I

Меня не покидает впечатление, что большинство людей используют ложные ориентиры: стремятся к власти, успеху, богатству для себя, восхищаются этим в других и недооценивают подлинных ценностей жизни. Конечно, делая подобные обобщения, мы не учитываем многообразия человечества и его интеллектуальной «жизни. Современники редко восхищаются теми, чье величие основано на достижениях и ценностях, чуждых большинству. Конечно, можно отнести это поклонение к незначительному меньшинству, оценившему этих великих людей, в то время, как большинство остается равнодушным к ним. Но, вероятно, все не так просто вследствие различия в мыслях и поступках людей, разнообразия их побудительных импульсов.

Один из представителей этого меньшинства называет себя моим другом в письмах, адресованных мне. Я послал ему маленькую книгу, в которой религия рассматривается как иллюзия, и он выразил полное согласие с такой точкой зрения да религию, сожалея, однако, о том, что я не оценил должным образом подлинных источников религиозного чувства. По его мнению оно основывается на своеобразном чувстве, которое он всегда испытывает сам, многие другие, и которое присуще миллионам. Это чувство, называемое нами ощущением вечности, чего-то беспредельного, безграничного, другими словами "океанического". Он добавляет, что чувство —чисто субъективный фактор, не являющийся предметом веры, это не создает уверенности в личном бессмертии, но является источником религиозной энергии, на которой основаны различные церкви и религиозные системы, направляющие эту энергию в нужные русла и несомненно исчерпывающие ее. Человек может считать себя религиозным лишь на основе этого "океанического" чувства, даже если он отвергает веру или иллюзии.

Взгляды, выраженные моим уважаемым другом, который воспел магическую :илу иллюзии в стихах, не вызвали у меня затруднений. Сам я не испытываю этого чувства. Рассматривать чувства с научной точки зрения весьма непросто. Там, где это невозможно, а я боюсь, что "океаническое" чувство относится именно к этому разряду, - приходится обращаться к идейному содержанию, которое ассоциируется : чувством. Если я понял моего друга, он имеет в виду нечто сродни утешению, которое предлагает эксцентричный и самобытный драматург своему герою на пороге самоубийства. "Мы не можем отрешиться от этого мира". Другими словами, это чувство нерасторжимых уз, осознание себя частицей мироздания в целом. Надо заметить, что мне это кажется чем-то из области психического восприятия, хотя и не без оттенка чувственности, но не позволяет убедиться в первичной природе этого чувства. Но это не дает мне права отрицать, что другие люди действительно испытывают его. Вопрос состоит в том, правильно ли мы объясняем это чувство, и должно ли оно рассматриваться как fons et origo потребности в религии.

У меня нет аргументов, которые пролили бы свет на решение этой проблемы. Мысль о том, что непосредственное чувство является сигналом свыше, который означает связь человека с окружающим миром и посылается ему специально для этой цели, звучит несколько странно и так плохо сочетается со структурой нашего сознания, что вполне оправданы попытки дать психоаналитическое, или, иными словами, генетическое объяснение этому чувству. Возникает следующая цепочка мыслей. Обычно мы ни в чем не уверены больше, чем в осознании себя, нашего собственного ego. Это ego представляется нам чем-то автономным и единичным, резко отграниченным от всего остального. То, что это представление обманчиво, Что, напротив, корни ego уходят внутрь, без какого-то четкого разграничения переходят в бессознательную психическую сущность, которую мы определяем как id. и для которой оно и служит фасадом, — это открытие, которое было впервые сделано в результате психоаналитического исследования, и которое еще многое может объяснить в отношениях ego и id. Как бы то ни было, по отношению к внешнему ego имеет четкие и резкие линии разграничения. Лишь для одного состояния, довольно нехарактерного, но которое все же нельзя расценивать как патологическое, это не так. На пике влюбленности граница между ego и объектом на грани стирания. Вопреки всем доводам рассудка, влюбленный провозглашает, что "я" и "ты" едины, и готов вести себя так, как будто это факт. То, что может быть временно устранено физиологической (т.е. нормальной) функцией, должно, конечно, быть подвержено разрушению патологическими процессами. Патология дает нам возможность познакомиться с большим числом состояний, в которых пограничные линии между ego и внешним миром становятся размытыми или в которых часть тела человека, или даже области его психики - его ощущения, мысли, чувства — становятся враждебны ему, как будто не принадлежат его ego; есть случаи, в которых он приписывает внешнему миру то, что родилось в его собственном ego и должно быть им признано. Таким образом, даже чувство нашего собственного ego подвержено нарушениям и границы ego не постоянны.

