Часть III Социология познания и массовых коммуникаций

Введение

Часть III состоит из трех глав, две из которых представляют собой критический обзор некоторых общих и частных проблем социологии познания, а третья, написанная в соавторстве с Полом Лазарсфель- дом, обобщает результаты ряда исследований в области социологии общественного мнения и массовых коммуникаций. Сопоставление этих двух областей ни в коем случае не является случайностью. Ибо, несмотря на то что они развивались довольно независимо друг от дру­ га, назначение настоящего введения состоит именно в том, чтобы выд­винуть следующую гипотезу: эффективному развитию каждой из этих областей могла бы помочь консолидация некоторых теоретических кон­ цепций, методов исследования и эмпирических открытий, которыми располагают они обе. Чтобы увидеть глубокое сходство между двумя этими областями, читатель должен только сравнить общие итоги со­циологии познания, изложенные в главе XIV настоящего издания, и общее резюме исследований в области массовых коммуникаций, сде­ланное Лазарсфельдом на симпозиуме «Современные тенденции раз­ вития социальной психологии» (материалы симпозиума вышли под редакцией Уэйна Денниса).

Действительно, обе области можно рассматривать как два вида, принадлежащих к общему роду — тому роду исследований, который интересуется взаимосвязями социальной структуры и массовых ком­муникаций. Первое из этих направлений возникло и усиленно разра­ батывалось в Европе, а другое до сих пор гораздо более распростране­ но в Америке. Следовательно, если бы ярлыки не воспринимались буквально, социологию познания можно было бы отнести к «евро­ пейскому виду», а социологию массовых коммуникаций — к «амери­канскому виду». (То, что эти ярлыки нельзя применять слишком стро­ го, совершенно очевидно: помимо всего прочего, Чарлз Берд уже давно является представителем чисто американской разновидности социо­ логии познания, тогда как Пол Лазарсфельд, например, проводил некоторые из своих самых ранних исследований в области массовых коммуникаций в Вене.) Несмотря на то что обе эти разновидности социологии нацелены на изучение взаимосвязи между идеями и со­циальной структурой, каждая из них имеет свой собственный круг интересов.

Эти области представляют собой поучительные примеры двух принципиально различных центров развития социологической тео­ рии, описанных в предыдущих разделах настоящего издания (особен­ но в главах I и IV ). В социологии познания работают главным обра­зом теоретики глобального склада, для которых масштабность и зна­ чение проблемы оправдывают их увлеченность и интерес к ней, иногда несмотря на отсутствие в настоящее время возможности реально про­ рваться за пределы наивных умозрительных спекуляций и поверхно­ стных умозаключений. В общем, представители социологии позна­ ния относятся к числу тех, кто высоко поднимает знамя со следую­щим девизом: «Мы не знаем, истинно ли то, что мы говорим, но по крайней мере это имеет значение».

Социологи и психологи, занятые изучением общественного мне­ ния и массовых коммуникаций, чаще всего принадлежат к проти­ воположному лагерю — лагерю эмпириков, и на их знамени начер­ тан другой прославленный девиз: «Мы не знаем, имеет ли то, что мы говорим, какое-то особенное значение, но по крайней мере это истинно». Здесь ударение делается на систематизации данных, от­ носящихся к предмету исследования, — данных, которые имеют ста­ тус доказательств, хотя и не являются абсолютно бесспорными. До сих пор, однако, почти никто не пытался соотнести эти данные с теоретическими проблемами, и большое количество практической информации ошибочно принималось за совокупность научных на­ блюдений.

Возможно, некоторый интерес (не только служебный, связанный с введением в часть III , но и самостоятельный) имело бы сравнение европейского и американского вариантов социологического изуче­ ния массовых коммуникации. Благодаря такому сравнению создает­ ся впечатление, что эти разные стратегии связаны с социальными структурами, образующими среду, в которой они развиваются; прав­ да, на данном этапе можно только предположить, что, возможно, существуют некоторые связи между социальной структурой и социо­логической теорией, и это предположение служит всего лишь прелю­ дией к действительному исследованию данного вопроса. Такое срав­ нение имеет и более отдаленную цель: оправдать консолидацию этих взаимосвязанных областей социологического исследования, добиться их удачной комбинации, которая обладала бы научными достоин­ствами обоих направлений и не имела бы их чрезмерной ограничен­ ности.

Различные направления этих взаимосвязанных, взаимодополня­ющих, отчасти перекрывающих друг друга областей исследования носят составной характер и имеют ряд взаимосвязанных аспектов — свой специфический предмет исследования и специфическое опре­ деление проблем, свое понимание данных, свои процедуры исследо­вания и социальную организацию своей исследовательской деятель­ ности.

Предмет исследования и определение проблем

Европейская разновидность призвана выявлять социальные кор­ ни познания, исследовать, каким образом на познание и мышление влияет составляющая их среду социальнаяструктура. Здесь основной предмет интереса — формирование обществом интеллектуальных пер­ спектив. В этой дисциплине познание и мышление интерпретируют­ ся так широко, что и итоге они включают в себя почти все идеи и мне­ ния, о чем я пишу в последующих главах. Тем не менее сердцевину этой дисциплины образует социологический интерес к социальному контексту такого познания, которое подтверждено более или менее систематическими доказательствами. Иными словами, социология познания больше всего интересуется интеллектуальной продукцией профессионалов, независимо от того, идет ли речь о науке или фило­ софии, об экономической или политической мысли.

Американскую разновидность интересует главным образом обще­ ственное мнение, хотя она также проявляет некоторый интерес к со­временному состоянию познания (или уровню информированности, как его чаще всего понимают). Она концентрирует внимание шмне- нии, а не незнании. Конечно, их различия не столь велики, как разли­ чие между черным и белым. Не будучи произвольной, граница между ними тем не менее не является такой же резкой и определенной, как граница между странами. Мнение незаметно переходит в знание, ко­ торое есть не что иное, как часть мнения, социально подтвержденная особыми доказательствами. Точно так же, как мнение может перера­ сти в знание, так и кажущееся очевидным знание может просто вы­ родиться во мнение. Но все же, за исключением пограничных ситуа­ ций, различие между ними сохраняется; оно проявляется в различ­ ной ориентации европейской и американской разновидностей соци­ ологии массовых коммуникаций.

Если американский вариант прежде всего интересуется обще­ ственным мнением, массовыми мнениями, тем, что стали называть «поп-культурой», то европейский вариант сосредоточивается на бо­ лее эзотерических доктринах, на тех сложных познавательных систе­ мах, которые при своем последовательном переходе в поп-культуру трансформируются и часто разрушаются.

Эти различия в общей ориентации сопровождаются другими раз­ личиями: европейский вариант, для которого предметом интереса служит познание, в конечном итоге имеет дело с интеллектуальной элитой; американский вариант, изучающий широко распространен­ные мнения, имеет дело с массами. Один концентрирует внимание на эзотерических доктринах немногих, другой — на экзотерических доктринах многих. Это расхождение интересов, как мы убедимся в дальнейшем, оказывает непосредственное воздействие на все иссле­ довательские процедуры, на каждую их фазу; совершенно очевидно, например, что опрос, имеющий целью получение информации от ученого или писателя, будет отличаться от опроса, предназначенного для того или иного среза всего населения в целом.

Ориентации двух вышеназванных вариантов демонстрируют да­ лее характерные для каждой из них корреляции тонких деталей. Ев­ ропейская разновидность ссылается на когнитивный аспект, на по­ знание; американская — наинформацию. Знание подразумевает комп­ лекс фактов и идей, тогда как информация не имеет подобного смыс­ла и не употребляется для обозначения систематически связанных фактов или идей. Соответственно, американский вариант изучает от­ дельные фрагменты информации, доступные массам; европейский ва­риант обычно размышляет о структуре знания в целом, что доступно немногим. Американский вариант делает упор на совокупности от­ дельных «лакомых кусочков» информации; европейский — насисте- мах доктрин. Для европейского варианта важнее всего проанализи­ровать систему общих принципов во всей их сложной взаимосвязи, постоянно имея в виду концептуальное единство абстрактного и кон­кретного, а также категоризацию (морфологическую или аналитичес­ кую). Для американского варианта важно обнаружить (например, бла­ годаря применению метода факторного анализа) эмпирически сло­ жившиеся кластеры идей (или установок). Один подчеркивает логические связи, другой — эмпирические. Европейский вариант интере­ суется политическими ярлыками только в том случае, если они при­ ведут его к системам политических идей, которые он затем детально проанализирует во всей их сложности, стремясь продемонстрировать их (предполагаемую) связь с той или иной социальной стратой. Аме­ риканский вариант интересуется только отдельными политически­ ми убеждениями и только в том случае, если они дают исследователю возможность классифицировать («кодифицировать») людей в зави­ симости от общей политической этикетки или категории, которая, как затем можно установить (а не предположить), широко распрост­ранена в том или ином социальном слое. Если европейский вариант анализирует идеологию политических движений, то американский ис­ следует мнения тех, кто принимает (или не принимает) участие в го­ лосовании.

Можно и дальше выявлять и иллюстрировать эти разные точки приложения сил, но, пожалуй, сказанного достаточно, чтобы пока­ зать, что, имея общий предмет в широком смысле слова, европейская социология познания и американская социология массовых комму­никаций отбирают из него разные проблемы и дают им разные ин­терпретации. И постепенно, само собой, складывается впечатление, которое можно прямолинейно и упрощенно выразить следующим образом: в американском варианте исследователь знает, о чем гово­ рит; знает он и о том, что знает мало. В европейском варианте иссле­ дователь не знает, о чем он говорит; не знает он и том, что доля незна­ ния очень велика.

Оценки данных и фактов

В европейском и американском вариантах исследователи по-раз­ному представляют себе, из чего состоят сырые, необработанные эм­ пирические данные; что необходимо для того, чтобы эти данные пре­вратились в установленные, общепринятые факты; каково место этих фактов, скомпонованных самым различным образом, в развитии со­ циологии. В целом европейский вариант гостеприимно и даже сер­ дечно принимает кандидатов на статус эмпирических данных. Впечат­ ление, вынесенное из некоторых документов, особенно если эти доку­менты относятся к достаточно отдаленному времени или месту, будет принято в качестве факта, относящегося к широко распространенным течениям мысли или общепринятым доктринам. Если интеллектуаль­ный статус автора достаточно высок и сфера его компетенции доста­точна широка, то его впечатления (иногда случайные) о преобладающих мнениях обычно будут восприниматься как эмпирические дан­ ные. Когда подбираешь примеры, иллюстрирующие эту мысль, при­ ходишь в замешательство от их обилия.

