Перечень учебников |
Учебники онлайн |
|
|---|---|---|
КРИТИЧЕСКИЙ РАЗБОР МОРСКОЙ ВОЙНЫ 1778 ГОДАТакие условия не имели места ни в одной из войн между восшествием на престол Людовика XIV и падением Наполеона. Был, правда, период в царствование первого, в котором [c.560] французский флот превосходил, и численно и по вооружению, и английский, и голландский, но политика и притязания этого правителя были всегда направлены на континентальное расширение, и его морская сила, покоясь на недостаточно прочных основаниях, была недолговечна. В течение первых трех четвертей восемнадцатого столетия практически не было никакого препятствия для развития морской силы Англии, как ни велики были ее влияния на результаты того времени, отсутствие способного соперника сделало ее операции скудными по отношению к военным урокам. В последние войны Французской Республики и Империи видимое равенство в числе кораблей враждебных флотов и в весе артиллерии было бы обманчивым мерилом относительных сил этих сторон, вследствие деморализации французских офицеров и матросов, по причинам, о которых нет необходимости здесь распространяться. После нескольких лет мужественных, но тщетных усилий французского и испанского флотов, потрясающее поражение при Трафальгаре провозгласило миру профессиональную несостоятельность, которая была уже подмечена ранее зоркими глазами Нельсона и его сотоварищей офицеров и на которую опиралась дерзкая самоуверенность, характеризовавшая его поведение и до некоторой степени его тактику по отношению к ним. С того времени император “отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна не была верна ему, и, решившись преследовать Англию где бы то ни было, только не на морях, предпринял восстановление своего флота, но не давал ему никакого участие в борьбе, сделавшейся еще более жестокой, чем когда-либо… До последнего дня Империи он отказывался дать этому возрожденному флоту, полному рвения и самоуверенности, случай померяться с неприятелем”. Великобритания восстановила свое прежнее положение неоспоримой владычицы морей. Изучающий морскую войну найдет поэтому особенный интерес в ознакомлении с планами и методами враждебных сторон в этом великом состязании, и более всего, поскольку они касаются общего ведения всей войны или некоторых значительных и ясно определенных операций ее. Глубоко интересны для него будут также и стратегические цели каждой стороны, которые давали, или должны бы были давать, связь всем операциям, от первой до последней, а равно и стратегические движения флотов, влиявшие на [c.561] удачи и неудачи определенных периодов войны, или морских кампаний, как можно их назвать в рассматриваемом нами случае. В самом деле, если и нельзя допустить, что частные сражения того времени, даже и для нас, совсем лишены тактической поучительности, выяснение которой было одной из целей предыдущих страниц, то несомненно верно то, что подобно всем тактическим системам, известным в истории, и тактика сражений того времени отжила свои дни; польза ее ознакомления с ними для изучающего военное дело теперь заключается скорее в характере вызываемой ими умственной работы, в приучении к правильным тактическим приемам мышления, чем в доставлении образцов для близкого подражания. В противоположность этому, стратегические движения, которые предшествуют великим сражениям и подготовляют их, или которыми, при искусных и энергических комбинациях их, достигаются великие цели без действительного столкновения вооруженных сил (без боя), определяются факторами более постоянными, чем оружие, изменяющееся с веками, и поэтому изучение таких движений раскрывает принципы более постоянного значения. В войне, предпринятой с какою-либо целью, если даже эта цель, или объект войны, и состоит в завладении частной территорией или позицией противника, атака прямо этой позиции может и не быть, с военной точки зрения, лучшим средством достижения цели. Цель военной операции может поэтому отличаться от цели войны, от того, чего добиваются воюющие стороны, и она носит особое название – объект операции, предмет действий или решительный пункт театра военных действий. При критическом обзоре каждой войны необходимо, во-первых, уяснить отчетливо цель, какой добивалась каждая из воюющих сторон (объекте войны), во-вторых, обсудить, насколько вероятно, что объект каждой данной операции (предмет действий), в случае успеха ее, будет способствовать достижению цели войны, и наконец, изучить достоинства или недостатки различных стратегических движений, которые имели целью привести к избранному предмету действий надлежащие силы. Степень подробности такого исследования будет зависеть от размера труда, каким задается изучающий, но вообще говоря, ясность изложения выигрывает тогда, когда общий очерк предмета, излагающий только главные черты его, предшествует более детальному исследованию. Когда [c.562] главные черты предмета вполне уяснены, детали легко связываются с ними и укладываются в свое место. Здесь мы ограничимся именно лишь упомянутым общим очерком, как единственно соответствующим цели нашего труда. Главными участниками в войне 1778 года были: с одной стороны – Англия, с другой стороны – дом Бурбонов, властвовавший в двух больших королевствах – Французском и Испанском. Американские колонии, еще ранее вступившие в неравную борьбу с метрополией, радостно приветствовали событие, столь важное для них; в то же время Голландия, в 1780 голу, была с умыслом вовлечена Англией в войну, в которой ничего не могла выиграть и должна была все потерять. Для американцев объект войны был очень прост – вырвать свою страну из рук англичан. Их бедность и недостаток военно-морской силы, если не считать нескольких крейсеров, грабивших неприятельскую торговлю, необходимо ограничивали их усилия сухопутною войною, которая составляла действительно сильную диверсию в пользу союзников и средство для материального истощения ресурсов Англии, но прекратить которую последняя могла сразу – отказавшись от борьбы. Голландия, с другой стороны, будучи обезопашена от вторжения с сухого пути, почти не обнаруживала иных желаний, кроме желания отделаться, через посредство союзных военных флотов, возможно меньшими внешними потерями. Таким образом, объектом войны для этих двух слабейших участников в ней было, можно сказать, прекращение ее; тогда как главные воюющие стороны надеялись продолжением ее достигнуть новых условий, которые и составляли их объекты. Для Англии объект войны был также очень прост. Будучи вовлечена в печальную распрю с наиболее ценными своими колониями, она пришла, в ссоре с ними, шаг за шагом, к моменту, угрожавшему ей потерею их. Для того, чтобы сохранить над ними насильственную власть, когда добровольная связь нарушилась, она взялась за оружие против них, и ее объектом при этом было предотвращение разрыва в цепи тех заграничных ее владений, с которыми, в глазах того поколения, было неизменно связано ее величие. Вмешательство Франции и Испании в качестве активных покровителей дела колонистов не повело ни к какой перемене в упомянутом объекте войны Англии, каким бы переменам при этом ни подвергся или не должен был бы подвергнуться выбор предметов действий в [c.563] планах ее операций. Опасность потери континентальных колоний сильно возросла для нее вступлением названных держав в ряды ее врагов, вместе с которым у нее возникло еще опасение потери – отчасти скоро и осуществившееся других ценных иностранных ее владений. Коротко говоря, Англия, в отношении объектов войны, стояла в строго оборонительном положении, она боялась потерять много и, в лучшем случае, только надеялась сохранить то, что имела. Вовлечением в войну Голландии она, однако, выигрывала с военной точки зрения, потому что этим, без увеличения силы ее противников, открывался доступ ее оружия к нескольким важным, но дурно защищенным военным и коммерческим пунктам. Объекты войны Франции и Испании были более сложны. Моральные побуждения наследственной вражды и желание отмстить за недавнее прошлое, без сомнения, имели большое значение в деле вмешательства этих держав, точно так же, как симпатии французских салонов и философов к борьбе колонистов за свободу; но как ни сильно влияют отвлеченные соображения на деятельность наций, обсуждению и оценке поддаются только обязательные средства, которые служат для достижения цели. Франция могла желать возвратить свои североамериканские владения, но тогдашние колонисты сохраняли слишком живое воспоминание о старых распрях для того, чтобы согласиться на удовлетворение какого-либо из подобных желаний по отношению к Канаде. Сильное наследственное недоверие к Франции, которое характеризовало американцев революционной эры, слишком упускалось из виду в пылу благодарности за ее симпатию и оказанную тогда помощь, но по временам оно чувствовалось, и Франция понимала, что возобновление ею упомянутых претензий могло бы повести к примирению между народами той же расы, только недавно отшатнувшимися друг от друга, путем справедливых уступок со стороны Англии, которые сильная и дальновидная партия ее населения никогда не переставала защищать. Поэтому Франция не показывала стремления к такой цели и, быть может, даже и не мечтала о ней. Напротив, она формально отреклась от всяких притязаний на какую-либо часть континента, которая была тогда, или только что перед тем, под властью Британской короны, но она выговорила себе свободу действий в попытках завоевания и удержания за собою любого из Вест-Индских островов, тогда [c.564] как и все другие колонии Великобритании были, конечно, открыты ее нападениям. Главными объектами войны, к которым стремилась Франция, следовательно, были: Британская Вест-Индия и то господство в Индии, которое перешло в руки англичан; а также своевременное обеспечение независимости Соединенных Штатов после того, как они сделают достаточную диверсию в ее пользу. При политике исключительной торговли, характеризовавшей ту эпоху, ожидали, что потеря Англией этих важных владений умалит – к ослаблению ее и к усилению Франции – коммерческое величие, на которое опиралось ее благосостояние. На самом