Наука, как и любая другая деятельность, заключающая в себе со­циальное сотрудничество, подвержена превратностям судьбы. Сколь бы трудно ни давалось понимание этого людям, воспитанным в куль­туре, дарующей науке видное, если уж не лидирующее положение в системе вещей, очевидно, что наука вовсе не ограждена от нападок, ограничений и подавления. Веблен, еще не так давно писавший свои работы, имел возможность заметить, что вера западной культуры в на­ уку была неограниченной, не подлежала сомнению и находилась вне всякой конкуренции. Отвращение к науке, казавшееся тогда настоль­ ко невероятным, что могло озаботить только какого-нибудь не уверен­ного в себе академика, пытавшегося предусмотреть все возможные об­стоятельства, независимо от их отдаленности, теперь настойчиво пред­ лагает себя вниманию ученого и обывателя. Локальные вспышки ан­ тиинтеллектуализма грозят перерасти в эпидемию.

Наука и общество

Зарождающиеся и действительные нападки на чистоту научных помыслов заставили ученых признать свою зависимость от особых ти­ пов социальной структуры. Отношениям между наукой и обществом посвящаются манифесты и воззвания ученых сообществ. Институт, подвергшийся нападению, должен заново оценить свои основания, переформулировать свои цели, найти свое рациональное оправдание. Кризис призывает к самооценке. Ныне, столкнувшись с вызовом, брошенным их образу жизни, потрясенные ученые погрузились в со­ стояние острого самоосознания: осознания самих себя как неотъем­ лемой части общества с соответствующими обязательствами и инте­ ресами 1 . Башня из слоновой кости становится ненадежным прибежищем, когда кто-то штурмует ее стены. После длительного периода относительного спокойствия, в течение которого получение и распро­ странение знания заняло лидирующее место, если даже не высшую ступень в шкале культурных ценностей, ученые вынуждены оправ­ дывать науку перед людьми. Таким образом, они прошли полный круг и достигли точки повторного появления науки в современном мире. Три века тому назад, когда институт науки мог претендовать лишь на скромную независимую гарантию социальной поддержки, натурфи­ лософам точно так же приходилось оправдьгвать науку как средство достижения культурно узаконенных целей экономической полезно­ сти и прославления Бога. Занятия наукой не были в то время само­очевидной ценностью. Однако с непрекращающимся потоком дос­ тижений инструментальное было превращено в конечное, а сред­ ство — в цель. Обретя тем самым твердую почву под ногами, ученый стал считать себя независимым от общества и рассматривать науку как самоценное предприятие, происходящее в обществе, но не яв­ ляющееся его частью. Потребовалось фронтальное наступление на автономию науки, чтобы превратить этот сангвинический изоляцио­ низм в реалистичное участие в революционном конфликте культур. Споры вокруг этой проблемы привели к прояснению и укреплению этоса современной науки.

• 1 С тех пор, как это было написано в 1942 году, стало очевидно, что шок, вызван­ный атомным взрывом над Хиросимой, привел уже гораздо большее число ученых к осознанию социальных последствий своей научной работы. — Примеч. автора.

«Наука» — обманчиво широкое слово, обозначающее множество отличных друг от друга, хотя и взаимосвязанных элементов. Обыч­но оно используется для обозначения (1) некоторого набора особых методов, с помощью которых удостоверяется знание, (2) накоплен­ ного запаса знания, проистекающего из применения этих методов, (3) набора культурных ценностей и нравов, руководящих теми дея- тельностями, которые называются научными, или (4) любой ком­ бинации вышеприведенных составляющих. Здесь мы предвари­ тельно сосредоточим свой интерес на культурной структуре науки, т.е. одном ограниченном аспекте науки как института. Таким об­ разом, мы будем рассматривать не методы науки, а те нравы, кото­рыми они окружены. Разумеется, методологические каноны часто представляют собой как технические приемы, так и моральные при­ нуждения, однако нас интересуют исключительно последние. Это очерк по социологии науки, а не экскурс в методологию. Аналогич­ ным образом, мы не будем заниматься фундаментальными откры­ тиями науки (гипотезами, единообразиями, законами), за исклю­ чением того аспекта, в котором они связаны со стандартизирован­ ными социальными чувствами в отношении науки. Этот очерк — не упражнение в эрудиции.

Этос науки — это аффективно окрашенный комплекс ценностей и норм, считающийся обязательным для человека науки 1а . Нормы выра­ жаются в форме предписаний, запрещений, предпочтений и разреше­ ний. Они легитимируются в терминах институциональных ценностей. Эти императивы, передаваемые наставлением и примером и поддер­ живаемые санкциями, в различных степенях интернализируются уче­ ным, формируя тем самым его научную совесть или, если кто-то пред­почитает это новомодное выражение, его суперэго. Хотя этос науки не кодифицирован 2 , его можно вывести из того морального консенсуса ученых, который находит выражение в обычной научной практике, в бесчисленных произведениях научного духа и в моральном негодова­ нии, направленном на нарушения этого этоса.

Исследование этоса современной науки — не более чем ограничен­ное введение в более масштабную проблему: проблему сравнительного изучения институциональной структуры науки. Хотя подробные мо­нографии, в которых собран необходимый сравнительный материал, малочисленны и разрозненны, они дают некоторую основу для приня­ тия предварительного допущения, что «наука получает возможность для развития в демократическом порядке, интегрированном с этосом на­ уки в единое целое». Это не значит, что занятия наукой ограничивают­ ся одними только демократиями 3 . В определенной степени поддержку науке оказывали самые разные социальные структуры. Достаточно вспомнить, что Accademia del Cimento пользовалась поддержкой двух Медичи, что Карл II заслуживает исторического внимания своим согласием на учреждение Лондонского Королевского Общества и под­ держкой Гринвичской обсерватории, что Academie des Sciences была уч­ реждена под покровительством Людовика XIV (по совету Кольбера), что Фридрих I , поддавшись уговорам Лейбница, взял на содержание Берлинскую Академию и что Санкт-Петербургская Академия наук была учреждена Петром Великим (с тем, чтобы опровергнуть мнение, будто русские варвары). Но такие исторические факты отнюдь не предполага­ ют случайной связи между наукой и социальной структурой. Есть еще один вопрос — о пропорциональном соотношении научных достиже­ ний и научного потенциала. Наука развивается, разумеется, в разных со­ циальных структурах, но какая из них предоставляет институциональ­ ный контекст для наибольшей полноты ее развития?

• '* О понятии « этос » см .: Sumner, Folkways, p. 36 и далее ; Hans Speier, «The Social Determination ofldeas», Social Research, 1938, Vol. 5, p. 196 идалее ; Max Scheler, Schriften aus dem Nachlass (Berlin, 1933), B. 1, S. 225—262. АльберБайе в своей книге на эту тему быстро отказывается от описания и анализа ради проповеди; см.: Albert Bayet , La morale de la science ( Paris , 1931). — Примеч. автора.
• 2 Как замечает Байе : «Cette morale [de la science] n'a pas eu ses theoriciens, mais elle a eu ses artisans. Elle n'a pas exprime son ideal, mais elle Га servi: il est implique dans l'existence meme de la science». («У этой морали [науки] не было своих теоретиков, но были свои ремесленники. Она не выражает свой идеал, но служит ему: он лежит в основе существования самой науки».) Op . cit ., p . 43. — Примеч. автора.
• 1 Токвиль пошел еще дальше: «Будущее покажет, способна ли эта столь редкая и плодотворная страсть [к науке] с такой же легкостью рождаться и развиваться в усло­ виях демократии, как и во времена аристократического правления. Что касается лич­ но меня, то я верю в это с трудом». A. de Tocqueville, Democracy in America (N.Y., 1898), Vol. II, p. 51. (А. де Токвиль, «Демократия в Америке». — М: 1992, с. 342.) См. также другое истолкование фактических данных: «Невозможно установить простую при­чинную связь между демократией и наукой и утверждать, что демократическое об­ щество одно только способно дать необходимую почву для развития науки. И вместе с тем не может быть простой случайностью, что наука достигала своего расцвета имен­ но в демократические эпохи». Henry E. Sigerist, «Science and Democracy», Science and Society, 1938, Vol. 2, p. 291. - Примеч . автора .

Этос науки

Институциональная задача науки — приумножение достоверно­го знания. Технические методы, используемые для достижения этой цели, дают релевантное определение того, что такое знание: это эм­ пирически подтвержденные и логически согласованные предсказа­ния. Институциональные императивы (нравы) вытекают из этой за­ дачи и этих методов. Вся структура технических и моральных норм служит достижению конечной цели. Техническая норма адекватно­ го, достоверного и надежного эмпирического подтверждения есть необходимое условие обоснованности и истинности предсказания; техническая норма логической согласованности — необходимая пред­ посылка его систематичности и достоверности. Нравы науки имеют методологическое рациональное оправдание, однако обязывающими они являются не только в силу своей процедурной эффективности, но и потому, что считаются правильными и хорошими. Они в такой же степени моральные, в какой и технические предписания.