Например, Маннгейм часто дает обобщенную характеристику умонастроения «низших классов в постсредневековом периоде», ут­ верждая, что «только постепенно, шаг за шагом, они приходят к осоз­ нанию своего социально-политического значения». Он может также считать не только важной, но и истинной следующую мысль: «Все прогрессивные группы полагают, что идея предшествует действию»; при этом он думает, что данная мысль полностью является результа­том наблюдения, а не определения. Или, например, он может выдви­ нуть поучительную гипотезу, подобную нижеследующей и состоящую из нескольких фактуальныхдопущений: «...чем активнее господству­ ющая партия сотрудничает с другими в рамках парламентской коа­ лиции, чем больше она утрачивает свои первоначальные утопичес­ кие импульсы и связанные с ними широкие перспективы, тем в боль­ шей мере ее энергия, направленная на преобразование общества, ве­ роятно, превратится в интерес к отдельным конкретным деталям. Параллельно с изменениями, которые можно наблюдать в сфере по­ литики, происходят изменения в научных воззрениях, которые ста­ новятся конформистскими по отношению к требованиям политики; иными словами, то, что когда-то было просто формальной схемой и абстрактным общим воззрением, превращается в исследование спе­ цифических частных проблем». Даже если такое утверждение — ги­ потетическое и почти аподиктическое — является истинным, то все же оно проливает свет главным образом на то, что испытывает и, по­ жалуй, случайно замечает интеллектуал, живущий в политическом обществе; это служит для него искушением и побуждает рассматри­ вать подобное суждение как факт, а не как гипотезу. Более того, со­здается впечатление (как это часто бывает в европейской разновид­ ности) , будто данное утверждение улавливает такое множество эмпи­ рических деталей, что читатель лишь изредка продолжает думатьо том, что необходимы широкие эмпирические исследования, прежде чем это утверждение можно будет считать чем-то большим, чем интерес­ ная гипотеза. Оно быстро обретает незаслуженный им статус факту- ального (эмпирического) обобщения.

Следует отметить, что высказывания, подобные тем, которые мы извлекли из социологии познания, обычно относятся к историческо­ му прошлому и, по-видимому, обобщают типичное или модальное поведение большого количества людей (целых социальных слоев или групп). В каком-либо строгом эмпирическом смысле данные, под­ тверждающие такие широкие обобщающие утверждения, разумеется, в систематической форме не собирались по той уважительной и достаточной причине, что их негде было обнаружить. Мнения тысяч рядовых людей в далеком прошлом можно только угадать или воссоз­ дать в воображении; они действительно затерялись в истории, если только не признать удобную выдумку, позволяющую сегодня считать доказанными социальными фактами впечатления по поводу массо­ вого или коллективного мнения, сложившиеся у нескольких совре­ менных исследователей.

В противоположность всему этому американский вариант делает упор прежде всего на том, чтобы установить факты, относящиеся к исследуемой ситуации. Прежде чем пытаться определить, почему имен­но те, а не иные направления мышления больше склонны к «исследова­ нию отдельных специфических проблем», сначала следует попытаться узнать, так ли это. Разумеется, эта направленность, как и направлен­ ность европейского варианта, имеет свои недостатки. Очень часто чрез­ мерный интерес к эмпирической проверке приводит к преждевремен­ному отказу от выдвижения непроверенных гипотез: постоянно рабо­ тая только с эмпирическим материалом, невозможно что-либо раз­ глядеть за пределами своей непосредственной задачи.

Европейский вариант с его большими целями склонен пренебре­ жительно относиться к установлению тех самых фактов, которые он намерен объяснить. Оставляя без внимания трудную и зачастую тру­ доемкую задачу — определение того, какие факты относятся к изуча­ емому им вопросу — и сразу же переходя к объяснению предполагае­ мых фактов, представитель социологии познания может преуспеть только в том, чтобы поставить телегу впереди лошади. Как знает каж­ дый, если эта процедура вообще способствует движению, то только движению вспять: пожалуй, это так же справедливо в сфере позна­ ния, как и в области транспорта. Но еще хуже, если случайно лошадь совсем исчезнет и теоретическая телега останется неподвижной до тех пор, пока в нее не впрягут новые факты. В таком случае спасение со­ стоит в том, что, как это не раз бывало в истории науки, объяснитель­ная идея оказывается плодотворной даже в тех случаях, когда факты, которые она первоначально была призвана объяснить, как оказыва­ лось позже, вообще не были фактами. Но вряд ли стоит рассчитывать на эти плодотворные ошибки.

Американский вариант с его узким углом зрения настолько со­ средоточен на том, чтобы установить факты, что лишь случайно при­ нимает во внимание теоретическую уместность однажды установлен­ ных фактов. Здесь проблема состоит не в том, что телега и лошадь поменялись местами; скорее проблема заключается в том, что слиш­ ком часто теоретической телеги вообще нет. Лошадь действительно может продвигаться вперед, но так как она не тянет за собой телегу, то ее быстрое продвижение совершенно бесполезно, если только не появится какой-нибудь запоздалый европеец, чтобы прицепить к ней свою повозку. Однако, как мы знаем, теории ex post facto * довольно- таки подозрительны.

Это различие ориентации по отношению к фактам и данным про­ является также в выборе предмета исследования и в определении про­ блем. Американский вариант с его подчеркнутым интересом к эмпи­ рическому подтверждению уделяет мало внимания историческому прошлому, так как адекватность данных, относящихся к обществен­ ному мнению и групповым мнениям прошлого, становится подозри­ тельной , если судить о них по критериям, применяющимся к сопоста­ вимым данным, характеризующим групповые мнения в настоящее вре­ мя. Этим можно отчасти объяснить американскую тенденцию иметь дело главным образом с краткосрочными проблемами — реакцией на пропагандистские материалы, экспериментальным сравнением эф­ фективности пропаганды в различных средствах массовой информа­ ции и т.д. Фактическое пренебрежение историческим материалом возникает не из-за отсутствия интереса или из-за непонимания важ­ ности долгосрочных следствий, но исключительно из-за убежденно­сти в том, что исторические исследования требуют данных, которые невозможно получить.

Европейская группа с ее более гостеприимным отношением к им­прессионистским массовым данным может позволить себе интересо­ваться такими долгосрочными проблемами, как динамика политичес­ ких идеологий, связанная с системами классовой стратификации (а не просто с перемещением индивида из одного класса в другой в пределах данной системы). Исторические данные европейских исследователей обычно базируются на допущениях, эмпирически исследованных аме­ риканцами применительно к настоящему времени. Таким образом, Макс Вебер (или любой из многочисленного племени его эпигонов) может писать о пуританизме, получившем широкое распространение в семнадцатом веке, обосновывая свои фактуальные заключения с по­ мощью литературы, созданной теми немногими, кто описал свои мнения и свои впечатления от мнений других людей в книгах, кото­ рые мы читаем теперь. Но, разумеется, при этом остается незатрону­ тым и, более того, в принципе незатрагиваемым вопрос, имеющий самостоятельное значение: в какой степени мнения, описанные в кни­ гах, выражают мнения гораздо большего числа людей, которые, по­скольку ход истории нельзя остановить, образуют абсолютно молчаливое большинство (не говоря уже о различных стратах этого большин­ ства). Эта связь между тем, что обнаруживается в публикациях, и дей­ ствительными мнениями (или установками) населения, которая в ев­ ропейском варианте считается сама собой разумеющейся, в амери­ канском варианте становится проблемой, подлежащей исследованию. Когда в газетах, или журналах, или книгах высказывается мнение, что они выражают перемены, происходящие в системе мнений или в об­щем мировоззрении, и эти изменения условно принимаются за отра­ жение изменений, происходящих в мнениях и взглядах ассоцииро­ванного населения (класса, группы или региона), то представители американского варианта (даже не самые радикальные эмпирики) про­ должают указывать на то, что было бы очень важно «открыть несколь­ кими независимыми способами установки всего населения в целом. В данном случае верификация могла бы быть произведена только с помощью опросов одного и того же среза населения в два разных пе­ риода, чтобы убедиться в том, действительно ли изменение ценнос­тей, о котором можно судить по изменению концентрации соответ­ ствующих материалов в журнале (или каком-либо ином средстве мас­ совой информации), отражает изменение ценностей у их носителей среди населения»*. Но так как методики для опросов различных сре­ зов народонаселения в далеком прошлом еще не созданы и, таким образом, нам остается только проверять впечатления, полученные из разрозненных исторических документов, то американские предста­ вители социологии массовых коммуникаций стремятся ограничить­ся историческим настоящим. Возможно, систематизируя сырые ма­ териалы, характеризующие общественное мнение, верования и по­знание сегодня, они помогают заложить основы будущей социоло­ гии познания, представители которой будут завтра эмпирически исследовать долгосрочные тенденции развития общественного мне­ ния, верований и познания.

• * Сразу после факта, т.е. после того, как событие свершилось; постфактум (лат). — Примеч. пер.

Если европейский вариант предпочитает исследовать долгосроч­ ные процессы с помощью исторических данных, причем некоторые из этих данных, относящиеся к групповым и массовым мнениям, могут быть оспорены, а выводы тем самым опровергнуты, то амери­ канский вариант предпочитает тщательно изучать краткосрочные ситуации, используя при этом данные, которые полностью соответ­ ствуют требованиям решения научной проблемы, и ограничиваясь непосредственными реакциями индивидов на конкретную ситуацию, в Ьфванную из длительных временных интервалов истории. Однако, эмпирически исследуя более ограниченную проблему, он, разумеет­ ся, может быть отрезан от тех самых проблем, которые представляют наибольший интерес. Европеец высоко поднимает знамя с девизом, который провозглашает необходимость изучения именнотех проблем, которые его больше всего интересуют, даже если они носят чисто спе­ кулятивный характер; американец высоко поднимает стяг с девизом, утверждающим адекватность эмпирических исследований во что бы то ни стало, даже ценой отказа от проблемы, которая вызвала к жиз­ ни данное исследование.

• Lazarsfeld , op . cit ., p . 224. — Примеч. автора.

Эмпирическая строгость американской концепции приводит ее к закономерному самоотрицанию, когда значительные долгосрочные изменения идей, связанные с изменениями социальной структуры, очень часто не считаются подходящим объектом для исследования; спекулятивные наклонности европейской концепции приводят к са­мооправданию всех ее прегрешений и позволяют принимать за фак­ ты свои впечатления о массовых процессах, так что немногие нару­ шают неписаное правило — избегать «трудных» вопросов о том, ка­ кие доказательства в конечном итоге подтверждают эти мнимые фак­ ты, относящиеся к массовому поведению или вере.

Именно поэтому европейский вариант говорит о серьезных воп­ росах, но без достаточных эмпирических доказательств, тогда как американский вариант говорит о возможно более тривиальных воп­ росах, но соблюдает при этом эмпирическую строгость. Европейский вариант пользуется воображением, американский — анализирует и исследует; американский вариант исследует краткосрочные пробле­мы, европейский умозрительно рассматривает долгосрочные.