деле, борьба за преобладание была, можно сказать, воодушевляющим побуждением для деятельности Франции, все объекты сводились к одной главной цели, которой они и способствовали, – к морскому и политическому превосходству над Англией. Перевес над Англией, в союзе с Францией, был также целью одинаково обиженного, но менее энергичного Испанского королевства, но в болевших обидах его и в специально преследовавшихся им целях была определенность, которую не так легко было найти в более широких видах его союзницы. Хотя ни один испанец той эпохи не мог помнить того, как родной флаг его развевался на Менорке, Гибралтаре и Ямайке, тем не менее течение времени не примирило гордой и настойчивой нации с потерей этих прежних владений ее; равным образом, не было со стороны американцев такого традиционного пожелания допустить возобновление испанского владычества во Флоридах, какое питали они по отношению к Канаде. Таковы были объекты или цели войны, преследовавшиеся двумя державами, вмешательство которых изменило весь характер американской войны за независимость. Нет необходимости говорить, что не все они были поименованы между открыто заявленными причинами или предлогами к участию этих держав во враждебных действиях; но проницательное английское общественное мнение правильно обратило внимание на следующую фразу французского манифеста, как выражающую в немногих словах истинное основание политики союзных дворов Бурбонов: “Отмстить за обиды и положить конец тому тираническому владычеству на океане, которое Англия незаконно захватила и на удержании которого за собою она настаивает”. Короче говоря, что касается объектов войны или целей ее, то по отношению к ним [c.565] союзники занимали наступательное положение, тогда как Англия была поставлена в положение оборонительное. Тираническое владычество на морях, в котором обвинялась Англия, и не без основания, опиралось на ее большую морскую силу, явную или скрытую: на ее торговлю и вооруженный флот; на ее коммерческие учреждения, колонии и морские станции во всех частях света. До этого времени ее рассеянные колонии были связаны с нею узами доброжелательства и еще более сильного чувства – собственного интереса, посредством тесного коммерческого единения с метрополией и защиты, осуществлявшейся постоянным пребыванием в их водах ее сильнейшего флота. Теперь в поясе надежных портов, на которые опиралась ее морская сила, был сделан разрыв возмущением континентальных колоний, и в то же время многочисленные торговые связи между ними и Вест-Индией, которым повредили последовавшие враждебные действия, могли повести к нарушению добрых отношений к Англии также и со стороны островов. Борьба велась не только за политическое обладание островами и за коммерческую эксплуатацию их; предметом ее был военный вопрос первостепенной важности – должна ли цепь морских станций, покрывающая один из берегов Атлантики, связывающая Канаду и Галифакс с Вест-Индией и опирающаяся на благоденствующее мореходное население; остаться в руках державы, которая до сих пор пользовалась своею не имевшею прецедента морскою силою, с постоянной, решительной агрессивностью и с почти непрерывным успехом. В то время, как Великобритания была, таким образом, поставлена в тяжелое положение трудностью удержания за собою морских баз – оборонительного элемента ее морской силы – наступательному элементу последней, флоту, угрожал рост вооруженного мореходства Франции и Испании. Эти державы выступили теперь для состязания с Англией на арене, на которую она заявляла притязания, как на свою собственность – с организованною военною силою, по материальному составу равною морской силе Англии, если не превосходившей ее. Момент был, следовательно, благоприятен для нападения на ту великую державу, богатство которой, собранное на море, было решительным фактором в европейских войнах прошлого столетия. Следующим вопросом был выбор пунктов атаки – главных предметов действий (объектов) в предстоявших военных операциях, т.е. выбор [c.566] операционной линии, а также и выбор второстепенных предметов действий – для отвлечения сил неприятеля от обороны главных и для вынуждения его на разброску своих сил. Один из мудрейших французских государственных людей той эпохи, Тюрго (Turgot), держался взгляда, что в интересах Франции было, чтобы колонии не приобретали независимости. По его мнению, усмиренные путем истощения их, они делались бесполезными для Англии, покоренные же через занятие военной силой их командующих пунктов, но не доведенные до разорения, вследствие необходимости оказания постоянного на них давления, они были бы всегда слабым местом во владениях метрополии. Хотя это мнение и не было господствующим в советах французского правительства, желавшего полной независимости Америки, но оно заключало в себе элементы истины, которая в действительности определяла военную политику. Если бы благо Соединенных Штатов, обеспечивавшееся освобождением их, было главным объектом войны, то континент сделался бы естественным театром военных операций, а его важнейшие военные пункты – главными предметами действий в них; но как главною целью Франции было не благо Америки, а нанесение вреда Англии, то здравая военная логика требовала, чтобы континентальная борьба не только не направлялась к развязке, а напротив энергично поддерживалась. Это была готовая диверсия в пользу Франции и во вред Великобритании, требующая поддержки лишь постольку, поскольку она помогала сопротивлению, на которое инсургенты были вызваны своим отчаянным положением. Территория тринадцати колоний не. была поэтому главным предметом действий Франции, тем менее она была таковым для Испании. Торговое значение английской Вест-Индии сделало ее соблазнительным объектом для французов, которые приспособлялись с замечательной легкостью к социальным условиям этой страны, где их колониальные владения были тогда уже обширны. Кроме двух лучших Малых Антильских островов, Гваделупы и. Мартиники, и до сих пор принадлежащих им, они владели тогда Санта-Лючией и западной половиной Гаити. Франция вполне могла надеяться на присоединение к этому, путем успешной войны, большей части английских Антильских островов и на округление таким образом поистине громадных своих тропических колониальных владений; в то же время, хотя и лишенная возможности, вследствие щепетильности Испании, [c.567] рассчитывать на Ямайку для себя, она могла считать осуществимым отвоевание этого великолепного острова для союзной с нею и слабейшей державы. Но как бы ни желательны были для нее Малые Антильские острова, как владения, а поэтому как объекты войны, военное завладение ими слишком сильно опиралось на обладание морем для того, чтобы они могли быть сами по себе непосредственными предметами действий или объектами военных операций. Французское правительство, поэтому, запрещало своим морским начальникам занимать те из упомянутых островов, которые они могли захватить. Они должны были только брать в плен их гарнизоны, уничтожать оборону и затем удаляться. В превосходном военном порте Форт-Рояле, на Мартинике, на Французском мысе и в сильной союзной гавани Гаваны достаточно сильный флот находил удобные, безопасные и хорошо распределенные базы, что же касается ранней и серьезной потери Санта-Лючии, то она должна быть приписана неумелости начальников французского флота и профессиональному искусству английского адмирала. Таким образом, в Вест-Индии соперничавшие державы были одинаково обеспечены необходимыми опорными пунктами на берегу; оккупация еще других пунктов, сама по себе, не могла ничего прибавить к их военной силе, обусловливавшейся численностью и качествами флотов. Для распространения оккупации на большее число пунктов с достаточной безопасностью, необходимо было прежде всего достигнуть морского превосходства – не только местного, но и над общим театром войны. В противном случае она была бы ненадежна, разве лишь при условии подкрепления ее таким большим отрядом войск, который потребовал бы издержек, превышавших стоимость объекта. Ключ положения в Вест-Индии находился таким образом во флотах, которые и сделались поэтому истинными предметами военных операций, и это еще более так потому, что с чисто военной точки зрения настоящая польза Вест-Индских портов в этой войне состояла в том, что они были промежуточными базами между Европою и континентом Америки, куда флоты удалялись тогда, когда армии уходили на зимние квартиры. На территории Вест-Индии враждебными сторонами не было предпринято никакой серьезной стратегической операции, за исключением захвата Санта-Лючии англичанами и неудачной экспедиции против Ямайки в 1782 году; равным образом, не была [c.568] возможна никакая серьезная попытка и против военного порта, как Барбадос или Форт-Рояль, до тех пор, пока не было обеспечено морское преобладание, – сражением ли или удачным сосредоточением силы. Ключом положения, должно повторить еще раз, был флот. Влияние морской силы, вооруженного флота, на ход войны на континенте Америки было уже указано нами в мнениях Вашингтона и сэра Генри Клинтона, тогда как о положении дел в Ост-Индии, рассматриваемой как самостоятельный театр войны, говорилось так много при разборе кампании Сюффреня, что теперь необходимо только повторить, что там все зависело от обладания морем через посредство превосходной морской силы. Взятие Тринкомали, столь существенное для французской эскадры, не имевшей другой базы, было, подобно взятию Санта-Лючии, неожиданностью и могло быть достигнуто или поражением неприятельского флота или, как это и случилось, при отсутствии последнего. В Северной Америке и в Индии здравая военная политика указывала, что истинным предметом действий в военных операциях должен быть неприятельский флот, от которого зависели также и сообщения с метрополиями. Остается Европа, которую едва ли следует подробно исследовать как отдельный театр действий, так как ее отношения ко всей совокупности военных операций гораздо более важны. Можно просто указать, что единственными пунктами в Европе, политическая передача которых в другие руки составляла объект войны, были Гибралтар и