенденции к саморазвитию»: Erich Fromm , Escape from Freedom ( New York , 1941), p . 185—206 (рус. пер/. Э. Фромм. Бегство от свободы — Э. Фромм. Бегство от свободы; Человек для себя. — Минск, 1997, с. 230—256). Вот, например, явно социологичес кая формулировка: «До тех пор, пока мы полагаем, что... анальный характер, типичный для низшего среднего класса в Европе, обусловливается определенными ранни ми переживаниями, связанными с испражнением, у нас нет никаких данных, которые позволяли бы понять, почему же все-таки какому-то конкретному классу дол жен быть свойствен анальный социальный характер. Но если истолковать последний как одну из форм связи с другими людьми, коренящуюся в самой структуре характера и проистекающую из взаимодействия с окружающим миром, то мы получим ключ к пониманию того, почему весь жизненный уклад низшего среднего класса, его узость, замкнутость и враждебность способствуют развитию структуры характера именно этого типа» (р. 293—294). А вот пример высказывания, продиктованного вошедшим в последнее время в моду благодушным анархизмом, который мы здесь считаем сомнительным: «...существуют еще и неотъемлемые психологические качества челове ка, тоже нуждающиеся в удовлетворении... Самое важное среди них — это, по всей видимости, стремление к росту, к развитию и реализации тех способностей, которые сформировались у человека в ходе истории, например, способности к творческому и критическому мышлению... Кроме того, представляется, что это общее стремление к Росту, являющееся психологическим эквивалентом аналогичного биологического явления, приводит к появлению таких особых тенденций, как страстная жажда сво боды и ненависть к угнетению, ибо свобода есть необходимое условие любого роста» (Р. 287—288). - Примеч. автора. ГУ. Бегство Если первый тип приспособления (конформность) проявляется чаще всего, то четвертый тип приспособления (отвержение культур ных целей и институциональных средств) встречается, вероятно, наи более редко. Люди, которые приспособились (или неадекватно приспособились) таким способом, строго говоря, находятся в обществе, но при этому ему не принадлежат. В социологическом смысле они по истине являются в нем чужими. Поскольку они не разделяют общую структуру ценностей, их можно отнести к числу членов общества (в отличие от населения) чисто фиктивно. Под эту категорию подпадают некоторые виды приспособитель ной активности психотиков, аутистов, париев, бездомных, лиц без определенного рода занятий, праздношатающихся, бродяг, хроничес ких алкоголиков и наркоманов 37 . Они отвергли предписанные куль турой цели, а их поведение не согласуется с институциональными нормами. Это не значит, что источником их способа приспособле ния не была в некоторых случаях сама социальная структура, которую они отвергли, равно как не означает и того, что само их суще ствование рядом не представляет проблемы для членов общества. Этот способ приспособления, учитывая его социально-структурные источники, должен становиться наиболее вероятным в том слу чае, когда индивид глубоко усвоил и культурные цели, и институци ональные практики, вложил в них свои чувства, наделил их высокой ценностью, но доступные институциональные пути не принесли ему успеха. В результате возникает двойной конфликт: усвоенное мораль ное обязательство применять только институциональные средства вступает в конфликт с внешними давлениями, побуждающими при бегнуть к противозаконным средствам (позволяющим достичь цели), и индивид оказывается отрезанным от средств, которые одновременной законны, и эффективны. Конкурентный порядок остается, аразочарованный и потерявший всякую надежду индивид, неспособный с ним справиться, «выбывает из борьбы». Пораженческие настроения, пассивность и смирение находят выражение в механизмах бегства, которые в конечном счете приводят индивида к «бегству» от требова ний общества. Стало быть, это такое средство, которое рождается из постоянных неудач в стремлении приблизиться к цели законными средствами и из неспособности прибегнуть к незаконным способам в силу интернализированных запретов; этот процесс происходит, пока высшая ценность цели-успеха еще не отвергнута. Конфликт раз решается устранением обоих досаждающих элементов: и целей, и средств. Бегство завершено, конфликт устранен, индивид выклю чен из общества.