Сначала, повторяю, следует рассмотреть, по каким вопросам стро­ гость одной из этих концепций и широта другой неизбежно приходят в противоречие друг с другом, а потом разработать средства, позволя­ ющие их совместить.

Исследовательские методики и процедуры

Оба варианта проявляют характерные отличия в своем отноше­ нии к исследовательским методикам по сбору данных и их последую­ щему анализу.

Для представителя европейской социологии познания сам этот термин — «исследовательская методика» — звучит отчужденно и не­ дружелюбно. Считалось интеллектуально унизительным четко выде­ лять прозаические детали того, каким образом проводился анализ в социологии познания. Европейский социолог испытывает такое чув­ ство, как будто прослеживать свои корни в истории, дискурсивной философии и гуманитарных науках — значит выставлять напоказ все вспомогательные конструкции, делающие возможным его анализ, и, что еще хуже, проявлять чрезмерную заботу именно об этих вспомо­ гательных конструкциях, тогда как ее следовало бы уделить только конечной структуре. В этой традиции роль исследовательской мето­ дики не заслуживает ни высокой оценки, ни осмысления. Разумеет­ся, существуют установленные и тщательно разработанные методи­ки для проверки подлинности исторических документов, определе­ния их вероятной даты и т.п. Но методики для анализа данных, а не для установления подлинности документов не привлекают почти ни­ какого внимания.

Совсем по-другому обстоит дело с американским исследователем массовых коммуникаций. На протяжении последних десятилетий, когда предпринимались систематические исследования в этой обла­сти, был продемонстрирован широкий круг методик. Бесчисленное множество самых разнообразных методик интервьюирования (интер­ вьюирование групповое и индивидуальное, не содержащее определен­ ных установок и структурированное, поисковое, ведущее поиск во многих направлениях и сфокусированное на чем-либо одном, еди­ ничное, профилированное и повторяющееся социально-групповое); опросники; тесты по определению мнений и установок; шкалы уста­ новок (шкалы Терстона, Гутмана и Лазарсфельда); контролируемый эксперимент и контролируемое наблюдение; контент-анализ во всех его разновидностях (знаково-символический, предметно-пунктуаль­ ный, тематический, структурный и оперативный); программный анализатор Лазарсфельда — Стентона — вот лишь немногие приме­ ры разнообразных процедур, созданных для исследования массовых коммуникаций 1 . Само изобилие американских методик по контра­ сту только подчеркивает скудость европейского списка методик. Этот контраст наверняка поможет обнаружить другие грани различия меж­ ду двумя ориентациями социологического исследования коммуника­ ций. Критерием, по которому можно судить о более общей методоло­ гической ориентации европейского и американского вариантов, явля­ ется их отношение к проблеме надежности наблюдений. Для европейского исследователя проблемы надежности (под которой понимается со­ гласованность независимых наблюдений одного и того же материала) не существует. В общем, каждый, кто изучает социологию познания, по-своему пользуется своими способностями, чтобы установить содер­ жание и смысл своих документов. Предположение о том, что документ, который он уже проанализировал, должен быть независимо от него про­ анализирован другими, чтобы установить степень надежности, то есть степень согласия между несколькими наблюдателями одного и того же материала, будет рассматриваться как оскорбление, нанесенное честности или достоинству исследователя. Оскорбление станет толь­ ко менее вызывающим, если исследователь далее заявит, что боль­ шие расхождения между подобными независимыми анализами дол­ жны вызвать сомнение в адекватности того или иного из них. Само понятие надежной категоризации (то есть того, в какой мере совпа­ дают две независимые категоризации одного и того же эмпирическо­ го материала) очень редко получало свое выражение в исследователь­ ских целях представителя социологии познания.

• 1 См., например, методики, представленные в следующих публикациях. Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета: Lazarsfeld P . E . and Stanton F ( editors ). Radio Research , 1941 ( New York : Duel , Sloan and Pierce , 1941); Radio Research , 1942—1943 ( New York : Duell , Sloan and Pierce , 1944); Communications Research , 1948—1949 ( New York : Harper and Broothers , 1949); а также текущий том, излагающий исследования Исследовательского подотдела армейского отдела инфор­ мации и образования: Hovland C . I ., Lumsdaine A . A ., Sheffield F . D ., Experiments on Mass """ nun / cations ( PrincetonUniversity Press , 1949); и том, содержащий проект исследо-ания военных коммуникаций: Lasswell H . D ., Leites N. and Associates , Langnage of p oliu cs ( New York : George W . Stewart , 1949). — Примеч. автора.

Это систематическое пренебрежение проблемой надежности, воз­ можно, было унаследовано представителем социологии познания от историков, входящих в число его интеллектуальных предшественни­ ков. Ибо в работах историков разнообразие интерпретаций обычно считается не проблемой, которую нужно разрешить, а роком. Оно признается (если признается вообще) с покорностью судьбе, смешан­ ной с некоторой гордостью за артистическое и, следовательно, ин­дивидуализированное многообразие наблюдений и интерпретаций. Так, в своем введении к первому, основополагающему тому заду­ манного им четырехтомника, посвященного Томасу Джефферсону, Дюма Мэлон делает следующее заявление, довольно точно характе­ ризующее также позиции других историков относительно их соб­ ственной работы: «Другие исследователи будут интерпретировать того же самого человека и те же самые события по-другому: это практи­ чески неизбежно, так как он был центральной фигурой исторических дискуссий, эхо которых все еще доносится до нас»*.

Эта доктрина различных интерпретаций одних и тех же событий настолько широко распространилась среди историков, что в той или иной форме она почти наверняка присутствует в предисловиях к боль­ шинству исторических трудов. Если история укладывается в тради­ции гуманитарных дисциплин, литературы и искусства, эта концеп­ ция сразу же становится понятной. В контексте искусства это про­ возглашение возможности любой конечной интерпретации (хотя бы и чисто условное) в одно и то же время служит и выражением профессиональной скромности, и описанием постоянно повторяющегося опыта: историки обычно многократно пересматривают интерпретации людей, событий и социальных движений. Именно по этой причине ученые тоже не ожидают «конечной» интерпретации, хотя их отношение к много­ образию интерпретаций совсем другое.

• * Слова выделены Р. Мертоном. — Примеч. пер.

Чтобы понять эту подспудную установку по отношению к надеж­ ности, выраженную историками и представителями социологии по­ знания, нам не требуется порывать с доктриной неизбежного много­образия интерпретаций. Но мы лучше поймем эту доктрину, если со­ поставим ее с точкой зрения, обычно встречающейся в трудах ученых, особенно физиков, и в меньшей степени — в трудах социологов. Там, где историк спокойно и даже с какой-то веселой покорностью судьбе ожидает появления различных интерпретаций одних и тех же данных, его коллеги-ученые считают это признаком временной неустойчиво­ сти, порождающей сомнения как в надежности наблюдения, так и в адекватности интерпретации. Как странно звучало бы предисловие в работе по химии, где утверждалось бы (как это делают историки), что «другие будут по-другому интерпретировать те же самые данные, ка­ сающиеся окисления; это практически неизбежно...». Действитель­ но, в науке могут существовать и часто существуют различные теоре­ тические интерпретации; это не является предметом спора. Однако эти различия рассматриваются как свидетельство неадекватности кон­ цептуальной схемы, а возможно, и исходных наблюдений, и исследо­ вание предназначено именно для того, чтобы устранить эти разли­ чия. Действительно, именно потому, что все усилия концентрируют­ ся на успешном устранении из науки различных интерпретаций, а консенсус призван заменить многообразие мнений, мы справедливо можем говорить о кумулятивной природе науки. Кумулятивность тре­бует, помимо всего прочего, исходных наблюдений. К тому же искус­ство — именно потому,- что оно концентрирует свое внимание на раз­ личиях, которые служат выражением индивидуальности и личности художника, если не на его частных восприятиях, — в этом смысле не является кумулятивным. Труды по искусству кумулятивны в некото­ ром ограниченном смысле — в том смысле, что они делают доступ­ ными для людей все больше произведений искусства; все они могут быть рядоположены. Тогда как научные труды как бы надстраивают­ ся один над другим, образуя при этом структуру, состоящую из взаи­ мосвязанных, подтверждающих друг друга теорий, и обеспечивающую понимание многочисленных наблюдений. Если иметь в виду эту цель, то, разумеется, надежность наблюдения совершенно необходима.

Это краткое отступление по поводу возможного источника без­различного отношения европейского варианта к надежности как методологическои проблеме может пролить свет на основания его бо­лее общего безразличия к методам исследования. В социологии по­ знания сохраняется в качестве самой основной ориентация познания на гуманитарные науки, а вместе с ней — антипатия к стандартиза­ ции данных наблюдения и их интерпретаций.

Напротив, в американском варианте интерес к методологии уси­ливает систематическое обращение к таким проблемам, как пробле­ ма достоверности. Как только этим проблемам начинают уделять си­ стематическое внимание, их природа становится все более понятной. Например, такие открытия, как открытие американского исследова­теля массовых коммуникаций, который утверждает, что с точки зре­ ния контент-анализа высказывание «чем сложнее категория, тем ниже надежность» относится к такому типу, который просто не встреча­ ется в европейской социологии познания. Этот пример показывает также, какова цена, заплаченная за методологическую точность на этой ранней стадии развития социологии. Ибо с тех пор как было установлено (без всяких исключений), что надежность уменьшает­ ся по мере того, как возрастает сложность системы категорий, про­ изводилось заметное давление в пользу работы с самыми простыми, одномерными категориями, чтобы достичь высокой надежности. В своем крайнем пределе контент-анализ будет иметь дело с такими абстрактными категориями, как «благоприятный, нейтральный, не­благоприятный», «положительный, нейтральный, отрицательный». Это часто сводит на нетту самую проблему, которая вызвала кжизни данное исследование, причем ее необходимой замены релеватными в теоретическом отношении фактами не происходит. С точки зрения европейского исследователя, это пиррова победа. Она означает, что надежность была достигнута за счет отказа от теоретической релеват- ности.

Может показаться, что мы слишком серьезно воспринимаем чис­ то риторические фигуры и тем самым допускаем, что европейский и американский подвиды в действительности представляют собой от­ дельные интеллектуальные виды, не способные к скрещиванию и не имеющие общего потомства. Конечно же, это не так. Приведем кон­ кретный пример: в последней главе этой книги говорится о возмож­ном использовании метода контент-анализа в социологии познания; этот метод предназначен для того, чтобы исследователь мог систе­ матически (а отнюдь не импрессионистски) концентрировать свое внимание на работе английских ученых семнадцатого века и уста­ новить — не окончательно, но объективно, — в какой мере потреб­ ности экономики связаны с направлением научных исследований этого периода.