Дальнейшее размышление приводит к мысли о том, что взрослое ego-чувство не было таковым с самого начала. Оно претерпевало процесс развития, который нельзя продемонстрировать, но который можно воссоздать с высокой степенью вероятности. Новорожденный у груди матери еще не различает свое ego и внешний мир как источник ощущений, охватывающих его. Он постепенно учится этому, реагируя на различные источники возбуждения, которые, как он позднее обнаружит, являются его органами и могут в любой момент вызвать ощущения, тогда как другие время от времени ускользают от него, и среди них наиболее желанный — материнская грудь — и могут появиться вновь лишь в результате крика. Таким образом, впервые объект отделяется от ego в форме чего-то извне существующего, появление которого связано с определенными действиями. Следующая побудительная причина к выделению ego из общей массы ощущений, т.е. признание "извне", внешнего мира - частные, многообразные и неизбежные ощущения боли и неудовольствия, уменьшить или избежать которые можно только на основе принципа удовольствия, при условии его неограниченного главенства. Складывается тенденция к отделению от ego всего, что может стать источником дискомфорта, отбрасыванию этого, формированию ego-удовольствия, которое противостоит незнакомому и угрожающему "извне". Границы этого примитивного ego-удовольствия претерпевают изменения в процессе накопления опыта. То, с чем ребенок не желает расставаться, так как это является источником удовольствия, тем не менее является объектом, а не ego; а некоторые страдания, от которых он хочет избавиться, оказываются неотделимыми от его ego в силу его внутреннего строения. Приходится осваивать процесс, который посредством тщательного направления сенсорной активности и соответствующих мускульных действий дает возможность разграничить внутреннее — то, что принадлежит ego, и внешнее - то, что порождено внешним миром. Таким образом, делается первый шаг на пути признания принципа реальности, который будет главенствовать в дальнейшем развитии. Конечно, практическая цель такого различия состоит в том, чтобы оградить себя от ощущений дискомфорта, которые человек испытывает или которые ему угрожают. Чтобы снять неприятные ощущения, возникающие внутри, ego может пользовать только те методы, при помощи которых он устраняет чувство дискомфорта, причиненное ему "извне", и здесь кроется причина серьезных патологических нарушений.

Таким образом ego отделяет себя от внешнего мира. Или, если быть более точным, первоначально ego включает все, позднее оно абстрагируется от внешнего мира. Наше существующее ego-чувство является, таким образом, лишь слабым подобием более емкого всеобъемлющего чувства, которое соответствует более тесной связи между ego и окружающим миром. Соглашаясь с тем, что в психической жизни многих людей преобладает первичное ego-чувство в большей или меньшей степени, мы принимаем и то, что оно будет существовать наряду с более узким и четко обозначенным ego-чувством зрелости, как бы дублируя его. В «том случае идейное содержание, соответствующее ему, будет как раз безграничностью и связью со Вселенной, т.е. теми понятиями, которые мой друг вкладывал в океаническое" чувство.

Но имеем ли мы право на признание чего-то, что первоначально существовало и «хранилось наряду с тем, что было от него образовано? Несомненно. В этом нет ничего странного ни для области психики, ни для какой-либо другой области. "говоря о животном мире, мы придерживаемся той точки зрения, что наиболее 1ысокоорганизованные виды произошли от низших; но все простейшие формы :существуют и сегодня. Отряд гигантских ящеров вымер, уступив место млекопитающим, но типичный представитель его, крокодил, живет и по сей день. Возможно, это весьма туманная аналогия, тем более, что низшие виды, которые сохранились до наших дней, в большинстве своем не являются предками сущест-1ующих ныне высокоорганизованных видов. Как правило, связующие звенья вымерли и известны нам только по результатам реконструкции. С другой стороны, . психической сфере сохраняется примитивное наряду с видоизмененной формой, .возникшей на этой основе, поэтому нет необходимости приводить примеры в ячестве доказательств. Обычно это является результатом отклонений в развитии: «дна часть (в количественном смысле) отношения, или инстинктивного импульса, «остается без изменений, в то время, как другая претерпевает дальнейшее развитие.