Менорка, и из них первый, по настоянию Испании, сделался в течение всей войны и главным объектом операций союзников. Обладание обоими этими пунктами обусловливалось, очевидно, господством на море. В морской войне, как и во всех других, две вещи наиболее существенны: соответственная база на границе – в этом случае морской берег, откуда отправляются операции, и организованная военная сила – в этом случае флот таких размеров и такого качества, какие соответствуют предположенным операциям. Если война, как в рассматриваемом примере, распространяется до отдаленных частей земного шара, то является необходимым обеспечить в каждой из последних порты для флота, которые служили бы операционными базами местной войны, или, короче, местными базами. Между этими последними и отечественными базами (home bases) [c.569] должно существовать надежное сообщение, которое будет опираться на военное господство на промежуточных между ними водах. Это господство должно быть достигнуто военным флотом, которому надлежит или очистить море во всех направлениях от неприятельских крейсеров, достаточно обеспечив таким образом безопасность плавания кораблям своей нации, или сопровождая в достаточно сильном составе каждый караван продовольственных судов и транспортов с боевыми припасами, необходимый для поддержки отдаленных операций. Первый способ требует широкого рассеяния боевых национальных сил; второй – сосредоточения их в той части моря, где находится упомянутый караван в данный момент. При обоих этих способах надежность сообщений, без сомнения, усилится хорошими гаванями на путях – однако, не слишком многочисленными – достаточно обеспеченными в военном отношении и надлежащим образом расположенными – каковы, например, гавани на мысе Доброй Надежды и на о-ве Маврикия. Станции этого рода и всегда были необходимы, но они вдвойне необходимы теперь, когда возобновление запаса топлива требуется еще чаще, чем требовалось в былые дни возобновление провизии и других припасов. Эти сочетания сильных пунктов дома и за границей и состояние сообщений между ними могут назваться стратегическими чертами общего военного положения, которыми, вместе с относительною силой враждебных флотов, должна определяться сущность операции. В каждом из трех подразделений театра военных действий, в Европе, Америке и Индии, – подразделений, сделанных нами для ясности изложения, – мы определили обладание морем, как решающий фактор для враждебных сторон, и поэтому истинным предметом действий их операций назвали неприятельский флот. Приложим же теперь предшествовавшие рассуждения ко всему театру войны и посмотрим, годится ли в этом случае то же заключение, и если да, то какова должна была быть сущность операций каждой стороны1. В Европе отечественная база Великобритании была на Английском Канале, с двумя главными портами, Плимутом и Портсмутом. База союзных сил была на Атлантическом океане, и главными военными портами их были Брест, Ферроль и Кадикс. За ними, в Средиземном море, находились [c.570] порты Тулон и Картахена у союзников и станция Порт-Маон на Менорке у англичан. Последней, однако, можно совсем не принимать в расчет, как обреченной на оборонительную роль в течение войны, так как британский флот не мог отделить какую-либо эскадру в Средиземное море. Гибралтар, напротив, по своему положению, дал бы возможность с успехом подстерегать всякий отряд или подкрепления, направлявшиеся из Средиземного моря через пролив, если бы только его утилизировали, как станцию эскадры, соответствующей такой службе. Этого не было сделано, так как британский европейский флот должен был оставаться в Канале, для домашней обороны, и изредка только совершал рейсы в Гибралтар, конвоируя транспорты с припасами, необходимыми для гарнизона. Была, однако, разница в ролях Порт-Маона и Гибралтара. Первый, не имея в то время никакого значения, не привлекал внимания союзников до последнего периода войны, когда он и был взят ими после шестимесячной осады, тогда как второй, как считавшийся пунктом первостепенной важности, с самого же начала войны был предметом серьезных наступательных действий союзников, вызывая со стороны последних столь важное для Великобритании разделение их сил. К этому обзору главных черт естественного стратегического положения в Европе уместно прибавить замечание, что то подкрепление, какое Голландия, может быть, была склонна послать союзным флотам, имело весьма необеспеченную коммуникационную линию, так как оно должно было проходить мимо английской базы на Канале. В действительности такое подкрепление и не было послано. В Северной Америке местными базами, когда война возгорелась, были Нью-Йорк, Наррагансеттская бухта и Бостон. Двумя первыми владели тогда англичане, и они были самыми важными станциями на континенте – по положению, легкости обороны и ресурсам. Бостон перешел в руки американцев и поэтому был в распоряжении союзников. Вследствие того направления, которое дано было военным действиям отвлечением деятельных английских операций к Южным Штатам в 1779 году, Бостон оказался вне главного театра военных действий и, по своему положению, потерял значение с военной точки зрения, но если бы был принят план изолирования Новой Англии занятием линии Гудзона и озера Шамплэйн и сосредоточением военных сил к востоку, то названные три [c.571] порта имели бы решительное значение для исхода войны. К югу от Нью-Йорка Делавэрская и Чесапикская бухты, без сомнения, представляли заманчивые арены для морского предприятия, но ширина входов, недостаток удобных и легко обороняемых пунктов для приморских станций, широкое рассеяние береговых сил, сопряженное с попыткою занять столь много пунктов, и нездоровый климат местности в течение значительной части года заставили бы исключить их из главной части плана первых кампаний. Нет необходимости поэтому включать их в число местных баз. На крайний юг англичане были увлечены роковым огнем (ignis fatuus) ожиданий поддержки со стороны народа. Они не сумели понять, что даже если бы большинство там и предпочитало спокойствие свободе, то это самое предпочтение помешало бы им восстать против революционного правительства, которым, по теории англичан, они угнетались, а между тем на такое восстание опирался весь успех этого отдаленного и, по результату, в высшей степени несчастного предприятия. Местною базою операций на этом частном театре войны был Чарльстон, который перешел в руки англичан в мае месяце 1780 года, через восемнадцать месяцев после того, как первая экспедиция высадилась в Георгии. Главные местные базы в Вест-Индии уже известны читателям из предыдущего изложения. Для англичан ими были Барбадос, Санта-Лючия и, в меньшей степени, Антигуа. За тысячу миль под ветром был большой остров Ямайка, с портом в Кингстоне, обладавшим большими естественными удобствами. В руках союзников местными базами первостепенного значения служили Форт-Рояль на Мартинике и Гавана, а второразрядными – Гваделупа и Французский мыс (Сар Francais). Господствующим элементом стратегического положения в те дни, – не вполне потерявшим значение и в наше время, – был пассат, с сопровождающим его течением. Переход в какой-нибудь наветренный пункт был, поэтому, долгим и серьезным предприятием даже для одиночных кораблей, а тем более для больших эскадр. Это вело к тому, что флоты совершали плавания к западным островам, лишь когда были вынуждаемы на них или когда удостоверялись, что неприятель взял то же самое направление – как например Родней отправился к Ямайке после сражения при островах Святых, зная, что французский флот должен был уйти к [c.572] Французскому мысу. Рассматриваемое условие делало наветренные или восточные острова станциями естественных линий сообщения между Европой и Америкой так же, как и местными морскими базами, и удерживало возле них флоты. Отсюда следовало также то, что между двумя театрами операций, между континентом и Малыми Антильскими островами, была расположена широкая центральная область, где более или менее значительные военные операции могли вестись безопасно лишь той воюющей стороной, которая обладала большим морским превосходством, или же той, которая обеспечила за собой решительное преимущество на одном фланге. В 17б2 году, когда Англия владела всеми Наветренными островами, при неоспоримом превосходстве на море, она беспрепятственно атаковала и покорила Гавану, но в 1779–1782 годах французская морская сила в Америке и господство французов на Наветренных островах практически уравновешивали ее силу, давая испанцам в Гаване свободу преследовать их планы против Пенсаколы и Багамских островов в вышеупомянутой центральной области2. Посты, подобные Мартинике и Санта-Лючии, имели поэтому для настоящей войны большое стратегическое преимущество перед Ямайкой, Гаваной или другими, лежавшими под ветром. Они командовали последними в силу своего положения, вследствие которого переход от восточного пункта [c.573] к западному мог быть сделан значительно быстрее, чем обратный, тогда как важнейшие для континентальной борьбы пункты были практически немного дальше от одного, чем от другого. Это преимущество разделялось одинаково и большею частью из островов, известных под именем Малых Антильских; но небольшой остров Барбадос, будучи значительно на ветре относительно всех остальных, обладал еще особенными преимуществами не только для наступательных действий, но также и по отношению к обороне, потому что он был защищен трудностью доступа к нему больших флотов, даже из такого близкого порта, как Форт-Рояль. Читатели припомнят, что экспедиция, высадившаяся окончательно на острове Сент-Китс, предназначалась против Барбадоса, но не могла достигнуть его вследствие сильных пассатных ветров. Таким образом, Барбадос, при условиях того времени, был особенно пригоден для того, чтобы служить местною базою для англичан, так же как и станцией-убежищем на линии сообщений их с Ямайкою, Флоридой и даже Северной Америкой, в то же время остров Санта-Лючия, в 100 милях под ветром, захваченный в начале войны англичанами, удерживался ими как передовой пост для флота, откуда последний мог близко наблюдать за