Как можно было предположить (это предположение уже выска­ зывалось выше, причем имеются указания на то, что оно ни в коей мере не является просто социологическим), признание достоинств каждого варианта следует совместить с отказом от их недостатков. В некоторых случаях так и было сделано. Такое взаимное оплодотворе­ние создает здоровый гибрид, обладающий интересными теоретичес­ кими категориями одного из родителей и методами эмпирического исследования другого. Контент-анализ популярных биографий в по­ пулярных журналах, выполненный Лео Лоуенталем, представляет собой многообещающий образец того, чего можно ожидать, когда та­ кой союз станет более частым 2 . Прослеживая изменения в содержа­ нии этих популярных биографий — переход от «идолов производства» к «идолам потребления», — Лоуенталь пользуется категориями, за­ имствованными из важной европейской традиции в социальной тео­ рии. А чтобы определить, является ли это изменение действительным или мнимым, он заменяет импрессионизм европейского варианта си­ стематическим контент-анализом американского. Гибрид явно пре­ восходит каждую из двух чисть1х пород.

Другой областью исследований, в которой интерес к методикам у представителей европейского варианта полностью отсутствует, а у представителей американского варианта чрезвычайно высок, явля­ ется проблема аудитории, то есть проблема потребителей культуры. Европейский вариант отнюдь не игнорирует то обстоятельство, что доктринам, если они хотят быть эффективными, требуется аудито­рия; однако он не занимается этим сколько-нибудь систематически и серьезно. Он пользуется случайными, неполными и непроверенны­ ми данными. Если книга имела громкий успех, если число изда­ний можно установить, если в некоторых случаях можно опреде­ лить также число распространенных экземпляров, то по условиям европейской традиции можно предположить, что все это говорит об аудитории нечто значимое. Рецензии, выдержки из случайных дневниковых записей отдельных читателей, импрессионистские до­ гадки и предположения современников также считаются впечатляю­ щими и значительными свидетельствами о размере, природе и соста­ ве аудитории и о ее реакциях.

В американском варианте, разумеется, многое обстоит по-друго- М У- То, что является большим пробелом в исследовательской страте­ гии европейской социологии познания, становится основным пред­ метом интереса в американских исследованиях массовых коммуникаций. Были разработаны продуманные и точные методики измере­ ния не только размера аудитории некоторых массмедиа, но также ее состава, предпочтений и, до некоторой степени, даже ее реакции.

• Lowcnthal L., «Biographies in popular magazines». — Lazarsfeld P. Fand Stanton F. (editors), Radio Research, 1942-1943 (New York: Duel), Sloan and Pearce, 1944). - При - Ме Ч - автора .

Одной из причин того, что изучению аудитории уделяется не оди­ наковое внимание, является различие центральных проблем в двух областях социологии. Представитель социологии познания прежде всего ищет социальные детерминанты, определяющие перспективы интеллектуала, то, как он пришел к своим идеям. Следовательно, ауди­ тория обычно интересует его только в том случае, когда она оказыва­ ет воздействие на интеллектуала; для него достаточно принимать ее во внимание только тогда, когда ее принимает во внимание интел­ лектуал. С другой стороны, исследователь массовых коммуникаций почти с самого начала интересуется прежде всего воздействием mass media на аудиторию. Европейский вариант обращает внимание глав­ ным образом на структурные детерминанты мышления; американ­ский — на социально-психологические последствия распростране­ ния того или иного мнения. Один сосредоточивается на источнике, другой — на результате. Европейский вариант задается вопросом, каким образом вообще появились именно эти идеи; американский вариант — вопросом о том, каким образом эти идеи, возникнув, воз­ действуют на поведение.

Поняв эти различия интеллектуальной ориентации, легко понять, почему европейский вариант пренебрегал исследованием аудитории и почему американский вариант был так привержен этому. Можно также задаться вопросом, не определяются ли эти центры интеллек­туальной сосредоточенности, в свою очередь, структурным контек­ стом, в котором они возникают. Существуют указания на то, что дело обстоит именно таким образом. Как отмечали Лазарсфельд и другие авторы, исследования в области массовой коммуникации получили широкое распространение в ответ на требования рынка. Жесткая кон­куренция между некоторыми mass media и некоторыми агентствами в каждом из mass media вызвала экономический спрос на объективное измерение размера, состава и реакций аудитории (тех или иных га­зет, журналов, радио и телевидения). В своей погоне за максималь­ ной отдачей от каждого доллара, вложенного в рекламу, каждое сред­ ство массовой коммуникации, каждое агентство начинает очень хо­ рошо улавливать возможные изъяны в критериях оценки аудитории, применяемых их конкурентами, оказывая тем самым большое влия­ние на развитие точных и объективных методов измерения, нелегко уязвимых для критики. В добавление к подобному рыночному давле­нию, большое внимание количественным методам оценки аудитории стали уделять современные военные в связи с их заинтересованностью в пропаганде, так как спонсоры хотят знать, достигает ли пропа­ганда (также как и реклама) той аудитории, для которой она предназ­начена, и приносит ли она ожидаемые результаты. В академическом сообществе, где широкомасштабное развитие получила социология познания, не было ни такого же сильного и интенсивного экономи­ ческого давления на методики объективного измерения аудитории, ни (что случалось довольно часто) соответствующего исследовательского персонала, необходимого для того, чтобы проверить эти измерения, как только они (в предварительном порядке) были проведены. Это разли­ чие социальных контекстов двух областей привело к тому, что в них сложились различные (и хорошо различимые) центры проявления ис­ следовательского интереса.

Эти рыночные и военные требования не только содействовали возникновению большого интереса к методам измерения аудитории утех, кто изучает массовые коммуникации; они также помогли сфор­мулировать категории, с помощью которых аудиторию описывают и измеряют. Но больше всего помогает определить категории и идеи исследования его цель. Соответственно, первоначально категориями измерения аудитории были категории стратификации дохода (такого рода данные, очевидно, важны для тех, кто в конечном итоге заин­тересован в продаже и маркетинге своих товаров), пола, возраста и образования (это, очевидно, очень важно для тех, кто хочет нала­ дить выпуск рекламы, лучше всего подходящий для того, чтобы до­ стичь конкретных групп). Однако поскольку такие категории, как пол, возраст, образование и доход, обычно соответствуют некото­ рым из основных статусов социальной структуры, то процедуры, со­ зданные для измерения аудитории исследователями массовых ком­муникаций, представляют большой интерес также и для социолога.

Здесь мы снова заметим, что социально обусловленное выделе­ ние определенных интеллектуальных проблем может отвлечь внима­ ние исследователей от других проблем, представляющих такой же или еще больший интерес, но считающихся менее ценными для непос­ редственных рыночных или военных целей. Непосредственная зада­ ча прикладного исследования иногда затеняет долгосрочные задачи Фундаментальных исследований. Динамические категории, не име­ ющие прямого отношения к коммерческим интересам, например, категория «ложного сознания» (операционально определяемая, напри­ мер, явным расхождением между объективно низким экономическим статусом и идеологической идентификацией с высшими экономичес­кими стратами), или различные типологии экономически мобильных индивидов пока еще играют незначительную роль в описании ауди­ тории.

В то время как европейский вариант (социология познания) для получения различных интеллектуальных и культурных результатов редко обращался к исследованию аудитории, американский вариант (исследование массовых коммуникаций) делал это очень часто, и ка­ тегории этого исследования до недавнего прошлого формировались не столько потребностями социологической или психологической теории, сколько практическими потребностями тех групп и агентств, которым требовалось исследовать аудиторию. Под прямым давлением рынка и в силу военных надобностей были созданы точные методики иссле­дования, которые первоначально несли на себе отпечаток своего про­ исхождения; в большой мере они обусловлены практическими целя­ ми, для которых они первоначально были предназначены.

Вопрос о том, становится ли впоследствии эта процедура иссле­дования независимой от своего социального происхождения, сам по себе представляет интерес для социологии познания. При каких ус­ ловиях исследования, вызванные к жизни рыночными и военными интересами, добиваются функциональной автономии, которая позво­ ляет включить их методики и открытия в общую сферу социологии? Возможно, здесь имеется параллель (настолько самоочевидная, что мы вообще ее не замечаем) с тем, что происходило в физике в семнад­ цатом столетии. Вспомним, что в это время не старые университеты, а новые научные общества стимулировали экспериментальный про­ гресс науки, и сам этот импульс был связан с практическими потреб­ ностями, обусловившими развитие физических дисциплин. Точнотак же в настоящее время индустрия и правительство вкладывают в ис­ следование массовых коммуникаций большие капиталы, чтобы под­ держать социологические исследования, необходимые для их соб­ ственных целей, — поддержать там и тогда, где и когда университеты не хотят или не могут оказать такую поддержку. Со временем были созданы методики, обучен персонал, получены результаты. По-види­ мому, в наши дни этот процесс продолжается, и по мере того как про­ явления действительной и потенциальной ценности исследования привлекают внимание университетов, те обеспечивают необходимые для исследований (фундаментальных и прикладных) ресурсы — как в этой, так и в других отраслях социологии. В дальнейшем было бы интересно проследить: не слишком ли исследования, ориентирован­ные на потребности правительства и индустрии, подвержены давле­ нию проблем, требующих немедленного решения и почти не дающих повода обратиться к более фундаментальным проблемам социологии? Не находим ли мы, что социология еще недостаточно продвинута, а индустрия и правительство еще недостаточно созрели, чтобы оказать такую же широкомасштабную поддержку социологии, какую они оказывают физике? Эти вопросы вытекают непосредственно из социаль­ ной истории исследований в области массовых коммуникаций, но они имеют прямой интерес для представителей социологии познания.

Социальная организация исследования

Как в отношении предмета исследования, определения проблем, понимания эмпирических данных и методологических установок, так и в отношении организации исследовательских кадров европейский и американский варианты также занимают разные позиции. Европей­цы обычно работают как ученые-одиночки, изучая публикации, кото­ рые можно получить в библиотеках, и, может быть, пользуясь помо­ щью одного-двух сотрудников, постоянно работающих под их прямым наблюдением. Американцы же все больше работают как исследователь­ ские команды или как большие исследовательские организации, вклю­ чающие несколько команд.

Эти различия в социальной организации исследования подпиты­вают остальные различия, о которых мы говорили выше. Например, они усиливают различие установок относительно процедур исследо­ вания и относительно таких методологических проблем, как та, ко­торую мы вкратце рассматривали, — проблема надежности.