В публичной и церемониальной жизни этот тип отклоняющегося поведения осуждается консервативными представителями общества наиболее сурово. В отличие от конформиста, который продолжает вращать колеса общества, «беглец» является непроизводительным балластом. В отличие от инноватора, который по крайней мере «ло вок» и активно стремится к цели, «беглец» не видит никакой ценнос ти в стремлении к успеху, столь высоко превозносимому культурой. В отличие от ритуалиста, который по крайней мере подчиняется установленным нормам, «беглецу» нет почти никакого дела до инсти туциональных практик. Да и само общество не принимает с легким сердцем отречение от его ценностей. Поступить так значило бы поставить эти ценнос ти под сомнение. Тех, кто отверг стремление к успеху, общество, на стаивающее на том, чтобы все его члены ориентировались на это стремление, безжалостно преследует, не оставляя их в покое даже в облюбованных ими укрытиях. Так, в самом сердце чикагской Хобо- гемии книжные прилавки ломятся от продукции, призванной ожи вить их мертвые устремления. Книжная лавка Золотого Берега ютится в полуподвале старого жи лого дома, возведенного некогда вдали от улицы и теперь зажатого между двумя деловыми кварталами. Все пространство перед ней заполнено лотками, забастовочными плакатами и постерами. Эти постеры рекламируют книги, которые должны привлечь внимание неудачников. Один из них гласит: «...Тысячи людей ежедневно про ходят мимо этого места, но большинство из них так и не достигли фи нансового успеха. Не более двух шагов отделяет их от оборванцев. Вместо этого им следовало бы действовать более смело и решительно, «преус петь в игре», пока старость не настигла их и не выбросила за борт. Если хочешь избежать этой печальной участи, участи подавляющего большин ства людей, заходи и купи книжку «Закон финансового успеха». Онавложит несколько новых идей в твою голову и выведет тебя на прямую доро гу к успеху. Всего 35 центов». У этих лотков всегда толпятся люди. Но книги покупают редко. Цена успеха — даже тридцать пять центов — слишком высока для бродяги 38 . Но если в реальной жизни такого девианта осуждают, то в жизни вымышленной он может становиться источником удовольствия. В частности, Кардинер разработал идею о том, что такого рода персо нажи в современном фольклоре и популярной культуре поддерживают «крепкий моральный дух и самоуважение, предлагая зрелище человека, отвергающего текущие идеалы и выражающего презрение к ним». Прототипом такого героя в кино является, конечно, «никчем ный человек» Чарли Чаплина. Он г-н Никто и прекрасно сознает всю свою незначительность. Он неизменно становится посмешищем для сумасшедшего и приводящего в недоумение мира, в котором ему нет места и из которого он постоянно бежит в умиротворенное ничегонеделание. Он свободен от конфликта, по тому что отказался от поиска безопасности и престижа и смирился с от сутствием всякой претензии на достоинство или почести. [Точный харак терологический портрет четвертого типа приспособления.] Он всегда оказывается вовлечен в мир случайно. Там он сталкивается со злом и агресси ей против слабых и беспомощных, и у него нет сил с этим бороться. Тем не менее всегда, вопреки самому себе, он становится защитником оби женных и угнетенных, однако не в силу каких-то великих организаторских способностей, а благодаря своей простой и дерзкой находчивости, с помощью которой он выискивает слабые стороны обидчика. Он всегда остается скромным, бедным и одиноким, но в то же время презрительно относящимся к этому непостижимому миру и его ценностям. Следователь но, он представляет собой типичного героя нашего времени, раздираемого дилеммой: быть раздавленным в борьбе за достижение социально одобренных целей успеха и власти (он достигает их лишь однажды, в «Золотой лихорадке») либо покорно отдаться безысходности и уйти от них. Никчемный че ловек Чаплина дает великое утешение тем, как он радуется своей способ ности перехитрить ополчившиеся против него злые силы, когда ему это понадобится; он доставляет каждому человеку приятное чувство, что окон чательный уход от социальных целей в одиночество — акт выбора, а не сим птом поражения. Микки-Маус — это продолжение чаплинской саги". Четвертая форма приспособления свойственна, стало быть, социально обделенным людям, которые — несмотря на то что не получили ни одного из вознаграждений, предлагаемых обществом, — в то же время почти лишены фрустраций, сопутствующих продол жающимся поискам этих вознаграждений. Более того, это скорее приватизированный, нежели коллективный способ приспособления. Хотя люди, проявляющие девиантное поведение этого типа, могут тяготеть к центрам, где они будут вступать в контакт с други ми девиантами, и даже доходить до участия в субкультуре этих де- виантных групп, их адаптации являются преимущественно частными и обособленными, а не объединенными под эгидой нового культурного кода. Осталось рассмотреть тип коллективного приспособления.