Теперь мы подошли к более общей проблеме сохранения в психической сфере. Предмет этот мало изучен, но он настолько интересен и важен, что мы позволим себе обратить на него внимание, хотя оправдания и не убедительны. Так как мы преодолели ошибочную точку зрения, в соответствии с которой забывание уже знакомого означает разрушение памятного следа, т.е. его уничтожение, мы склонны принять противоположный взгляд, а именно: в психической жизни не умирает то, что однажды возникло, все каким-то образом сохраняется и в определенных обстоятельствах (когда, к примеру, регресс достаточно сильный) может снова сплывать на поверхность.

Давайте представим, к чему приведет аналогия с другой областью. Возьмем, к примеру, историю Вечного города. Историки утверждают, что древнейший Рим представлял собой Roma Quadrata, огороженное поселение на Палатине. Следующим этапом был Septimontium, федерация поселений, расположенных на различных холмах; после этого возник город, огороженный крепостной стеной, в дальнейшем претерпев изменения в период Республики и ранних Кесарей, появился город, который император Аврелий окружил своими стенами. Мы не будем рассматривать дальнейшие изменения, имевшие место в истории этого города, а зададим себе вопрос: "Насколько посетителю, вооруженному глубокими историческими и топографическими знаниями, очевидны следы ранних периодов развития в сегодняшнем Риме?" За исключением нескольких разрушенных участков, стена Аврелия предстанет перед его взором практически в первозданном виде. Кое-где сможет он увидеть останки крепостной стены, которые были обнаружены в результате раскопок. Если знания его глубже, чем у современного археолога, вероятно он сможет проследить по карте города расположение всей этой стены и границы Roma Quadrata. Ему не удастся, за исключением скудных останков, найти здания, которые занимали когда-то эту древнюю территорию, так как их уже более не существует. Получить информацию о Риме в период республики он сможет лишь посетив места, где были расположены храмы и общественные постройки этого периода. Они сейчас представляют собой руины зданий, отреставрированных после пожаров или других разрушений. Вряд ли нужно напоминать о том, что к останкам Древнего Рима плотно подступает великая столица, которая выросла за последние несколько столетий после эпохи Возрождения. Немало древнего осталось погребенным под современными постройками, в земле, на которой расположен город. Именно так сохраняется прошлое в исторических местах, таких, как Рим.

А теперь при помощи воображения давайте представим себе, что Рим — это не поселение людей, а психологическая целостность с длинной и богатой историей, целостность, так сказать, в которой ничего, однажды возникшее, не исчезает, и все ранние стадии развития сосуществуют с более поздними. Это значит, что в Риме дворцы Кесаря и Семизониум Септимиуса Северуса будут возвышаться на Палатине, и что на башнях замка Святого Ангела будут по-прежнему прекрасные статуи, которые украшали его до осады готов, и так далее. Но более того. На месте, где расположен Палаццо Каффарелли, будет снова стоять, одновременно с Палаццо, храм Юпитера Капитолинуса, и не только в том виде, который он имел в период Римской империи, но также и более ранняя постройка, сохранившая формы Этруссков и украшенная орнаментом с терракотовыми антификсами. На месте, где стоит Колизей, мы одновременно сможем восхищаться исчезнувшим ныне Золотым Домом Неро. На Пиазза Пантеона мы найдем не только современный Пантеон, завещанный нам Адрианом, но также и первоначальное сооружение, воздвигнутое Агриппой; на одном и том же участке земли будет расположена церковь Святой Марии сопра Миневра и древний храм, на месте которого она была построена. И наблюдателю, наверно, нужно будет только изменить угол зрения или перейти с одного места на другое, чтобы перед его взором предстал тот или иной вид.

Очевидно, что развивать далее нашу фантазию нет смысла. Если мы хотим восстановить историческую последовательность в пространственном аспекте, нам придется применять замещение в пространстве; на одном и том же месте не могут находиться два различных предмета. Наша затея кажется пустой. Ей есть только одно оправдание. Она свидетельствует о том, как далеки мы от того, чтобы наглядно представить себе психическую жизнь.