Несомненно, европейские ученые-одиночки, работающие в об­ ласти социологии познания, абстрактно осознают необходимость надежной категоризации своих эмпирических данных, поскольку их исследования вообще включают в себя систематические эмпиричес­ кие данные. Не вызывает сомнений также и то, что обычно они стре­ мятся создать, а может быть, и создают логически непротиворечи­ вые, последовательные классификации на основе собранных ими материалов, придерживаясь определенных критериев классифика­ ции в тех, очевидно, редких случаях, когда они ярко выражены. Но ученый-одиночка не должен именно в силу самой структуры своей рабочей ситуации систематически иметь дело с надежностью как с методологической проблемой. Маловероятно, чтобы какой-нибудь другой ученый, занимающий совсем другое место в академическом сообществе, независимо от него случайно собрал бы точно такой же эмпирический материал, пользуясь точно такими же категориями и критериями их определения, осуществляя те же самые интеллекту­альные операции. Маловероятен и другой, противоположный вари­ ант — намеренное точное воспроизведение одного и того же иссле­ дования. Следовательно, при организации работы европейского уче­ ного вряд ли возникнет ситуация, требующая то него систематически заниматься трудной проблемой надежности наблюдений или на­ дежности анализа.

С другой стороны, совсем другая социальная организация амери­ канских исследований в области массовых коммуникаций явочным порядком привлекает внимание ктаким методологическим проблемам, как надежность. Эмпирические исследования в области массовых ком­ муникаций обычно требуют систематического охвата большого коли­чества данных. Данных так много, что обычно ученый, работающий в одиночку, не в состоянии их систематизировать, и рутинные операции оборачиваются такой тратой времени, что он не в силах этого возмес­ тить. Если эти исследования вообще должны быть выполнены, они требуют совместной работы нескольких исследователей, объединен­ ных в команды. Свежие примеры тому дают Лассуеловский проект ис­ следования военных коммуникаций в библиотеке Конгресса, Ховлан- довская секция массовых коммуникаций в исследовательском отделе­ нии отдела информации и образования армии США и отдел исследо­ вания коммуникаций в Бюро прикладных социальных исследований Колумбийского университета.

При такой организации исследований проблема надежности на­ чинает играть столь важную роль, что ею уже нельзя пренебречь или не заниматься. Потребность в надежности наблюдений и анализа, которая, разумеется, существует во всей области исследований в це­ лом, становится более различимой и более настоятельной в миниатюр­ ных пределах исследовательской команды. Разные исследователи, работая с одним и тем же эмпирическим материалом и выполняя одни и те же операции, вероятно, должны получить одинаковые результа­ты (в приемлемых границах разброса). Таким образом, сама структу­ ра непосредственной рабочей группы, включающей несколько раз­ ных сотрудников, усиливает постоянную заботу науки (в том числе и социологии) об ее объективности, то есть межличностной и межгруп­повой надежности данных. Прежде всего, если содержание массовых коммуникаций классифицируется или кодифицируется нескольки­ ми кодификаторами, это неизбежно поднимает вопрос, действитель­но ли различными кодификаторами (наблюдателями) получены оди­наковые результаты. Тем самым не только вопрос становится ясным и настоятельным, но и ответ на него можно получить без больших затруднений — путем сравнения нескольких независимых кодифика­ ций одного и того же материала. В этом смысле, следовательно, «не случайно» такие исследовательские группы, как Лассуеловский иссле­ довательский проект военных коммуникаций, уделяли большое вни­ мание надежности контент-анализа, тогда как исследование Маннгей- мом германского консерватизма, тоже основывавшееся на документальном содержании, но проведенное ученым-одиночкой в чисто ев­ ропейской манере, вообще не дает систематической разработки на­ дежности как проблемы.

Таким образом, дивергентные тенденции усиливались благодаря различию социальной структуры двух типов исследования: в европей­ ской традиции — это исследование, проводимое ученым-одиночкой, чье одиночество смягчается немногочисленными ассистентами; в американской традиции изучения массовых коммуникаций — это команда исследователей, где благодаря общей цели разнообразие пре­ вращается в единство.

Дальнейшие вопросы и проблемы

Вероятно, было бы очень поучительно продолжить сравнение между двумя этими различными формами исследования коммуникаций. Ка­ ково, например, социальное происхождение персонала, проводящего исследование в двух сопоставляемых областях? Различаются ли они в соответствии с различными социальными функциями двух типов ис­следования? Действительно ли представители социологии познания, как предполагает Маннгейм, чаще всего оказываются людьми, мар­ гинальными по отношению к различным социальным системам, спо­собными поэтому уловить, если не совместить, различные интеллек­ туальные перспективы различных групп, тогда как исследователи массовых коммуникаций чаще всего оказываются людьми, мобиль­ ными в рамках экономической или социальной системы, выявляю­ щими данные, необходимые для тех, кто управляет организациями, отыскиваетрынки и контролирует множество людей? Связано ли воз­ никновение социологии познания в Европе с глубоким расколом принципиально противоположных социальных систем, так что для многих, казалось, не существовало таких сложившихся систем, в ко­ торых они могли бы серьезно применить свои навыки и умение, и они прежде всего начали с поисков значимой социальной системы?

Но такие крупномасштабные вопросы лучше рассматривать за пределами этого введения. Наш обзор двух вариантов исследования коммуникаций — европейского (социологии познания) и американ­ ского (социологии общественного мнения и массовых коммуника­ ций) — может обеспечить контекст для трех последующих глав.

Глава XIV задумана как систематический обзор и оценка некото­рых фундаментальных вкладов в социологию познания. Сразу же за­ метим, что эти вклады в основном внесены европейцами и что они по большей части почти ничего не говорят о процедурах анализа и лишь немногим больше — о способе получения систематических эмпи­ рических данных. Зато в их интеллектуальных системах можно об­ наружить генезис многих важных вопросов социологического иссле­ дования.

В следующей главе рассматривается более или менее подробно тот вклад, который внес в социологию познания Карл Маннгейм, и дает­ ся более полное исследование некоторых проблем, которые были только упомянуты в более общих дискуссиях, освещенных в главе XIV .

В последней главе части III , посвященной радио- и кинопропа­ ганде, обзор текущих исследований почти полностью дается с точки зрения исследовательских процедур. Таким образом, она концентри­рует внимание именно на исследовательских процедурах, необходи­ мых для изучения пропаганды, а не на связанных с этим вопросах функциональной роли пропаганды в различных типах общества. Ос­ тается еще понять, подходят ли исследовательские методики, рассмот­ ренные в этой главе, только для ограниченного круга проблем, выз­ ванных к жизни в настоящее время безотлагательными рыночными и военными потребностями, или они подходят также для решения про­ блем, неизбежно возникающих в любой крупной социальной струк­ туре. Например, действительно ли социалистическое общество в меньшей степени сталкивается с проблемой социальных стимулов и мотиваций, информирования и убеждения большого числа людей относительно целей, к достижению которых нужно стремиться, и необходимости выбрать наиболее быстрый способ достижения этих целей, чем капиталистическое? Можно далее задаться вопросом, дол­ жны ли те, кто считает неприемлемым то применение, которое иногда находит социально-методологическое знание, забыть о необходимос­ ти такого знания? Кроме того, можно задать вопрос, не означает ли исключительный интерес только к мельчайшим деталям процедуры преждевременного и не слишком продуктивного ограничения социо­ логической проблемы, которое приводит к тому, что исследование явно перестает иметь какое-либо отношение к социологии или обществу. Перечисленные вопросы гораздо легче поставить, чем получить на них ответ, хотя содержание главы XVI может по крайней мере обеспечить исходное сырье для тех, кто захочет сформулировать эти ответы.

Нынешнее поколение стало очевидцем возникновения особой области социологического исследования — социологии познания ( Wissenssociologie ). В действительности термин «познание» следует интерпретировать очень широко, так как в этой области исследова­ ния, по существу, охватывают всю гамму продуктов культуры (идеи, идеологии, юридические и этические убеждения, философию, науку, технологию). Но какова бы ни была концепция познания, ориента­ ция этой дисциплины в основном остается одной и той же: она в пер­вую очередь интересуется связями между познанием и другими экзи­ стенциальными факторами общества или культуры. Несмотря на то что эта формулировка основной цели, может быть, является чересчур общей и даже неясной, более конкретное высказывание не сможет охватить различные подходы, которые в ней развивались.

В таком случае, очевидно, социология познания занимается про­ блемами, которые имеют длительную историю. Не случайно эта дис­циплина была основана ее первым историком — Эрнстом Грюнваль- дом 1 . Но нас многочисленные предшественники современных тео­рий интересуют далеко не в первую очередь. Действительно, лишь немногие современные наблюдения не нашли своего выражения го­ раздо раньше в виде сжатого наводящего на размышления афориз­ ма. Королю Генриху IV напоминали: «Твое желание, Гарри, было отцом этой мысли» — только за несколько лет до того, как Бэкон написал: «Человеческий разум не холодный свет, его питают воля и чувства; а это порождает желательное каждому в науке»*. И Ницше написал множество афоризмов о том, каким образом потребности определяют перспективы, через призму которых мы интерпретиру­ем мир, так что даже чувственные восприятия пропитываются цен­ ностными предпочтениями. Предшественники социологии позна­ ния только подтверждают одно замечание Уайтхеда, который счи­ тал, что приблизиться к истинной теории и схватить, как она при­ меняется, — это две совершенно разные вещи, как учит история науки. Все сколько-нибудь важное уже было сказано раньше — кем- то, кто не открывал этого.

• © Перевод. Каганова З.В., 2006 В этой главе ничего не будет сказано об истории этой дисциплины. Эрнст Грюн- вальд дает очерк ранних стадий ее развития, начиная по крайней мере с так называемой э Ры Просвещения (см.: Gruenwald E ., Das Problem derSociologie des Wissens ( AVien — Leipzig "" helm Braumueller , 1934». Что касается общего обзора , см .: Dahlke H.O., «The sociology of knowledge», in: Barnes H.E., Howard and F.B. Becker, eds., Contemporary Social Theory (New York: Appleton — Century, 1940), pp. 64—89. — Примеч . автора .
• Бэкон Ф. Новый органон. — Ленинград: ОГИЗ — Соцэкгиз, Ленинградское отделение, 1935, с. 120. - Примеч. пер.

Социальный контекст

Помимо исторического и интеллектуального происхождения, есть еще один вопрос: на чем базируется современный интерес к социо­ логии познания? Общеизвестно, что в качестве отдельной дисципли­ны социология познания культивировалась прежде всего в Германии и во Франции. Американские социологи стали проявлять интерес к проблемам в этой области только в последние десятилетия. Рост ко­ личества публикаций и — решающее свидетельство академической респектабельности — докторских диссертаций в этой области отчас­ ти свидетельствует о возрастающем интересе.