V . Мятеж Этот тип приспособления выводит людей за пределы окружаю щей их социальной структуры и побуждает их представить и попытаться воплотить в реальность новую, в значительной степени моди фицированную социальную структуру. Это предполагает отчуждение от господствующих целей и стандартов. Их начинают считать чисто произвольными; а произвольное — не то, что может требовать при верженности и обладать легитимностью, ибо оно могло бы быть и другим. В нашем обществе организованные бунтарские течения явно нацелены на введение такой социальной структуры, в которой культурные стандарты успеха были бы сильно модифицированы и обес печивалось большее соответствие между достоинствами, усилиями и возн аграждениями. Однако прежде чем обратиться к «мятежу» как типу приспособ ления, мы должны отграничить его от внешне похожего, но по суще ству другого типа — ressentimenfa . Это понятие, введенное в качестве специального термина Ницше, было принято и социологически раз работано Максом Шелером 40 . Это сложное чувство содержит три взаимосвязанных элемента: во-первых, смутное чувство ненависти, зави сти и враждебности; во-вторых, ощущение собственного бессилия ак тивно выразить эти чувства против лица или социального слоя, кото рые их возбуждают; и в-третьих, постоянно возвращающееся пережива ние этой немощной враждебности 41 . Решающее отличие ressentimenfa от мятежа состоит в том, что первый не предполагает подлинного измене ния в ценностях. Ressentiment заключает в себе образец притворного пренебрежения к недоступному, утверждающий единственно то, что желаемые, но недостижимые цели на самом деле не представляют собой сколь-нибудь важных ценностей: в конце концов, лиса в ви нограднике не говорит, что она отказывается от всякого пристрастия к сладкому винограду; она только говорит, что вот эти гроздья не сладкие. Мятеж, в свою очередь, заключает в себе подлинную пере оценку всех ценностей, когда прямое или косвенное переживание фрустрации приводит к полному обличению того, что прежде высоко ценилось: взбунтовавшаяся лиса просто отказывается от всеобщего пристрастия к сладкому винограду. В случае ressentiment 'а человек осуждает то, чего втайне желает; в случае мятежа он осуждает само желание. Однако, несмотря на различие этих двух явлений, органи зованный мятеж может находить опору в огромном резервуаре обиды и недовольства, когда до предела обостряются институциональные де формации.
Когда институциональная система расценивается как препятствие для удовлетворения узаконенных целевых устремлений, расчищает ся площадка для мятежа как приспособительной реакции. Чтобы эта реакция переросла в организованное политическое действие, привер женность должна быть не только отделена от существующей соци альной структуры, но и перенесена на новые группы, одержимые новым мифом 42 . Миф выполняет двойную функцию: он обнаруживает источник широкомасштабных фрустраций в социальной структуре и изображает альтернативную структуру, которая, предположительно, не будет приносить разочарование достойным. Это хартия действия. В этом контексте становятся еще более ясными функции контрмифа консерваторов, кратко описанные ранее в этой главе: каков бы ни был источник массового разочарования, его не следует искать в базисной структуре общества. Консервативный миф может, таким образом, уверять, что эти разочарования заключены в самой природе вещей и присущи любой социальной системе: «Периодические всплески без работицы и спады деловой активности нельзя отменить законодатель ным актом; ведь и человек сегодня может быть здоров, а завтра бо лен» 43 . Или если уж не применяется доктрина неизбежности, то пускается в ход доктрина постепенного улучшения: «Еще немного, и все у нас будет в полном порядке». Или идет в ход доктрина, отводящая враждебные чувства от социальной структуры и переводящая их на индивида, который стал «неудачником», потому что «каждый чело век в этой стране реально получает то, что ему причитается».