неприятелем в Форт-Рояле, на Мартинике. В Индии политические условия на полуострове неизбежно делали театром операций восточный, Коромандельский, берег. Тринкомали, на близлежащем Цейлоне, хотя и нездоровый по климату, представлял превосходную и удобообороняемую гавань и поэтому имел первоклассное стратегическое значение; все другие якорные стоянки по берегу полуострова были только открытыми рейдами. В силу этого обстоятельства пассаты или муссоны в этой стране также имели стратегическое значение. С осеннего до весеннего равноденствия ветер дует правильно от NO, по временам с большою силою, разводя сильный прибой у берега и делая высадку затруднительной, но в течение летних месяцев господствует юго-западный ветер, при сравнительно спокойном море и хорошей погоде. Перемена муссона”, в сентябре и октябре, часто сопровождается сильными ураганами. Деятельные операции у Коромандельского берега или даже просто стоянка у него с этого времени до прекращения северо-восточного муссона были бы неосторожностью. Вопрос о порте, для удаления туда флота на это время, был вопросом настоятельной [c.574] необходимости. Тринкомали был единственным, и это его особенное стратегическое значение еще увеличивалось тем; что в благоприятное время года он был наветренным пунктом относительно главного театра войны. Английская гавань Бомбей, на западном берегу, была слишком отдалена от этого театра, чтобы считаться местною базою, и скорее принадлежала, подобно французским островам Маврикия и Бурбон, к категории станций на линии сообщений с метрополией. Таковы были главные опорные пункты, или базы, воюющих держав – дома и за границей. Относительно последних баз, говоря вообще, должно заметить, что они страдали недостатком в средствах – важный элемент стратегического значения. Предметы морского и военного вооружения, и в значительной степени морская провизия, должны были доставляться туда из метрополий. Бостон, окруженный зажиточным дружеским населением, представлял, может быть, исключение из этого положения, так же, как и Гавана – в то время важный морской порт, где было сильно развито кораблестроение, но эти пункты лежали далеко от главных театров войны. На Нью-Йорк и Наррагансеттскую бухту американцы производили слишком большое давление для того, чтобы средства соседних с ними стран могли представлять серьезное значение, тогда как отдаленные порты Ости Вест-Индий опирались всецело на средства метрополии. Вследствие этого стратегический вопрос о сообщениях с ними получал еще большую важность. Захват на пути большого каравана транспортов был операцией, уступающей по своей важности только уничтожению отряда военных кораблей, а между тем защита такого каравана большою силою или уменьем уйти от поисков неприятеля требовала от правительств и флотоводцев искусства в распределении военных кораблей и эскадр, имевшихся в их распоряжении для многих предметов действий, требовавших внимания. Искусство Кемпенфельдта и нераспорядительность де Гишена в Северной Атлантике, вместе со штормовым ветром, серьезно затрудняли де Грасса в Вест-Индии. Подобный же вред был нанесен Сюффреню в индийских морях захватом небольших караванов с конвоями в Атлантике, тогда как Сюффрень с своей стороны умел сейчас же вознаграждать значительную часть этих потерь и сильно беспокоил своих противников успехом крейсерских действий против английских транспортов. [c.575] Таким образом, военные флоты, которые одни только и могли обеспечить или подвергнуть опасности указанные питательные артерии (коммуникационные линии), имели такое же точно значение и для общего хода войны, о каком мы уже говорили по отношению к отдельным театрам ее. Они были звеньями, связывавшими все в одно целое, и поэтому мы определили их выше, как истинные объекты операций, или предметы действий, обеих воюющих сторон. Расстояние между Европой и Америкой не таково, чтобы были абсолютно необходимы промежуточные порты снабжения; при возникновении же затруднений от какой-либо непредвиденной причины, было всегда возможно, избегая встречи с неприятелем, или возвратиться в Европу, или же зайти в дружеский порт в Вест-Индии. Иное дело представляло длинное путешествие в Индию кругом мыса Доброй Надежды. Плавание Бикертона, вышедшего с караваном из Англии в феврале и достигшего Бомбея в следующем сентябре, считалось успешным; тогда как энергичный Сюффрен, отплыв в марте, в тот же промежуток времени достиг Маврикия, откуда переход до Мадраса потребовал еще два месяца. Такое продолжительное путешествие редко могло совершаться без остановок для снабжения водой, свежей провизией, часто даже для таких работ, которые требовали спокойного порта, хотя бы корабельные припасы и давали необходимый материал. Совершенная коммуникационная линия требовала на своем протяжении, как было сказано, нескольких таких портов, надлежащим образом расположенных, хорошо защищенных и с обильными припасами, подобных тем, какими владеет Англия в настоящее время на некоторых из своих главных коммерческих путей и какие представляют приобретения ее прошлых войн. В войне 1778 года ни одна из воюющих сторон не имела таких портов на этом пути до тех пор, пока, с принятием в ней участия Голландии, мыс Доброй Надежды не был отдан в распоряжение французов и усилен затем надлежащим образом Сюффренем. Порт на этом мысе, остров Маврикий на пути и Тринкомали на отдаленном конце его надежно обеспечивали сообщения союзников с Францией. Англия же, хотя и владела тогда островом Св. Елены, в деле снабжения и исправлений своих отправлявшихся в Индию эскадр и караванов, пока они были еще в Атлантике, рассчитывала на благоприятный нейтралитет [c.576] Португалии, владения которой включали Мадеру, острова Зеленого мыса и бразильские порты. Этот нейтралитет был на самом деле слабой опорой для обороны, как показала схватка между Джонстоном и Сюффренем у Зеленого мыса, но в упомянутых владениях было несколько возможных для стоянок флота мест, и так как одна сторона не могла знать, которое из них занято ее противником – и занято ли вообще хоть одно, – то это неведение, само по себе, представляло не малое обеспечение, если только командующий флотом не полагался на него до полного пренебрежения надлежащим расположением своих сил, как сделал это Джонстон в Порто-Прая. В самом деле, при медленности и ненадежности, какими характеризовалась тогда передача известий от одного пункта к другому, сомнение в том, где следует искать неприятеля, было большим препятствием для наступательных предприятий, чем часто слабая оборона колониального порта. Рассмотренное сочетание удобных портов и условий сообщений между ними составляет, как уже было сказано, главные стратегические черты положения. Флот, как организованная сила, связывая все в одно целое, представлялся главным объектом военных операций. Теперь следует еще рассмотреть способы, употребленные для достижения успеха в этих операциях, ведение самой войны3. Прежде, чем сделать это, следует упомянуть об одной особенности моря как театра военных действий имеющее значение в нашем последующем рассуждении, – а именно о затруднительности получения на море сведений. Армии проходят через страны, более или менее обитаемые оседлым населением, и оставляют за собою следы своего движения. Флоты же пробегают пустыни, по которым “путники только проходят, но где они не остаются на месте”; и когда на мгновение разошедшиеся воды снова смыкаются за ними, то разве только упавшая с палубы плавучая вещь может указать место прохождения корабля, но и то ничего не говоря об его курсе. Судно, встреченное преследователем, может ничего не знать о преследуемом, который, тем не менее, прошел [c.577] через пункт их встречи за несколько дней или даже часов перед тем. В последнее время тщательное изучение ветров и океанских течений определило некоторые пути – преимущественные перед другими – по которым обыкновенно и следует осторожный моряк и которые дают возможность делать некоторые предположения об его движениях, но в 1778 году данные для этого не были еще собраны, да даже если бы и были, то ведь кратчайший путь часто мог быть заменен одним из многих возможных – для того, чтобы сбить преследующего или ожидающего на нем врага. В такой игре в прятки преимущество всегда за преследуемым, и значение возможности стеречь выходы в море из неприятельской страны, застигнуть неприятеля раньше, чем он выйдет на немой простор водной пустыни, очевидно. Если по какой-либо причине подстеречь таким образом противника невозможно, то лучшее, что можно предпринять за тем, это – не пытаясь ловить его на путях, которые он может миновать, – пройти раньше его к месту его назначения и ожидать его там; но это требует знания его намерений, что не всегда может быть достижимо. Действия Сюффреня против Джонстона от начала до конца были согласны с требованиями стратегии: им удовлетворяли и на- падение на противника в Порто-Прайя, и поспешность, с какою Сюффрень следовал к месту общего их назначения, тогда как две неудачные попытки Роднея перехватить морские караваны, следовавшие к Мартинике в 1780 и 1782 годах – хотя он и был извещен о выходе их туда, – показывают трудность успеха при ожидании неприятеля на пути, даже когда пункт прибытия его и известен. Для всякой морской экспедиции только два пункта точно определены – пункт отплытия и пункт назначения. Последний может быть неизвестен неприятелю, но первый можно считать всегда заблаговременно известным по присутствию в порту известной силы и по признакам скорого выступления ее. Пресечение пути такой экспедиции может быть чрезвычайно важно для каждой из воюющих сторон, но оно особенно и всегда необходимо для обороняющейся стороны, потому что она может не знать, которому из многих уязвимых пунктов ее угрожает нападение; тогда как наступающая сторона следует с полным знанием прямо к своей цели, если может обмануть своего противника. Важность задержания такой экспедиции делается еще более очевидной в [c.578] случае, если подготовка ее разделена между двумя или более портами, – условие, которое легко может иметь место, когда средства одного адмиралтейства