Непосредственное и явно неадекватное объяснение этого разви­ тия событий указало бы на постоянно происходящий в настоящее вре­ мя перенос европейского социологического мышления в Америку теми социологами, которые недавно приехали в эту страну. Несомненно, эти ученые входили в число носителей и распространителей социологии познания. Однако это обстоятельство просто обеспечивало наличие этих концепций и не больше объясняло их действительное призна­ ние, чем сам факт наличия чего-либо в любом другом примере диф­ фузии культур. Американское мышление оказалось восприимчивым к социологии познания главным образом потому, что она имела дело с такими проблемами, понятиями и теориями, которые становились все более уместными в нашей современной социальной ситуации, так как наше общество обрело некоторые черты тех европейских обществ, в которых эта дисциплина развивалась первоначально. Социология познания становится уместной в определенных социальных и куль­ турных условиях 2 . С углублением социального конфликта различия между групповыми ценностями, установками и образами мыслей достигают такого пункта, где ориентация, которая у этих групп раньше была общей, затемняется из-за несовместимых с ней различий. Та­ кое развитие событий не только создает различные дискурсивные миры, но существование любого из этих миров бросает вызов валид- ности и легитимности остальных. Сосуществование этих конфликт­ ных перспектив и интерпретаций в одном и том же обществе приводит к активному и взаимному недоверию между группами. В контексте не­ доверия больше никто не исследует содержание мнений и суждений, чтобы определить, валидны они или нет; больше никто не сопоставля­ ет суждения с их релевантным обоснованием; зато вводится совершен­ но новый вопрос: как происходит, что придерживаются именно этих взглядов? Мышление становится функционализированным; оно ин­ терпретируется с позиций его психологических, экономических, со­ циальных или расовых источников и функций. В общем, этот тип фун- кционализации встречается тогда, когда суждения подвергаются со­ мнению, когда они кажутся так явно неправдоподобными, абсурд­ ными или противоречивыми, что уже не нужно больше исследовать доказательства «за» и «против», а нужно только выяснить, почему это суждение вообще возникло 3 . Такие «чуждые» утверждения «объясня­ ются» особыми интересами, случайными мотивами, разрушенными перспективами, социальным положением и т.д. (или приписываются им). В обыденном мышлении эта позиция влечет за собой взаимные нападки на честность оппонентов; в более систематическом мышле­ нии она приводит к взаимному идеологическому анализу. На обоих уровнях она подпитывается за счет нарушений коллективной безо­ пасности и подпитывает их.

• 2 См .: Mannheim К ., Ideology and Utopia, pp. 5-12; Sorokin P., Social and Cultural Dynamics, II, pp. 412—413. — Примеч . автора .

В этом социальном контексте широкое распространение получа­ ет множество интерпретаций человека и культуры, которые имеют некоторые общие исходные предпосылки. Не только идеологический анализ и социология познания, но и психоанализ, марксизм, семантический и пропагандистский анализ, концепция Парето и в ка­кой-то мере функциональный анализ имеют сходные воззрения на роль идей, несмотря на свои различия в других отношениях. С одной стороны, есть область вербализации и идей (идеологии, рационально­ сти, способы выражения чувств, искажения, фольклор, словопроиз­ водство), каждая из которых считается способом выражения, словоп­роизводства или обмана (себя самого или других людей) и функцио­нально связана с каким-либо субстратом. С другой стороны, имеются ставшие понятными гораздо раньше субстраты (производственные от­ ношения, социальное положение, базисные импульсы, психологичес­ кий конфликт, интересы и чувства, межличностные отношения и т.п.). Через все это проходит сквозная основополагающая тема — тема спонтанной детерминации идей субстратом, подчеркивающая различие между реальностью и иллюзиями, между реальностью и ви­ димостью в сфере человеческого мышления, мнений и поведения.

• 3 Фрейд наблюдал эту тенденцию скорее для того, чтобы выяснить «происхожде­ ние», чем для проверки валидности тех суждений, которые кажутся нам очевидно абсурдными. Предположим, например, что некто утверждает, будто центр Земли сде­лан из джема. «Результатом наших интеллектуальных возражений станет переключе­ ние наших интересов; вместо того чтобы заинтересоваться исследованием, действи­ тельно ли внутренность Земли сделана из джема или нет, мы начнем интересоваться, каким должен быть человек, у которого в голове имеется такая идея...» (Sigmund Freud, New Introductory Lectures (New York: W.W. Norton, 1933, p. 49). На социальном уровне принципиальное различие воззрений различных социальных групп приводит нетоль- ко к нападкам ad hominem [букв, применительно к человеку; довод, который имеет лью не доказательство правильности выдвигаемого положения, а воздействие на Увства собеседника. — Примеч. пер.], но также и к «функционализированным объяс­ нениям». _ Примеч. автора.

И каковы бы ни были намерения аналитиков, их анализ имеет ярко выраженную тенденцию — обвинить, секуляризировать, ироничес­ ки высмеять, сатирически изобразить, сделать чуждым, лишить вся­кой ценности внутреннее содержание любого общепринятого убеж­ дения или точки зрения. Рассмотрим только, какие скрытые намеки содержатся в терминах, отобранных в связи с этими контекстами при­ менительно к мнениям, идеям и мыслям: ложные жизненные пред­ ставления, мифы, иллюзии, словесное творчество, фольклор, рацио­нализация, идеология, вербальный фасад, псевдопричины и т.д. Об­ щей для всех этих схем анализа является только практика обесцени­ вания парадной стороны заявлений, мнений, идей вследствие того, что они рассматриваются в новом контексте, который позволяет раскрыть их «реальное значение». Каково бы ни было намерение аналитика, высказывания, обычно рассматриваемые с точки зрения их очевид­ ного содержания, разоблачаются благодаря соотнесению этого содер­ жания со свойствами того, кто делает эти высказывания, со свойства­ ми общества, в котором он живет. Профессиональный бунтарь, под­ готовленный разоблачитель, аналитик в области идеологии и, соот­ ветственно, свойственный им образ мыслей процветают в обществе, где большие группы людей уже отчуждены от общих ценностей и где отдельные «дискурсивные миры» связаны взаимным недовери­ем. Идеологический анализ систематизирует недостаток доверия к главным символам, получившим широкое распространение; отсю­ да — его уместность и популярность. Аналитик в области идеологии не создает своих последователей, так как он обращается к таким пос­ ледователям, которым его анализ помогает осмыслить происходящее, то есть подтверждает их опыт, который раньше не подвергался анализу 4 .

В обществе, где взаимное недоверие получает выражение в по­ пулярном обороте «ему-то какое до этого дело?»; где слова «треску­ чие фразы» и «пустословие» стали идиоматическими выражениями почти для целого столетия, а «разоблачение» — для целого поколе­ ния; где реклама и пропаганда вызвали активное неприятие любо­го высказывания по его парадно-ценностной внешности; где псев­дообщественному поведению, рассматриваемому в качестве при­ ема для улучшения экономического или политического положения индивида, обучают с помощью бестселлера, описывающего, как за­ воевать друзей, на которых можно оказывать влияние; где соци­ альные отношения все больше инструментализируются, так что че­ ловек начинает думать, что другие стремятся прежде всего управ­лять и манипулировать им, эксплуатировать его; где растущий ци­ низм влечет за собой прогрессирующее отчуждение от значимых групповых связей и высокий уровень отчуждения от самого себя; где неуверенность в своих собственных мотивах озвучена в нерешитель­ ном обороте «я могу дать рациональное объяснение, но...*; где за­щита от болезненного разочарования может состоять в том, чтобы всегда оставаться разочарованным, не рассчитывать на честность других и заранее сомневаться в их мотивах и компетентности, — в таком обществе систематический идеологический анализ и произ­ водная от него социология познания обретает социально обосно­ ванную уместность и последовательность. И американские акаде­ мики, которым представили аналитические схемы, по-видимому, упорядочивающие хаос культурного конфликта, подвергающего со­ мнению ценности и точки зрения, быстро поняли и усвоили эти ана­ литические схемы.

«Коперниканская революция» в этой области исследований со­стояла в появлении гипотезы, согласно которой не только ошибка, или иллюзия, или недостоверное мнение, но и открытие истины со­ циально (исторически) обусловлено. До тех пор, пока внимание кон­ центрировалось на социальной детерминации идеологии, иллюзии, мифа и моральных норм, социология познания не могла возникнуть. И без нее было совершенно ясно, что объяснение ошибочного или несертифицированного мнения включает в себя действие некоторых внетеоретических факторов, что иногда требуется специфическое объяснение, так как реальный объект не дает возможности объяснить ошибку. Однако в случае подтвержденного или сертифицированного познания долгое время считалось, что его можно адекватно объяс­ нить с точки зрения непосредственного отношения объекта и его ин­терпретатора. Началом социологии познания послужила замечатель­ ная гипотеза, согласно которой даже истины следовало считать со­ циально обусловленными, связанными с историей общества, в кото­ ром они возникли.

• 4 Понятие уместности было принято марксистскими предвестниками социоло­ гии познания. «Теоретические положения коммунистов ни в какой мере не основы­ ваются на идеях, принципах, выдуманных или открытых тем или иным обновителем Ми Ра. Они являются лишь общим выражением действительных отношений происхо­дящей классовой борьбы, выражением совершающегося на наших глазах историчес- ого движения» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. — K -° t - — изд. второе. — М.: 1955, — т. 4, с. 438). — Примеч. автора.

Дать краткий очерк даже основных течений социологии позна­ ния — значит не дать адекватного представления ни об одном из них и исказить их все. Разнообразие формулировок — от Маркса до Ше- лера и Дюркгейма; разнообразие проблем — от социальной детерми­ нации систем категорий до классового характера политической иде­ ологии; огромные различия в сфере применения — от всеобъемлю­ щих категорий интеллектуальной истории до социальной локали­зации мышления негритянских ученых за последние десятилетия; разнообразные пределы, приписываемые этой дисциплине — от всеобъемлющей социологической эпистемологии до эмпирических отношений частных социальных структур и идей; пролиферация концептов — идей, убеждений, позитивного знания, мышления, ис­ тины, суперструктуры и т.д.; разнообразие методов обоснования — от правдоподобных, но не подтвержденных документально обвине­ ний, до тщательного исторического и статистического анализа — в свете всего этого сжатое до нескольких страниц описание одновре­ менно и аналитического аппарата, и эмпирических исследований должно пожертвовать деталями ради целого.