Этос современной науки образуют четыре набора институцио­ нальных императивов: универсализм, коммунизм, бескорыстность и организованный скептицизм.

Универсализм

Универсализм 4 находит непосредственное выражение в каноне, согласно которому претензии на истину, каким бы ни был их источник, должны быть подчинены заранее установленным безличным кри­ териям: должны согласовываться с наблюдением и ранее подтверж­ денным знанием. Согласие или отказ внести эти притязания в анна­ лы науки не должны зависеть от личностных или социальных атри­ бутов их защитника; его раса, национальность, религия, класс и лич­ ные качества сами по себе нерелевантны. Объективность исключает партикуляризм. То обстоятельство, что научно верифицированные формулировки указывают на объективные последовательности и кор­ реляции, препятствует всяким попыткам навязать партикуляристс- кие критерии достоверности. Процесс Габера не может быть аннули­ рован нюрнбергским декретом, равно как англофоб не в силах отме­нить закон гравитации. Шовинист может вычеркнуть имена чуждых ему ученых из учебников истории, но их формулы останутся незаме­нимыми для науки и технологии. Сколь бы echt - deutsch * или стопро­ центно американским ни было конечное приращение научного зна­ния, к факту каждого нового технического достижения всегда в ка­ кой-то степени сопричастны и чужаки. Императив универсализма глу­ боко укоренен в безличном характере науки.

• 4 Основополагающий анализ универсализма в социальных отношениях см. в книге Толкота Парсонса «Социальная система». Выражения веры в то, что «наука полностью независима от национальных границ, рас и вероисповеданий», см. в резолюции Совета Американской ассоциации развития науки, помещенной в журнале Science , 1938, Vol . 87, p . 10; а также в статье: « The Advancement of Science and Society : Proposed World Association », Nature , 1938, Vol . 141, p . 169. — Примеч. автора.

Однако институт науки всего лишь часть более широкой соци­альной структуры, с которой он не всегда интегрирован. Когда эта широкая культура противостоит универсализму, этос науки под­вергается серьезному испытанию. Этноцентризм несовместим с универсализмом. Человек науки — особенно во времена междуна­родных конфликтов, когда господствующее определение ситуации выдвигает на передний план национальные лояльности — оказы­ вается под влиянием противоборствующих императивов научного универсализма и этноцентрического партикуляризма 43 . Структура ситуации, в которую он попадает, определяет ту социальную роль, которую ему предлагается сыграть. Человек науки может превратить­ ся в человека войны — и соответственно действовать. Так, в 1914 году манифест 93 немецких ученых и гуманитариев — среди кото­рых были Байер, Брентано, Эрлих, Габер, Эдуард Мейер, Оствальд, Планк, Шмоллер и Вассерман — вызвал бурную полемику, в ходе которой немцы, французы и англичане обряжали в одеяния ученых свои политические Я. Беспристрастные ученые оспаривали «враждеб­ ные» вклады в науку, вменяя друг другу в вину националистическую пристрастность, взаимное восхваление, интеллектуальную непоря­ дочность, некомпетентность и отсутствие творческих способностей 5 . Тем не менее само это отклонение от нормы универсализма факти­чески предполагало легитимность данной нормы. Ибо националис­ тическая пристрастность оскорбительна лишь тогда, когда о ней су­дят исходя из стандарта универсализма; в ином институциональном контексте она переопределяется как добродетель, патриотизм. Та­ким образом, нравы вновь подтверждаются самим презрительным отношением к их несоблюдению.

• * Беспримесно немецким (нем.). — Примеч. пер.
• 4а Все остается так, как и в 1942 году, когда это было написано. К 1948 году политические лидеры Советской России усилили свою ориентацию на русский на­ ционализм и начали настаивать на «национальном» характере науки. Так, в передо­ вой статье «Против буржуазной философии космополитизма», напечатанной в «Воп­ росах философии» (1948, № 2, с. 14—29) (английский перевод опубликован в Current Digest of the Soviet Press , February 1, 1949, Vol . 1, № 1, p . 9), говорится: «Только без­ родный космополит, для которого глубоко безразличны действительные судьбы науки, может с пренебрежительным равнодушием отрицать наличие многокрасоч­ных национальных форм, в которых живет и развивается наука. Космополит заме­няет реальную историю науки и конкретные пути ее развития выдуманными пред­ ставлениями о какой-то вненациональной, надклассовой науке, якобы лишенной всего богатства национальных красок, живого блеска и специфики народного творчества и превращенной в некий бесплотный дух... Марксизм-ленинизм вдребезги разбивает космополитические выдумки о надклассовой, вненациональной, «обще­человеческой» науке и со всей определенностью доказывает, что наука, как и вся культура в современном обществе, национальна по форме и классова по содержа­нию» (с. 23). В этой точке зрения смешиваются два разных вопроса. Во-первых, культурный контекст, существующий в любой данной нации или обществе, может предрасполагать ученых сосредоточивать внимание на определенных проблемах, чутко реагировать на одни проблемы, а не на другие, находящиеся на передовых рубежах развития науки. Это было замечено уже давно. Однако этот вопрос в осно­ ве своей отличен от второго, а именно: критерии обоснованности притязаний на научное знание не являются делом национального вкуса или культуры. Рано или поздно спор между претензиями на достоверность разрешается универсалистскими фактами природы, согласующимися с одной теорией, но не согласующимися с дру­ гой. Приведенная цитата интересна прежде всего тем, что она иллюстрирует тен­ денцию этноцентризма и обостренных национальных лояльностей проникать в сами критерии научной достоверности. — Примеч. автора.

Даже подвергаясь контрдавлению, ученые всех национальностей оставались, в более прямом смысле, верны универсалистскому стандарту. Подтверждался интернациональный, безличный, фактичес­ ки анонимный характер науки 6 . ( Пастер : «Le savant a une patrie, la science n'en a pas»*.) Отказ от этой нормы воспринимался как веро­ ломство.

• 5 Поучительную подборку таких документов см. в: Gabriel Pettit , Maurice Leudet , Les allemands et la science ( Paris , 1916). Феликс ле Дантек, например, обнаруживает, что Эрлих и Вейсман совершили в отношении мира науки типично немецкое мошен­ ничество. ( F . Le Dantec , « Le blufFde la science allemande ».) Пьер Дюгем приходит к зак­ лючению, что «геометрический дух» немецкой науки удушил «дух точности»; P . Duhem , La science allemande ( Paris , 1915). Книга Келлермана — Hermann Kellermann , Der Krieg der Geister ( Weimar , 1915) — одухотворенный аналог этой же позиции. Конфликт про­должался и после войны; см.: Karl Kherkhof , Der Krieg gegen die Deutsche Wissenschaft ( Halle , 1933). — Примеч. автора.

Универсализм находит дальнейшее выражение в требовании, что­ бы перед одаренными людьми была открыта карьера. Рациональное обоснование этого задается институциональной целью. Ограничивать доступ к научной карьере на каких-либо иных основаниях, кроме не­ достатка компетентности, значит наносить ущерб приумножению зна­ ния. Свободный доступ к научным занятиям является функциональ­ ным императивом. Практическая целесообразность и мораль совпада­ ют. Отсюда аномальность Карла II , прибегшего к нравам науки с тем, чтобы осудить Королевское Общество за вынашиваемые им планы ис­ ключения из своих рядов Джона Граунта, политического арифметика, и его высочайших наставлений, что «ежели оно и впредь будет нахо­ дить таких торговцев, то ему надлежит беспрекословно и без долгих разговоров принимать их в свои ряды».

Здесь этос науки опять-таки может входить в разногласия с это- сом более широкого общества. Ученые могут усваивать кастовые стан­ дарты и закрывать доступ в свои ряды тем, кто обладает низшим ста­ тусом, независима от того, каковы их способности и достижения. Однако это провоцирует нестабильную ситуацию. Извлекаются на­ ружу до мелочей продуманные идеологии, призванные затушевать несовместимость кастовых нравов с институциональной задачей на­ уки. Члены низшей касты должны быть показаны от природы неспо­собными к научной работе либо по крайней мере должен системати­ чески обесцениваться их вклад в науку. «Из истории науки можно привести тот факт, что основоположники физических исследований и великие первооткрыватели, начиная с Галилея и Ньютона и закан­ чивая ведущими физиками нашего времени, были почти исключи­ тельно арийцами, главным образом представителями нордической расы». Уточнение «почти исключительно» признается недостаточным основанием для того, чтобы отказать представителям других каст в каких бы то ни было притязаниях на научные достижения. Поэтому такая идеология находит свое логическое завершение в представле­ ниях о «хорошей» и «плохой» науке: реалистичная, прагматичная на­ ука арийцев противопоставляется догматичной, формальной науке неарийцев 7 . В других случаях основания для исключения ищут во вне- научной способности людей науки быть врагами государства или цер­ кви 8 . Так, защитники культуры, отрекающейся от универсалистских стандартов, как правило, чувствуют себя обязанными на словах под­ держивать эту ценность в области науки. Универсализм лицемерно утверждается в теории и подавляется на практике.