И миф мятежа, и миф консерватизма стремятся «монополизиро вать воображение», пытаясь так определить ситуацию, чтобы либо подтолкнуть недовольных к пятому типу приспособления, либо, на оборот, отвадить от него. Из всех мятежников объектом наибольшей ненависти становится прежде всего ренегат, который, достигнув успеха, отвергает господствующие ценности. Ведь он не только ставит под сомнение ценности, как это делает они-группа, но и становится знаком того, что единство группы разрушено 44 . Тем не менее, как уже не раз отмечалось, обычно именно члены восходящего класса (а не наиболее угнетенных слоев) организуют обиженных и мятежных в ре волюционную группу. Предрасположение к аномииРассмотренная нами социальная структура предрасполагает к аномии и девиантному поведению. Давление такого социального порядка внушает индивиду: превзойди своих конкурентов! Пока чувства, под держивающие эту состязательную систему, распределены по всему спектру деятельностей и не ограничиваются одним только конечным достижением «успеха», выбор средств будет в значительной степени оставаться под институциональным контролем. Но когда культурный акцент переносится с удовлетворений, вытекающих из самого процесса конкуренции, на едва ли не исключительное внимание к его результатам, возникает напряжение, ведущее к крушению регулирующей структуры. С ослаблением институциональных механизмов контроля возникает ситуация, очень близкая к той, которую философы-утилитаристы ошибочно считали типичной для общества: ситуация, когда калькуляция личной выгоды и страх наказания становятся единственными регулирующими факторами.
Предрасположение к аномии распределено в обществе неравно мерно. В ходе нашего анализа мы уже предположили, что некоторые социальные страты наиболее уязвимы для давлений, подталкивающих к девиантному поведению, и выявили ряд механизмов, ответственных за возникновение этих давлений. Ради упрощения задачи мы взяли в качестве главной культурной цели денежный успех, хотя на складе общих ценностей можно, конечно, найти и альтернатив ные цели. Миры интеллектуальных и художественных достижений предоставляют, например, иные образцы карьеры, не связанные с крупными денежными вознаграждениями. В той мере, в какой куль турная структура наделяет престижем эти альтернативы, а социальная структура дает к ним доступ, система несколько стабилизируется. У потенциальных девиантов остается возможность подчиниться ей в рамках этих запасных наборов ценностей. Однако главные предрасположения к аномии сохраняются, и имен но на них предложенная здесь аналитическая схема обращает особое внимание. Роль семьиВ заключение следует собрать воедино разбросанные выше идеи, касающиеся той роли, которую играет в формировании этих образ цов девиантного поведения семья. Семья, безусловно, является главным ремнем передачи культурных стандартов грядущему поколению. Но чего до самого последнего вре мени не замечали, так это того, что семья передает детям главным образом ту часть культуры, которая доступна социальной страте или группам, в которых оказались родители. Следовательно, она являет ся механизмом воспитания ребенка в рамках культурных целей и нра вов, характерных для этого узкого круга групп. Однако социализация не ограничивается непосредственным обучением и воспитанием. Этот процесс, по крайней мере отчасти, протекает непреднамеренно. Помимо непосредственных наставлений, вознаграждений и наказаний, на ребенка оказывают воздействие социальные прототипы, которые он видит в повседневном поведении и случайных разговорах родителей. Нередко дети замечают и усваивают культурные единообразия даже тогда, когда те остаются неявными и не сведенными к правилам. Языковые образцы дают наиболее впечатляющее — и прямо-таки бросающееся в глаза в психологических наблюдениях — свидетель ство того, что дети в процессе социализации улавливают единообра зия, которые не были явно сформулированы для них старшими или сверстниками и в которых они сами не отдают себе отчет. Наиболее показательны устойчивые языковые ошибки у детей. Так, ребенок будет самопроизвольно употреблять такие слова, как « mouses » или « moneys », даже если он никогда их раньше не слышал и никто не учил его «правилу образования множественного числа». Или будет создавать та кие слова, как « failed », « runned », « singed », « hitted », хотя в возрасте трех лет никто не учил его «правилам» спряжения глаголов. Или будет гово рить, что отобранный им лакомый кусочек «лучшее» [ gooder ], чем другой, или — следуя далее по логике — описывать его как «лучшайший» [ goodest ] из всех. Он явно уловил скрытые парадигмы выражения множественности, спряжения глаголов и образования степеней срав нения прилагательных. Об этом свидетельствует сама природа его ошибок и неправильного применения парадигмы 45 . Из этого можно сделать предварительный вывод, что он не толь ко впитывает явную культурную ориентацию своих родителей, выра жающуюся в бесконечном потоке приказаний, объяснений и поуче ний, но и деятельно вовлекается в поиск и усвоение неявных парадигм культурного оценивания, категоризации людей и вещей и иерархизации достойных уважения целей. По всей видимости, важные исследования процессов социализации, проводимые глубинной психологией, нуж но дополнить прямым наблюдением диффузии культуры внутри семьи. Вполне может оказаться, что ребенок сохраняет неявную парадигму культурных ценностей, выявленную им в повседневном пове дении его родителей, даже в том случае, когда она входит в конфликт с их явными советами и наставлениями. Проекцшродительских амбиций на ребенка тоже имеет самое прямое отношение к предмету нашего обсуждения. Как хорошо известно, многие родители, столкнувшись с личной «неудачей» или недостаточ ным «успехом», могут утаивать свой изначальный целевой акцент и откладывать дальнейшие попытки добраться до цели, рассчитывая достичь ее косвенным образом с помощью своих детей. «Влияние может осуществляться через мать или отца. Часто они надеются, что ребенок достигнет тех высот, которых не смогли достичь они» 46 . В недав нем исследовании социальной организации жилых микрорайонов мы обнаружили, что значительная часть представителей низших профес сиональных уровней (и среди негров, и среди белых) надеются на то, что их дети сделают профессиональную карьеру 47 . В случае, если это открытие подтвердится дальнейшими исследованиями, оно будет иметь важное значение для рассматриваемой здесь проблемы. Ведь если компенсаторная проекция родительских устремлений на детей вещь широко распространенная, то именно эти родители, наи менее способные обеспечить своим детям свободный доступ к воз можностям, именно эти «неудачники» и «разочарованные», будут ока зывать на своих детей колоссальное давление, зовущее к высоким до стижениям. И этот синдром высоких устремлений и ограниченных реальных возможностей, как мы увидели, является тем самым образ цом ( pattern ), который открывает дорогу девиантному поведению. Это ясно говорит о необходимости исследований, посвященных форми рованию профессиональных целей в разных социальных стратах, без которых мы не сможем понять (в рамках нашей аналитической схемы) непреднамеренную роль семейного воспитания в производстве девиантного поведения.
Заключительные замечанияСледует ясно понять, что приведенные выше рассуждения нахо дятся вовсе не в моралистической плоскости. Какие бы чувства ни возникали у читателя в отношении моральной желательности согла сования аспектов социальной структуры, связанных с целями и сред ствами, очевидно, что несовершенное их согласование ведет к ано мии. Одна из наиболее общих функций социальной структуры состо ит в том, чтобы закладывать основу предсказуемости и постоянства социального поведения; и ее эффективность все более и более сни жается по мере диссоциации этих элементов социальной структуры. В предельном случае предсказуемость снижается до минимума, и воз никает то, что можно с полным правом назвать аномией, или куль турным хаосом. Этот очерк о структурных источниках девиантного поведения ос тается не более чем прелюдией. В нем нет подробного рассмотрения структурных элементов, предрасполагающих индивидов, живущих в обществе с плохо уравновешенной социальной структурой, к той или иной из альтернативных реакций; мы оставили без внимания социально-психологические процессы, определяющие конкретные мас штабы этих реакций (не отвергая при этом их релевантность); лишь очень коротко были затронуты социальные функции, выполняемые девиантным поведением; объяснительная сила предложенной анали тической схемы не была подвергнута полной эмпирической провер ке путем определения группы вариаций в отклоняющемся и конформистском поведении; мы лишь походя коснулись мятежного поведе ния, направленного на переустройство всего социального каркаса.
Надеемся, что предложенная схема окажется полезной в анализе этих и связанных с ними проблем.
|
|||||||||||||||||||||
|
© uchebnik-online.com |