недостаточны для снаряжения требуемого числа кораблей в ограниченное время, или когда, как в рассматриваемой войне, союзные силы составляют отдельные отряды. Воспрепятствование соединению последних является делом первой необходимости, и нигде оно не может быть исполнено так надежно, как близ портов, откуда должны отплыть упомянутые отряды. Оборона, по самому смыслу своему, предполагает меньшую силу, и поэтому для нее более обязательно воспользоваться таким источником слабости, как разделение сил неприятеля. Подстерегание Роднеем в 1782 году у Санта-Лючии французской эскадры, находившейся у Мартиники, для предупреждения соединения ее с испанцами у Французского мыса, представляет пример правильного стратегического положения, и если бы острова были так расположены, что Родней мог бы встать между французами и пунктом их назначения, вместо того, чтобы встать в тылу у них, то ничего лучшего нельзя было бы и придумать. При наличных же обстоятельствах он сделал лучшее, что было возможно. Обороняющаяся сторона, как слабейшая, не может пытаться блокировать все порты, где находятся отдельные отряды неприятеля, без вреда для своей цели, так как тогда каждый ее отряд будет слабее противника. Такая блокада была бы равносильна пренебрежению основными принципами войны. Если обороняющийся правильно решается не делать этого, но останавливается на том, чтобы собрать превосходные силы перед одним или двумя пунктами расположения неприятеля, то ему необходимо решить, какие из этих пунктов следует избрать и какими пренебречь, – вопрос, обнимающий всю политику войны после полного уяснения главных условий – военных, моральных и экономических во всех частях театра военных действий. В 1778 году оборонительное положение было занято англичанами по необходимости. Английские морские власти предшествовавшей эры, при Хоуке и его современниках, принимали за правило, чтобы британский флот был численно равен соединенным флотам королевств Бурбонов, – условие, которое, при лучшем качестве личного состава и при большем мореходном населении страны, представлявшем [c.579] материал для комплектации этого состава, давало Англии действительное превосходство в силе. Эта предосторожность, однако, не соблюдалась в течение последних лет. Не имеет значения для нашего рассуждения, было ли это упущение следствием нерадения министерства, как оно обвинялось в этом оппозицией, или же плодом неуместной экономии, которою часто увлекаются представительные правительства в мирное время. Факт остается тот, что, несмотря на значительную вероятность военного союза между Францией и Испанией, английский флот был численно ниже соединенного флота этих держав. По отношению к тому, что мы назвали стратегическими чертами положения, т. е. к отечественным базам и к вспомогательным базам за границей, преимущество, в общем, было на стороне Англии. Ее позиции, если и не были сильнее сами по себе, то были по крайней мере географически лучше расположены со стратегической точки зрения, но во втором необходимом для ведения войны элементе, в организованной военной силе, или во флоте, соответствующем требованиям наступательных операций, она допустила превосходство над собою неприятеля. Поэтому ей оставалось только употребить свою слабейшую силу с таким искусством и такой энергией, чтобы разрушить планы неприятеля, – выходом в море раньше него, целесообразным выбором позиций, предупреждением соединений его отрядов большею быстротою стратегических движений, затруднением его сообщений с избранными им предметами действий и встречей главных отрядов его превосходными силами. Достаточно ясно, что ведение этой войны, кроме операций на континенте Америки, опиралось на метрополии в Европе и на свободное сообщение с ними. Окончательное поражение американцев не прямыми военными операциями, а истощением их, было бы также вероятным, если бы никто не мешал Англии препятствовать их торговле и промышленности при посредстве подавляющей морской силы. Эту силу она могла бы выставить против них, если бы избавилась от давления союзных флотов; а это избавление было бы достигнуто, если бы она могла получить над ними решительное превосходство, не только материальное, но и моральное, как это имело место двадцать лет спустя. В эту последнюю эпоху союзные державы, финансовая слабость которых была хорошо известна, должны были отстраниться [c.580] от борьбы, в которой их главная цель – низведение Англии в подчиненное положение – потерпела полное поражение. Такого превосходства, однако, Англия могла бы достигнуть лишь боевыми успехами своего флота, показав, что, несмотря на численное неравенство с врагом, искусство моряков и богатство дали возможность ее правительству, мудрым пользованием силами страны, обеспечить действительный перевес над противником на решительных пунктах театра войны. Этого Англия никогда не могла бы достигнуть при условии распределения своих линейных кораблей по всему свету и подвергая их разбитию по частям4 в стараниях защитить все уязвимые пункты своих разбросанных владений. Ключ тогдашнего положения дел был в Европе, и имен но в портах враждебных Англии держав. Если Англия не могла зажечь континентальной войны против Франции, как она старалась это сделать, то ей следовало возложить все свои надежды на встречу с неприятельским флотом и на поражение его. А его нигде нельзя было найти вернее, чем в его домашних портах; нигде его нельзя было так легко встретить, как непосредственно по выходе его из них. Действовать так побуждала Англию политика, которою она руководствовалась и во время наполеоновских войн, когда моральное превосходство ее флота так упрочилось, что она отваживалась подвергать свои слабейшие силы соединенным опасностям моря и столкновений с более многочисленными и хорошо вооруженными флотами, стоявшими спокойно на якоре в их портах. При таком двойном риске она приобретала и двоякую выгоду: держала неприятеля на глазах и усыпляла его силы, – позволяя ему предаваться спокойствию портовой жизни в то время, как ее офицеры и моряки закалялись суровым крейсерством, готовые энергично отозваться на всякий призыв к деятельности. “Мы не имеем причины, – объявил адмирал Вильнев в 1805 году, вторя словам императора, – бояться появления английской эскадры. Ее семидесятичетырехпушечные корабли не имеют и пятисот человек команды, они истощены двухлетним крейсерством”5. Месяц спустя он писал: [c.581] “Тулонская эскадра имела в гавани весьма изящный вид, с хорошо одетыми и хорошо обученными матросами, но как только заревел шторм, все переменилось: они не приучены к штормам”6. “Император, – говорил Нельсон, – знает теперь, если только императоры слышат правду, что его флот страдает более в одну ночь, чем наш в целый год… Эти господа не привыкли к ураганам, с которыми мы боролись в течение двадцати одного месяца, не потеряв ни одной мачты или рея”7. Однако надо согласиться, что как людям, так и кораблям приходилось выносить ужасно много, и многие английские офицеры находили в авариях аргумент против крейсерства флотов в море близ берегов неприятеля. “Каждый шторм, какой мы выносим, – писал Колингвуд, – уменьшает безопасность страны. Последнее крейсерство вывело из строя пять больших кораблей и недавно еще два, некоторые из них должны быть введены в док”. “Я едва ли знал за эти два месяца, что такое покойная ночь, – писал он также; – это непрерывное крейсерство, кажется, выше сил человеческих. Кальдер утомился и бродит как тень, совершенно измученный, и мне сказали, что Грэвс чувствует себя не многим лучше”8. Высоко авторитетное мнение лорда Хоу говорило также против такого порядка вещей. Кроме истощения людей и порчи кораблей, надо иметь еще в виду, что ни на какую блокаду нельзя положиться с уверенностью в том, что она воспрепятствует выходу из порта неприятельского флота. Вильнев вышел из Тулона, Миссиеси (Missiesy) – из Рошфора, “Я стерегу здесь французскую эскадру в Рошфоре, – писал Колингвуд, – но чувствую, что не возможно воспрепятствовать ее уходу; тем не менее, если она ускользнет от меня, я буду чрезвычайно огорчен… Единственно, что может помешать ей, это боязнь встречи с нами, так как она не знает точно, где мы”9. Тем не менее, англичане вынесли тогда напряжение. Их флоты опоясывали берега Франции и Испании; потери восполнялись; корабли исправлялись; когда один офицер выбывал, за болезнью или за смертью, с своего поста, другой заступал на его место. Строгая блокада Бреста разрушила комбинации императора, бдительность Нельсона, вопреки [c.582] необыкновенному стечению затруднений, преследовала Тулонский флот от момента его отплытия, через Атлантический океан и назад, к берегам Европы. Это было задолго до столкновения противников, прежде, чем стратегия уступила место тактике, завершившей борьбу при Трафальгаре, но постепенно, шаг за шагом, грубые, но дисциплинированные моряки, старые и много потерпевшие, но хорошо управлявшиеся корабли сковывали каждое движение своих непривычных противников. Расположив перед каждым портом неприятеля достаточные силы и связав последние цепью мелких судов, англичане, хотя и могли потерпеть неудачи в попытках помешать тому или другому набегу неприятеля, в результате помешали всем большим соединениям неприятельских эскадр. Корабли 1805 года были, в существенных чертах, такими же, как и в 1780 году. Без сомнения, за двадцать пять лет были сделаны различные усовершенствования, но они касались степени, а не рода мореходных и боевых элементов корабля. И не только так, но и за двадцать лет перед 1780 годом флоты под командой Хоука и его товарищей отваживались зимовать в Бискайской бухте. “В корреспонденции Хоука нет, – говорит его биограф, – ни малейшего указания на то, чтобы он сам сомневался, хотя на момент, не только в возможности, но в обязательности для себя держаться в море даже при зимних штормах и что скоро он сам будет в состоянии исполнить это дело”10. Если на это возразят, что в эпоху Американской войны за независимость состояние французского флота было лучше, а дух и профессиональная подготовка его офицеров выше, чем в дни Хоука и Нельсона, то с этим должно согласиться; несмотря