• 6 См. признание в вере профессора Э. Гле(в: Pettit , Leudet , op . ci 7., p . 181): «,.. il ne peut у avoir une verity allemande , anglaise , itallienne ou japonaise pas plus qu ' une franchise . Et parler de science allemande , anglaise ou franc , aise , c ' est enoncer une proposition contradictoire a l ' idee тете de science », («...не может быть истины немецкой, англий­ской, итальянской или японской, равно как и французской. И говорить о немецкой, английской или французской науке значит выступать с утверждением, противореча­щим самой идее науки».) См. также уверения Грассе и Рише: ibid . — Примеч. автора.
• * У ученого есть родина, у науки ее нет (фр.). — Примеч. пер.

Этос демократии, как бы неадекватно ни воплощался он на прак­ тике, включает в себя универсализм как главный направляющий принцип. Демократизация равносильна прогрессивному устране­ нию ограничений на упражнение и развитие социально ценимых способностей. Не фиксация статуса, а безличные критерии дости­ жения характеризуют демократическое общество. В той мере, в ка­ кой такие ограничения все-таки сохраняются, они рассматривают­ ся как препятствия на пути к полной демократизации. Так, например, в той мере, в какой демократия, основанная на принципе laissez - faire , допускает накопление отличительных преимуществ для некоторых сегментов населения, отличия, не связанные с доказанными разли­ чиями в способностях, становятся вследствие демократического про­ цесса объектом возрастающего регулирования со стороны полити­ ческой власти. В условиях изменения должны вводиться новые тех­ нические формы организации для сохранения и расширения равен­ства возможностей. Политический аппарат, призванный воплощать на практике демократические ценности, может, стало быть, изме­ няться, однако универсалистские стандарты остаются в силе. В той степени, в какой общество является демократическим, оно обеспе­ чивает простор осуществлению универсалистских критериев в науке.

• 7 Johannes Stark, Nature, 1938, Vol. 141, p. 772; «Philipp Lenard als deutscherNaturforschen>, Nationalsozialistische Monatshefte, 1936, B. 7, S. 106—112. Здесь напрашивается сравне­ ние с противопоставлением «немецкой» и «французской» науки, которое проводил Дюгем. — Примеч. автора.
• 8 «Wir haben sie [«marxistischen Leugner»] nicht entfernt als Vertreter der Wissenschaft, sondern als Parteigaenger einer politischen Lehre, die den Umsturz aller Ordnungen auf ihre Fahne geschrieben hatte. Und wir mussten hier urn so entschlossener zugreifen, als ihnen die herrschende Ideologie einer wertfreien und voraussetzungslosen Wissenschaft ein willkommener Schutz fuer die Fortfuehrung ihrer Plaene zu sein schien. Nicht wir haben unsanderWuerde der freien Wissenschaft vergangen...» Bernhard Rust, Das nationalsozialistische Deutschland und die Wissenschaft (Hamburg, 1936), S. 13. — При ­ меч . автора .

«Коммунизм»

«Коммунизм», в неспециальном и более широком смысле общего владения благами, — второй неотъемлемый элемент научного это- са. Фундаментальные открытия науки являются продуктом социаль­ного сотрудничества и предназначены для сообщества. Они образу­ ют общее наследие, в коем доля индивидуального производителя стро­ го ограничена. Закон или теория, носящие чье-либо имя, не входят в исключительную собственность первооткрывателя и его наследников, равно как нравы не наделяют их особыми правами пользоваться и распоряжаться ими. Право собственности в науке сводится рацио­ нальными основаниями научной этики к самому минимуму. При­ тязания ученого на «свою» интеллектуальную «собственность» ог­ раничиваются притязаниями на признание и уважение, которые, если данный институт функционирует хотя бы с минимальной сте­ пенью эффективности, приблизительно соразмерны значимости того нового, что он внес в общий фонд знания. Эпонимия — напри­ мер, система Коперника или закон Бойля — является, стало быть, одновременно и мнемоническим средством, и средством увекове­ чения памяти о ком-то.

Учитывая такой институциональный акцент на признании и ува­ жении как единственном праве собственности ученого в его откры­ тиях, «нормальной» реакцией становится озабоченность научным приоритетом. Те споры о приоритете, которыми размечены ключе­ вые вехи в истории современной науки, порождаются этим институ­циональным акцентом на оригинальности 9 . Отсюда берет начало со­ стязательное сотрудничество. Продукты конкуренции обобществляют­ ся 10 , а почести достаются производителю. Нации подхватывают приязания на первенство 10 *, и свежие вливания в общее достояние науки обильно снабжаются национальными именами: взять хотя бы споры, разгоревшиеся в связи с конкурирующими притязаниями Ньютона и Лейбница на изобретение дифференциального исчисления. Однако все это не никак не затрагивает статус научного знания как общего достояния.

• 9 Ньютон, опираясь на добытый тяжкими трудами опыт, говорил, что «[есте­ ственная] философия — Дама, настолько грешащая нахальным сутяжничеством, что иметь с ней дело человеку все равно что заниматься судебными тяжбами». Роберт Гук, социально мобильный индивид, возвышение которого в статусе основывалось всецело на его научных достижениях, слыл невероятным «сутяжником». — Примеч. автора.
• 10 Такая профессия, как медицина, какой бы сильный отпечаток ни накладывал на нее торгашеский дух более широкого общества, принимает научное знание как общую собственность. См.: R . H . Shryock , « Freedom and Inference in Medicine », The Annals , 1938, Vol . 200, p . 45: «...медицинская профессия... обычно неодобрительно смотрела на патенты, приобретаемые медиками... Эта официальная профессия... со­ храняла установку противодействия частным монополиям еще со времен появления патентного права в семнадцатом веке». В данной связи возникает двусмысленная си­ туация, когда в кругах, в которых обобществление знания остается незыблемым, обоб­ ществление медицинской практики отвергается. — Примеч. автора.

Институциональное представление о науке как о части обществен­ ной сферы связано с императивом сообщения об открытиях. Секрет­ ность — антитеза этой нормы; полная и открытая коммуникация — ее осуществление". Давление, подталкивающее к распространению научных результатов, подкрепляется институциональной задачей рас­ ширения границ знания и стимулирующей силой признания, кото­ рое, конечно же, зависит от публикации. Ученый, не сообщающий о своих важных открытиях научному сообществу — этакий, стало быть, Генри Кавендиш, — становится мишенью амбивалентных реакций. Его ценят за его талант и, возможно, за его скромность. Но с институ­ циональной точки зрения его скромность, всерьез говоря, неумест­ на, учитывая моральное принуждение делиться богатствами науки. В этой связи замечание Олдоса Хаксли по поводу Генри Кавендиша, каким бы оно ни было обывательским, весьма показательно: «От вос­хищения его гением нас удерживает некоторое неодобрение; мы чув­ ствуем, что такой человек эгоистичен и антисоциален». Эпитеты эти особенно поучительны, ибо предполагают нарушение определенно­ го институционального императива. Утаивание научного открытия, даже если за ним не стоит никакого скрытого мотива, является пре­ досудительным.

• " а Ныне русские, официально поставив во главу угла чувство глубокого почте­ ния к Родине, начали настаивать на важности определения приоритетов в научных открытиях. Например: «Малейшее игнорирование приоритетных вопросов в науке, малейшее пренебрежение ими должно поэтому решительно осуждаться, ибо оно на руку нашим врагам, которые прикрывают свою идеологическую агрессию космопо­ литическими разговорами о мнимой несущественности приоритетных вопросов в науке, т.е. вопросов о том, какие народы и какой вклад внесли в общую сокровищни­ цу мировой культуры». И далее: «Русский народ имеет наиболее богатую историю. На протяжении этой истории он создал богатейшую культуру, из которой почерпну­ ли многое и продолжают черпать до сих пор все остальные нации нашей страны, как и народы других стран мира» {Вопросы философии, указ. соч., с. 25, 27—28). Это напо­ минает националистические притязания, бывшие в ходу в девятнадцатом веке в За­падной Европе, а также нацистские притязания, выдвинутые в двадцатом веке. (См. текст, к которому относится примечание 9.) Националистический партикуляризм не способствует беспристрастным оценкам хода научного развития. — Примеч. автора.
• 11 См .: J.D. Bernal, The Social Function of Science, p. 150—151. Бернал отмечает: «Росту современной науки сопутствовал решительный отказ от идеала секретнос­ ти». Бернал приводит замечательную цитату из Реомюра ( Reaumur , L ' Art de convertir le forge en acier ), в которой моральное принуждение к опубликованию собственных исследований открыто связывается с другими элементами научного этоса. Напри ­ мер : «...il у eut gens trouverent etrange que j'eusse publie des secrets, qui ne devoient pas etre reveles... est-il bien sur que nos deouvertes soient si fort a nous que le Public n'y ait pas droit, qu'elles ne lui appartiennent pas en quelque sorte?.. resterait il bien des circonstances, ou noussoions absolument Maootres de nos decouvertes?.. Nous nous devons premierement a notre Patrie, mais nous nous devons aussi au rest du monde; ceux qui travaillent pour perfectionner les Sciences et les Arts, doivent meme se regarder commes les citoyens du monde entier». — Примеч . автора .