Необходимо принять во внимание следующее возражение: "Почему прошлое психики мы стали сравнивать именно с прошлым города?" Утверждение о том, что все прошлое сохраняется в психике, верно лишь при условии, что орган мышления не поврежден, его ткани не подвергались травме или воспалению. Но то разрушительное влияние, которое можно сравнить с поражающей психику болезнью, не возможно избежать в процессе развития города, даже если он имеет и не столь богатую историю как Рим; как Лондон, едва пострадавший от нашествий врага. рушение и перестройка зданий имеют место даже в самом мирном процессе вития города. Таким образом, город a priori не подходит для подобных сравнений с психическим организмом.

Мы согласны с этим возражением и, отказавшись от попытки выявить разительный контраст, мы займемся предметом более подходящим для сравнения, а именно - телом животного или человека. Но здесь мы встречаемся с той же проблемой. Ранние стадии развития никак не сохраняются; они переходят в более поздние стадии, являясь для них исходным материалом. Во взрослом вы не найдете эмбриона. Вилочковая железа ребенка в пубертатный период с наступлением половой зрелости заменяется соединительной тканью, а сама исчезает. В костях взрослого человека действительно можно уловить контуры детских костей, но и они исчезли, удлинившись и утолщившись до их взрослой формы. Остается том то, что лишь в мозге сохраняются все ранние стадии наряду с возможной вечной формой, равно как и то, что мы не имеем возможности проиллюстрировать этот феномен.

Возможно, мы слишком далеко зашли в попытке сделать это. Возможно, нам следовало бы удовлетвориться утверждением о том, что прошлое в психической ни может сохраняться и не обязательно разрушается. Всегда имеется возможность того, что даже в психической жизни какие-то элементы прошлого стираются поглощаются или в процессе нормального развития, или, как исключение, до степени, когда их невозможно восстановить или оживить никаким способом; или сохранение, как правило, зависит от благоприятных условий. Это возможно, но ничего не знаем об этом. Мы можем лишь признавать тот факт, что сохранение в психике является скорее правилом, нежели исключением.

Таким образом, мы готовы признать, что "океаническое" чувство существует у других людей, и мы склонны отнести его к ранней фазе развития чувства. Тогда возникает следующий вопрос: "Какой критерий применим к этому чувству как источнику религиозных потребностей!"

Мне это не кажется непреодолимым препятствием. В конце концов, чувство может быть лишь источником энергии, если само оно является выражением сильной потребности. Развитие религиозной потребности из детской беспомощности, и на почве тяги к отцу, кажется мне неоспоримым фактом, тем более, что чувство это не ко сохраняется с детского возраста, но и постоянно поддерживается страхом перед всемогущей силой Судьбы. Я считаю, что самой сильной потребностью в детстве является потребность в отцовской защите. Таким образом, роль "океанского" чувства, которое могло бы стремиться к восстановлению беспредельности нарциссизма, вытеснена на задний план. Корни религиозных отношений но четко проследить в чувстве детской беспомощности. Возможно они и более глубоки, но на сегодня это еще тайна, покрытая мраком.

Я могу допустить, что "океаническое" чувство позже стало связываться с религией. "Единство Вселенной", которое формирует идейное содержание, является как бы первой попыткой религиозного утешения, как бы иным способом (отвратить опасность, которая угрожает ego со стороны внешнего мира. Позвольте мне еще раз напомнить о том, что мне крайне сложно оперировать такими, "и неуловимыми величинами. Другой мой друг, чья ненасытная жажда знаний заставила его ставить крайне необычные опыты и позволила овладеть поистине энциклопедическим объемом знаний, убедил меня в том, что, упражняясь в йоге, отрешаясь от мира, сосредоточивая внимание на телесных функциях и применяя нетрадиционные методы дыхания, можно добиться фактически новых ощущений и возможностей в себе, которые он рассматривает как возврат к первобытным формам разума, давно забытым. Он считает, что эти ощущения являются физиологической основой значительной мудрости мистицизма. Нетрудно установить связи с целым рядом модификаций психики, таких, как трансы и экстазы. Но хочу воскликнуть словами Шиллера:

"...Es freue sich

Wer da atment in rosigten licht"

"Позвольте радоваться тому, кто

видит здесь все в розовом свете".