на то, министерство не могло долго оставаться в неведении относительно того, что число таких офицеров было все-таки недостаточно для серьезного выполнения требований корабельной службы и что некомплект матросов был настолько велик, что вызывал необходимость пополнения корабельной команды солдатами. Что касается личного состава испанского флота, то нет основания думать, что тогда он был лучше, чем пятнадцать лет спустя, когда Нельсон, говоря о передачи Испанией некоторых кораблей Франции, сказал: “Разумеется без команды (испанской), так как она сейчас же помогла бы потерять их опять”. [c.583] Слишком очевидно для того, чтобы распространяться в доказательствах, что для слабейшей стороны самыми надежными средствами к нейтрализации неприятельских кораблей были бы – подстерегание последних у их портов и вступление с ними в бой при выходе их в море. Единственным серьезным препятствием к этому в Европе была свежесть ветров у берегов Франции и Испании, в особенности в длинные зимние ночи. Это влекло за собою не только риск непосредственного бедствия, которому сильные и хорошо управлявшиеся корабли подвергались редко, но и постоянное не предотвратимое никаким искусством напряжение, и поэтому требовало большего резерва кораблей на замену отсылавшихся для исправлений или же для освежения экипажа. Задача значительно упростилась бы, если бы блокирующий флот мог найти удобную якорную стоянку на фланге пути, который должен был избрать неприятель, – подобно тому, как Нельсон, в 1804 и 1805 годах, пользовался Маддаленской бухтой (Maddalena Вау) в Сардинии, когда стерег Тулонский флот, на что он был вынужден еще и исключительно дурным состоянием многих из своих кораблей; или, как сэр Джемс Сомэрс (Sir James Saumarez), в 1800 году, пользовался Дуарненеской бухтой (Douarnenez Вау), на французском берегу, только в пяти милях от Бреста, для отстаивания там на якоре в свежую погоду с прибрежной эскадрой блокирующего флота. Положения Плимута и Торбэя не могут считаться вполне удовлетворительными с этой точки зрения, так как они не лежат, подобно Маддаленской бухте, на фланге пути неприятеля, а находятся скорее в тылу его. Несмотря на то, Хоук доказал, что бдительность и хорошее управление флотом могут позволить успешно считаться с этим недостатком, как впоследствии показал это и Родней на своей станции, менее подвергнутой свежим ветрам. В войне 1778 года, вообще говоря, английское министерство пользовалось бывшими в его распоряжении кораблями так, что держало за границей, в Америке и Вести Ост-Индиях, эскадры, равносильные неприятельским. В частных случаях бывало и не так, но в общем распределении кораблей это условие соблюдалось. В Европе же – наоборот; и, как необходимое следствие вышеупомянутой политики, английский флот был значительно слабее неприятельского, стоявшего во французских и испанских портах. Поэтому наступательные [c.584] операции он мог предпринимать только с большою осторожностью и при счастливых встречах с враждебными силами лишь по частям; и даже в таком случае дорогостоящая победа, если только она не была решительной, вела за собою значительный риск в последствиях временного выведения из строя сражавшихся кораблей. Отсюда произошло то, что Англия пользовалась своим домашним флотом (или флотом Канала), служившим также опорою сообщений с Гибралтаром и Средиземным морем, очень экономно там, где он подвергался риску борьбы с непогодой и столкновениям с противником, и роль этого флота ограничивалась только обороной берега или операциями против сообщений неприятеля. Индия была так далека, что там Англия не могла уклоняться от своей вышеупомянутой политики. Посланные туда корабли должны были там и оставаться. и не могли ни получить подкрепления из Европы, ни быть отозванными оттуда в виду внезапных критических обстоятельств. Индия представляла самостоятельное поле действий. Но на Европу, Северную Америку и Вест-Индию следует смотреть, как на один обширный театр войны, на всем пространстве которого события взаимно зависели друг от друга и различные части которого стояли в близких между собою соотношениях большей или меньшей важности, с чем и приходилось серьезно считаться. Признавая, что флоты, как охранители сообщений, были главными факторами в войне и что источник снабжений как самих флотов, так и питательных артерий находился в метрополиях, и именно в главных портах их, следует принять два положения: первое, – что главные силы оборонявшейся державы, т. е. Великобритании, должны были бы сосредоточиться перед этими портами, и второе, – что в видах такого сосредоточения заграничные коммуникационные линии не следовало без нужды растягивать, чтобы не усиливать без крайней необходимости отрядов для их охраны. Тесно связана с этим последним соображением необходимость усиления, путем укрепления или другими какими-либо средствами, жизненных пунктов, к которым вели коммуникационные линии, так, чтобы оборона этих пунктов никоим образом не опиралась на флот, чтобы функции последнего по отношению к ним ограничивались только снабжением их припасами и подкреплениями, и то через значительные промежутки времени. Гибралтар, например, совершенно удовлетворял этим условиям, [c.585] будучи почти неприступным и имея склады припасов на весьма продолжительное время. Если наши рассуждения верны, то английские диспозиции на Американском континенте были весьма ошибочны. Владея Канадой, с Галифаксом, Нью-Йорком и Наррагансеттской бухтой, а также и сообщением по реке Гудзон, англичане могли изолировать большую, может быть даже самую важную, часть территории инсургентов. Бухты Нью-Йоркскую и Наррагансеттскую они могли бы сделать недоступными для французского флота того времени, обеспечив тем безопасность гарнизонов от атак с моря и уменьшив работу своего флота; последний, при таком условии, еще имел бы в этих бухтах безопасное убежище в случае, если бы неприятельские эскадры вырвались из европейских портов, уйдя от бдительности англичан, и появились у этих берегов. Вместо того упомянутые бухты были оставлены при слабой обороне и не выдержали бы нападений Нельсона или Фаррагута, тогда как Нью-Йоркская армия была дважды разделяема, для действий в Чесапике и затем – в Георгии, и при этом ни одна из частей ее не была достаточно сильна для предназначавшегося ей дела. Неприятель в обоих случаях воспользовался обладанием моря, чтобы встать между разделенными частями английской армии, тогда как последняя, даже и без разделения ее, не была бы в состоянии проложить себе силою дорогу через это препятствие. Так как сообщение между двумя частями армии опиралось всецело на море, то дело флота увеличивалось с увеличением длины коммуникационных линий. Необходимость защиты и морских портов, и удлиненных коммуникационных линий требовала, таким образом, от Англии увеличения морских сил в Америке, что вело к соответственному ослаблению последних в решительных пунктах Европы. Таким же образом прямым последствием южной экспедиции было поспешное оставление Наррагансеттской бухты, когда д'Эстьен появился у берега в 1779 году, потому что Клинтон не имел достаточно силы для одновременной защиты и ее, и Нью-Йорка11. [c.586] В Вест- Индии задача, предстоявшая английскому правительству, состояла не в том, чтобы усмирить возмутившиеся владения, а в том, чтобы воспрепятствовать неприятелю пользоваться многочисленными мелкими плодородными островами, сохранить за собою обладание ими и обеспечить им возможно большую свободу торговли от посягательств противника. Нет нужды повторять, что это требовало превосходства в море как над флотами неприятеля, так и над отдельными крейсерами – “уничтожателями торговли (commerce destroyers)”, как их теперь называют. Так как никакая бдительность не могла бы удержать их всех в их портах, то в Вест-Индских водах приходилось держать британские фрегаты и меньшие суда, но для Англии, конечно, было бы лучше совсем прогнать оттуда французский флот, чем сопротивляться его действиям силами, не только едва равными ему, но часто и уступавшими ему. При таких условиях Англия, вынужденная на оборонительное положение, всегда могла потерпеть потери. Она, действительно, и потеряла один за другим большинство островов, при неожиданных нападениях на них, и по временам флот ее должен был укрываться в порт, под прикрытие батарей; а не приятель, когда находил себя слабее, мог выжидать подкреплений, зная, что ничем при этом не рискует12. Затруднительность положения Англии в Вест-Индии не ограничивалась только этим. Близость островов к американскому континенту всегда допускала возможность для наступающей стороны соединить ее флоты, находившиеся у тех и у другого, прежде, чем обороняющаяся сторона проникнет в ее намерения, и хотя возможность такого соединения обусловливалась до некоторой степени определенным состоянием погоды и известным временем года, тем не менее события 1780 и 1781 годов показывают, как смущал этот вопрос способнейшего английского адмирала, ошибочность действий которого была только отражением неопределенности его сведений о намерениях противника. Если к этому затруднению, присущему обороняющейся стороне во всех случаях, придать еще заботу Англии об ее обширной торговле, на которую опиралось [c.587] главным образом благосостояние ее владений, то придется сознаться, что задача британского адмирала в Вест-Индии была и не легка и не проста. В Европе сама Англия и Гибралтар подвергались серьезной опасности уходом больших британских эскадр в Западное полушарие, чему можно также приписать и потерю Менорки. Когда шестьдесят шесть линейных кораблей союзников были противопоставлены тридцати пяти, а больше этого числа Англия и не могла собрать, – и загнали их в их гавани, тогда было осуществлено то господство в Английском канале, о котором Наполеон говорил, что оно, вне сомнения, сделало бы его господином и самой Англии. В течение тридцати дней французская эскадра союзного флота, состоявшая из тридцати кораблей, крейсировала в Бискайской бухте, ожидая прибытия запоздавших испанцев; но она не была потревожена английским флотом. Гибралтар был неоднократно на краю