Общественный характер науки находит дальнейшее отражение в признании учеными своей зависимости от культурного наследия, на которое никто из них не имеет каких бы то ни было исключительных прав. Замечание Ньютона: «Если я и увидел дальше, то только благо­ даря тому, что стоял на плечах гигантов», — выражает чувство обя­ занности общему наследию и одновременно признание фундамен­ тальной кооперативности и кумулятивности научного достижения 12 . Скромность научного гения не просто уместна с точки зрения культу­ры, но и вытекает из сознания того, что научный прогресс предполага­ ет сотрудничество прошлых и нынешних поколений. Именно Кар- лейль, а не Максвелл доставлял себе удовольствие мифотворческой концепцией истории.

Коммунизм научного этоса несовместим с определением техно­ логии как «частной собственности» в капиталистической экономи­ ке. В нынешних работах о «крахе науки» отражается этот конфликт. Патенты декларируют исключительные права пользования, а часто и неиспользования. Утаивание изобретения идет вразрез с рациональ­ными основаниями научного производства и распространения науч­ ных результатов, что можно увидеть из решения суда поиску США к Американской Телефонной Компании Белла: «Изобретатель — это тот, кто открыл нечто ценное. Это его абсолютная собственность. Он может утаивать свое знание от общественности...» 11 Реакции на эту конфликтную ситуацию были разными. Некоторые ученые в качестве средства самозащиты стали брать патенты на свои работы, дабы гарантировать их доступность для общественного использования. Па­ тенты брали Эйнштейн, Милликен, Комптон, Лангмур 14 . Ученых на­ стойчиво призывали становиться учредителями новых экономичес­ ких предприятий 15 . Другие пытаются разрешить этот конфликт, ста­новясь на сторону социализма 16 . Эти предложения — и те, которые требуют от научных открытий экономической отдачи, и те, которые требуют таких изменений в социальной системе, которые бы позво­лили науке заниматься своим делом — отражают расхождения в по­ нимании интеллектуальной собственности.

• 12 В некоторой степени любопытно, что афоризм Ньютона — стандартная фраза, которую постоянно повторяли по крайней мере с двенадцатого века. Видимо, зави­ симость открытия и изобретения от существующей культурной основы была замече­на несколько раньше, чем появились на свет соответствующие формулировки совре­ менных социологов. См.: / sis , 1935, Vol . 24, p . 107-109; 1936, Vol . 25, p . 451-452. - Примеч. автора.
• 13 167 U . S . 224 (1897), цит. по: BJ . Stern, «Restraints upon the Utilization of I nventions», The Annals, 1938, Vol. 200, p. 21. Более подробное обсуждение этого случая см . в даль ­ нейших исследованиях Стерна , которые здесь цитируются , а также в книге : Walton Hamilton, Patents and Free Enterprise (Temporary National Economic Committee Monograph No. 31, 1941). - Примеч . автора .

Незаинтересованность

Наука, как и вообще все профессии, включает в качестве базис­ ного институционального элемента незаинтересованность. Незаин­ тересованность не следует приравнивать к альтруизму, так же как и заинтересованное действие — к эгоизму. Такие приравнивания сме­ шивают институциональный и мотивационный уровни анализа 17 . Уче­ ному чего только не приписывали: страсть к познанию, праздное лю­ бопытство, альтруистическую заботу о благе человечества и множе­ ство других особых мотивов. Поиск отличительных мотивов велся, как оказалось, в неправильном направлении. Поведение ученых харак­ теризуется скорее отличительным образцом институционального кон­ троля над широким спектром мотивов. Ибо как только институт пред­ писывает незаинтересованную деятельность, в интересах ученых под­ чиниться этому требованию под страхом санкций и — в той мере, в какой эта норма стала их внутренней нормой — под страхом психо­ логического конфликта.

Фактическое отсутствие обмана в анналах науки, которое выгля­ дит исключительным, если сравнить их с летописью других сфер дея­ тельности, иногда объясняли личными качествами ученых. При этом подразумевается, что ученые рекрутируются из числа людей, прояв­ ляющих необычайно высокую степень моральной чистоты. На самом деле удовлетворительных свидетельств того, чтобы дело обстояло та­ким образом, нет; более убедительное объяснение можно обнаружить в некоторых отличительных качествах самой науки. В какой бы сте­пени ни заключало научное исследование уже в самом себе проверя­емость результатов, оно подлежит уточняющей проверке других экс­ пертов. Иначе говоря — и это замечание, несомненно, может быть истолковано как/ ese majesty *, — деятельности ученых подчинены стро­ гому полицейскому надзору, причем, быть может, в такой степени, которой нет параллелей нив одной другой сфере деятельности. Требо­ вание незаинтересованности имеет прочные основания в обществен­ ном характере и проверяемости науки, и это обстоятельство, как мож­но предположить, внесло свою лепту в честность людей науки. В цар­ стве науки существует конкуренция — конкуренция, усиленная акцен­ том на приоритетность как критерий достижения, — и в условиях такой состязательности вполне могут зарождаться стимулы, побуждающие превзойти соперников незаконными средствами. Но такие импульсы могут найти лишь скудную возможность выразиться в области научно­ го исследования. Превознесение кумиров, неформальные клики, мно­гочисленные, нетривиальные публикации — эти и другие методы мо­ гут использоваться для самовозвеличивания 18 . Но если говорить в це­ лом, необоснованные претензии оказываются ничтожными и неэффек­ тивными. Перевод нормы незаинтересованности в практику действенно поддерживается конечной ответственностью ученых перед своими кол­ легами. Предписания социализированного чувства и практической целесообразности в значительной степени совпадают, и эта ситуация благоприятствует институциональной стабильности.

• 14 Hamilton, op. с / Л , p. 154; J. Robin, L'oeuvrescientifique, saprotection-juridique (Paris, 1928). — Примеч . автора .
• 15 Vannevar Bush, «Trends in Engineering Research», Sigma Xi Quarterly, 1934, Vol. 22, p. 49. — Примеч . автора .
• 16 Bernal , op . cit ., p . 155 и дальше. — Примеч. автора.
• "Talcott Parsons, «The Professions and Social Structure», Social Forces, 1939, Vol. 17, p. 458—459; cp. George Sarton, The History of Science and the New Humanism (New York, 1931), p. 130 и дальше . Различие между институциональными принуждениями и мо­ тивами является, разумеется, ключевым понятием марксистской социологии. — При­ меч. автора.

В этом отношении область науки несколько отличается от про­ чих профессий. Ученый не сталкивается vis - a - vis со своей обыватель­ ской клиентурой, как, например, врач или юрист. Возможность экс­ плуатации доверчивости, невежества и зависимости обывателя тем самым значительно уменьшается. Обман, махинации и безответствен­ ные претензии (шарлатанство) даже менее вероятны, чем в «обслу­ живающих» профессиях. Стимулы к уклонению от соблюдения нра­ вов науки развиваются в той мере, в какой отношение «ученый — обыватель» становится главенствующим. Когда структура контро­ ля, осуществляемого квалифицированными коллегами, оказывает­ ся неэффективной, вступают в игру злоупотребление экспертной вла­ стью и создание псевдонаук 19 .

• * оскорбление начальства (фр.). — Примеч. пер.
• 18 См. обзор Логана Уилсона в книге The Academic Man , p . 201 и далее. — Примеч. автора.
• 19 См .: RA. Brady, The Spirit and Structure of German Fascism (N.Y., 1937), Chapter П ; Martin Gardner, In the Name of Science (N.Y.: Putnam's, 1953). — Примеч . автора .