Чтобы сделать сопоставимыми многочисленные и разнообразные исследования, появившиеся в этой области, мы должны следовать некоторой аналитической схеме. Нижеследующая парадигма задума­ на как шаг в этом направлении. Она, несомненно, является частной и, будем надеяться, временной классификацией, которую со време­нем заменит лучшая, более точная аналитическая модель. Но все же она обеспечивает основание для составления полного каталога вы­ дающихся достижений в этой области; для выявления противоре­ чивых, контрастных и совместимых результатов; для совершенство­ вания применяемого в настоящее время концептуального аппарата; для определения природы тех проблем, которые занимают ученых, работающих в этой области; для оценки данных, с помощью кото­ рых они исследуют эти проблемы; для того, чтобы отыскать характерные пробелы и недостатки в современных способах интерпре­тации. Классификация, составленная на основании нижеследующей парадигмы, подготовит появление зрелой теории в социологии по­знания.

Парадигма социологии познания

1. Где находится экзистенциальный базис ментальной продукции?

а. Социальный базис: социальное положение, класс, поколение, про­ фессиональные функции, способ производства, групповые структуры (университет, бюрократия, академии, секты, политические партии), «ис­ торическая ситуация», интересы, общество, этническая принадлежность, социальная мобильность, структура власти, социальные процессы (кон­ куренция, конфликт и т.д.).

б. Культурный базис: ценности, этос, общественное мнение, дух на­ рода, дух времени, тип культуры, культурная ментальность, мировоззре­ ние и т.д.

2. Какая ментальная продукция подвергается социологическому анализу?

а. Сферы: моральные убеждения, идеологии, идеи, категории мыш­ ления, философия, религиозные верования, социальные нормы, пози­ тивные науки, технология и т.д.

б. Какие аспекты анализируются: их выбор (на чем сосредоточено вни­ мание), уровень абстрагирования, предпосылки (что считается данными, а что — проблемами), концептуальное содержание, модели верификации, цели интеллектуальной деятельности и т.д.

3. Каким образом ментальная продукция связана с экзистенциальным базисом ?

а. Причинные или функциональные связи: детерминация, причина, соот­ ветствие, необходимое условие, обусловленность, функциональная взаи­ мозависимость, взаимодействие, зависимость и т.д.

б. Символические, организмические или смысловые отношения: согла­ сованность, гармония, последовательность, единство, конгруэнтность, сочетаемость (и антонимичность); выражение, реализация, символичес­ кое выражение, взаимное структурное тяготение ( Structurzusammenhang ), структурная идентичность, внутренние связи, стилистические аналогии, логически значимая интеграция, идентичность значений и т.д.

в. Двусторонние термины, обозначающие отношения: соответствие, отображение, быть чем-то ограниченным, быть тесно связанным с чем- то, и т.д.

4. Явные и латентные функции, приписываемые этой экзистенционально обусловленной ментальной продукции (ответ на вопрос «зачем?»):

а. Чтобы сохранить власть, укрепить стабильность, сохранить ори­ ентацию, продолжить эксплуатацию, завуалировать действительные социальные отношения, обеспечить мотивацию, канализировать по­ведение, отвечать на критику, смягчать враждебность, обеспечивать спокойствие, управлять природой, координировать социальные отно­ шения и т.д.

5. Из какого источника получены отношения, приписываемые экзистен­ циальной базе и познанию?

а. Из исторических теорий (ограниченных рамками конкретных об­ ществ или культур).

6. Из общих аналитических теорий.

Существуют, разумеется, дополнительные категории для класси­ фикации и анализа исследования в социологии познания, которые представлены здесь далеко не полностью. Таким образом, вечная про­ блема осмысления экзистенциальных влияний на познание, позво­ляющих выяснить его (познания) эпистемологический статус, горя­чо обсуждалась с самого начала. Решения этой проблемы, которые допускают, что социология познания с необходимостью является со­циологической теорией познания, образуют широкий спектр выска­ зываний, начиная с заявления о том, что «генезис мысли не связан не­обходимым образом с ее валидностью», и кончая крайне релятивистс­ ким положением, согласно которому истина есть «просто» функция социального или культурного базиса, что она основывается только на социальном консенсусе и что, следовательно, любая принятая в куль­ туре теория истины претендует на валидность, равную валидности любой другой теории.

Но изложенная выше парадигма позволяет организовать различ­ ные подходы и заключения в этой области таким образом, что этого будет достаточно для наших целей.

Основные подходы, которые следует рассмотреть здесь, — это под­ ходы Маркса, Шелера, Маннгейма, Дюркгейма и Сорокина. Текущая работа в этой области по большей части ориентируется на ту или иную из этих теорий, либо модифицируя применение их концепций, либо развивая альтернативные концепции. Другие источники исследова­ ний в этой области, свойственные именно американскому мышле­ нию (например, прагматизм), мы намеренно опустим, так как они до сих пор формулировались вне конкретных связей с социологией познания и не включались сколько-нибудь заметно в процесс иссле­ дования.

Экзистенциальный базис

Центральным пунктом, с которым согласны все подходы в соци­ ологии познания, является тезис, утверждающий, что мышление име­ ет экзистенциальный базис, поскольку оно не детерминировано им­манентно и поскольку тот или иной из его аспектов можно вывести из внекогнитивных факторов. Однако это чисто формальное согла­ сие, позволяющее развивать самые разнообразные теории относитель­ но природы экзистенциального базиса.

В этом отношении, как и во всех остальных, основным очагом дискуссий в области социологии познания является марксизм. Не входя в обсуждение проблемы интерпретации и точной идентифика­ ции марксизма (нам нужно только помнить слова Маркса: «Я ни в коем случае не марксист»), мы можем набросать его основные фор­мулировки прежде всего по работам Маркса и Энгельса. Какие бы изменения ни происходили в их теории на протяжении полувека их деятельности, они постоянно придерживались тезиса, гласившего, что «производственные отношения» образуют «реальный базис» для над­ стройки идей. «Способ производства материальной жизни обуслов­ ливает социальный, политический и духовный процессы жизни во­ обще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их обще­ ственное бытие определяет их сознание» 5 . Пытаясь придать идеям функциональный характер, то есть связать идеи индивидов с социо­ логическими основаниями, Маркс локализирует их в классовой струк­ туре. Он не столько полагает, что другие влияния вообще не оказыва­ют никакого воздействия, сколько то, что именно класс является пер­ вичной детерминантой и в качестве таковой — единственным и са­ мым плодотворным исходным пунктом анализа. Эта мысль получает ясное выражение в его первом предисловии к «Капиталу»: «...здесь дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицет­ ворением экономических категорий, носителями определенных клас­ совых отношений и интересов» 6 . Абстрагируясь от других перемен­ ных и рассматривая людей в их экономических и классовых ролях, Маркс предполагает, что эти роли являются первичными детерми­ нантами, и, таким образом, оставляет открытым вопрос: в какой мере они дают адекватное объяснение мышления и поведения в каждом конкретном случае. Фактически одно из направлений развития марксиз­ма, начиная с ранней работы «Немецкая идеология» и вплоть до пос­ ледних работ Энгельса, представляет собой попытку определить, в какой мере производственные отношения действительно обусловли­ вают познание и формы мышления.

• 5 Маркс К. К критике политической экономии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: 1959, —т. 13, с. 7. — Примеч. автора.
• 6 Маркс К. Капитал. — Т. 1. Предисловие к первому изд. — К. Маркс и Ф. Эн­ гельс. Соч.— изд. второе. — М.: I960, — Т. 23, с. 10. Ср. с. Маркс К. и Энгельс Ф. Немецкая идеология. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: 1955. — Т. 3, а также с: Weber M ., Gesammehe Aufsatze zur Wissenschhaftslehre , s . 205. — Примеч. автора.

Однако как Маркс, так и Энгельс неоднократно и все более на­ стойчиво подчеркивали, что идеологию социальной страты не нужно выводить только от тех личностей, которые объективно включены в эту страту. Уже в «Коммунистическом манифесте» Маркс и Энгельс указывали: когда начинается разложение господствующего класса, его «небольшая часть... примыкает к революционному классу... Как преж­ де часть дворянства переходила к буржуазии, так теперь часть буржу­ азии переходит к пролетариату, именно — часть буржуа-идеологов, которые возвысились до теоретического понимания всего хода исто­ рического движения» 7 .

Анализируя свои перспективы и предпосылки, определяя, каким образом конструируются их проблемы, идеологии социально ограни­ чены точкой зрения того или иного класса. Мышление не локализу­ ется чисто механически, просто благодаря установлению классового положения мыслителя. Тот или иной образ мыслей свойствен такому классу, для которого он «подходит», чью социальную ситуацию с ее классовыми конфликтами, устремлениями, страхами, ограничения­ ми и объективными возможностями в рамках данного социоистори- ческого контекста он выражает. Самая ясная формула Маркса по это­ му поводу гласит:

Не следует только впадать в то ограниченное представление, будто мелкая буржуазия принципиально стремится осуществить свои эгоис­ тические классовые интересы. Она верит, напротив, что специальные ус­ ловия ее освобождения суть в то же время те общие условия, при кото­ рых только и может быть спасено современное общество и устранена классовая борьба. Равным образом не следует думать, что все предста­вители демократии — лавочники или поклонники лавочников. По сво­ ему образованию и индивидуальному положению они могут быть дале­ ки от них, как небо от земли. Представителями мелкого буржуа делает их то обстоятельство, что их мысль не в состоянии преступить тех гра­ ниц, которых не преступает жизнь мелких буржуа, и потому теорети­ чески они приходят к тем же самым задачам и решениям, к которым мелкого буржуа приводит практически его материальный интерес и его общественное положение. Таково и вообще отношение между политическими и литературными представителями класса и тем классом, ко­ торый они представляют 8 .

• 7 Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. — К. Маркс и Ф- Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: 1955. — Т. 4, с. 433—434. — Примеч. автора.

Но если мы не можем вывести идеи из объективного классового положения их носителей, то это оставляет широкий простор для ин­ детерминизма. Кроме того, возникает еще одна проблема — раскрыть, почему одни идентифицируют себя с типичными воззрениями того социального слоя, к которому они принадлежат объективно, тогда как другие принимают исходные предпосылки иного, чем их собствен­ ный, социального слоя. Эмпирическое описание факта не служит адекватной заменой его теоретического объяснения.