истощения, вследствие отсутствия сообщений с Англией, и спасением его англичане обязаны не силам военного флота, правильно распределенным правительством, а искусство британских офицеров и неудовлетворительности испанских. В великом подвиге окончательного спасения Гибралтара флот лорда Хоу состоял из тридцати четырех только кораблей против сорока девяти союзных. Какой же образ действий был наилучшим в тех трудных обстоятельствах, в какие была поставлена Англия: следовало ли ей позволить неприятелю свободно выйти из его портов и стараться встретиться с ним, удержав для этого достаточную морскую силу у каждой из подверженных нападению станций, или же она должна была пытаться, наперекор всем трудностям, стеречь его в его европейских портах, не с тщетной надеждой помешать каждому набегу или перехватить каждый снаряженный им морской караван, но с расчетом на возможность помешать большим соединениям его и преследовать по пятам каждый его большой флот, какому удалось бы избежать столкновения с ее силами при выходе из порта? Такое подстерегание противника не должно смешивать с блокадой – термин, употребляемый в таком случае часто, но не совсем правильно. “Я прошу позволения сообщить вашему лордству, – писал Нельсон, – что порт Тулон никогда не был блокирован мною и совершенно наоборот. Неприятелю предоставлялась всякая возможность выйти в море, потому [c.588]* что именно так мы рассчитываем осуществить надежды и ожидания нашей страны”. “Ничто, никогда, – говорит он в другом месте, – не удерживало французских флотов в Бресте или Тулоне, когда им думалось выйти оттуда – и хотя в этих словах есть некоторое преувеличение, но правда, что попытка запереть названный флот в порту была бы безнадежна. Целью Нельсона, когда он держался близ французских портов, при достаточном числе сторожевых судов, надлежащим образом распределенных, было – знать, когда неприятель отплывет и какое направление он примет, чтобы, – употребляя его собственное выражение, – “следовать за ним до антиподов”. “Я имею основание думать, – пишет он же, – что Феррольская эскадра французских кораблей будет стараться пройти в Средиземное море. Если она соединится со стоящею в Тулоне, то неприятель будет иметь значительный численный перевес над нами, но я никогда не должен терять его из виду, и Пелью (Pellew) – командующий английской эскадрой в Ферроле – скоро последует за ним”. Таким образом случалось часто в течение этой продолжительной войны, что отряды французских судов ускользали от английского флота, пользуясь то благоприятными для этого условиями погоды, то временным отсутствием блокирующего флота или оплошностями его командира, но тогда в английском флоте быстро поднималась тревога, тому или другому из сторожевых фрегатов удавалось усмотреть противника, он следовал за ним, стараясь узнать его вероятное назначение, передавал весть от места к месту и от флота к флоту, и скоро следом за французами шел равносильный им английский отряд, хотя бы до “антиподов”, если бы было нужно. Так как, согласно традициям французского правительства, задачи его флота состояли не в том, чтобы сражаться с враждебным флотом, а обусловливались “конечными целями”, то вышеупомянутые тревога и горячая погоня далеко не способствовали невозмутимому и методическому исполнению начертанной программы, даже по отношению к отдельному отряду; для больших же комбинаций, обусловливавшихся соединением отрядов из различных портов, они были абсолютно пагубны. Полное приключений крейсерство Брюн (Bruix), оставившего Брест с двадцатью пятью линейными кораблями в 1799 году; быстрота, с какою распространялась весть; кипучая деятельность и отдельные ошибки [c.590] англичан; неудача французских проектов13 и близость погони14, уход Миссиеси из Рошфора в 1805 году, отрядов Вильоме (Willaumez) и Лейссега (Leissegues) из Бреста в 1806 году, – все это, рядом с великой Трафальгарской кампанией, может считаться интересным материалом для изучения морской стратегии, следуя намеченным здесь путям; тогда как кампания 1798 года, вопреки блестящему окончанию ее под Абукиром, может быть примером дела, едва не окончившегося неудачей, вследствие того, что англичане не имели никаких сил перед Тулоном, когда французская экспедиция отплыла оттуда, и что в распоряжении Нельсона не было достаточного количества фрегатов. Девятинедельное крейсерство Гантома (Ganteaume) в Средиземном море в 1808 году также представляет пример того, как трудно помешать действиям флота даже и в таких тесных водах, раз он вышел из порта, не преследуемый значительными силами противника. Из войны 1778 года никаких примеров, параллельных вышеназванным, нельзя привести, хотя старая монархия и не облекала движений своих флотов таинственностью, установленною строгим военным деспотизмом империи. В обе эпохи Англия занимала оборонительное положение; но в упомянутой войне она отказалась от первой оборонительной линии, близ неприятельских портов, и пыталась защитить все части своих разбросанных владений, разделив свой флот между ними. Мы старались показать слабость одной политики, допуская в то же время трудные и опасные стороны другой. Эта последняя политика имеет целью сократить продолжительность войны и сделать ее решающею – или запирая неприятельский флот, или вынуждая его к бою, признавая этот флот ключом положения в том случае, когда море одновременно и соединяет, и разделяет различные части театра войны. Для выполнения этого требуется флот, численно равный неприятельскому и превосходящий [c.591] его по боевой силе, причем арена действий этого флота суживается до размеров, допускающих взаимную поддержку между эскадрами, ее занимающими. При таком распределении сил флота на искусство и бдительность его начальников возлагается захват или задержка всякого неприятельского отряда, какой выйдет в море. Держась такой политики, обороняющаяся сторона защищает свои отдаленные владения и свою торговлю наступательными действиями против неприятельского флота, в котором видит настоящего врага их и свой главный предмет действий. При близости к домашним портам замена кораблей, требующих исправлений, совершается с наименьшей потерей времени, и в то же время уменьшаются требования, предъявляемые к более скудным ресурсам заграничных баз. Другая политика, для своего успеха, требует большого превосходства флота над неприятельским, потому что отдельные отряды его находятся слишком далеко друг от друга для взаимной поддержки. Каждый из таких отрядов должен быть поэтому равносилен вероятному соединению неприятельских сил против него, для чего требуется в свою очередь везде превосходство в силе перед противником, действительно противопоставленным ему, так как последний может неожиданно получить подкрепления. Насколько опасна и невозможна такая оборонительная стратегия, когда обороняющаяся сторона не имеет требуемого превосходства в силе, видно из того, как часто англичане оказывались слабее своих противников и в заокеанских колониях, и в Европе, вопреки своим стараниям быть везде им равносильными. Хоу в Нью-Йорке в 1778 году, Байрон в Гренаде в 1779 году, Грэвс при Чесапике в 1781 году, Худ у Мартиники в 1781 году и у острова Сент-Китс в 1782 году, – все были слабее противника, и это в то самое время, когда союзный флот в Европе весьма значительно превосходил численностью английский. Вследствие этого даже и корабли, пришедшие по тем или другим причинам в негодность, удерживались в море: правительство скорее решалось рисковать безопасностью их экипажей и вероятностью увеличения их повреждений, чем уменьшать морскую силу в колониях отсылкой таких кораблей в Европу; а для капитальных исправлений последних им, по несостоятельности колониальных адмиралтейств, необходимо было бы пересекать Атлантический океан. Что же касается вопроса о том, которая из двух рассмотренных стратегий требует больших денежных затрат, то решение [c.592] его зависит не только от размера последних за одинаковое время, но и от того, которая более способствует сокращению продолжительности войны энергией ее ведения. Военная политика союзников подлежит более строгому осуждению, чем английская, так как сторона, занявшая наступательное положение, этим самым фактом имеет преимущество перед обороняющейся. Преодолев существовавшие сначала затруднения к соединению своих сил, – а мы видели, что Великобритания ни разу не мешала серьезно этому соединению, – союзники имели затем уже свободный выбор в том, где, когда и как нанести противнику удар, при своем численном превосходстве над ним. Как же воспользовались они этим бесспорно громадным преимуществом? Да, они делали легкие нападения на окраины Британских владений и “колотились своими головами” о скалу Гибралтара. Самое серьезное военное усилие, сделанное Францией, – посылка в Соединенные Штаты эскадры с отрядом войск, которые достигли своего назначения лишь в половинном числе против предположенного, – имело своим результатом то, что Англия, немного позже, чем через год, убедилась в безнадежности борьбы с колониями, чем и был положен конец в высшей степени благоприятному для противников ее отвлечению ее сил с европейского театра войны. В Вест-Индии союзниками были покорены, один за другим, небольшие острова – обыкновенно в отсутствие английского флота – с легкостью, которая показала, как просто разрешился бы весь вопрос одною решительною победою над этим флотом; но французы, несмотря на многие представлявшиеся им благоприятные случаи, никогда не старались развязать узел простым нападением на силу, от которой все зависело. Испания преследовала свои цели во Флоридах и при своей подавлявшей противника силе достигла успехов, не имевших никакого военного значения, В Европе план, принятый английским правительством, имел своим последствием то, что английская морская сила из года в год безнадежно уступала, по числу кораблей, морской силе союзников; тем не менее операции, проектированные последними, кажется ни разу не имели серьезно в виду уничтожения этой силы. В том решительном случае, когда эскадра Дерби, из тридцати кораблей, была затерта на открытом рейде Торбэя сорока девятью