Добрая репутация науки и ее высокий моральный статус в глазах обывателя, вероятно, в немалой степени обязаны технологическим достижениям 193 . Каждая новая технология несет с собою свидетель­ ство честности ученого. Наука выполняет свои обещания. Однако ее авторитет может использоваться и иногда используется в корыстных целях, причем именно потому, что обыватели часто не в состоянии отличить ложные притязания на такой авторитет от подлинных. Мни­ мо научные заявления тоталитарного оратора о расе, экономике или истории оказываются для неподготовленной обывательской аудито­рии в одном ряду с газетными сообщениями о расширяющейся Все­ ленной или волновой механике. В обоих случаях человек-с-улицы не может их проверить, и в обоих случаях они могут идти вразрез со здра­ вым смыслом. Как бы то ни было, мифы будут казаться широкой пуб­ лике более убедительными и будут для нее, безусловно, более понят­ ными, нежели проверенные научные теории, поскольку они ближе к ее обыденному опыту и культурным предубеждениям. Следователь­ но, население в целом — отчасти благодаря научным достижениям — становится восприимчивым к новым мистицизмам, выраженным в якобы научных категориях. Заимствованный авторитет науки наде­ ляет престижем ненаучную доктрину.

Организованный скептицизм

Как мы увидели в предыдущей главе, организованный скепти­цизм различными способами взаимосвязан с другими элементами научного этоса. Это одновременно и методологическое, и институ­ циональное требование. Подвешивание суждения до тех пор, пока «на руках не окажутся факты», и отстраненное исследование мне­ ний, внушающих веру, под углом зрения эмпирических и логичес­ ких критериев периодически вовлекало науку в конфликт с другими институтами. Наука, которая вопрошает о фактах, в том числе и по­ тенциальных фактах, касающихся каждого аспекта природы и об­ щества, может вступать в конфликт с другими установками в отно­ шении техже самых данных, кристаллизованными и зачастую риту- ализованными другими институтами. Научный исследователь не признает никакой пропасти между сакральным и профанным, меж­ ду тем, что требует некритичного почтения, и тем, что можно объективно проанализировать. («Ein Professor ist ein Mensch der anderer Meinungist»*.)

• "* Фрэнсис Бэкон предлагает одну из первых и наиболее емких формулировок этого популярного прагматизма: «То, что более всего полезно на практике, то пра­ вильнее всего и в теории». F . Bacon , Novum Organum , Book II , p . 4. — Примеч. автора.

В этом, по-видимому, и кроется источник бунтов против так на­зываемого вторжения науки в иные сферы. Такое сопротивление со стороны организованной религии стало теперь менее значимым по сравнению с сопротивлением экономических и политических групп. Это противостояние может существовать совершенно независимо от внедрения конкретных научных открытий, которые кажутся обесце­ нивающими партикулярные догмы церкви, экономики или государ­ ства. Скорее всего оно вызывается рассеянным, зачастую неясным пониманием того, что скептицизм угрожает текущему распределению власти. Конфликт этот обостряется всякий раз, когда наука распрос­ траняет свои исследования на новые области, в отношении которых уже существуют институционализированные установки, и всякий раз, когда расширяют сферу своего контроля другие институты. В совре­ менном тоталитарном обществе и антирационализм, и централиза­ция институционального контроля служат ограничению поля науч­ ной деятельности.

• * Профессор — это человек, у которого на все есть свое мнение (нем.). — При­ меч. пер.

Заподозрить в себе всю меру собственного неведения — первый шаг к тому, чтобы заменить это неведение знанием. О том, какое вли­ яние оказали изменения в методах производства на проблемы, пове­дение и перспективы рабочего, известно на самом деле очень мало; узнать же об этом нужно очень много. В короткой статье, посвящен­ной этой огромной теме, можно в лучшем случае лишь очертить об­ щие контуры нашего невежества. В наших силах лишь указать на ряд исследовательских открытий, ставших теперь нашим достоянием, ус­ ловия, необходимые для надлежащего углубления этих открытий, и со­ циальную организацию последующих исследований, которая нужна нам для достижения этих результатов.

Вера в то, что технологический прогресс есть самоочевидное бла­ го, настолько широко распространена и настолько глубоко укорене­ на, что люди по большому счету так и не удосужились обратить вни­мание на те общественные условия, при которых это и в самом деле так. Если технология и является благом, то только благодаря своим последствиям для человека, то есть благодаря тому, что у большого числа по-разному социально размещенных людей есть основания считать ее таковой в свете своего опыта. И возникают ли у людей действительно такие основания, зависит не столько от внутреннего характера развивающейся технологии, создающей возрастающую способность производить изобилие благ, сколько от структуры об­ щества, определяющей, какие группы и индивиды будут извлекают пользу из этого возросшего изобилия, а какие — испытывать соци­ альные неурядицы и нести человеческие издержки, создаваемые но­ вой технологией. Многие люди в нашем обществе обнаруживают, что плюралистические социальные последствия прогрессивного внедре­ния трудосберегающих технологий им далеко не выгодны. Данные о технологической безработице, вытеснении труда, устаревании навы­ков, перерывах в занятости и уменьшении суммы рабочих мест, при­ходящихся на единицу продукции, сколь бы ни были они скудными, указывают на то, что именно рабочие несут на себе основное бремя промахов, допущенных в планировании упорядоченного внедрения достижений в производственные процессы.

Исследование этих вопросов, конечно, не панацея от тех соци­ альных неурядиц, которые приписываются нынешним методам внедре­ ния технологических достижений; однако такое исследование может выявить относящиеся к делу факты — иначе говоря, может заложить основу для принятия необходимых решений теми, кого многообраз­ ные последствия технологического изменения непосредственно затра­гивают. Социальных исследований в этой области поразительно мало, и было бы в некоторой степени интересно выяснить, почему это так.

Сначала мы окинем взором ряд открытий, которые стали результа­ том социального исследования в этой общей области; затем рассмотрим некоторые факторы, влияющие на социальную роль инженеров — осо­ бенно тех из них, кто непосредственно занят изобретением и констру­ ированием производственного оборудования, — а также социальные последствия их творческой работы; и наконец, предложим вниманию некоторые наиболее очевидные проблемы и возможности дальней­ших исследований, посвященных социальным последствиям трудо­ сберегающих технологий.

Социальные последствия технологических изменений

Исследования выявили ряд социальных последствий технологи­ческого изменения, из которых здесь будут упомянуты лишь немно­ гие. Они располагаются в диапазоне от самых непосредственных воз­ действий на природу трудовой жизни — или социальную анатомию работы — до воздействий, затрагивающих институциональные и струк­ турные образцы ( patterns ) более широкого общества.

Социальная анатомия работы

Выяснилось, что новые производственные процессы и оборудо­ вание неизбежно оказывают влияние на сеть социальных отношений между рабочими, вовлеченными в производство. Для людей, работа­ ющих на заводе, на шахте и, коли на то пошло, на ферме, изменения в методах производства приводят к изменениям в трудовых рутинах, модифицирующим непосредственную социальную среду рабочего.

Изменения в размере и составе рабочей бригады, в радиусе, характе­ ре и частоте контакта с коллегами и контролерами, в статусе, кото­рым обладает рабочий в организации, в степени доступной для него физической мобильности — все и каждые из этих изменений могут быть косвенными следствиями технологического изменения. Хотя эти смещения в локальной структуре социальных отношений влияют в той или иной форме на уровень удовлетворенности работника своей работой, они часто являются непредвиденными и ускользающими от внимания.

Условия, в которых происходит внедрение такого изменения, тоже, как оказалось, определяют его воздействие на рабочих. Отвечая на деп­рессивные экономические условия внедрением трудосберегающих тех­ нологий, менеджмент может расширять и углублять локальные масш­ табы безработицы в то самое время, когда рабочие располагают край­не скудными альтернативами занятости. Таким образом, менеджмент может подпитывать негарантированность работы и тревоги рабочих. Обстоятельства, подобные этим, заставляют организованный труд — и это вполне понятно — стремиться к большему участию в разра­ ботке планов внедрения нового оборудования и технологических про­ цессов.

В этой связи темпы технологического изменения имеют решаю­ щее, хотя и не исключительное значение. Рабочие, как и руководите­ ли, стремятся в некоторой степени удерживать под контролем свою повседневную жизнь. Изменения, навязываемые им без их ведома и согласия, они расценивают как угрозу своему благосостоянию, во многом подобно тому, как расценивают их в качестве таковой биз­ несмены, сталкиваясь с превратностями рынка или непредсказуемы­ ми, по их мнению, решениями «этих бюрократов из Вашингтона». За­ интересованность рабочего в принимаемых решениях нередко созна­ тельно и нереалистически пренебрегалась менеджментом, который, пытаясь поддержать или улучшить конкурентную ситуацию фирмы, внедрял с этой целью трудосберегающие технологии. Было замечено, что подстегиванием темпов непредсказуемых технологических изме­ нений можно искусно создавать среду неопределенности, страха и взаимной враждебности.