Рассматривая экзистенциальный базис, Макс Шелер обычно про­ тивопоставляет свою собственную гипотезу другим распространенным теориям 9 . Он проводит различие между социологией культуры и тем, что он называет социологией реальных факторов ( RealsoziOlogie ). Дан­ ные, относящиеся к культуре, являются «идеальными» и находятся в царстве идей и ценностей; «реальные факторы» ориентированы на эф­ фективные перемены в реальной природе или реальном обществе. Пер­ вые определяются идеальными целями или намерениями; последние выводятся из «структуры влечений» ( Triebstructur , то есть пола, голода, власти). Фундаментальная ошибка всех натуралистических теорий, считает он, состоит в том, что они утверждают, будто реальные фак­ торы — будь то раса, геополитика, структура политической власти или экономические производственные отношения — однозначно опре­ деляют царство осмысленных идей. Он отвергает также все идеоло­ гические, спиритуалистические и персоналисте кие концепции, ошиб­ ка которых состоит в том, что они рассматривают историю экзистен­ циальных условий как однолинейное развертывание истории духа. Он приписывает этим реальным факторам полную автономность, непос­ ледовательно утверждая при этом, что их развитие направляется и управляется ценностно-нагруженными идеями. Идеи как таковые первоначально не имеют социальной эффективности. Что касается динамического воздействия на общество, то чем идея «чище», тем меньше ее потенциал. Идеи не находят своего реального осуществле­ ния и своего воплощения в истории культуры до тех пор, пока они каким-либо образом не окажутся связанными с интересами, влече­ ниями, эмоциями или коллективными склонностями и не будут вме­ сте с ними инкорпорированы в институциональные структуры 10 . Толь­ ко тогда и только в этом ограниченном аспекте натуралистические теории (то есть марксизм) получают свое оправдание, которое состо­ит в том, что они оказывают определенное влияние. Если бы идеи не имели основания в поступательном развитии реальных факторов, они были бы обречены оставаться чисто утопическими.

• 8 Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: 1957 — т. 8, с. 148. — Примеч. автора.
• 9 Это соображение базируется на наиболее тщательно продуманной дискуссион­ ной работе Шелера «Проблема социологии знания» ( Probleme einer Sociologie des Wissens ), помещенной в его книге Die Wissensformen und die Gesellschaft ( Leipziig : Der Neue — Geist Verlag , 1926), ss . 1 —229. Этот очерк представляет собой расширенный и переработанный вариант очерка, входящего в его книгу: Versuche zu einer Sociologie des Wissens ( Miinchen : Duncker und Humblot , 1924), ss . 5—146. Что касается последовав ­ шего за этим обсуждения идей Шелера , см .: Schillp P.A., «The formal problems of Schheler's Sociology of knowleedge», The Philosophical Review, March, 1927, 36, pp. 101 — 20; Becker H. and Dahlke И . О ., «Max Scheler's sociology of knowledge», Philosophy and Phenomenological Research, 2, pp. 310—322, March, 1942. — Примеч . автора .

Другая ошибка натуралистических теорий, считает Шелер, состо­ ит в том, что они молчаливо предполагают, будто на всем протяже­ нии истории действует одна и та же независимая переменная.

Никакой постоянной независимой переменной не существует, но в ходе истории есть определенная последовательность, определяемая первичными факторами, — последовательность, которую можно сум­ марно выразить в виде «закона трех фаз». На первоначальной фазе независимую переменную образуют кровно-родственные связи и свя­ занные с ними институты родства; затем — политическая власть и, наконец, экономические факторы. Но тогда никаких постоянно дей­ ствующих, эффективно-первичных экзистенциальных факторов не существует; скорее они упорядоченно изменяются. Таким образом, Шелер попытался сделать относительным само понятие историчес­ ких детерминант". Он претендует не только на то, что его закон трех фаз подтверждается индуктивно, но и на то, что он вывел его из тео­ рии человеческих влечений.

Шелеровская концепция реальных факторов: расы и родства, струк­ туры власти, факторов производства, качественных и количествен­ных аспектов народонаселения, географических и геополитических факторов — едва ли дает полезное определение этой категории. Вклю­ чение таких разных элементов в одну рубрику не имеет сколько-ни­будь значительной ценности; действительно, его собственные эмпи­рические исследования и исследования его учеников и последовате­ лей не извлекли никакой пользы из этого широкого спектра факторов. Но, предположив существование широкого круга существенных экзистенциальных факторов (хотя ему не удалось установить их упо­ рядоченной последовательности), он пошел в направлении, по кото­рому впоследствии двинулись многие исследователи.

• 10 Scheler M., Die Wissenschaftsformen unddie Gesellschaft, ss. 7, 32. — Примеч . авто ­ ра .
• 11 Ibid ., ss . 25—45. Следует заметить, что задолго до этого Маркс немедленно от­ верг аналогичную концепцию переключения независимых переменных, которая стала основанием для нападок на его «Критику политической экономии; см. «Капитал», т. 1, п. 94. — Примеч. автора.

Так, Маннгейм исходит из Маркса, прежде всего расширяя его концепцию экзистенциального базиса. Если дано присоединение к группе большого числа новых членов, то задача заключается в том, чтобы определить, вступление какого из них имеет решающее значе­ ние для установления перспектив, моделей мышления, определений данного и т.д. В отличие от «догматического марксизма» он не допус­ кает, что одно только классовое положение является конечной детер- минантой. Например, он обнаруживает, что органически интегриро­ванная группа понимает историю как непрерывное движение к реа­лизации своих целей, тогда как теряющие свои социальные позиции и слабо интегрированные группы интуитивно придерживаются идеи, подчеркивающей все случайное и трудноуловимое. Только исследуя самые разнообразные групповые образования — поколения, статус­ ные группы, секты, профессиональные группы — и характерный для них образ мыслей, можно обнаружить, какой экзистенциальный ба­зис соответствует многообразию перспектив и реально имеющимся знаниям 12 .

Это, по существу, совпадает с позицией Дюркгейма, хотя тот пред­ ставляет другую традицию. В своем раннем исследовании (выполнен­ ном совместно с Моссом) первобытных форм классификации он ут­ верждал, что генезис категорий мышления следует искать в группо­вой структуре и групповых отношениях и что категории изменяются вместе с изменениями социальной организации 13 . Пытаясь объяснить социальное происхождение категорий, Дюркгейм постулирует, что индивиды более непосредственно и более полно ориентируются на те группы, в которых они живут, чем на природу. Первичные опыт­ ные значения опосредуются социальными отношениями, которые на­ кладывают свой отпечаток на характер мышления и познания 14 . Таким образом, в своем исследовании первобытных форм мышления он относит периодическую повторяемость социальной деятельнос­ ти (торжеств, празднеств, ритуалов), клановых структур и простран­ ственных конфигураций групповых собраний к экзистенциальному базису мышления. Гране, применяя формулировки Дюркгейма к мышлению древних китайцев, приписывает типичные для них кон­ цепции пространства и времени таким базисам, как феодальная орга­ низация и ритмическое чередование концентрированной и дисперс­ ной групповой жизни 15 .

• 12 Mannheim К., Ideology and Utopia , pp . 247—248. Ввиду широких современных дис­ куссий вокруг работы Маннгейма мы не будем ее рассматривать в этой главе. Что касает­ ся оценки самого писателя, см. гл. XV настоящего издания. — Примеч. автора.
• 13 Durkheim E . and Mauss M ., « De quelques formes primitives de classification », L ' Annee Sociologiique , 1901 — 1902, 6, 1—72: «...даже такие абстрактные идеи, как идеи времени и пространства, в каждый момент своей истории тесно связаны с соответствующей со­ циальной организацией». Как указал Марсель Гране, в этой статье содержится несколько страниц по поводу мышления китайцев, которые, как считают специалисты, открыва­ ют новую эру в области синологических исследований. — Примеч. автора.
• 14 Durkheim E., The Elementary Forms of the Religious Life, pp. 443—444; см . также : KelsenH., Society and Nature (University of Chicago Press, 1943), p. 30. — Примеч . автора .

Резко отличается от вышеописанных концепций экзистенциаль­ного базиса идеалистическая и эманационистская теория Сорокина, который стремится вывести любой аспект познания не из его экзис­ тенциально-социального базиса, а из различия «культурных мента- литетов». Эти менталитеты конструируются из «больших посылок»: так, идеациональный менталитет понимает реальность как «немате­ риальное, вечное Бытие»; его потребности носят прежде всего духов­ ный характер, и их полное удовлетворение достигается за счет «добро­вольной минимизации или элиминации большей части физических по­ требностей» 16 . Чувственный (сенсативный) менталитет, напротив, ог­раничивает реальность тем, что может быть воспринято в ощущениях; он сосредоточивается прежде всего на физических потребностях, ко­ торые он стремится удовлетворить в максимальной степени — не с по­ мощью их собственной модификации, а за счет изменения внешнего мира.

Главным промежуточным типом менталитета является идеалис­тический менталитет, который, по существу, представляет собой ба­ ланс предыдущих типов. Именно из этих менталитетов, то есть боль­ ших посылок каждой культуры, выводятся системы истины и позна­ния. Здесь мы подходим к самоограниченному эманационизму идеа­ листической позиции: чистой тавтологией будет заявить, как это делает Сорокин, что в «сенсативном обществе и культуре должна доминиро­ вать сенсативная система истины, базирующаяся на показаниях орга­ нов чувств» 17 . Ибо чувственный менталитет уже по определению пони­ мает «реальность как то, что представлено только в органах чувств» 18 .

Кроме того, эманационистские обороты, подобные этому, сопро­ вождают постановку некоторых основополагающих вопросов, связан­ ных с другими подходами к анализу экзистенциальных условий. Так , Сорокин считает неудачу попыток «сенсативной системы истины» (эмпиризма) монополизировать культуру свидетельством того, что культура не является «полностью интегрированной». Но это означает отказ от исследования оснований именно тех различий в мышлении, которые относятся к нашему современному миру. То же самое спра­ведливо и по отношению к другим категориям и принципам позна­ ния, которым он хочет дать социологическое объяснение. Например, он находит, что в нашей современной сенсативной культуре «материа­ лизм» распространен меньше, чем «идеализм», что «темпорализм» и «этернализм» распространены почти одинаково и что то же самое мож­ но сказать по поводу «реализма» и «номинализма», «сингуляризма» и «универсализма» и т.д. Так как эти разнообразные компоненты суще­ ствуют в рамках одной культуры, то общая характеристика этой куль­ туры как сенсативной не дает оснований для того, чтобы указать, ка­ кие группы имеют один образ мыслей, а какие — другой. Сорокин не проводит систематического исследования различных экзистенциаль­ ных базисов, существующих в обществе или культуре; он прослежива­ ет «доминантные» тенденции и приписывает их культуре в целом 19 . Наше современное общество, невзирая на различный интеллектуаль­ ный облик различных классов и групп, рассматривается как интеграль­ ный пример сенсативной культуры. Подход Сорокина, если исходить из его собственных посылок, пригоден прежде всего для всеобъемлю­ щей характеристики различных культур, а не для анализа связей между различными экзистенциальными условиями и мышлением общества.

• 15 Granet M., Lapensee chinoise (Paris: La Renaissance du Livre, 1934), e.g. 84—104. — Примеч . автора .
• 16 Sorokin P., Social and Cultural Dynamics, I, pp. 72—73. — Примеч . автора .
• 17 Ibid ., II , p . 5. — Примеч. автора.
• 18 Ibid ., I , p . 73. — Примеч. автора.