кораблями союзников, решение военного совета – не вступать в бой – выразило только в коротких словах весь [c.593] характер деятельности союзных флотов. Как бы для того, чтобы поставить дальнейшие затруднения их действиям в Европе, Испания долгое время упорно настаивала на удержании своего флота по соседству с Гибралтаром; но практически ею ни разу не был понят тот факт, что нанесение серьезного удара английскому флоту в Гибралтарском проливе, или в Английском канале, или в открытом море, было бы вернейшим путем к покорению крепости, гарнизон которой неоднократно бывал довольно близок к голодной смерти. В ведении своей наступательной войны союзные державы страдали от несогласий и от проявлений ревности, которые вредили успехам большей части морских коалиций. Испания вела себя, кажется, себялюбиво почти до вероломства, поведение Франции было более честно и поэтому также и основательнее в военном отношении, так как горячее содействие друг другу и согласие в операциях против общего предмета действий, правильно избранного, скорее привели бы обеих к достижению их целей. Должно допустить также, что имеются указания на плохую администрацию и плохую подготовку со стороны союзников, особенно Испании, и что качества личного состава15 [c.594] их были ниже, чем у англичан. Впрочем, вопросы администрации и подготовки, хотя и исполненные сами по себе глубокого интереса и значения, совсем не относятся к вопросам о стратегическом плане или методе союзных держав в выборе ими предметов действий или объектов операций и в ведении последних для достижения целей или объектов войны. Их исследование не только напрасно распространило бы настоящее рассуждение, но также и затемнило бы стратегический вопрос ненужными и посторонними деталями. Что же касается этого стратегического вопроса, то можно решительно сказать, что слова оконечные цели” (ulterior objects) вполне выражают главную ошибку морской политики союзников. Конечные цели обратили в ничто надежды последних, приковав к себе их взоры и тем помешав им ступить на верный путь. В страстном сосредоточении своего внимания на этих целях – или, скорее, на частных, хотя и больших выгодах, поставленных этими целями – союзники, как слепые, не видели истинных средств, которые вели к их достижению; именно поэтому в результате войны они везде потерпели неудачу. Цитируем здесь опять уже приведенный выше вывод, что объектом войны для союзников был готов отмстить за нанесенные им обиды и положить конец тому тираническому владычеству на океане, на удержании которого за собою Англия настаивала”. Месть союзников была мало благодетельна для них самих. Они, как думало то поколение, нанесли Англии вред освобождением Америки; но они не восстановили своих прав на Гибралтар и Ямайку; английский флот не потерпел никакого такого поражения, какое уменьшило бы его надменную самоуверенность; вооруженному нейтралитету северных держав дозволено было пройти бесследно… И английское господство на морях скоро сделалось таким же тираническим и еще более абсолютным, чем было раньше. Минуя вопросы о подготовке и администрации, а также и о боевых качествах союзных флотов по сравнению с английским, и рассматривая только неоспоримый факт значительного численного превосходства их, должно отметить то обстоятельство, как главный фактор в ходе военных операций, что в то время, как союзные державы занимали наступательное положение, а Англия – оборонительное, образ [c.595] действий союзных флотов в присутствии английского флота был обыкновенно оборонительным. Ни в больших стратегических комбинациях, ни на поле битвы со стороны союзников не видно никакого серьезного намерения воспользоваться численным превосходством для того, чтобы уничтожить части неприятельского флота, сделать численное неравенство в свою пользу еще большим, положить конец английскому владычеству над морями уничтожением opгaнизованной силы, которая поддерживала его. За единственным блестящим исключением Сюффреня, союзные флоты или избегали боя, или принимали его; сами же они никогда не вызывали на него противника. А между тем, пока английскому флоту таким образом дозволялось безнаказанно бороздить моря, не только не было обеспечения, что он помешает достижению конечных целей кампании, – что он и делал много и много раз, – но была также возможность, что каким-либо счастливым случаем, например, одержанием важной победы, он восстановит равновесие в силе. И факт, что он этого не сделал, должен быть приписан ошибке английского министерства, но если Англия поступила ошибочно, допустив, чтобы европейский флот ее так сильно уступал флоту союзников, то последние заслуживают еще большего порицания за то, что не воспользовались этою ошибкою. Сильнейшая сторона, решившись вести наступательную войну, не может ссылаться на те затруднения, которые объясняют, хотя и не оправдывают, нецелесообразное рассеяние сил обороняющейся стороны, озабоченной защитою многих пунктов. Национальный предрассудок французов – который нашел выражение в образе их действий в рассматриваемой войне и который здесь опять и в последний раз критикуется нами, – разделялся, кажется, и правительством и морскими офицерами того времени. Он служит разгадкою к поведению французского флота и, по мнению автора, к объяснению факта, что этот флот не приобрел более существенных результатов для своего отечества в этой войне. Факт этот поучителен, как указание на то, что традиция владеет умами людей настолько, что корпорация высоко образованных и доблестных моряков приняла, и видимо без ропота, такую подчиненную роль в своей благородной профессии. Он носит также в себе, если рассуждения наши [c.596] верны, предостережение о том, что ходячие мнения и общепринятые положения должны быть тщательно проверяемы, потому что, если они ошибочны, то ведут к верной неудаче и даже, может быть, к бедствию. Существовало мнение, которого широко держались французские офицеры той эпохи и которое еще более широко распространено в Соединенных Штатах теперь, а именно, что крейсерские операции с целью уничтожения торговли неприятеля составляют главную опору в войне, особенно когда они направлены против такой коммерческой страны, как Англия. “По моему мнению, – писал знаменитый французский офицер Ламотт-Пике (Lamotte Piquet), – вернейшее средство победить англичан, это – нападение на их торговлю”. Что серьезное расстройство торговли изнуряет и обедняет страну, это допускается всеми. Крейсерские операции – без сомнения, самые важные из второстепенных операций морской войны, и от них, вероятно, не откажутся до тех пор, пока сами войны не прекратятся, но упование на них, как на главную и фундаментальную меру, которая достаточна сама по себе для уничтожения неприятеля, надо считать, конечно, заблуждением – и заблуждением в высшей степени опасным, когда оно выставляется представителям народа в заманчивой одежде дешевизны. Оно особенно ошибочно, когда враждебная держава владеет – как это имело и имеет место но отношению к Великобритании, – двумя необходимыми элементами прочной морской силы: широко распространенной морской торговлей и сильным военным флотом. Когда доходы и продукты промышленной деятельности страны могут быть сосредоточены на нескольких “драгоценных” кораблях, как например на флотилии испанских галеонов, то нерв войны, быть может, и можно рассечь одним ударом; но когда богатство страны рассеяно на тысячах приходящих и отходящих судов; когда корни торговой системы распространяются широко и далеко и вросли глубоко, то торговля ее может выдержать много жестоких ударов и потерять много прекрасных ветвей без серьезного вреда для существования. Только при военном обладании морем, при продолжительном господстве над стратегическими центрами неприятельской торговли действия против последней могут быть пагубными для нее, отнятие же такого господства у сильного военного флота может быть достигнуто [c.597] только победами над ним в боях16. В течение двухсот лет Англия была величайшей коммерческой страной мира. Более, чем какая-либо другая держава, вверяла она свое богатство морю в мирное и в военное время, тем не менее из всех держав она всегда была наименее склонна признавать неприкосновенность морской торговли и права нейтральных сторон. Не с точки зрения права, а с точки зрения политики история оправдывала такой ее взгляд; и если она будет сохранять свой флот в полной силе, то будущее, без сомнения, повторит урок прошлого. [c.598] Предварительные условия мира между Великобританией и союзными державами, закончившего эту большую войну, были подписаны в Версале 20-го января 1783 года, а соглашение между Великобританией и американскими комиссионерами, по которому была признана независимость Соединенных Штатов, состоялось двумя месяцами раньше. Это признание было большим результатом войны. Что же касается европейских держав, участвовавших в последней, то Великобритания получила назад от Франции все Вест-индские острова, которые потеряла в течение войны, за исключением Тобаго, и возвратила Франции остров Санта-Лючия. Французские станции в Ост-Индии были восстановлены, и так как французы овладели портом Тринкомали, то Англия не могла оспаривать возвращение его Голландии, но отказалась уступить Негапатам. Испании Англия отдала обе Флориды и остров Менорку, потеря которого имела бы для Англии серьезное значение, если бы Испания обладала достаточной морской силой для удержания его за собою; в действительности же он опять попал в руки Великобритании в следующую войну. Были сделаны также некоторые незначительные изменения в распределении торговых постов на западном берегу Африки. По поводу изложенных условий, несущественных самих по себе, необходимо сделать только одно замечание: во всякой будущей войне неизменность того, что ими установлено, будет зависеть всецело от перевеса в морской силе той или другой державы, от того владычества на морях, вопрос о котором не получил определенного решения в рассмотренной нами Американской войне за независимость. Окончательные условия мира были подписаны в Версале 3-го сентября 1783 года. |
||
|
|
© uchebnik-online.com |