Искусственно провоцируя устаревание навыков, трудосберегающие технологии создают острые психологические и социальные пробле­ мы для рабочего. Проблема кроется не в одной только необходимос­ ти усвоения новых рутинных трудовых навыков. Потребность в из­ бавлении от ранее приобретенных навыков и понижение статуса, ча­ сто ему сопутствующее, разрушают позитивный Я-образ рабочего, проистекающий из уверенного применения им этих навыков. Хотя для отдельных рабочих эти человеческие издержки внедрения новых методов производства могут иногда снижаться посредством заплани­ рованного перераспределения рабочих мест, это не предотвращает ба­ зисных изменений в профессиональной структуре промышленности в целом.

Возрастающая вместе с технологическим прогрессом сегментация трудовых задач создает бесчисленное множество новых родов заня­тий, для которых, как подметил Ретлисбергер, «не существует даже таких названий, которые бы имели хотя бы какую-нибудь социальную значимость за пределами конкретной промышленной отрасли, пред­ приятия и, во многих случаях, даже отдела». Расщепление трудовых задач заключает в себе потерю общественной идентичности работы. Кто еще, кроме немногих избранных, сможет, например, отличить установщика стабилизаторов на автомобильном заводе от других сбор­ щиков радиаторных коробок? Или, если взять более доступный при­ мер, что отличает трудовую гордость подсластителя пончиков от тру­довой гордости их начинщика, успешно наполняющего поджаренные пончики вареньем с помощью кулинарного шприца? Для внешнего мира все эти эзотерические специализации одним миром мазаны; а следовательно, для внешнего мира должны иметь значение какие-то другие признаки статуса и значимой трудовой деятельности. И отчуж­ дение рабочих от своей работы, и важность заработка как главного символа социального статуса находят дополнительную поддержку в отсутствии социального смысла, которым можно было бы наделить трудовую задачу.

Возросшая специализация производства неизбежно ведет к уве­ личению потребности в предсказуемости трудового поведения и, сле­ довательно, в возрастании дисциплины на рабочем месте. Сцепление многочисленных ограниченных задач требует сведения к минимуму избыточной изменчивости индивидуального поведения. Эта тенден­ ция, впервые проявившая себя на заре существования фабричной системы в восстаниях рабочих против неведомой еще тогда дисцип­ лины фабричной жизни, неуклонно становилась все более и более заметной. В практическом плане это начинает означать возрастаю­ щую сумму дисциплины, которая при определенных условиях стано­ вится для рабочего принудительной.

Институциональные и структурные последствия

Политические и социальные побочные продукты развивающей­ ся технологии, равно как экономические, оказывают разнообразное воздействие на структуру общества в целом. Этот более широкий контекст предполагает, что установки рабочих в отношении новой тех­ нологии определяются не ею самой по себе, а теми побочными приме­нениями, которые могут даваться и временами даются ей как инстру­ менту социальной власти. Технологией пользовались не только для про­ изводства товаров, но и для управления рабочими. Фактически ее из раза в раз определяли как орудие подчинения рабочего с помощью обе­ щания его уволить, если он не примет предлагаемые условия найма.

В наши дни это тактическое применение технологии в «ценовой войне» между менеджментом и трудом не обязательно должно быть выражено в форме угрозы; достаточно простого наблюдения автоном­ ных механизмов функционирования рынка. В обращении к участни­ кам конференции, посвященной двухсотлетию Принстонского уни­ верситета, говорилось, в частности, что «в число принудительных дав­ лений, которые подталкивают в настоящее время менеджмент ко все большей механизации и технологическому совершенствованию про­цессов производства, входят фантастический рост заработной платы, отказ от денежных стимулов или уменьшение их эффективности, не­ сговорчивость многих трудовых групп и избыточное предложение де­ шевых денег. Технологи, конструкторы и изготовители оборудования отныне и впредь будут нужны, как никогда раньше. Изобретение и но­ вовведение будут пользоваться беспрецедентным спросом».

Столетие тому назад эти политические следствия технологии (а также той роли, которая отводилась инженерам) виделись предпри­нимателям и их представителям несколько яснее. Например, Эндрю Юр мог в то время описывать самодействующую мюль-машину как «творение, призванное восстановить порядок среди трудолюбивых классов... Это изобретение подтверждает уже представленную на наш суд великую доктрину, согласно которой всякий раз, когда капитал ставит себе на службу науку, упрямая рука труда вновь получает урок послушания».

Было бы поучительно узнать, действительно ли гласное или не­гласное применение технологии как оружия в индустриальном кон­ фликте ломает «несговорчивость» рабочих и приучает их к доброде­тели «послушания». Разумеется, возможно, что запланированная эф­ фективность новой машины или технологического процесса будет иногда оставаться нереализованной, и побочной функцией этого бу­дет оставление рабочих на своих местах. Вполне может оказаться и так, что неприкрытая демонстрация силы производит стабильную структуру социальных отношений в промышленности не более, чем в других сферах человеческого поведения.

Прогрессивные изменения в методах производства, как отмечали в числе прочих авторов Эллиот Данлеп Смит и Роберт С. Линд, могут увеличивать социальную пропасть между рабочими и управленчес­ ким персоналом. Она, в свою очередь, может при вести к более резкой социальной стратификации в промышленности. По мере того как слож­ ность новой технологии делает необходимой предпосылкой работы производственным руководителем наличие технического образова­ ния, перспективы рабочих выбиться из своих рядов наверх становят­ ся все более призрачными. Более того: в той степени, в какой воз­можности получения высшего образования социально стратифици­ рованы, менеджеры все более рекрутируются из социальных слоев, далеко отстоящих от слоя рабочих. Кроме того, поскольку техничес­ ки подготовленный персонал входит в промышленность на относи­ тельно высоком уровне иерархии, его члены имеют мало возможнос­ тей разделить с рабочими их трудовой опыт на раннем этапе своей карьеры и соответственно склонны обладать абстрактным знанием о мировоззрении рабочих, а не конкретным знакомством с ним. И на­ конец, с возрастающей рационализацией управленческих процедур отношения между производственными руководителями и рабочими становятся все более формализованными и обезличенными.

Эти структурные образцы — все большее закрытие возможностей для значительного продвижения по службе, поляризация социально­го происхождения "рабочих и руководителей, ограждение управлен­ческого персонала от точек зрения рабочих через изменения в его ти­пичных моделях карьеры, а также деперсонализация контакта — мо­ гут вносить свою совокупную лепту в извечную тенденцию возрас­ тания напряженности между людьми, которые управляют, и людьми, которыми управляют.

Влияние технологии на социальную организацию, конечно, не ограничивается этими глубинными тенденциями в классовой струк­ туре. Взаимозависимость элементов индустриальной структуры, уплот­ няемая применениями науки в промышленных целях, заражает реше­ ния, принимаемые крупными промышленными фирмами, обществен­ ным интересом. Как следствие правительство начинает во все боль­ шей степени регулировать и контролировать эти решения, по крайней мере в тех пограничных зонах, где они явно оказывают воздействие на более широкое сообщество. Эта тенденция, ведущая к формиро­ ванию «большого правительства», вовлекает в поле общественного вни­ мания то, что уже давно было осознано наблюдателями-аналитиками: сферы экономического и политического поведения, связанные друг с другом отнюдь не поверхностными связями, в значительной степени пересекаются. Труд и менеджмент взаимодействуют друг с другом не только напрямую, через заключение коллективных договоров и при­ нятие административных решений, но и косвенным образом, через оказание давления на правительство. Вслед за предпринимателем и менеджментом труд тоже вторгается в политику.

Возрастающие требования к трудовой дисциплине, вытекающие из технологической интеграции, вплотную подводят нас к объясне­ нию стратегической роли «большого профсоюза» в нашем обществе. «Большой промышленности» оказывалось либо удобнее, либо про­ дуктивнее работать с профсоюзами, нежели с большими массами не­ организованных рабочих. Ибо промышленность пришла к понима­ нию того, что с помощью свободного выбора профсоюзов дисципли­ на часто достигается более эффективно, нежели путем обращения исключительно к аппарату управления и контроля. Более того, кон­ стелляция властных отношений модифицируется состоянием техно­логической ненадежности, когда остановка в любом отдельном сек­ торе производства грозит парализовать всю промышленность. Все это наделяет труд повышенной властью и ответственностью.

Этот пунктирный обзор некоторых последствий изменений в ме­ тодах производства помогает заострить моральную дилемму, кроющу­ юся в выборе проблем для социального исследования в этой области. Исследование, целиком сфокусированное на воздействии новой тех­ нологии на непосредственную трудовую ситуацию на заводе, ведет в пер­ вую очередь, если не исключительно, к открытиям, которые легко адап­ тировать к задаче сделать технологическое изменение более приемле­ мым для индивидуального рабочего, хотя на самом деле оно может иметь для него неблагоприятные последствия. Эта научная проблема может быть по недоразумению истолкована как проблема нахождения таких методов приспособления рабочего к изменению, которые бы почти не зависели от мозаики тех последствий, которые оно несет ему и его коллегам. Кроме того, капитал может вербоватьсо^иальну/о науку для того, чтобы она преподала рабочему ценность послушания. С дру­гой стороны, только в таком прямом изучении непосредственных воз­ действий технологии на трудовую жизнь появляется возможность от­крыть методы внедрения изменений в методы производства, позволя­ ющие ощутимо смягчить его последствия, неблагоприятные для рабо­ чего.

Исключительное сосредоточение внимания на воздействиях, ока­ зываемых технологическим изменением на более широкую социальную структуру, тоже имеет свои границы. Исследование, ориентирован­ ное только на вечные тенденции — например, модель роста произво­дительности, опережающего или параллельного росту совокупной за­ нятости, — отвлекает внимание от путей и способов минимизации те­кущего воздействия технологического изменения на рабочего. Вместе с тем этот тип исследования схватывает центральную социологичес­кую проблему, а именно: выявление таких особенных черт нашей со­ циальной организации, которые препятствуют технологическому про­грессу, ведущему к «большей гарантированности средств к существо­ ванию и более удовлетворительным жизненным стандартам».

Последствия для инженера

Новые применения науки в производстве, осуществляемые инже­ нером, стало быть, не просто оказывают влияние на методы производ­ ства. Они неизбежно являются социальными решениями, оказываю­ щими воздействие на рутины и удовлетворения людей, занятых рабо­ той у станка, а в конечном счете определяющими форму самой орга­ низации экономики и общества.

Центральная роль инженеров как генерального штаба наших про­ изводственных систем лишь подчеркивает огромную значимость их социальных и политических ориентации: тех социальных страт, с ко­торыми они себя отождествляют; текстуры групповых лояльностей, которая сплетается из их экономического положения и профессиональ­ных карьер; групп, к которым они обращаются в поисках руководящих ориентиров; типов социальных последствий их работы, которые они принимают в расчет. Короче говоря, только освоив весь спектр своих приверженностей, перспектив и интересов, инженеры могут достичь того прояснения для самих себя своей социальной роли, которое обес­печивает их вполне ответственное участие в обществе.

Однако сказать, что это ставит социологические проблемы перед «каждым конкретным» инженером, значило бы принять референцию столь всеохватную и неясную, что она почти потеряла бы всякий смысл. Обширное и разноликое семейство людей, именуемых инже­ нерами, связано широкой сетью родства, но есть в нем также и много того, что выделяет в нем подгруппы, отличные одна от другой. Есть военные инженеры, гражданские инженеры, инженеры-механики, инженеры-химики, инженеры-электрики, металлургические инжене­ ры и т.д.; сюда можно было бы включить еще сотни наименований, находимых среди членов национальных инженерных обществ. Одна­ ко какова бы ни была их специализация, до тех пор, пока они заняты проектированием, конструированием или обслуживанием оборудо­ вания и производственных процессов, они сталкиваются с социальны­ ми и политическими последствиями той позиции, которую они за­ нимают в нашем обществе.

Нарождающуюся тенденцию к полному осознанию этих послед­ ствий сдерживают ряд препятствий, главными среди которых, по- видимому, служат (1) отчетливая специализация и разделение науч­ ного труда, (2) требования профессиональных кодексов, управляю­щие социальными воззрениями инженеров, и (3) инкорпорация ин­ женеров в промышленные бюрократии.

Специализация

Интенсифицированное разделение труда стало превосходным сред­ ством ухода от социальной ответственности. По мере членения про­ фессий каждая группа специалистов находит все более возможным для себя «свалить на кого-то» ответственность за социальные последствия своей работы, руководствуясь, по-видимому, допущением, что в этом сложном переносе ответственности сам черт ногу сломит. Устрашив­ шись возникающих в итоге социальных деформаций, каждый специа­ лист, уверенный в том, что уж он-то в меру своих способностей выпол­ нил свою задачу, может с готовностью отказаться от ответственности за них. И, разумеется, ни одна группа специалистов — и инженеры в этом отношении мало чем отличаются от других — не инициирует эти последствия в одиночку. Скорее в нашей экономической и социаль­ ной структуре каждый технологический вклад вливается в кумулятив­ ный узор эффектов, некоторые их которых никто не желал и вместе с тем все сообща вызвали.

Профессиональная этика

Отчасти вследствие специализации функций инженеры, подоб­ но ученым, индоктринируются этическим чувством ограниченной ответственности. Ученый, деловито работающий над своей особой задачей извлечения из царства неведения нового знания, уже давно отказался от обязанности следить за тем, как это знание применя­ ется. (История создает свои символы. Потребовалась атомная бом­ ба, чтобы избавить многих ученых от этой доктрины, за которую они так цепко держались.)

Так, во многих кругах считалось абсурдом, будто инженера сле­ дует считать ответственным за социальные и психологические послед­ ствия технологии, ибо совершенно ясно, что это не входит в область его компетенции. В конце концов, «работа» инженера — обратите внимание, Как эффективно здесь определяются границы его роли, а тем самым и его социальной ответственности — состоит в том, чтобы совершенствовать производственные процессы, и «не его дело» рас­сматривать их разветвленные социальные последствия. Профессио­нальный кодекс фокусирует внимание инженеров на первых звеньях в цепи последствий технологического нововведения и отвлекает их внимание как специалистов и как граждан от последующих звеньев этой цепи, таких, например, как его последствия для уровней зара­ ботной платы и возможностей занятости. «Но мы должны бесприст­растно включать последствия, — так представляет этот вопрос в бо­ лее общей форме Джон Дьюи. — И будет умышленной глупостью то­ ропить достижение какой-то единичной желанной цели или послед­ ствия и позволить лицезрению этой цели оградить нас от восприятия всех других нежелаемых и нежеланных последствий».

Бюрократический статус

Занятость большого числа инженеров и технологов в промышлен­ ных бюрократиях далее оформляет их социальные перспективы. Не­ разрывно вплетаясь в бюрократический аппарат, многие инженеры занимают свое место экспертов и принимают подчиненную роль с фик­ сированными сферами компетенции и власти и строго ограниченной ориентацией на более широкую социальную систему. В этом статусе они вознаграждаются за рассмотрение себя как помощников по тех­ ническим вопросам. А стало быть, не их функция задумываться о чело­ веческих и срциальных последствиях внедрения своих эффективных приспособлений и процессов и решать, когда и как их следует внедрять. Эти вопросы находятся в ведении администраторов и менеджеров.

Основания для препоручения этих вопросов администраторам в деловых и промышленных организациях редко устанавливались так ясно и поучительно, как в следующей выдержке из Ретлисбергера: «...физики, химики, инженеры-механики, гражданские инженеры, инженеры-химики обладают продуктивным способом мышления о своем классе феноменов и простым методом обращения с ними. В этой сфере их суждения будут, вероятно, убедительными. Вне этой сферы их суждения более спорны. Некоторые среди них вполне ясно сознают эту ограниченность. Они не желают заниматься человечес­ ким фактором; они хотят разработать лучшее орудие, лучшую маши­ну для решения тех или иных технических задач. Вызовет ли внедре­ ние этого орудия или машины увольнение скольких-то работников или не вызовет — их как инженеров совершенно справедливо не ин­ тересует... Эти люди бесценны для администратора во всякой про­ мышленной организации».

Макс Вебер и Торстейн Веблен, наряду с другими учеными, ука­ зывали на опасность того, что эта профессиональная перспектива, заключающая в себе рационализированное отречение от социальной ответственности в пользу администратора, может быть вынесена ин­ женерами за пределы собственно экономического предприятия. Из этого переноса мировоззрения и складывающейся в результате выу­ ченной неспособности работать с человеческими проблемами разви­ вается пассивная и зависимая роль, предусмотренная для инженеров и технологов в сфере политической организации, экономических учреж­ дений и социальной политики. Возникает угроза поглощения граждан­ ского Я профессиональным.

По мере того как технические специалисты сосредоточивают та­ким образом внимание на «своих собственных» ограниченных зада­ чах, суммарное воздействие технологии на социальную структуру ста­ новится по халатности таким делом, которым не занимается никто.

Инженеры могут с легким сердцем продолжать отрекаться от пря­ мой заботы о социальных последствиях развивающейся технологии до тех пор, пока эти последствия не поддаются предвидению и не при­ нимаются во внимание. В той мере, в какой социальные ученые так и не удосужились до сих пор обратиться к этой проблеме, даже у наибо­ лее социально ориентированных технологов нет информационной основы для того, чтобы действовать с должной социальной ответствен­ ностью. Только когда люди, оснащенные навыками проведения со­ циальных исследований, обеспечат адекватный корпус научного зна­ ния, люди, работающие в области инженерного дела, смогут перевес­ ти свой взгляд с индивидуального делового предприятия на более ши­ рокую социальную систему.

Как много столетий люди пренебрегали проблемами эрозии по­ чвы — отчасти в силу непонимания того, что эрозия представляет со­бой значительную проблему, — так и сейчас они все еще пренебрега­ ют той социальной эрозией, которую можно отнести на счет нынеш­ них методов внедрения быстрых технологических изменений. Рыноч­ ный спрос на исследования в этой области очень и очень ограничен. Видимо, есть все основания предполагать, что интенсивному иссле­ дованию этих проблем, имеющих центральное значение для нашей технологической эпохи, посвящается меньше человеко-часов иссле­довательской деятельности, чем разработке соблазнительных упако­ вок для парфюмов и прочих подобных товаров повседневного спроса или, скажем, планированию рекламных кампаний для отечественных производителей табака.

Для внедрения широкой программы социальных исследований, соразмерной масштабу проблемы, нет нужды ожидать появления но­ вых исследовательских процедур. Методы социальных исследований неуклонно совершенствовались и благодаря дисциплинированному опыту, несомненно, будут развиваться и дальше. Эффективное развер­ тывание этой программы ждет, однако, решений относительно орга­низации исследовательских групп, финансирования исследований и направлений изучения.

Организация исследовательской группы

Разрозненные и некоординированные исследования, проводи­ мые группами с разной профессиональной подготовкой, показали свою неадекватность. Проблемы, относящиеся к этой области, тре­буют взаимодополнительных знаний и навыков инженеров, эконо­ мистов, психологов и социологов. Как только это средоточие совмес­ тных изысканий получило бы признание, представители этих про­ фессиональных сообществ могли бы приступить к попыткам принять программу совместного исследования. С самого начала им могло бы, вероятно, недоставать общих универсумов дискурса, но как показы­ вает опыт АДТ*, модели сотрудничества между инженерами и соци­альными учеными разработать можно. Те стены, ограждающие друг от друга разные дисциплины, которые были возведены разделением научного труда, можно преодолеть, если признать в них временные средства, каковыми они собственно и являются.

Финансовая поддержка исследования

Из ограниченной совокупности социальных исследований в сфе­ ре промышленности большая часть была ориентирована на нужды менеджмента. Проблемы, отбираемые в качестве фокуса исследова­ ния — например, высокая текучесть рабочей силы и низкая произво­ дительность труда, — определялись, стало быть, преимущественно ме­ неджментом; финансовая поддержка осуществлялась, как правило, менеджментом; границы и характер экспериментальных изменений в трудовой ситуации утверждались менеджментом; и регулярные от­ четы составлялись в первую очередь для менеджмента. Сколь бы ни была обоснованной и ни казалась самоочевидной причина этого, сле­ дует заметить, что типичная перспектива социальных исследований в сфере промышленности такова и что она препятствует эффектив­ ному проведению исследования.

• * Администрация долины Теннесси. — Примеч. пер.

Эти замечания, разумеется, не оспаривают достоверность и по­ лезность исследований, ориентированных на нужды менеджмента. Из того, что менеджмент продолжает финансировать эти исследования, мы можем лишь заключить, что они обнаружили свою чрезвычайную полезность и достоверность в рамках данного определения проблем. Однако интеллектуальный штаб всего лишь одного из слоев делового и промышленного населения может со временем обнаружить, что его внимание сосредоточилось на проблемах, отнюдь не относящихся к числу главных проблем, с которыми сталкиваются другие сектора это­ го населения. Может, например, оказаться, что разработка методов понижения тревожности у рабочих с помощью благожелательных и продолжительных собеседований или с помощью надлежащего пове­дения мастеров не попадает в число тех исследований, которые рабо­ чие считают наиглавнейшими с точки зрения своих интересов. Они могут быть более заинтересованы в том, чтобы исследователи выяви­ ли различные последствия — для них и других людей — альтернатив­ ных планов, в соответствии с которыми происходило бы внедрение технологических изменений.

Это напоминает нам, что само социальное исследование проте­кает в определенной социальной обстановке. Социальный ученый, не сознающий того, что его методики включенного наблюдения, ин­ тервьюирования, составления социограмм и т.д. становятся для ра­ бочих и мастеров, возможно, даже еще большим нововведением, чем технологические изменения на заводе, был бы поистине подозритель­ным пленником собственных открытий. Сопротивление такому ново­ введению можно предвидеть — хотя бы потому, что оно далеко отстоит от обычного опыта большинства людей. Тем, кто занят социальными исследованиями среди рабочих и административного персонала, нет нужды говорить о той смеси подозрительности, недоверчивости, на­пускной веселости и зачастую открытой враждебности, с которой их первоначально встречали. Незнакомость этого типа исследования в сочетании с его мнимо назойливым вторжением в сферы напряжен­ ности и частные дела обусловливают определенную меру сопротив­ ления.

Если исследование субсидируется менеджментом и если изучае­ мые проблемы релевантны прежде всего для менеджмента, сопротив­ ление рабочих будет многократно возрастать. А потому нас не должно удивлять, что в некоторых сегментах организованного труда на первые попытки социального исследования в промышленности смот­ рят с некоторой мерой подозрения и недоверчивости, сопоставимой с той, которой было встречено в 20-е годы внедрение исследований в об­ ласти научного управления. Ибо если у рабочих есть повод увидеть в ис­следовательской программе новомодное академическое средство проти­ водействия профсоюзным организациям или научной замены матери­ альных вознаграждений символическими, то такая проблема скорее со­ здаст проблемы, нежели их обнаружит.

Следовательно, социальное исследование в промышленности сле­дует проводить при общей поддержке менеджмента и труда, вне зави­ симости от источников его денежного финансирования. Добиться же сотрудничества большого числа рабочих не удастся до тех пор, пока они не будут знать, что получат какие-то выгоды от применения на­ учного метода в той области, где прежде почти безраздельно господ­ ствовал эмпирический метод проб и ошибок.

Направления исследования

Первой задачей этих исследовательских групп стал бы поиск кон­ кретных проблем, требующих внимания. Уже сам факт, что они про­ водят исследование, показал бы, что они не одержимы глупой верой в то, что передовые течения в технологии независимо от своего при­ менения ведут к общему благу. От них должны ожидать, что в головах у них витают опасные мысли. Они не должны выносить культурные и институциональные аксиомы за пределы исследования. В центре их внимания должны находиться институциональные упорядочения, адекватные для инкорпорации всех производственных возможностей негладко, но непрерывно развивающейся технологии и вместе с тем справедливого распределения приобретений и потерь, заключенных в этих технологических достижениях.

В последнее десятилетие среди социальных исследователей наме­ тилось противодействие былой склонности сосредоточивать внима­ ние на экономических последствиях технологических достижений. Центр внимания исследователей переместился на чувства рабочих и социальные отношения на работе. Этот новый акцент, однако, имеет и свои недостатки. Технологическое изменение затрагивает не только чувства рабочих. И не только их социальные связи и статус — но также их доходы, их шансы иметь работу и их экономические интересы. И чтобы новые исследования человеческих отношений в промышленно­ сти были максимально эффективными, их следует проводить в связке с продолжающимися исследованиями экономических последствий трудосберегающих технологий.

Кроме того, эти исследования никак не могут ограничиваться изу­чением одного только «рабочего». Вычленить рабочего так, как будто бы он представлял собой самодостаточный сектор индустриального населения, значит совершить насилие над структурой социальных отношений, действительно существующей в промышленности. По всей видимости, не один только рабочий подвержен предубеждени­ ям, навязчивым фантазиям, недостаткам и искажениям установки и иррациональным неприязненным чувствам по отношению к колле­ гам по работе или начальникам. Вполне может оказаться, что поведе­ ние и решения менеджмента находятся под ощутимым влиянием сход­ных психологических паттернов и что они, наряду с обостренным чув­ ством собственных экономических интересов, оказывают существен­ ное влияние на принятие решений о внедрении трудосберегающих технологий.

В отсутствие исследований, проводимых при совместной финан­совой поддержке труда и менеджмента и нацеленных на сообща со­ гласованные проблемы, связанные с ролью технологии в нашем об­ ществе, альтернативой становится следование нынешнему образцу разрозненных исследований, направленных нате особые проблемы, изучение которых соответствует интересам особых групп. Возможно, конечно же, что кому-то эта альтернатива покажется предпочтитель­ ной. Вполне возможно, что несколько заинтересованных групп не найдут основу для согласия по поводу финансирования и направлен­ ности социальных исследований в этой области. Однако это тоже бу­ дет служить выполнению их косвенной задачи. Если исследования технологов и социальных ученых, проводимые под совместным по­кровительством менеджмента и труда, будут на этих основаниях от­ вергнуты, то это будет важным диагностическим симптомом того со­ стояния, в котором пребывают индустриальные отношения.